Текст книги "Последняя легенда Анкаианы"

Автор книги: Лертукке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Ощущение реальности Кассинкану не покидало аж до самой тринадцатой двери, серебряной, с лазуритовыми вставками. Коридор за ней был увешан картинами.

Золотая дверь с бриллиантами почему-то никак не попадалась, но Кэсси не унывала. Попадались все более оригинальные, а перегоны становились все длиннее и длиннее... После шестнадцатой, сердоликовой с чем-то еще, она начала натыкаться на стены, затканные нитями, схожими с блестящей паутиной, мягкие и гладкие.

Она очень удивилась, что осталась жива, добравшись до семнадцатой.

Это была уже совсем не дверь. Состоящая из многих и многих частей, словно, мозаика, она искрилась и переливалась, то нежными и глухими, то резкими и яркими цветами; иногда казалось, что внутри нее возникают слабые сполохи, или, наоборот, тусклые и темные пятна. Давно перестав думать об Оське, как о создателе этого великолепия, Кэсси некоторое время полюбовалась, а потом осторожно прикоснулась, точно зная, что столько, сколько она прошла, уже даже для надежды слишком много, но теперь это не важно, если путь был прекрасен... Интуитивно она понимала, что больше ничего удивительного на нем придумать уже невозможно, дабы не повториться.

– Спасибо, Оська, – сказала она. – Приятно было пройтись.

И стало грустно, потому что путь завершился. Путь вкратце повторил ее жизнь, показав все, что могло бы быть, и все, что было.

И виделось ей, что все это она знала уже тогда, когда стояла на берегу озера, а на воде сонно трепетали закатные блики, перемешиваясь с тенью от неподвижной листвы, и все дышало теплом, покоем и счастьем.

И ничего не было бы лучше, чем дождаться тогда какого-нибудь Алика, чтобы не было последующих дней, горьких, странных, и дней заполненных пустотой и тоскливым одиночеством...

29. Полигон.

В глаза ударил яркий свет и неповторимый запах Полигона.

Это было просто место, где она раньше не была, но видела его издали. Пейзаж тот же, только земли почти не видно под обломками машин...

Скамеечка, на скамеечке – старичок, вызывающий в памяти пасторальные картины о домиках в деревне, цветущих вишнях и старых качелях. Сидел к ней лицом, очень приятный старичок, а напротив, к нему лицом, стоял обсос в желто-голубой парке с накинутым капюшоном и, как ей показалось, небрежно, показывал на нее рукой.

– Здрасьте, – охрипшим голосом сказала Кэсси.

Старичок лучезарно улыбнулся и вежливо кивнул. Даже подвинулся, приглашая ее сесть на лавочку. Она бы и рада, да только перед тем, как двигаться, ей требовалось серьезно отдохнуть.

– Подал бы девушке руку, – укорил старичок обсоса.

– Угу, – отозвался тот, не спеша поворачиваясь. У него был такой вид, словно он давится неудержимым смехом, от того говорить не может. Глядя на него хотелось громко и неприлично заржать, чтобы он перестал, наконец, сдерживаться, и присоединился.

А то как-то неловко...

– Меня зовут Дзанкмуаль, – представился он, прерывающимся от смеха голосом.

– И что в этом смешного? – поинтересовалась смертельно уставшая Кэсси.

– Ничего... Просто ты...

И тут он не выдержал. А смеялся он так заразительно, что Кэсси, помимо воли, присоединилась. А Дзанкмуаль продолжал:

– ...можешь называть меня, как привыкла, Аликом...

Он отличался от Аланкреса, как цветная фотография от черно-белой.

– А когда выучишь мое новое имя, пойдем пить текилу. Мне сегодня... бога дали. За все мои грехи.

– Быть богом погибшей страны? – спросила Кэсси.

– Конечно...

– Это наказание?

– Жизнь вообще наказание...

Потом он обернулся к старичку.

– Вот вам, Летчик, последняя анкаианская легенда... А ты, – он резко повернулся и указал на девушку, – пойдешь со мной надираться текилой, иначе я обижусь.

– У меня от нее....

30. Из дневника летчика.

–....голова болит, – сказала девушка.

– Пусть поболит. Из солидарности со мной. На мне вообще живого места не осталось.

Девушка приложила палец ко рту.

– А еще и обидишься...

Потом они прыснули оба, Алик подал ей руку, и чуть не упал с железяки, на которой каким-то чудом удерживался.

И тогда дневной свет показался мне лазурным, как анкаианское солнце.

Я смотрел на них, и думал, что это отнюдь не последняя анкаианская легенда.

Часть вторая.

Способ бессмертия.

...все, что "имеет место быть"

существует лишь постольку, поскольку не существует другого.

Существующее существует ценою несуществующего. А то, в свою

очередь, всегда находится где-нибудь поблизости, рядышком. И

граница между ними совсем узенькая – гораздо уже, чем вы

думаете! Если, конечно, вы вообще думаете о таких вещах... Но

вот что интересно: достаточно малейшего перекоса, малейшего

перевеса одного из обстоятельств – и все сразу изменится,

пойдет по-другому. Несуществующее займет место существующего и

будет существовать. И с вами никогда не произойдет того, что

должно было бы произойти, не случись этого...

...Случилось то, чего не случалось, а если и случалось, то

другое. Среди нас нашелся тот, кого не было среди нас, но

оказалось, что был. Это, как говорится, и радостно и грустно.

Грустно потому, что его не было, а радостно потому, что

оказалось, что был...

...Я мог бы еще многое добавить к сказанному,

но добавить к сказанному нечего.

Е.В. Клюев

"Между двух стульев"

1. Из дневника летчика

...За нее спорили тогда только мы и узкоглазые. Друг против друга, разумеется. Когда в Объединенных Нациях стали играть в цивилизованных людей и разбирать наши взаимные претензии, выяснилось, что на восточный берег Анкаианы наша экспедиция прибыла одновременно с прибытием узкоглазой экспедиции на западный. В тот же год, заявили на разбирательстве.

Председатель с комиссией тревожно переглянулись, хотя решение напрашивалось сам собой – дней в году много.

И тут некий независимый эксперт возьми да и выложи бумажки, из которых все с удивлением узнали неприятную правду – экспедиции высадились день в день.

В зале, по словам очевидцев, поднялся гул, комиссия долго совещалась и не придумала ничего лучше, как намекнуть на то, что день вобщем – то тоже некий отрезок времени, за который на берег Анкаианы можно высадиться как минимум два раза. Раньше и позже.

Да, сказал независимый эксперт. Это если высаживаться по очереди. А на два противоположных побережья можно вполне себе высадиться одновременно. Разница в часах и минутах за давностью лет утрачена, добавил он. И на удивление спокойно встретил возражения вроде : "не бывает", "мистика какая-то" и им подобные, так как перед этим несколько лет провел на Анкаиане.

...Совпадение и вправду мистическое, но пожив здесь, не удивляешься ничему мистическому. Цифрам вот...

Сорок семь лет и у той и другой страны Анкаиана значилась секретным объектом. Все эти годы мы и они даже не предполагали присутствия на ней других интервентов.

Сорок семь лет я, на сегодняшний день, прожил на Анкаиане. Мне было всего семнадцать, когда меня послали на этот объект. Перед этим за Анкаиану воевали уже 64 года – это мой нынешний возраст.

В этом возрасте я познакомился с Аланкресом. Когда захватчики, то есть мои предки пришли на Анкаиану (западное побережье было анкаианцами не освоено, поэтому второй экспедиции долго казалось, что земля необитаема) Аланкресу было тоже семнадцать. В девятнадцать Элис назвал его Аликом, в качестве которого Аланкрес и просуществовал 64 года прежде, чем был положен спать ( о чем он, кстати, так и не рассказал подробно, да и вряд ли расскажет).

В мои девятнадцать я отказался вернуться.

...Спор о принадлежности Анкаианы, как сейчас называют войну между нашими государствами, почти уничтожившую аборигенов, продолжался почти 65 лет (полных 64).

... у меня в новом доме, что отстроил я недалеко от памятника самолету, обстановка недавно стала совсем неплохой, но излишний сумрак моего жилища иногда надоедает...

... мы вошли, они огляделись, и Кэсси первым делом сдернула со стола принесенную Аликом записочку, попутно оглашая тему своих размышлений:

– Интересно, ты умрешь, если я пройду коридор обратно...– бормотала она, разворачивая. -Это чего?

– Это мне, – объяснил Алик, прислоняясь спиной к стене. Вид у него был все еще немного ошалевший, но спокойный. – От вершителей наших судеб.

– А можно прочитать? – Кэсси хлопнула глазами, как показалось, даже со звуком.

– Можно, если потом скажешь кто я, и что мне теперь делать.

– " на этот день ты сохраняешься и наделен чувствами Дзанкмуаля. Только его властью ты сможешь успокоить их, но только его облик позволит тебе получить эту власть. Своей властью ты в силах лишь получить его облик." Бред. Ну, и как ты намерен обрести недостающее?

Алик, он же Дзанк, подпирающий стену в самом темном углу и прижимающий к себе тонкой костлявой лапкой кое-как собранную мной вторую такую же, на дурацкий вопрос ответил не сразу.

– Наверное, пробовать, – произнес он, думая о другом.

– Быть похожим на Дзанка? – не отставала Кэсси. Любопытство побороло даже усталость.

Ее, но не Алика.

– Вероятно.

Кэсси вздохнула.

– Наверно... Вероятно....Судьба играет с тобой конкретными понятиями, а ты пытаешься отделаться чем-то неопределенным. Неужели и здесь можно найти компромисс?

– Но мое существование и есть компромисс, – возразил Алик. – Между жизнью и смертью... Пойдем, пока я не упал и не умер, ты напьешься и расскажешь мне про меня.

– Куда идти-то?

Эта сверкающая улыбка была мне.

– Вы можете остаться здесь, – сказал я. – Мне надо идти встречать жену с рыбной ловли.

Разговор сразу же перешел на мою жену – все, конечно, изредка видели на горизонте тетку в лодке, но первый раз узнали о ее происхождении...

... а когда я вернулся, в доме, естественно, никого не было...

2. Вандарский.

Если бы поющие в лесу птицы, шум водопада, живописный пейзаж и все, ради созерцания чего тратятся большие деньги на покупку домов на берегу озера, знали, что траты эти – не из-за них, а для престижа, им было бы все равно. И никто не скажет, хорошо или плохо то, что птицы и водопады об этом понятия не имеют.

А вот чирикай на деревьях люди, обиде и досаде точно не было бы границ, особенно узнай они, что человек, живущий в их окружении их давно не слышит. С тех пор, как все эти вещи перестали существовать для Андриана Чогара, он ни разу и не ощутил их нехватки. Вокруг могло пищать, шелестеть и булькать сколько угодно, но ни разу не иметь счастья пресечься с интересами Энди.

А был день, когда он не замечал даже близких ему звуков, таких, например, как шесть телефонных звонков. Так и взял трубку после седьмого.

– Я, – произнес он.

– Андриан? – спросил официальный голос.

– Да.

– Сейчас с вами будет говорить Вандарский.

Там, где обыватель подпрыгнул бы, преступный авторитет остался недвижим. Хотя, спросив сам себя, тайком бы сам себе признался, что удержать в этот в руке трубку было для него испытанием.

На политическом горизонте Асуллаин Вандарский появился давно. Оказался удачлив, но занимался своими делами и никому особенно не мешал. Только когда перед Энди реально встала угроза сесть, потому что кому-то это стало очень необходимо, Вандарский, явно не сильно напрягаясь, поспособствовал тому, что дело закрыли. И сделал это, насколько было известно Энди, даже никого известного не устранив.

При этом они не встречались.

Через пару месяцев, придя в себя, Энди стал понемногу проворачивать кое-какие дела, а потом возникло это, с корабликом, и не выгорело. Одновременно дали понять, что такова воля Вандарского.

Зауважав в нем крупную фигуру, Энди злился и досадовал, что с ним не хотят встречаться. Официально – сколько угодно, но о приватном общении речи не было. Один раз Энди даже позволил интересу возобладать над гордостью, и пригласил Вандарского сам, получил абстрактное согласие, до неприятного похожее на вежливый отказ.

Месяц назад Вандарский стал мэром-губернатором, проведя феерическую предвыборную кампанию, после чего уважил Энди некоторыми знаками внимания. В это же время две кампании, начатые Андрианом провалились по вине Вандарского.

И как раз сегодня, когда мэра, после всего, что он сделал, занесли в разряд загадок, угрожающих стать проблемами, он взял да и позвонил.

– Я слушаю, – постарался сказать Энди как можно нейтральнее.

И, пока Вандарский зачем-то отговаривал его финансировать строительство верфей на западном побережье из-за, как он говорил, повышенной сейсмоопасности района, Энди озадачивался все больше. У него и в мыслях не было никаких заводов, строительств и, тем более, верфей. Это не его стиль. Вандарский не мог этого не знать, тем не менее вдохновенно вещал о годах и землетрясениях. Энди машинально записывал цифры, потому что кроме шифра и различных иносказаний ничего в голову не шло, хоть он о таком только слышал, да и от кого в этой слаборазвитой колонии шифроваться?

– Кстати, – закончил мэр, – я сегодня высмотрел кое-что, и вам это наверное будет интересно.

– Не могу судить заранее, – ответствовал Энди, – но готов вам поверить.

– Еще раз подумайте о верфях. Возникшие по этому поводу вопросы мы решим в четверг в Колизее.

– Договорились, – сказал Энди.

Положив трубку он долго смотрел на годы, пытаясь понять, чего же так боится Вандарский. Потом понял. Первый год был годом рождения Асета. Второй – годом превращения монахов из монахов в политическую силу. Третий предыдущий, а четвертый, разумеется нынешний. Пятая цифра указывала время их встречи.

Вандарский боялся Асета. Этого внешне мягкого, но амбициозного человека, который, как он знал, был в давнем и тесном альянсе с Энди. Значит одно из двух – или мэр хочет переманить Энди на свою сторону просто так, или... или, если допустить у него наличие ума, Асет что-то очень нехорошее задумал, о чем стало известно Асуллаину. Скорее всего против них обоих. Такая возможность реальна, ибо Асет был последние годы настолько тихим омутом, что страшно было подумать до какой степени там могли размножиться жирные непуганые черти.

3. Труп.

Труп лежал на асфальте, возле парапета моста, словно бы прижавшись к каменной бровке и спрятав лицо от надоевшего мира. Присмотревшись, случайный прохожий заметил бы, что это – она. Она была хорошо одета, и, вероятно, неплохо выглядела при жизни.

Случайный прохожий подошел, наклонился и тронул ее за плечо, которое показалось ему еще не настолько остывшим, чтобы сильно испугать, но и не настолько теплым, чтобы усомниться в состоянии находки. Он вздрогнул, но потом все-таки еще раз протянул руку и осторожно перевернул ее на спину. Лицо покойной было прекраснее всех, какие он когда-либо встречал. Это настолько удивило, что он не мог не коснуться его. Заполнившее его щемящее чувство сожаления и досады, восхищения и жалости, заставило дыхание сбиться, когда в свете фонарей блеснула зажатая в ее руке пустая смятая туба с оранжевой этикеткой и названием, которое, даже будучи распрямленным, мало что сказало бы ему.

– Так нравятся мертвые девушки? – крысиным шорохом прозвучал голос из-за спины. Прохожий вздрогнул и обернулся. Метнувшийся в темень взгляд отыскал кого-то со скрытым тенью лицом. Голос – ровный, то кажущийся прозрачным, то глуховато снижающийся в богатейшие глубины самого себя. Такова участь тех, кого жизнь или перестает удивлять, или удивляет слишком часто.

Странная ситуация, подумалось прохожему. Бредовая.

– Я уже позвонил в полицию, – успокоили его, но с неизвестно по какому поводу взявшимся оттенком досады. – Они будут через четверть часа.

Пусть так, но безумный философ сказал нормальную фразу. – К сожалению, – добавил он, отворачиваясь, – суицид становится массовым явлением. Как и эмиграция.

Первый прохожий поперхнулся. По странной причине вспоминать о почти оформленных документах постыдился. От чего-то попытался оправдаться:

– Здесь больше не на что надеяться... Страшно жить.

Ночной свет, словно струящийся сквозь дымку, вдруг осветил лицо философа, хотя ни он, ни фонарь с места не двинулись. И в нем виделось что-то от чистого и загадочного греха, похожего на грех самоубийства.

– Страшно умирать, – серьезно сказал он. Потом поднял голову к небу, позволив теперь уже звездному свет углубить жесткие, мертвенные линии своего лица. А когда вновь посмотрел в глаза человеку, на его губах проявилась то ли тень, то ли забавная мысль, – Но каждый должен прощать другому свой страх – иначе добро никогда не победит зло.

Человек так и не побежал вон, как хотел за секунду до этого, а замер на месте, оцепенев, как он скоро поймет, от ужаса, но никогда не поймет, чем вызванного.

– Я тебя ненавижу, – мягко и беспечно сказал Алик. – Потому что из-за таких, как ты, я думаю о континенте, – а через паузу добавил, – И тебе нравятся мертвые девушки. Просто. Проще, чем думать о чувствах живых.

Человек моргнул и увидел перед собой пустую темную улицу. Потом провел рукой по лицу, прогоняя наваждение.

3. Шанс невероятности.

Удивительно как иногда быстро узнаются знакомые, издали, бессознательно, лишь по возникающей неизвестно откуда уверенности, что эта едва обретшая смутные черты суетная закорючка, похожая на твоего друга твой друг. Как раз именно тот, на кого похожа. И можно уже идти искать его общества, и, при благоприятном раскладе, не остаться одному.

Это могла быть только она – шла по пляжу и, судя по жестам, сдержанно разговаривала сама с собой. Это была Оська уже потому, что, сделав изящный пируэт в вымышленном танце или разыгрывая сама с собой какую-то сценку, взмахнула сумкой и попала в единственного на пляже припозднившегося купальщика, и пробормотала недовольно: "Да сколько ж тут вас?" и, не слушая ответов, с лукавой улыбкой прошла дальше.

Парень попался не робкого десятка – не боялся даже психов, поэтому долго и скучно что-то нудил ей вслед, пытаясь перекричать прибой. Кэсси подумала, что эдак Оська и вовсе пройдет мимо, а потому лучше больше не стоять безмолвно.

– Ось – ка– а– а! – взяла она ситуацию под контроль как можно громче и противнее, потому как лишь откровенно мерзкие звуки, как она помнила, с потребной скоростью достигали замороченного сознания подруги.

– Киска... – обернулась Оська, и на ее нежном личике нарисовалась хищная улыбка. И перешла в приветливую. Это означало, что Оська не просто рада – Кэсси была ей за чем-то необходима, и именно сейчас. Просто Оська, как всегда, думала не в том порядке.

– Ты чего это на пляже в такую пору? Плавать холодно.

Оська смерила Кассинкану очень серьезным взглядом, силясь вспомнить, за чем же именно нужна была Кэська. Не смогла и сменила тему.

– Понимаешь, я ищу следы, – сказала она, оглядывая пляж так, словно вокруг нее на уровне глаз был забор.

– На пляже? Здесь весь песок – одни сплошные следы.

– Нет, послушай...– Оська собрала во фразу более-менее относящиеся к делу мысли. – Вот если человек где-то жил, правильно?

У Кэсси сразу возникло много интересных замечаний. Естественно, если он занимался этим сомнительным делом всем смертям назло, то священное событие на протяжении всего себя просто обязано происходить в каком-то месте, вполне возможно, что даже как раз именно где-то, но что в этом заинтересовало Оську? Значит, она не договорила.

Полгода на континенте даром не прошли, и Оська понималась с трудом.

– Ну? – больше в раздражении на континент, чем на себя, понукала Кэсси.

– Он оставил там следы? – творила Оська логическую цепь, – Оставил. Их можно найти? Можно. Если знать где искать.

Кэсси почти обрадовалась.

– А ты знаешь?

Оська вздохнула.

– А я не знаю. Но я рассудила так – их нельзя найти, если их нет. Нельзя, если ищешь не там. Нельзя, если человека никакого не было. Если не везет, тоже нельзя. А если все это вместе? То есть не знаешь, жил ли этот придурок, наследил ли, если да, то где, остались ли они там через столько-то лет, можно ли его по ним найти, скорее всего нет, потому что он умер... Вероятность стремиться к нулю, отбросим ее... И тогда появляется шанс – шанс невероятности. Только надо сделать вид, что ты их не ищешь. И вот тут-то происходит невероятное...

– Ты их нашла?

– Да нет еще, – скривилась Оська. – У шанса невероятности есть одно мерзкое свойство – на него нельзя рассчитывать.

– А какого следы... следы какого человека ты ищешь?

– Одного. Мне два, сама понимаешь, как-то много уже, да и попробуй отыщи два, когда и одного-то нет.

Оська нежно склонила голову, словно все же обрела в исканиях своих нечто таинственное и милое.

– А как ты по следам определишь, нужен он тебе или нет? – вернула ее Кэсси на землю практическим вопросом.

– Если следы его, то нужен, – была строга земная Оська.

Кэсси начала втягивать в легкие горьковатый морской воздух, постепенно наращивая скорость, пока дырки носа не схлопнулись.

– Весна... – мечтательно выдохнула она.

Оська два раза энергично кивнула.

– Пришла, – поддержала она подругу, – Мне приснилось, – говорила она озадаченно, и в ее зеленых глазах морские волны казались серебряными, словно иду я по серой и гладкой асфальтовой аллее, которая к пляжу, ветер дует, все как обычно, птички поют... А на асфальте лежат мухи. Чистенькие, целенькие, ни одной раздавленной... И вот я иду и думаю – как хорошо, что они так переливаются на солнце...А потом всплыл чертов шанс, и мне привиделся тип.

– И как он выглядел? – задала Кэсси свой извечный вопрос о типах.

– Помнишь ту рожу, которая от прошлых жильцов осталась?

От прошлых жильцов на самом деле осталась не рожа (тщеславны, люди всегда на новое место первым делом берут ее), а фотография. Все время, что Оська жила в своем домике, она стояла в рамке у нее на столе вырезанная давным-давно из какого-то журнала. Вырезала не Оська – криво, небрежно, поэтому было не совсем понятно в какой именно обстановке снят человек и откуда эта обстановка взялась, но все вместе создавало такой приятный, растворяющий в себе образ, что он стал единственной вещью, не выброшенной Оськой.

– Его не так зовут.

– Да нет... – вздохнула Оська. – Если б его действительно, звали, как ты думаешь, все было бы гораздо проще....А ты-то чего печальная?

– Работа замучила.

– Ты же ее любишь?

– Вот именно. Знаешь, бывают такие дома в мечтах – все там так, как тебе хочется. И лесенка от середины коридора налево, и перила резные, и окошки на нужных местах. Вид на озеро, потайные комнаты, крыша для ласточек... Ты его в голове уже знаешь как оформить.

– Ну?

– И а потом раз – находишь в натуре еще лучше, построен так, что самой и в голову не придет, все как надо и еще превосходит все твои мечты.

– И чего?

– Чего... Стоишь как дурак и смотришь. А это заказ. Делаешь. Как себе. После такой работы можно смело в гроб, потому что лучше уже никогда не получится. И расстаешься с ним, как с родным домом. И даже не знаешь, кто хозяин.

Оська рассеянно подцепила пальцем прядь своих золотистых волос, чтобы вытащить изо рта, куда ее заталкивал шальной океанский бриз.

– Мерзко, – сказала она. – Но все изменяется. Его могут убить.

– Ну ты скажешь...

– Скажу, конечно... Когда это я не говорила? Сама могу его прирезать, у меня справка. А ты ко мне в отдельную приходить будешь?

– Да ты еще мухи не хлопнула...

– Для всякого дела нужен серьезный повод. Когда мухи задолбают сниться, я тоже разозлюсь.

Оська загадочно улыбнулась. Наклонила голову, словно прислушиваясь к чему-то и проводила восхищенным взглядом спланировавшего за скалу поморника.

– Это ты все это время в нашем вонючем отеле клопов давила? – спросила она, выжидательно глядя на то место, где исчезла птица, словно ему теперь было сужено породить нечто достойное ее внимания. Только Оську взгляд на море, утесы и птичий полет мог натолкнуть на мысли о клопах.

– Да нет там клопов, там сервис: чай, кофе, каждое утро свежая газетка...

Оська сочувственно помолчала. Кэсси поняла, что нельзя перегружать хрупкий мир подруги такой тоской.

– А знаешь, что было в газетке? – лукаво спросила Кэсси. – Там ищут наследную принцессу, которая пропала куда-то очень давно и, по неофициальным данным скрывается на Анкаиане, совсем как ты... Ей как раз поспел престол, или что там у них...

– Где? – оживилась Оська.

Кэсси назвала очень приличное государство на материке.

– А-а, материк, – разочарованно протянула Оська, – тогда не я. Мне и тут хорошо.

– Да я так и думала, что не ты. Чудес не бывает.

– Бывают.

– Нет уж... Иначе я рехнусь.

– Извини. Но мне-то можно... Впрочем, когда ты рехнешься, и тебе будет можно.

Всколыхнулась где-то в душе теплота и нежность, плавно перешедшая в счастье вообще. Кэсси подумала, что очень любит Оську.

– Ладно, – утешила она, – мне тоже немного осталось.

– Дабы ускорить процесс, предлагаю тебе переселиться ко мне. Если бомбой моей в футбол играть не будешь. А то я тебя знаю... Вселяйся. Видишь, и напрашиваться не пришлось. Кстати, заодно дам кое-что почитать. Должно понравиться. Летчик написал, называется "Последняя легенда Анкаианы".

– Это о чем? Про древнее что-нибудь?

– И про древнее тоже. Про то, что в жизни может случиться все, что угодно, даже то, что, как тебе кажется, не может произойти вообще.

– А это для меня не новость. Это я уже от кого-то слышала, – Кэсси поворошила носком ботинка песок, словно этот источник мудрости там и скрывался.

Оська снова улыбнулась. Поморник кружил над утесом, то взлетая на упругих воздушных потоках, то проскальзывая меж ними без всякой видимой цели, единственно для удовольствия. Кэсси оторвала от него жадный взор, вздохнула и, пиная мириады песчинок, направилась в гостиницу за вещами.

Места Анкаианы, сопровождавшие ее в дороге, были знакомы и однообразны, поэтому мыслями она утонула в прошлом по– топорному быстро.

Ко многим, даже не очень приятным событиям, хочется вернуться сразу, как только они обретают статус прошедших. А ее воспоминания и вовсе были лишены наскучивших и неприятных образов. Настроение в них расслаблялось, следуя резковатому в своей наивности сказочному сюжету, которому память придала некоторые черты реальности, заставляющей если не поверить, то хотя бы сопоставить многое из пережитого с этим, всплывшим, и удивиться, что давние образы тревожат, а все реальное и недавнее перед ними теряет прежнее значение.

– Вот... – то ли подумал вслух, то ли просто что-то не досказал Алик, растекаясь собою в кресле до площе нельзя и затеняя сощуренные глаза капюшоном. Кэсси определила подобное многословие как истерику, для которой в тот день был далеко не один повод.

Гаже всего вел себя доживший до этого момента в ее кармане телефон, ибо по нему позвонил Генрих.

– Ты где?!!! – заорал он, и не нужно было подносить трубку к уху, чтобы понять, что расстроен.

– Здесь, – емко ответила Кэсси, всегда тупеющая, если на нее повышали голос. Она обратилась было за моральной поддержкой, но Алик сперва напряженно посмотрел на нее, а после удручающе-безразличным жестом сокрыл свои ясные глаза синеватыми веками.

– Куда ты делась? Почему я должен целый час бегать по поселку и искать тебя?!!

Уголки рта вампира чуть истончились.

– А почему б тебе и не побегать? – тихо сказала Кэсси. – Если сразу не дошло позвонить.

Алик откровенно улыбнулся.

– Ты можешь сейчас прийти домой?

– Нет. Я занята.

– А... С этим плюгавым крысенышем? Посоветуй ему постричься.

Алик уже балдел, а Кэсси запоздало представила себе парикмахера, обнаружившего, что у клиента башка комнатной температуры. Потом – Алика, который вряд ли сильно любил, когда с ним что-то делали. Генрих, истолковав ее молчание по-своему, продолжал в более приличном тоне:

– Послушай, я ничего от тебя не требую, мы вообще не в праве что-то друг от друга требовать, я считаю, но ты бы могла хоть записку оставить...

– Хорошо. Я теперь всегда буду во всех местах оставлять записки в надежде, что ты там пройдешь...

– Ну ты нашла на что обижаться...

– Что делать ты совсем не в праве, – прошептал Алик, пробуя на звучание голос Генриха..

– Что ты хотел?

– Тут нужны твои показания.

– Сейчас?

– Нет. Ты не могла бы завтра подъехать по адресу...

Кэсси прилежно записала адрес.

Они сидели в сарае летчика. В двух непохожих креслах, по обе стороны от запыленного золотистого стола. Царапины от ножа на прозрачном покрытии виделись следами падающих звезд.

Перед этим они вынимали из Алика пули. Вернее, Алик вынимал их из себя, а Кэсси в это время было противно. Когда Алик посоветовал ей представить что он – стенка в тире, она справилась с собой и отважилась подержать пинцет. Держала вплоть до того самого момента, когда он срочно понадобился, после чего уронила. Потом еще Генрих....

И они вымотались гораздо больше, нежели могли устать сутки не отдыхавший, держащийся только на астрале неоднократно поврежденный и насильственно, хоть и ненадолго преображенный неизвестно во что вампир и девица, прошедшая десяток километров.

Однако подробности всплыли, когда она пыталась ответить на вопрос, почему в тот момент создалось впечатление, что все это происходит не с ней, не наяву, а теперь стало казаться, что и не в прошлом году вовсе...

Все из-за этого (обзовем погрубее, благо не слышит) генератора иллюзий и впечатлений.

Серовато-зеленая, под цвет глаз и плесени велюровая парка, расстегнутая над бледной голубовато-серой тенью кожи, наискось пересеченной светлой золотой цепочкой, милая манера подавать признаки несуществующей жизни лишь при очевидной необходимости, интерферирующие неоном волосы и потусторонний голос создавали впечатление которое, накладываясь на усталость, привело прямо в редко приходящее в реальности настроение.

– Кто ты теперь? – грустно спросила Кэсси, мстительно тыкая в кнопку, что отключала телефон.

– Крысеныш, – мечтательно мурлыкнул Алик.

– А в натуре? Серьезно...

– Это к Генриху. Вы обретете друг друга в океане серьезности, а я уроню в него пару скупых слез... Не позволяй ему выступать, это скучно и раздражает.

– Хорошо, – озадаченно ответила Кэсси.

Алик вынул откуда-то светлую замысловатую бутылку, вышиб пробку и аккуратно наполнил два маленьких стаканчика.

– Ты это пьешь? – удивилась Кэсси. Удивилась, что еще способна удивляться.

– Если я сейчас не глотну хоть чего-нибудь, я сдохну! – для Алика глубокая смена интонаций не требовала пауз, и он их не делал, – Но если ты можешь предложить...

– Не могу.

– Подумай, – Алик зачем-то заглянул в стакан. – Еще никто не жаловался.

– Алик...

– Ну извини... Представь, что я попросил прощения, и имел при этом силы подняться.

– Ты не хотел стать богом? – спросила Кэсси.

– Нет.

– Но ты же любишь свою страну. Разве любовь – не повод?

– Моя страна умерла.

– Ты воскресишь ее.

– Кэсси, – устало сказал вампир, – если что-то один раз умирает, его воскресить можно только на погибель другим.

– А может быть она еще... не совсем? – тихо спросила Кэсси. Потому что ей показалось, что Алик сам не очень-то верит в то, что только что сказал.