355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лертукке » Последняя легенда Анкаианы » Текст книги (страница 20)
Последняя легенда Анкаианы
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 08:04

Текст книги "Последняя легенда Анкаианы"


Автор книги: Лертукке



сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Кэсси теперь часто уходила гулять одна. Собственно, ей и не с кем было гулять. Началась самая жара; она ходила по улицам и озверело пылила ногами. В одну из таких прогулок встретились какие-то люди, которые готовились к празднику – жгли костер и расставляли бутылки. Кэсси помогла им насадить шашлык и осталась дожидаться, пока пригласят его съесть. Люди знали, что она осталась именно с этой целью, но деликатно делали вид, что сами удерживают ее разговорами. Она же всем своим видом показывала, что из вежливости не может покинуть столь настойчиво добивающееся ее присутствия общество, и думала над вопросом, верят ли они хоть немного, что ее больше интересует их компания а не поспевающий шашлык, пришла к выводу, что на из месте тоже не верила бы, но тайно надеялась.

Попираемое многочисленными ногами щедрое изобилие песка пополам с камнями навевало некое полуденное расслабление, скорее всего, рефлекторное, происходящее на пляже с людьми, привыкшими именно там и отдыхать. Кто-то принес ей шезлонг. Кто-то налил вина. Кто-то спросил:

– А не добавить ли?

– Добавить, – отвечала Кэсси. – О чем речь.

Добавили щедро, однако на фоне тянущегося вокруг ленивого разговора добавляющие голоса безо всякого сожаления с ее стороны затерялись; хотелось, чтобы вокруг говорили, но чтобы никто не говорил с ней; хотелось шашлыка. Вот уже и за это прагматическое желание стало совестно. Дабы перед самой собой реабилитироваться Кэсси решила оказать этим людям хоть какой-то знак уважения: открыла глаза и посчитала их. Новых знакомых (опять же, из уважения, можно назвать их так) оказалось четыре мальчика и две девочки. Из какого-то нездорового интереса Кэсси посчитала шампуры – на мангале и рядом. Каждому, включая и ее, хватало по два. Отпустив память в историю, вспомнила, что никогда не бывало иначе. В возникающей спонтанно дружественной обстановке всегда хватало всего и всем. И как обычно, в этот момент думалось о другом, о нехватающем. Только после, на фоне изнывающего за холодным стеклом осеннего дождя, идеальные моменты вспоминались на правах счастья. Исправляя это ошибку, Кэсси решила сегодня быть счастливой.

Счастливая Кэсси объела три шампура (так и не запомнив, кто же дал ей третий), выпила все, что наливали, без умолку болтала, обожглась об мангал, заприметила мальчика с глазами лани, с которым после обеда и отправилась гулять. Мальчик оказался студентом, моложе ее лет на пять и носил черную майку с большой белой буквой "R" и драные побелевшие джинсы, вобщем, что надо, и совершенно не раздражал. Они сидели вдвоем на берегу, и Кэсси уже действительно начинала себя чувствовать свободной и счастливой, когда кто-то появился сзади и громко сказал:

– Эй, радикал, втяни валентность, или увидишь, что бывают в жизни невосполнимые потери...

Кэсси устало обернулась на голос Генриха.

– При взгляде на тебя это – первое, что бросается в глаза, – сказала она. – Чего ты хочешь?

Мальчик тоже обернулся и с интересом посмотрел назад.

– Вижу, – сказал он. – Невосполнимые. И тогда кулаками при дамах машут.

– Мало били? – спросил следователь.

– Наоборот, – сказал мальчик. – Сначала – потому что пацифистов удобно. Далее из предрассудков. Еще некоторые не любят кого-то умнее себя. Так что твое хамство погоды не сделает.

Кэсси подумала, что ей некоторые студенты терпимы и даже приятны.

– Слушай, – обратился Генрих к Кэсси, – где ты добываешь всяких извращенцев?

Вопрос не понравился.

А дальше, очень вовремя отыскала их родная компания студента, они о чем-то говорили, и в итоге неожиданно получилась так, что Кэсси осталась одна с Генрихом.

Во всем Генрихе что-то сообщало, что он до сих пор на работе и жаждет похоронить Кэсси под грудой своих глупых вопросов. И совсем уж неожиданным и неприятным показались ей его хорошо просматривающиеся попытки напроситься проводить ее до дома. Настроение скисло.

– Спасибо, не надо. Мне сейчас домой не хочется.

– А куда тебе хочется? Я хотел тебя кое о чем предупредить, но если тебе все равно...

Ну что на это можно ответить... На такой невежливый вопрос? Лишь столь же невежливо пожелать человеку отправиться в какую-нибудь общеизвестную сторону, в которую немного обидно идти, повинуясь чьей-нибудь злобной подсказке.

Прошло еще несколько дней, в течении которых Кэсси знакомилась и не знакомилась; и все встреченные ей люди рано или поздно начинали раздражать кто чем; каждый по-своему. Однажды она пообщалась с одной приятной девушкой, которая сочиняла очень неплохие стихи. Кэсси читала их с удовольствием, пока не нашла случайно один, о страсти лирической героини к монстру, и не расстроилась.

Вообще все ее новые знакомые рано или поздно разными способами проявляли свои неприятные качества, которые начали с безысходной неизбежностью повторяться, и Кэсси с мечтательным недоверием вспоминала времена, когда кем-то увлекалась. Наверное, решила она, с возрастом начинаешь ценить не самого человека, а то, насколько этот человек ценит тебя.

Как-то раз она вспомнила, что на свете есть Нестор, а у Нестора телефон.

– Привет, – сказал он. – Как Оська?

– Пишет. Вроде, нормально все. А как ты?

– Да тут назрела надобность всякой бюрократией заняться; вот и занимаюсь.

– Понятно... А помнишь как мы в маразм впали?

– Кэсси...Я не хочу сейчас ничего вспоминать. Это похоже на то, что чувствует человек, освободившийся из тюрьмы. Ты извини...

– Ничего.

– Я как-нибудь заеду.

– Как-нибудь заезжай.

– Кэсси...

– Да?

– Ты сама-то как?

– Да так... скучаю.

– Это хорошо. Как говорил один мой друг, погибший на съемках известного боевика...

– Несс!!!

– "Когда я скучаю, смерть обходит меня стороной"... Или что-то в этом роде. Кэсси, мне это тоже надоело, но если начинаешь в моем случае относиться к этому с подобающей серьезностью, сходишь с ума. Я пробовал. ...Да не был он мне другом. Просто говорил иногда. Что-то.

– Спасибо, Несс.

– Пожалуйста. Ладно, извини, бежать надо...

– Ну, беги.

Кэсси дала отбой. Расслабленно опустившаяся рука с телефоном показалась ей символом безнадежности и скорби. Это доброе слово поддержит ее наверное, в течении часа. А далее она снова вспомнит как у всех все хорошо, а у нее одной ну совсем ничего. Генриху, что ли позвонить? Пусть приходит, черт с ним... Еще соловей этот. Три кошки в доме, а его не волнует. Вот она, чисто мужская безответственность.

Генриха не было дома. На работе тем более.

Кэсси открыла окно, за которым громче щелкало и посвистывало. За ним белело и одуряюще пахло цветущее дерево.

– Никто не прилетит к тебе, свистулька, – прошипела Кэсси, – На свалку с котами. У тебя, наверное, в черепушке резонатор, а мозгов нет.

Делать было нечего, и Кэсси решила слегка прибраться. Выскочила обгрызенная бумажка с номером Алика и пометкой, что он действителен лишь до пятнадцатого числа. И затем он сменится на постоянный, которого уже никто не будет знать. То есть, давно сменился. Зажав ее в кулаке, Кэсси присела на диван и минутку погрустила, подумав, что общаться с Аликом вообще настолько же бессмысленно, насколько сейчас бессмысленно звонить по номеру, некогда ему принадлежавшему.

Элис снова сидел за спиной у Алика. И мешал ему смотреть новый телевизор. Семнадцать старых, различных характеристик, из которых Алик составил стенку в одной из комнат, Элиса тоже не интересовали.

– Ты мог бы помочь мне с этой уборкой, – ворчал он. – Нудно так.

– Прости. Надеюсь, тебя это не очень утомило?

– Знаешь, когда на земле вообще не останется анкаианцев...

– В прошлый раз ты был более лоялен. Не тревожь меня.

Доведенный Элис наконец-то встал с дивана, где провел последние несколько часов, надоедая.

– Двое – это мало, произнес он тихо, – Ты сам справишься, или мне этим заняться?

– Твоя работа, – отмахнулся Алик. – Мои чувства на другую тему.

– Ее будут звать Кассинкана? – поинтересовался Элис.

Алик некоторое время безмолвствовал.

– Почему ты меня так ненавидишь? – сказал он устало, – Я тебе что-то сделал когда-то, или я на кого-то похож, кого никогда не знал? Почему, Элис? Я знаю, ты не выносишь одиночества, и твоя мечта – заполненный многоспальный гроб, но мне уже надоело тебе повторять, что меня там не будет.

– Я хочу, чтобы кто-то еще был с нами. Я хочу, чтобы ты был счастлив, – Элис говорил монотонно, исподлобья глядя в глаза Алику. Алик решил не искать в его облике откровений, и уставился на руки.

– Я буду счастлив, – пообещал он, – если ты найдешь кого-то, к кому я достаточно равнодушен, чтоб меня, когда ты его обратишь, от него не тошнило. Элис, мне нравится только один из нас – я. Наверное, причина в возрасте, или в счастливом детстве.

– Да она мне потом спасибо скажет, – прошептал Элис, сощурившись.

– Она ли?

– Посмотрим..., – Халтреане поднялся, одновременно чуть развернувшись, и оказался напротив Алика, почти у самого выхода.

Но достичь двери не успел. Алик, вмиг оказавшись между ними, удачно схватил Элиса и отшвырнул его к противоположной стене. После чего тут же сам был прижат своим наставником к подоконнику. Там эта короткая схватка и завершилась.

Неповиновение было той самой заветной вещью, которая надолго выводила Элиса из равновесия. Можно назвать это слабым местом. Когда противились его воле, им овладевала безумная, необузданная ярость. Алик знал это, но знал еще, что другого способа изменить решение Элиса не существует. И, пока одна рука его все еще была свободна, полоснул Элиса ногтями по лицу и горлу. В ответ последний не разорвал его на части от того только, что в оконной нише не хватала на это места. Алик отметил, что его головой сначала высадили стекло, а после несколько минут сбивали краску со стены. И лишь после некоторого затмения он, придя в себя, увидел, что Халтреане немного успокоился.

– Ты сделаешь это сам, – прошептал он. Лицо его было не только поцарапано, но и в брызгах крови Алика.

– Милый Элис, ну когда же с тобой произойдет хоть что-нибудь летальное.... – слабым голосом произнес тот, рассматривая черные глаза с оранжевыми искрами. Он и сейчас жалел легионера, даже поняв, что тот, зная об этом, посчитает это унижением и в ответ готов унизить, избить или, как Элис выражался, растереть в пургу.

– Так ты согласен? – Элис зацепил пальцами его так и не сросшиеся ребра.

Мало того, что это было каждый раз одинаково больно, так еще и очень надоело. Алик так и не научился любить своего наставника ни за одну из его милых привычек. Стукнув его головой по носу, он попробовал вывернуться, но Элис был сильнее, и скоро заставил его сдаться.

– Элис...

Элис отошел. Алик смотрел в паркет и удивлялся, почему его соплеменники не научились такому простому чувству, как ненависть. Хотя он уже давно устал не любить Элиса. Это было какое-то бесплодное, безрезультатное чувство, которое проваливалось в пустоту, не принося ни успокоения, ни разрядки.

– Ты плохо выглядишь, – весело заметил Элис.

– Правда? – Алик уныло вытер кровь с подбородка. – И насколько?

– Ну, месяц сушняка, одна драка...

Алик промолчал.

– Ты погибнешь, если не возьмешь ее, маленький. Ты меня понял?

Алик медленно поднялся и начал приводить себя в порядок.

– А если она не захочет? – спросил он у Элиса, занимавшегося тем же, тупо глядя в зеркало.

Халтреане резко повернулся.

– Тогда, когда мне не нравится, что очередная часть мира вновь ускользает сквозь пальцы, как всегда, как давно, как в те незапамятные времена, когда я был человеком... все повторяется... С тех пор единственным моим желанием было чтобы кто-нибудь из вас остался, и мне до сих пор не хочется верить, что наш с тобой выбор – выбор одиночества... Она согласится, с целью от одиночества избавиться, и обретет его навсегда. Как я когда-то. – Элис склонил голову, сожалея, и в голосе его появилась мольба, – Я так хотел бы видеть вечным хоть что-то рядом, но я не тех выбирал...

– У тебя впереди вечность. Научишься.

Элис едва уловимо вздрогнул, и его облик потерял свою отрешенность, словно это замечание привело легионера в чувство. Секунду поблуждав, взгляд его, явно подчинившись немалому усилию, вновь стал спокойным и непроницаемым, и трудно было поверить, что он только что поверял кому-то свои печали. Может быть как раз потому, что Алику давно было бесполезно их поверять. Старый вампир застыл в неподвижности, но глубоко задуматься Алик ему не дал.

– Элис, ты можешь объяснить, что за люди – мутные, непонятные, пустые? Один из них сказал мне, что он – стервятник...

Элис не сразу, но пошевелился и медленно поднял на него глаза усталые, древние и посылающие в неизмеримую даль Алика со всеми его людьми – мутными ли, прозрачными, плоскими, угловатыми, и, несмотря на иллюзию собственного разнообразия, надоедающими и давно непригодными как тема.

Подчиняясь тому странному томлению, что заставляет многих подчас убивать долгое, очень долгое время неизвестно на что, Алик гулял по пустынному берегу с единственной целью – нагуляться.

Брызги уже пару дней начинавшегося шторма попадали на него, он неуклонно намокал, но находил это обстоятельство в стиле своего настроения.

Оно подвигло его гулять в черной кожаной куртке очень оригинального покроя, изобилующей по спине и рукавам многочисленными вытачками на шнуровках. Под курткой была кремовая шелковая рубашка, тоже не бедная некоторыми изысками, а брюки из того же материала, что и куртка, по низу также завершались разрезами с чем-то вроде шнуровки. В таком наряде Алик даже сам себе казался просто исчезающе тощим, словно все эти мелкие завязочки имели целью лишний раз затянуть на нем то, что на нормального размера людях держится само по себе. Распущенные, несмотря на ветер, волосы, цеплялись за всю эту фурнитуру и путались на ураганном ветру. Для полного завершения этого сумбурного костюма Алик большой булавкой приколол на отворот куртки черный лотос, украденный у Элиса в оранжерее.

Однако, изобразив внешность, манеры, костюм и пейзаж, можно и не достигнуть передачи того впечатления, которое у стороннего наблюдателя оставлял Алик. Потому что глядя, например, на тетку с сумками на автобусной остановке (если наблюдатель – наблюдатель, а не идиот, конечно), можно сказать: это – домохозяйка, она здесь, потому что она едет домой, кормить все, что есть у нее дома и нуждается в этом. И чем больше сумки, тем больше нуждается. Глядя на свободно одетого молодого парня с визиткой или сумкой, с печатью смирения на бледном лице, мы узнаем в нем студента в сессию, и знаем, что он здесь затем, чтобы или попасть на экзамен, или прогулять его, а что чаще, всего, решить, наконец, что же ему с этим экзаменом вообще делать...

О хорошо одетом человеке с гладким лицом возле дорогой машины, или усадьбы, можно сказать – он здесь вынужден быть потому, что очень привязан к своей собственности и не может бросить ее на произвол судьбы. Парня в элегантном кожаном рванье можно опознать, как музыканта или в крайнем случае, недалекого меломана. Вот девушка, волосы ее покрашены аккуратно и дорого, у нее изумительная прическа, но дешевый костюм – это, скорее всего, парикмахер. И так далее. Каждый может, если задуматься, определить род занятий, статус, материальное и семейное положение любого, на кого случайно упадет взгляд, и делает это автоматически, бессознательно, по много раз на дню, с момента выхода из дома.

Но очень редко случается встретить того, чей облик запоминается именно тем, что по нему ничего определить нельзя. Бросив на него первый взгляд и утверждая одно, наблюдатель при втором взгляде замечает деталь, которая опровергнет его мысленное утверждение. Третья озадачит наблюдателя еще больше, четвертая породит неожиданное восхищение в его загнанном в тупик разуме, на пятой он потеряет счет деталям, и будет смотреть лишь на итог. А в итоге получится всего в меру, все подходяще, взгляд оторвать нельзя и ничего не понятно.

Совет наблюдателю – встретив такое, не засматривайтесь больше пяти секунд (если, вы, конечно, не принципиальный самоубийца, если вы не поставили целью своей жизни поймать вампира и, к примеру, потискать его вместо кошки, и в прочих исключительных случаях; тогда конечно, таращитесь сколько хотите, и пусть вам завидуют чужие потомки). Потому что на шестой секунде станет интересно, что же тут такого интересного, что заставляет так долго смотреть на него, или на нее, и очень захочется спросить об этом, но спросить первым бывает трудно, а после того, как одарили вежливым и смущенным, восхищенным, заинтересованным, испуганным, подобострастным (кому какой нравится) взглядом становится легче, а после вопроса, простого, но достаточно странного, чтобы заинтересовать, станет еще легче, придется ответить, и вот, он уже с вами, ваш вестник – даже если ему выходить на следующей остановке а вам ехать дальше.

Но у каждого, даже непонятного впечатления есть свои оттенки. Бывают и те, что отличают одного вестника от других.

Казалось, он не зависит ни от чего – даже от собственной судьбы. Казалось даже тем, кому было точно известно, что это не так. Он смотрелся утверждением того, что выглядит он такиим не потому, что он принадлежит к какому-то кругу, или хочет быть на кого-то похожим, или стремится достичь некоей иной цели, отличной от соответствия самому себе.

И на этом берегу он единственно по причине того, что ему нравится на берегу.

Иногда волны доставали, даже приходилось уворачиваться от особенно сильных, но он не отходил от неспокойной кромки моря, всматриваясь в кромешную даль, где находилась безжизненная каменная громада Лат-Ла. Хотелось быть там, в глубине самой глубокой пещеры, и непременно наедине с убеждением, что навсегда.

Незаметно для себя он вышел на пляж и продолжал бесцельно идти, слушая, вернее, вынуждая себя слушать плеск волн, стон урагана и изредка пробивающееся сквозь фон шуршание гальки под собственными ногами.

В какой-то момент Алик почувствовал смерть. Она была совсем рядом, принадлежала небольшому, еще даже не совсем остывшему источнику, и волны с неспокойным воздухом размывали ее контуры.

Вампир остановился, всматриваясь в темноту, разбиваемую водяными брызгами. Вода омывала что-то гладкое и темное, больше и, по ощущениям между ним и волнами, мягче камня. Он рассмотрел плоский раздвоенный хвост и удлиненное обтекаемое тело. Дельфин был мертв – скорее всего его ударило о прибрежные камни.

Алик представил себе день, чаек, ворон, мух, после чего осторожно взял дельфиненка и, не меняя настроения, автоматически, без единой мысли, закопал его там, где песчаник скалы начинал зарастать розовыми кустами. Смахнув с булавки лотос, он, все еще в зависшем в пустоте настроении определил его на могилку. А потом мимолетно удивился, как это холмик вышел совсем круглым.

И тогда что-то запросилось в его мозг – что-то незнакомое, едва понятное, оно наплывало мириадами образов, в которых не было ни одного четкого, словно ему не говорили, а лишь позволяли догадываться. Это было трудно – ведь он уже давно разучился оперировать позволениями, а от прямых требований его незримые собеседники уходили. И в душе его стало красиво и туманно, но этом холодном и далеком очаровании можно было ощутить осторожное и искреннее желание приблизиться и войти в сферу понимания. Алик умел быть терпеливым. Он собрал в себе все самое вежливое и ждал, пока наконец не понял, что ему хотели объяснить – понял не разумом, а чем-то запредельным, неосознанным, таким же нечетким по сравнению с чувствами, как интуиция в сравнении с разумом. Это был образ из тех, что предваряют слово, которому суждено стать сказанным, предваряют возглас прежде, чем он прозвучит и жест перед тем, как привычка или инстинкт заставит его произвести.

Но Алик так и не успел назвать его, чтобы запомнить – все ушло, провалилось за грань, растаяло, подобно воде, пролившейся между камнями, оставив лишь впечатление, полустертую схему, которая заставляет внезапно вспоминать лишь однажды увиденные картины и однажды услышанные слова при вторичном их явлении и, изредка – путем спонтанных ассоциаций.

Алик ушел с берега еще более озадаченный этой внезапно возникшей ясностью того, что он не умел назвать. Он шел по дороге и память, иная, привнесенная только что память подсказывала ему о чем-то, что оно правильно. Алик подумал о сходстве со сном, только еще не понял с каким хорошим или дурным.

Кэсси слышала, как соловей замолчал и вслед за этим в дверь даже не постучали – ее настойчиво потрогали. Дверь поскрипела. Если б Кэсси спала, даже если б она увлеченно читала, этим звукам невозможно было бы достигнуть ее ушей, но она сидела, закрыв дверь и ставни и напряженно вслушиваясь в ночь.

– Кто? – спросила она тихо, уже зная ответ.

– Я. Хотел поблагодарить тебя, – начал он так, словно это объясняло все на свете, а продолжил, наоборот, тоном, выражающим помимо восхищения еще много невысказанных вопросов, – за то, что ты создала то, что только условно и только в документах правильно будет называть экспозицией. Ты отдала этому слишком много, ничего не оставив на загадку и для себя. Женщина не должна настолько любить работу – у нее не останется сил на жизнь. Ты сказала то, что я долгое время видел, только заглядывая в свою память. Ты отдала слишком много, чтобы справедливо было оценить это в стандартный гонорар... я ведь каждому исполнил по желанию. Осталась ты.

– Алик, когда я в здравом уме, мне страшно. И даже когда ты меня успокаиваешь, я знаю, что лучше мне не говорить с тобой. Спасибо за добрые слова, но я тебя не впущу. Пожалуйста, уходи. Прости, но ты – вестник смерти.

За дверью долго молчали.

– Алик, я про вас много знаю, – начала Кэсси, задыхаясь от смелости и особенно, от усилий, которых ей стоило адекватно оценивать ситуацию, – ты пришел, потому что... скоро не сможешь жить, как прежде. Ты не сможешь питаться никем другим, если будешь помнить одного человека. Я не хочу быть им. Уходи. Это и есть мое желание.

Никто не ответил.

Никто не отвечал долго, пока вдруг под окном не попросили:

– Не думай обо мне плохо. Я понял и ухожу.

Так прошло около часа, и Кэсси, переставшая чувствовать присутствие, облегченно выдохнула, прошептав, словно убеждая себя на прощание, что ее услышат.

– Аланкрес...

Из коридора медленно, без своей обычной внезапности вошел Алик и плавно опустился перед ней на ковер, приняв странную по композиции, но изящную позу.

– Я здесь.

Кэсси почувствовала, что ее трясет.

– Как ты вошел?

– Коридором.

– Так быстро?

– Так он маленький. А я только хотел уйти. Мне было совсем в другую сторону, к красивым дверям, но за одной из них я услышал свое имя и вошел. Я не знал, что у него такие свойства.

– Нет. Что-то у тебя внутри позволило ему стать таким. Что?

Алик выглядел озадаченным.

– Я не знаю, что у меня внутри. Все, что ты видишь и принимаешь, как приятный тебе образ, есть оболочка. Впрочем, я не в праве упрекать тебя за такое истолкование. Моя власть, есть моя власть. Но ничего в мире не бывает навсегда, и время превратит события в набор тусклых картинок. А чем раньше я вас покину, тем быстрее это произойдет.

Кэсси закрыла глаза. От этих резковатых слов в душе замоталась, как бестолковая чайка в волнах, унылая горечь. Минуту назад она этого хотела и была благодарна Алику за понимание насущных проблем, но какая-то сумасшедшая часть ее сталкерского сознания (наверное, сродни той, что заставляла Алика бесцельно слоняться по берегу) жалела, что так и не смола разгадать его тайну и не сможет больше прикоснуться к этой тайне никогда.

– Я не об этом...– вздохнула она и ворчливо продолжила, – Кстати, раз уж у тебя с самого начала было честное намерение оставить меня в покое, мог бы с самого начала не портить мне личной жизни. Ведь это все было... это ты был в сознании Генриха, когда он решил, что я ему понравилась, ведь так?

Его чувства были небезупречны, – объяснил Алик. – Когда соблазняешь девушку, надо думать о ней, а не о том, о чем думал он. Вот я за него о тебе и подумал.

– Хорошо подумал, – саркастически скривилась Кэсси. – Он даже не все помнит. Я долго не могла понять, почему он ко мне так странно относится, но пообщавшись с тобой подольше, поняла, что дело вовсе не в нем. Ты говорил, что мы возвращаем тебе твою молодость. Но при этом ты, как типичный вампир, ни во что не ставишь людей. Ты использовал его тело...

Пока она говорила, взгляд, то насмешливый, то восхищенный, не отрывался от ее лица.

– А тебя это задевает? Используй я свое, ты бы меня не упрекнула. Просто не смогла бы. Оно менее безопасно. Ты даже не знаешь, до которого момента я бы мог соблюдать твои интересы.

– Ну спасибо... Я просила тебя уйти.

– А я и уходил. Я шел по Коридору. В другую сторону. А пришел сюда.

– Уходи по улице. Оно надежнее. Я догадываюсь, что привело тебя в другую сторону – ты извращенец.

– Мы все извращенцы. Но мы никого не заставляем скрывать свою душу. И эгоизм нашей любви все же менее страшен, чем эгоизм человеческой. Люди пытаются превратить возлюбленного в то, что они хотели бы видеть. А вампиры превращаются сами.

– Чтобы насладиться.

– Естественно, – Алик поднял бровь, – Исключительная плата за исключительное удовольствие. Кэсси, а ты уверена, что Аланкрес – это я? Не хотел ли я просто превратиться в тайную любовь твоей жизни? Чтобы потом насладиться так, как только немногие из нас изредка могут себе позволить?

Кэсси встала открыть окно. Ворвавшийся ветер громко шевелил бумаги на столе. Штормовой порыв сбросил часть на пол, а часть взметнул в воздух, с усилием, словно ему непременно надо было сегодня побеспокоить как можно больше вещей. Алик не двигался, если не считать широко раскрытых живых и горящих азартом глаз.

Синие тени резали его черты, словно бы не заполняя положенную им форму, а жесткими штрихами ложась поверх агатово-серой кожи. Кэсси заметила на ней несколько свежезатянувшихся ран, которых прежде не было, и подумала, что общаться с этим созданием, как с человеком, все же, большая ошибка. Но иначе не получалось.

– А я обломаю тебе весь кайф, и не буду из-за этого переживать, угрюмо сказала она и отвернулась.

– Правильно, – теперь тон у Алика был усталый. – Кем бы я не был раньше, я попался в тот момент, когда решил побыть твоим любовником. Ведь все твое окружение, претендовавшее на эту роль знало только, что такое власть. А мы, говорит Элис, знаем, что такое грех... – Алик оперся на локоть и мгновенно собрал разбросанные по полу бумажки, бросил их на диван и плавно сменил тему, – Впрочем, тому, что знаю я, определение может подобрать лишь кто-то из вас, обученных сути слов, которые я знаю, но не чувствую. Мы верили в реальность только одного мира – мира собственных впечатлений, и только ему придавали значение. Если ты почувствовал то, что не пережил, значит, ты это пережил. И это как раз то, что можно унести с собой за Ворота Смерти. И если ты два разных человека делают одно и то же, это не значит, что они унесут с собой одно и то же ощущение, потому что для одного это может значить совсем не то, что для другого. Если ты, допустим, поднимаешься в гору, чтобы увидеть город в розовой дымке заката, то с тобой навсегда остается только эта дымка, а не те усилия, которые ты затратила на подъем. А если рядом с тобой шел тот, кого заботила тяжесть подъема, и кто, пока ты смотришь на закат, пытается понять, стоит ли он затраченных усилий, то сомнения и сожаления тоже остаются с ним после смерти. И если человек, доверяющий мне свою смерть, не испытывает дискомфорта, то это не становится для меня грузом на моей душе... Смерть есть всего лишь преображение.

– И ты до сих пор не умер?

– Я боюсь, что боль, которую я буду при этом испытывать, останется со мной. И еще я не хочу уносить с собой то, что совершил, считая это для себя неприемлемым.

Кэсси передвинулась на тот край дивана, что был ближе к столу, взяла со стола ручку и задумалась. Мыслям было легче становиться словами, когда она смотрела на ручку.

– Фактически, – сказала она наконец, – ничего нового ты не сказал, но у меня такое чувство, что ты мне действительно что-то объяснил. По крайней мере теперь я понимаю, почему ты не похож на эти твари.

Алик рассеянно отодвинул рукой упавшие на лицо блестящие тростинки волос.

– Этих тварей. У них есть душа. Только она не существует изначально. Если ты одушевила меня, я чувствую так же, как Аланкрес, хотя раньше даже не имело значения, был ли я им когда-нибудь. Ты вложила в меня душу. На пустом месте многие люди строили свои мечты, я поддерживал их, и эта постройка каждый раз умирала... Наверное потому мы бессмертны. Мы столько раз умираем, что в нас просто нечему стареть... И однажды я поймал давно утерянную жизнь, которую помнила ты. Ты придумала меня и тебе уже не надо ничего объяснять. Вот будь я человеком, твои мечты, скорее всего, оставили бы меня равнодушным и обернулись бы для тебя еще одной развенчанной иллюзией, но я-то был обязан это почувствовать. Нельзя построить дом там, где уже стоит один, но там, где все разрушено до фундамента, возможно. Ты снова вложила в меня душу, я принял ее.

– Постой...– Кэсси пыталась поймать какую-то мысль, – значит, воспоминания – не твои?

Веселый смех промелькнул в его глазах.

– Увы, мои... Только надо спекулировать моими воспоминаниями.

– Нет, надо. Я хотела узнать один факт из твоей биографии.

Был такой эпизод в официальной истории Аланкреса, после которого, считалось, он и умер. Как будто бы его сочли умирающим и отдали голодным, полудиким собакам, которых специально для этого и держали. Вечером; а наутро никто не нашел ничего, что могло бы от него остаться, а только не всех собак и глубокий подкоп под сетку загона.

Кэсси решилась и тихо спросила:

– Алик, как Аланкрес освободился? Собаки действительно были?

В эту минуту она ощутила явный страх, словно коснулась чего-то страшного, глубокого и запретного чего не в праве была себе позволять, но Алик отреагировал без эмоций.

– Я пришелся им не по вкусу. То есть, меня даже не кусали. Так и что?

– А тебя вообще когда-нибудь кусали пчелы? Мухи? Птицы, рыбы, звери?

– Никогда.

– Лисы, осы, крысы?

– Меня никогда никто не кусал, – задумался Алик. – Даже Элис.

– Так не бывает, – возразила Кэсси.

– Я знаю.

Алик глубоко задумался. На пару секунд его присутствие перестало ощущаться. И вдруг он исчез, чтобы возникнуть у Кэсси за спиной. Его колени сжимали ее талию, а выпрямленные пальцы были сплетены на горле. От неожиданности Кэсси выронила ручку.

– Так значит, все из-за тебя? – прошептал он, коснувшись губами ее виска. – Это ты сделала меня Аланкресом и Дзанком, одним, который заодно был и другим, он бы умер и ничего бы не было... А теперь я вынужден быть ими обоими, с воспоминаниями одного и проклятием другого, и все из-за своей собственной обязанности и твоих сумасшедших мечтаний.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache