Текст книги "Последняя легенда Анкаианы"

Автор книги: Лертукке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Кэсси была немного благодарна мрачному пейзажу за то, что ее охранники замолчали. Возможно, правда, они просто устали.

Девушка в оцепенении стояла на холодном ветру, понимая, что больше уже никакого ветра в ее жизни не будет, да и жизни тоже, даже те, кто помнит ее, решат, что это несчастный случай, уж эти господа постараются, а может быть, ее просто никто никогда не найдет...

– Ну, иди, – сказал кто-то сзади.

Кэсси никак не реагировала, покуда ее не подтолкнули. Она пошла, удивляясь хрустящему под ногами мусору и шла медленно и, как ей казалось, бесконечно долго, покуда не переступила через какой-то бордюр и не остановилась. Ее провожатый остановился на несколько шагов сзади и крикнул кому-то что все готово. Наверно, он двинулся назад, этого она уже не заметила, потому что, посмотрев вверх, увидела падающую на нее темную громаду бетонной плиты. Последний всплеск инстинкта самосохранения заставил дернуться в сторону, ее оглушило, и только поэтому она уже не почувствовала скользящей по спине шершавой каменной стены...

19. Мэр.

Днем раньше Генрих стоял перед дверью кабинета, который у него всегда ассоциировался с неприятностями. По какому бы пустяковому делу он не навещал своего начальника, оно всегда оборачивалось сонмом неразрешимых проблем. И теперь, когда он принес сюда, помимо выполненного задания, немало до боли волнующих его вопросов, казалось, что в этом месте их непостижимым образом станет еще больше, хоть он и пришел с целью решить хотя бы некоторые из них.

Шеф на этот раз был не один. Сначала Генриху почудилось, что рядом с ним сам мэр, но потом, приглядевшись он понял, что это просто кто-то на него очень похожий, возможно, один из двойников или тайных заместителей, который отличался более грубым и в то же время более умным лицом и, конечно же, совершенно другими жестами.

–Вполне прилично, – заметил шеф, указывая на уже знакомый Генриху текст. – Только мало. Хотя, у вас было не так уж много времени... Теперь, благодаря вам, мы можем подключить к делу ударные силы, – он вежливо кивнул в сторону своего первого гостя. – Кстати, познакомьтесь, – и он назвал имя, ничего не говорившее его подчиненному, а затем представил его самого. Тут Генрих почуял неладное.

– Так, значит, я должен буду передать это дело? – спросил он прямо.

– Разумеется, – спокойно ответил шеф. – Но если у вас будут пожелания...

У Генриха было много пожеланий. Пока он излагал их, стена непонимания между ним и шефом росла и надстраивалась. И ему, и новым подключенным силам, мыслящим, несомненно, уже только государственными понятиями, было абсолютно непонятно беспокойство Генриха о судьбе какой-то заложницы, попавшей к давно выслеживаемой и заботливо окученной фигуре по его же, Генриха, собственной неосмотрительности которую он теперь старается компенсировать, поторопившись и рискуя завалить все дело. И вообще, ясно читалось в глазах шефа, какая может быть заложница, когда речь идет о годах непрерывной и тяжелой работы, которая вот-вот закончится триумфом, если только подождать, бить наверняка, ведь тут еще и личные интересы сами знаете, кого, дело прошлое, но все же...

Генрих сказал, что он понимает. Подключенные силы остались с непроницаемым лицом, по которому можно было с одинаковым успехом заключить и то, что силы уважают Генриха, как следователя , и то, что силам и следователь Генрих и его аргументы глубоко безразличны.

Они с начальством знали друг друга давно. И в чужом присутствии Генрих не мог позволить себе некоторых аргументов, на что шеф, собственно, и рассчитывал и, со своей стороны упорно не замечал настроения своего подчиненного, хотя, Генрих был в этом уверен, прекрасно его видел. Минут через сорок такого разговора Генрих окончательно уверился, что шансы на помощь с этой стороны у Кэсси равны нулю. Может быть тогда он и пожалел, что бандиты немного запоздали со своими действиями, и он узнал об их планах только по приезде в город, где уже имел полное право не реагировать на угрозы, может быть пожалел, что не реагировал, только это было не первое и далеко не последнее такого рода огорчение, и нервы Генриха, оберегая его здоровье, начали уже понемногу привыкать.

В тот вечер он напился дома, решив на следующий день вернуться в поселок, что бы не ждало его там... Он еще не знал, что собирается делать и, главное, каким образом, ведь ни о какой конспирации речи больше нет. Впрочем, это было запланировано, он два года ждал этого момента, расслабился вот... И зря.

А когда он почувствовал себя лучше, то есть, когда предметы вокруг стали множественными и нечеткими, ему вдруг привиделось два знакомых, но совершенно не связанных друг с другом лица – лицо Алика и еще одно, непохожее, совершенно другое, это было непохоже на двоение предметов в глазах, но все же что-то в них было общее... Последней перед провалом в забытье мыслью агента была мысль о двоении впечатлений.

20. Переживания.

Темнота и холод – ощущения, о которых большинство живых существ мечтают реже, чем о свете и тепле. Реже, испытывая их, существа чувствуют себя хорошо и испытывают довольство. Попав же в такие условия случайно неприятно удивляются. Еще удивляются когда, вспомнив историю своего попадания в них, никак не могут вспомнить причину, из-за которой на их лежащих ногах могло что-то возникнуть и прижать, не давая пошевелить ими. Даже иногда пугаются, а многие впадают в настоящую панику. Таким образом, все переживания в такой ситуации сводятся исключительно к неприятным.

Но как же все изменяется, когда память подсказывает существу, что темнота, холод, сырость и что-то непонятное на ногах возникло взамен чего-то иного, очень страшного и неведомого, что ожидало его только что; вместо того, что принято называть небытием. Ведь и темнота, и холод, и даже небольшая тяжесть – явления простые и понятные. А главное, все же, в том, что испытывая их, существо вряд ли может быть мертвым. Таким вот нехитрым способом тьме и холоду придается некоторая приятность.

Поэтому, когда Кассинкана открыла глаза и абсолютно ничего не увидела, почувствовала, что лежит спиной на очень холодном и колючем субстрате, да еще с одной стороны ее что-то придавило, она первым делом порадовалась, что жива, и только потом уже задалась вопросом, как такое могло получиться и почему в этой, по непонятной причине обретенной жизни ей так неудобно.

Она обводила глазами темное пространство, стараясь найти хоть одно светлое место, которое ей сможет хоть что-то разъяснить, но не нашла. Тогда она попробовала повернуть голову, чтобы расширить обзор но кто-то, кто, судя по звуку, располагался очень близко и напротив, прошептал:

– Осторожнее.

– Почему? – с трудом произнесла она.

– По-моему, тебя голова разбита.

– Как, совсем? – Кэсси от удивления чуть не подскочила.

– Значит, не совсем... Но, если судить по умозаключениям, изрядно.

– Где я?

– В ловушке, из которой вряд ли скоро выберешься. И я вместе с тобой.

– А ты-то что здесь делаешь?

– А я ее держу.

– Зачем?

– Трудно жить спокойно в подвале дома, хозяин которого пропал без вести. У меня уже не те нервы, что были у Аланкреса.

– Ты рисковал собой...

– ... а больше нечем...

– ...чтоб только спасти меня?

– Моя не в меру благодарная Кэсси, все было бы проще, если б ты решилась, вопреки своим принципам, прыгнуть в окно...

– Восьмой этаж?

– Когда тебя ловят? Так что не спас я тебя, боюсь, а просто в очередной раз попытался. Вот если нас отсюда вытащат...

– А не вытащат, мы умрем?

– Моей смерти ты не увидишь.

– Потому что темно?

– Мне сейчас кажется, что я приподнял эту крышу ради тебя самой, умная Кэсси, – сообщили ей после долгой паузы.

Несмотря на упомянутую темноту Кэсси достигло впечатление от его усмешки. Ну, конечно, первое, что должно было ей прийти в голову на его фразу о смерти – что-то касательно самого Алика, но это почему-то не пришло, может быть ее так достал этот мрак, а может быть она на миг забыла о собственной хрупкости, это его развеселило, а ведь он и сам тут может помереть со временем, а до этого будет вынужден терпеть ее останки...

– Блин, как же я устала, – сказала она неожиданно сама для себя. – То мру, то не мру, то мне опять это угрожает... Алик, будь добр, не дай мне загнуться самой.

– Кэсси, ты не обидишься, если я попрошу тебя сейчас порассуждать на любую другую тему? Я люблю наведенное настроение только, если оно хорошее.

– Хорошее?

– Ну что у тебя в жизни хорошего было? Неужели совсем ничего? Любовь там всякая...

– Ну ты сказал! Любовь... Чего в ней хорошего? Переживания одни; никакого здоровья не хватит...

– А друзья? О них ты тоже переживаешь?

– Тут поровну.

– Расскажи тогда о них. О ком-нибудь одном, самом лучшем.

– Ну... Есть у меня Оська. Она милая, хоть и странная немного...

Кэсси и сама не заметила, как увлеклась. Мысли появлялись, опережая одна другую, всплывали воспоминания... И Аланкрес оказался хорошим слушателем, ибо молчал.

–Когда-то, когда я еще только училась, в мою фирму пришла заявка на укрепление окон в... одной закрытой лечебнице. Туда богатые семьи помещали своих родственников, которых считали психами. Не страдающих психическими расстройствами, как мы выяснили позже, туда тоже помещали, денег-то много.

Пациенты там себя неплохо чувствовали; мы тоже. Шлялись по саду, только нас предупредили, чтобы мы с аборигенами не общались, они, мол, могут быть опасны. Так вот мы с ней и познакомились. Интересно было очень. Говорить с ней можно было о чем угодно, кроме ее собственной жизни. Но как-то, когда наш контракт подходил к концу, Оська раскололась на какую-то невероятную историю, я до сих пор не уверена, что это правда, хотя по моим каналам все подтвердилось...

Оська (настоящее имя – Олеся) увидела свет в виде дочери одного очень известного политика с материка. Подростком она кому-то из родственников она очень помешала, и ее потихонечку упекли в дурдом. За несколько лет пребывания там, Оська насмотрелась такого, что к моменту нашей встречи сильно сомневалась в своей нормальности и, надо заметить, не без оснований... Мы с ней подружились, и, после окончания работ устроили ей побег. Распорядок мы знали, ее переодели, сломали идентификатор на входе и вывели ее оттуда. Может, ее и искали, не знаю. Только не нашли, потому что домой она не вернулась. Живет теперь на свалке анкаианской, построила домик, на что живет – не знаю, сильно подозреваю, что кто-то из родственников денежки на ее счет все же потихонечку переводит... Только никуда она не собирается возвращаться. Строит туннель, чтобы когда-нибудь пройти по нему и почувствовать надежду на лучшее... на то, что в конце него откроется ей другой мир, а не осточертевший ей наш. И никто не знает, в шутку она, или серьезно. Может, ей просто заняться нечем... Да она и не хочет вовсе. Живет себе, довольная и счастливая, учится даже заочно в каком-то институте какому-то языку. Говорит, хочет туда потом уехать, только знаю ее, не уедет никуда. Такая уж она. Домик у нее тут, дворик даже с цветами и деревьями... И никто на землю не претендует, и ей на все наплевать, кроме этого дворика, своих друзей и соседей... Две кошки у нее и какая-то собака, которая все время спит...

А внешне Оська очень интересная – крупнее меня, волосы у нее золотистые и мелко вьются, поэтому она их в косы заплетает, чтоб хоть немного пригладить, черты тонкие, руки маленькие и очень красивые. И глаза, кстати, тоже зеленые, холодного оттенка. Однажды она завалилась в бар в вечернем платье, произвела фурор. Один к ней знакомиться пошел, она вежливо сказала ему какую-то гадость... Что он ей не нравится, потому что у него лицо неумное или что-то в этом роде. Был бы он посообразительнее, отшутился бы, а он начал занудствовать на тему того, считает ли она, что у нее самой оно такое... Болезненное у некоторых самолюбие, даже скучно, сказала она по этому поводу. Но это не очень интересно, просто я хочу сказать, что она, по общим понятиям, довольно экстравагантна. Иногда трудно предсказуема. Но она очень добрая, порядочная и... наверно, мой самый хороший друг. С нее станется в память обо мне расстрелять тачку Энди, например. Но, скорее, она испишет моим именем стены замка. Красно масляной краской в недоступных, но хорошо видных местах. А еще она... она, если бы я рассказала о тебе, мне поверила бы. И попросила бы показать...

Алик молчал. Кэсси, решив, что под ее долгую болтовню он давно задумался о чем-то своем, замолчала. Потом протянула руку перед собой и облегченно убедилась, что он хотя бы не исчез.

– Можно, я посмотрю на твой кулон в темноте? – спросила она.

– Можно.

Кэсси нащупала под воротником, на ключице тонкую цепочку и потянула. Звездочка светилась в темноте, но не белым, а слабым разноцветным свечением, отблесками нежных тонов, которые возникали в ней, теперь почему-то прозрачной. Стало немного видно.

– Такой она еще не была, – сказал Алик.

– Может быть она тоже – впечатление?

– Может быть. Сделана из него.

Теперь Кэсси видела его лицо и беззастенчиво всматривалась, потому что глаза у него были закрыты. И снова казалось, что его тут нет.

– А почему она светится?

– Наверное, радиоактивная... Мне кажется, слева есть немного места для твоей левой ноги.

– Спасибо. А то я ее уже не чувствую.

Так прошел еще час. Кэсси могла еще как-то шевелиться, в отличие от Алика, который только один раз опустил голову, уронив ей на нос часть своей прически.

– Ты устал? – спросила она тихо.

– Я не знаю, – ответил Алик. – Физически я не уставал очень давно. Скоро утро; не давай мне заснуть.

– Как?

– Как-нибудь. Можешь громко кричать и толкаться.

– Как ты думаешь, днем нас найдут?

– В этом случае, Кэсси, будь добра, успей со мной попрощаться.

– Алик... Теперь ты расскажи что-нибудь.

– Да ты про меня все знаешь.

– Тех, про кого я все знаю, я не прошу рассказывать о себе, чтоб не скучать.

– Я не могу похвастаться чьей-то дружбой. Это тебе повезло...

– Не знаю...

– Настаиваю. Повезло. И, кажется, поблизости от нас кто-то появился.

Кэсси прислушалась и через некоторое время уловила какое-то движение за стенами их каменной темницы.

– Но ведь сюда никто не ходит. Кстати, а ты как здесь оказался? Прыгнуть под эту хрень, когда она падала, я понимаю, можно. Но для этого нужно случиться поблизости.

– Ты была в шоке; это отлично можно почувствовать даже издалека... Ты отсюда не слышишь, кто бы это мог быть?

– А почему я? Ты же лучше... Но, Алик! Ты хочешь, чтобы я их узнала?

В обычно холодно – туманных глазах Алика появился намек на улыбку.

– Ты ее так подробно нарисовала... Я ее все же нашел, хотя не был уверен.

И тут Кэсси явственно различила голоса Оськи и Дебила.

– А что тут можно найти, кроме все тех же старых железяк, скажи пожалуйста?

– Не знаю... Но мне вдруг показалось, что что-то можно... Вдруг оно будет интересным? Я видела это место так ясно...

Кэсси набрала остатки подплитного воздуха и гаркнула:

– ОСЬКА!!! Здесь меня можно найти!!! Я тут под плитой!!! Бетонной!!!

– А что ты там делаешь? – донеслось сверху. Оська, как всегда, не проявляла ничего, кроме любопытства.

– Это я сдуру с тем рыжим шпионом связалась!

– Говорила я тебе... Дебил, ну-ка марш на кран. Ты им управлять умеешь?... Ну вот и давай...А можно я по этой штуке пройду? А то там главная петля в центре.

– Можно? – прошептала Кэсси. Алик как мог, кивнул.

– Да хоть танцуй там, только сними с меня!!!

Как только каменный потолок задрожал начал, качаясь, подниматься, Алик поморщился, оглянулся на него и исчез. Как ему удалось это сделать в узком пространстве, Кэсси понять не могла, однако думать над этим не стала и поспешила вылезти наружу.

Только дома она поняла, насколько же ей плохо. Она безнадежно простыла, устала, измучалась и поэтому, выпив глоток заваренного Оськой чая, упала на кровать и сразу же заснула.

А Оська, несмотря на то, что многое в этом происшествии должно было показаться ей странным, не стала донимать ее расспросами ни по пути домой, ни после.

21. Общежитие.

– Надоели! Как же вы меня все достали, прах вас побери!

Кэсси, поднявшись в полдень с больными головой и спиной, теперь ходила по комнатам и, снимая с полок мелкие вещи, складывала их в чемодан. С самого момента пробуждения она поняла, что больше ни дня здесь оставаться не будет. Осознание того, что она несколько часов провалялась в бетонном склепе с вампиром на груди и им же вместо потолочной балки, на свежую, но больную голову показалось ей той последней каплей, которая превращает рискованные и интересные приключения в оскорбительные шутки со стороны судьбы, что обязывают уважающего себя человека предпринять все, чтобы подобное не повторилось. Сделав глупость один раз, и чуть не поплатившись за нее жизнью, Кэсси твердо решила приложить все усилия, чтобы оказаться как можно дальше от зоны действия возможных далеко идущих последствий. Ведь стоило только Энди узнать о том, что человек, которому известно место его тайного логова, остался жить, она даже до десяти досчитать не успеет, как отправится туда, куда в свое время так и не дошел Алик, и куда по его вине отправились столь многие... Бредовое создание.... Гадость, кошмарное, немыслимое нечто с человеческим набором эмоций, благодаря которым Кэсси никак не может побороть свою симпатию к нему. Впрочем, не особенно пытается. Не ее это дело. На такие вещи есть великий и чуть ли не канонизированный при жизни Асет.

Асета она видела один раз по телевизору на какую-то годовщину чего-то там, чему сама значения не придавала, но лицо это запомнила на всю жизнь. Говорили, что он чуть ли не из вод морских явился, и Кэсси не особенно напрягалась, чтобы в это поверить, потому что такое не могло быть рождено женщиной. Она склонялась к мысли, что подобный ужас специально выращивают в пробирках, а потом фотографируют, чтобы иллюстрировать газетные статейки об инопланетянах. Нет, он не был страшен и уродлив, вполне даже смог бы, наравне со всеми, затеряться в толпе, если б глаза свои безумные заклеил и замотал покрепче.

Кошка – маленький сгусток тьмы с парой хризолитовых кружочков, лениво-подвижных и меняющих форму, без интереса следила за ней с подоконника.

Взглянув в окно она вдруг увидела стоящего в у калитки Генриха. И он увидел ее.

– Кэсси...

От такой наглости Кэсси даже ворчать перестала. Фактически, ее из за него убили.

– Я что-то не понимаю, – сказала она тихо. – Теперь-то ты зачем пришел? Мало того, что меня из-за тебя почти прикончили, так теперь ты... У тебя что, больше некого подставлять?! Люди кончились?! Меня второй раз нельзя убивать, я в заслуженном отпуске!!! Я чудом осталась жива...

Она не докончила. Генрих, которого уже успели известить об участи заложницы, ворвался в дом подобно урагану.

– Я думал ты... – начал он, чуть не сорвав с петель дверь ее комнаты. Вид у него был счастливый до идиотизма.

– Я умерла. То, что ты видишь, это не я. Это призрак, который будет преследовать тебя остаток жизни, подлый шпион.

– Я не шпион, я следователь по особо важным...

– Ну конечно! Как я раньше не догадалась! Есть несусветное множество особо важных дел, по сравнению с которыми жизнь какой-то Кэсси и упоминания не стоит. Ну и как там дела? Идут? Или мой отказ отправляться на тот свет им мешает? Так давай, можно попробовать еще раз, попытка, она, знаешь...

– Знаю. Когда Чогар позвонил мне, то, что он хотел предотвратить угрозой твоей смерти, уже произошло. Меня тут же отстранили, но я приехал снова и узнал, что вчера ночью заложник был уничтожен, что Чогар слов на ветер не бросает, что он уходит на дно, и что мы можем подавиться своими сведениями...

–Я знаю, куда он уходит. Я там была.

– Ну, у него тут есть вилла, но он оттуда выехал...

– Меня он держал не на вилле. У него на верхних этажах замка есть неплохие апартаменты, – мрачно сообщила Кэсси. Генрих некоторое время переваривал это сообщение, а потом повернулся к тумбочке за спиной, не спеша взял стоящую там каменную статуэтку, непонятного зверя изображающую, и сжал ее в кулаке. Кэсси показалось что, будь статуэтка фарфоровой, она бы хрустнула.

– На обыск меня не таскай, понятым не буду.

Кэсси отвернулась и занялась своими делами. Она как раз держала в руках горсточку своей косметики раздумывая, куда бы ее положить. Генрих протянул ей уже знакомый ему предмет.

– Что ты говоришь, какой обыск... Если так пойдет и дальше, я даже не знаю, дадут ли нам применить к нему что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее меру пресечения.

И, хотя Генрих обращался более сам к себе, чем к девушке, ей почудилось, что ее почтили некоторым доверием.

– А я как раз собралась уехать, чтобы он меня не нашел.

– Если будешь сидеть тихо, он и не станет. Ему не до тебя теперь.

– Откуда ты знаешь, тебя же отстранили?

Генрих взглянул на нее искоса, оторвав глаза от непонятной статуэтки, которую вертел в руках, и ничего не ответил.

Кэсси бросила наполненную косметичку на кровать и занялась чемоданом.

– Как ты спаслась?

– Меня жахнуло по башке плитой, и я откатилась в какую-то яму, а было темно, и они не заметили. А потом меня нашла моя подруга.

"На самом деле плиту поймал Алик, он вообще это любит все ловить, как увидит, что где-то чего-то падает, сразу бежит ловить, интересное хобби, не правда ли?"

– Ночью, подруга?

Следователю полагается быть недоверчивым, но этот что-то подозрительно недоверчив. Жаль, что второй раз его не отстранить.

– Ну да. Ты думаешь, ночью подруги превращаются во что-то иное? Мои не превращались.

– А что она там делала? Я так понимаю, это было на стройке.

– Гуляла. Она живет на свалке, гуляет на стройке. Пейзаж должен излучать надежду...

Она прервалась, услышав тихий смешок. Недоверчив, подумала она, но не безнадежен.

– Извини. Я должен был понять, что у твоих подруг не менее сложные мотивации, чем у тебя. Ведь это твои подруги, которые по ночам ни во что не превращаются...

Он крутил в руках статуэтку слишком быстро для того, чтобы ее, как прежде, подробно разглядывать.

Кэсси пожалела его. И отстранили, и оплаканная девица воскресла, и подруги у нее ненормальные... Хотя, рассудила она, это меньшее из зол. Вот знай он, как было на самом деле, он был бы как никто достоин жалости, а может быть даже и в помощи нуждался бы.

Она положила руку ему на лопатку и утешительно погладила.

– Не расстраивайся. Это все не так сложно, чтобы не понять.

Генрих осторожно взял ее руку и прижал к губам, а потом внезапно повернулся и обнял ее.

– Я думал, что больше не увижу тебя.

Показалось, что он сказал это несколько смущенно. – Ты уедешь в город?

– Не знаю. Пока в город. А может, еще куда...

– Не теряйся. Если не трудно.

Кэсси улыбнулась и провела рукой по рельефным перышкам бронзовых волос. Следователь чуть прикрыл серовато-рыжеватые глаза. Его гладкая кожа вызывала желание удостовериться в ее подлинности. И, когда Генрих поцеловал Кэсси, она не нашла в себе никаких возражений против того, чтобы он продолжал.

В како-то момент она вспомнила о том, с кем делит это жилище, но успокоила себя, рассудив, что он не настолько глуп, чтоб не понять что такое правила общежития, а значит, его можно не стесняться.

Они провели вместе весь день, а когда у Кэсси включились первые проблески разума, она решила, что отъезд – не такое уж спешное дело.

Генрих совсем замучил статуэтку, и Кэсси, порывшись в памяти, сообщила ему, что штука, кажется, древняя и самая что ни на есть подлинная анкаианская. А то, что из нее не понятно, кто она такая – как раз в очень анкаианском духе. Генриха, похоже, порадовало ее понимание.

– Удивляюсь я народу, – говорил Генрих, вертя в руках скульптуру неизвестно кого, – который не возымел никаких возражений по поводу собственного вымирания.

– Им уничтожили хрупкий и прекрасный мир их благополучия, – сказала Кэсси. – А в другом они жить не хотели. Жизнь не была им так дорога, у них, наверно, другая система ценностей.

– У них другая система всего. Помнишь, Дзанкмуаля, покровителя их страны? Как они его называли, бог бирюзового солнца. Это ж надо додуматься. Кстати, у тебя вот имя анкаианское... Тоже надо додуматься. Наверняка переводится как-нибудь...

– Наверняка. Жалко их.

– Кого жалеть-то теперь уже? Их не осталось.

Кэсси подумала о том единственном анкаианце, которого она знала, и который нынче валялся в самой неподвижной фазе своего постоянного анабиоза где-то у них под ногами. Надо спросить у него, как переводится ее имя. Она знала много анкаианских слов, и знала, что эти слова значат иногда совсем не то, что кажется, а иногда означают не предмет, а что-то только похожее на него, а бывает, что и полностью не похожее. И вообще, о смысле сказанного анкаианцы, наверное, судили только по впечатлению от фразы. Оська знает про эту страну много, и фанатеет ею. Там вообще вся свалка фанатеет...

Додумав до этого места, Кэсси решила, что начала позволять себе слишком неуважительные мысли о своих замечательных друзьях, поэтому, чтобы отвлечься, решила, что хорошо бы сходить в магазин.

– Хотя, может быть, они и остались, – после долгой паузы продолжил Генрих развивать свою мысль, – вот хотя бы Асет... Или этот твой лохматый экстрасенс.

– Почему экстрасенс?

– Похож. Где ты его подцепила?

– Нигде, – обозлилась Кэсси. – Он был знакомым парня, которого убили, и у которого я снимала квартиру.

Все-таки, подумала она, мужики, какими бы они замечательными не казались – хамы. Но пора бы уже перестать по этому поводу огорчаться. Ему бы сверхчувствительность Алика, он бы десять раз подумал прежде, чем вредничать.

– Я пошла в магазин, – сказала она.

Генрих кивнул и лениво потянулся к телефону.

Вернувшись, она обнаружила полное отсутствие Генриха и записку:

" Извини. Надо срочно уехать. Держи связь.

Генрих."

Год назад Кэсси зашипела бы от обиды и злости, долго задавала бы себе вопросы, почему было ему не сказать нормально, что ей, двенадцать лет, чтобы ее так динамить, или у нее рожа такая... А на этот раз она просто постояла немного, отрешенно глядя в пространство, а потом вздохнула и пошла мыть посуду.

22. Фрэнк.

Впервые за двадцать с лишним лет Фрэнк, считающий себя знатоком женщин, боялся быть покинутым.

Он стоял на платформе напротив самой, на его взгляд, привлекательной женщины из всех встреченных им в жизни, женщины, которой было, как он чувствовал, наплевать на него так же, как и на других своих любовников, которая могла уехать и не вернуться, и на которую было не наплевать ему.

Он знал, что будет думать о ней, когда она скроется в дверях электрички. Но в самом деле, не ехать же за ней!

Луиза была непредсказуема. И это, вкупе с остальным, привлекало уравновешенного Фрэнка, как необъятные небесные просторы привлекают не имеющих крыльев, чтобы их покорить.

Луиза была жадной до всех жизненных удовольствий, и привлекала этим тех, кто мог ее этими удовольствиями обеспечить. Для Фрэнка она в одночасье стала источником силы, который и в нем самом разбудил какую-то непонятную скрытую энергию. Она, эта энергия, и делала его движения более плавными, ум – более острым( особенно, когда он говорил с Луизой, пытаясь ее развлечь) наполняла жизнь новым смыслом. Даже сейчас, когда Луиза, махнув на прощание рукой, исчезла в закрывающихся дверях, и ему показалось, что это – их последнее свидание, и она больше не вернется, он был доволен. Его даже на раздражала эта обычная в конце дня вокзальная суета, большая бабка с четыремя сумками, чуть не сбившая его с ног (и откуда у них сила берется?), страшненькая девочка, продающая пирожки и рекламирующая их таким голосом, от которого никли и сгнивали все мечты, и, в первую очередь, о еде; не очень бесило безнадежное отсутствие на стоянке автобусов, на которых можно бы было вернуться домой. Даже стоящий неподалеку рокер в косухе и идиотском, кислотного цвета шлеме, чуть ли не умиление вызывал.

– Провожаешь? – послышался из-под шлема приветливый голос, не ждавший ответа. – Клевая у тебя баба...

Рокер развернул мотоцикл вокруг Фрэнка и уставился фасадом шлема в пустоту за его спиной.

– Клевая, – подтвердил Фрэнк. – Только вот не знаю, вернется ли... Похоже, она слишком хороша для меня.

Рокер наклонил шлем и пожал плечом.

– Ты только ей этого не говори, – посоветовал он. – А то поверит... Но я б на твоем месте ее не отпускал.

– Да я и так уже провожаю ее докуда могу. Теперь вон, черт знает сколько автобуса ждать...

– Автобус – плохо, – зевая, медленно говорил рокер, копаясь где-то в области бензобака, – мотопер – хорошо... Вот так-то, дядя. Но если тебе в центр, то ты почти у цели. Мне сегодня туда. Так что, если не боишься свалиться, можешь развлечь меня по дороге.

Фрэнк решил, что не боится. Доехав на рокере почти до самого дома, он слез и собирался было уже углубиться в жутковатую тьму переулка, когда услышал позади слово, на которое не мог не обернуться.

– Луиза...

Рокер, увидев, что Фрэнк обернулся, медленно снял свой безобразный шлем, из-под которого на плечи высыпались густые длинные волосы и посмотрел на него неподвижным и внимательным взглядом.

– Подойди, – мягко попросил он, и Фрэнк даже не подумал, что можно сделать иначе. Парень чуть прикрыл глаза и приподнял острый подбородок.

– Думай о ней, – произнес он тихо. – Желай ее...

Это было просто. И принесло столько облегчения и восторга, что Фрэнк с наслаждением погрузился через темные, туманные глаза, жадно смотрящие на него, в удивительную и блаженную бездну грез, где его уже ничто не могло отвлечь и побеспокоить...

23. Рассвет.

Ночью ее разбудил какой-то резкий и неприятный звук. Проснувшись окончательно, чтобы все-таки выяснить его природу, Кэсси увидела только темный хрупкий силуэт на фоне виднеющийся через окно звездной ночи. В руках он держал прежде висевшую на стене теткину скрипку.

– Это ты? А потише нельзя? – недовольно проворчала Кэсси.

– Это не я, – бесцветным голосом ответил Алик. – Это ты, в своем неспокойном сне придавила кошку, и она ушла спать в шкаф. А я не имею обыкновения будить своих соседей тогда, когда они должны спать.

Кэсси проигнорировала этот намек. "Общежитие" – подумала она. Не скучно.

– А на что тебе теткина скрипка? – сказала она более миролюбиво. – Ты же играть не умеешь...

Алик жестом остановил ее.

– Я научусь, – сказал он проникновенно.

Кэсси фыркнула.

– Попробуй.

Алик некоторое время что-то делал, дергал за струны, а затем, все-таки, с помощью смычка заставил теткино стенное украшение издать нежный и протяжный звук, потом звук пониже, потом повыше, а в следующий момент Кэсси поняла, что Аланкрес умеет играть на скрипке, а теперь, когда его движения легче и точнее человеческих, ей вообще выпало счастье присутствовать при уникальном явлении. Музыка была сначала симпатичной, понятной, затем приятной, потом стала чарующей, а когда Кэсси вставила в магнитофон первую попавшуюся кассету, она поняла, что это – самое восхитительное из всего, что она слышала в жизни. Мелодия становилась все сложнее, вбирая все больше тем, словно их исполнял не один инструмент, а несколько; увлекала, отвлекала, зачаровывала. Перед глазами проходила собственная жизнь, хотелось плакать и смеяться, хотелось умереть и воскреснуть, радоваться, грустить и забыть, начать все заново и все бросить, хотелось свободы и, наоборот, любви, а это все настолько больно несочеталось, что хотелось плакать, и было настолько реально, что хотелось смеяться...