Текст книги "Последняя легенда Анкаианы"

Автор книги: Лертукке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Ты расстроен? – улыбнулась Кэсси. – А помнишь свою историю про жриц, вдохнувших жизнь в камень? Так и что там теперь с любовью всей моей жизни, которой ты хотел насладиться?

Повисла пауза.

– Добрая Кэсси. Всегда умела вовремя сказать гадость.

– Первый раз...

– Польщен, что я на это вдохновляю.

Алик разжался и исчез. Показалось, что он обиделся. Но хуже всего, что делся неизвестно куда.

30. Дверь.

– Я к тебе вообще-то очень хорошо отношусь, – проворковал Энди и откинулся на спинку кресла, вертя в руках взятый со стола рисунок. – Ты умная и красивая женщина. Но есть один вопрос, и он остается нерешенным.

Кэсси сидела на кровати, замотанная в одеяло и молчала. Ей было страшно, противно, стыдно за свой страх и очень обидно.

– Ну? – перешел Энди к делу. – У меня не так много времени, как ты думаешь.

Кэсси пожала плечами. О чем она думала меньше всего, так это о количестве Андрианского времени.

– Что ты пожимаешь плечами? – задал непонятный вопрос Энди.

– Что? – тупо переспросила Кэсси.

– Что ты переспрашиваешь?

– Я?

– Нет, я! – съязвил Энди, – Задаю, как тупая баба, такие вопросы...

– Какие?

– Где вампир? Ну?

Кэсси подняла глаза и улыбнулась.

– Да... то есть нет..., – замешкалась она, отметив про себя, что Андриану неудобно в старом оськином кресле с доской вместо сиденья, и он бы давно встал, если б не необходимость строить из себя хозяина всего на свете.

– Слушай, – Энди, наконец решил проблему кресла, доверительно наклонившись к кэссиной кровати, – это не понты. Если ты мне помогаешь, я тебе признателен, если провоцируешь...

– Да...– кивнула Кэсси. – Конечно... Я понимаю. Но разве человек может знать, где днем... это?

– Смотря какой человек, – улыбнулся Энди. – Я вот знаю, что он сегодня здесь. Не будем уточнять, откуда мне это известно...

– От Асета, наверно, – небрежно нахамила Кэсси. – Он у нас ясновидящий...

– Ну?

Это и есть карма, подумала Кэсси. Она действительно не знала, куда делся Алик, точнее, Аланкрес, после того, как покинул ее. Но, подобно Асету, знала, что где-то здесь.

Она огляделась.

– Он там, – прошептала она, указывая на ближайшую дверь, хотя по ней было видно, что ее уже давно не открывали.

– Врешь, – сказал Энди. – Сначала мы осмотрим подвал.

Кэсси легла и отвернулась, с минуты на минуту ожидая, что бандиты вырвутся наверх со своей находкой.

Однако в подвале ничего не нашли. И в кухне ничего не нашли. И во всех комнатах тоже.

– А эта дверь куда? – спросил кто-то. Кто-то дернул Кэсси за край одеяла, чтобы она посмотрела на дверь.

– В Коридор, – угрюмо призналась она.

– А что там?

Вот и ответь на такой вопрос.

– Там каждый находит то, что ищет.

Щеколду уже сбили; через несколько минут за ней исчезли шестеро, кроме того, который следил за Кассинканой.

Так прошло полчаса, за которые Кэсси не издала ни звука. Она обдумывала возможность сохранения дома к приезду Оськи и находила ее исчезающе маленькой.

Через пару часов, за которые охранник ее уже успел несколько раз сходить к машине и обратно, Кэсси все-таки оделась и приготовила себе завтрак.

Потом обед.

Охранник к тому времени уже час как исчез в коридоре.

Летчик бросил рассеянный, долгий взгляд на синеющее за его причудливым окном небо и не спеша налил им с Дебилом чаю, потом, так же не спеша раздал три конфетки.

– Но ведь Коридор, – уточнил он, – ведет в какое-то место? Ты говорила, там больше десяти верст...

– Ведет, – эхом отозвалась Кэсси.

– Вот теперь они в нем. В месте, сообразном желаниям...

– Например, моим, – подхватил Дебил и громко ржанул, – Я, может быть, был первым, кто послал их всех туда... А за это мне можно подлить чайку.

– Раньше, – вдохновенно продолжал Летчик, – проходя Коридор, ты меняла мир, но где-то другая ты приходила на замену первой, а теперь, когда он сломан, этот механизм нарушился, и Энди для нас некому заменить. Не знаю, хорошо это или плохо...

Кэсси смеялась. Этот вечер вполне можно было унести с собой. Они уже битые три часа сидели здесь и несли всякую чушь относительно того, куда могли исчезнуть бандиты, одна абсурдная версия громоздилась на другую, Кэсси постепенно выходила из того нервического состояния, в которое ее загнали последние события. Она развернула фантик и скатала фольгу в шарик и пустила плавать Дебилу в чашку.

31. Загадки.

Возвратясь домой, она увидела в синеватом свете оськиной дневной лампы сидящего на диване Алика, который что-то изображал на одной из многочисленных оськиных же бумажек. Поймав себя на любовании небрежной позой этого изящного существа, Кэсси возмутилась.

– Ты сюда что, переехал?! – рявкнула она. – Тебя звери боятся, бандиты ищут, мне ты вообще... обещал уйти, вот. Я была уверена, что вы чуть ли не каждую ночь ищете какого-нибудь бедолагу...

– Неправда, – буркнул Алик, не поднимая головы, и так меланхолично, что ей стало стыдно за свой тон, – недели три никого не искал...

– Чего так?

– Да настроения нет.

– И это тебя не беспокоит?

– А почему это меня должно беспокоить? Меня и так беспокоит многое. Ресурсы моего беспокойства, знаешь ли, не безграничны. Если тебе очень нужно, чтобы меня что-то беспокоило, помимо того, что меня беспокоит уже, подожди, пока меня что-нибудь беспокоить перестанет и место освободится. Тогда я с удовольствием сделаю тебе приятное и побеспокоюсь по волнующему тебя поводу.

– Хорошо... А почему Энди тебя не нашел? Ты ему был для чего-то нужен...

– Не представляю. Но я учился надежно теряться дольше, чем он жил на свете, и было бы обидно, если б зря.

Кэсси подошла и заглянула Алику в бумажку, но увидеть ничего не успела, потому что он бумажку бросил и повернулся к ней.

– Звонил Несс, спрашивал, как Оська. Мы решили, что ей сейчас не до нас. Брак – дело тонкое, тут становятся хрупкими и существующие отношения, а уж несуществующие...

Мухи ей снятся, подумала Кэсси. Просто снятся мухи.

– Уж мне-то это известно лучше, чем тебе, – нашла Кэсси, чем уязвить его раздражающую беспечность. – Мои накрылись. Вообще не понимаю, зачем нужно делать их хрупкими...

Алик рассмеялся.

– Чтоб получать больше радости, если подольше сбережешь. Это как держать дома фарфоровую посуду вместо каменных плошек. Извращение, конечно, но ко всему...– заметив, что она готова рассмеяться, Алик сменил тон, Иными словами, туда вашим отношениям и дорога была с самого начала. Эта любовь ничего не стоила. .

– Это его любовь ничего не стоила, – обиделась Кэсси, – Моя вот...

– Прости, – кротко прервал ее Алик. – Ты снова нагружаешь меня прошлым... На тебя середина ночи плохо влияет?

– Это я на нее плохо влияю...

Говорить расхотелось. Если б Алик выдал еще хоть слово, она бы вообще ушла, но тот спокойно поднял листок вернулся к прерванному занятию.

По телефону позвонили и поинтересовались, куда мог подеваться Андриан, на что Кэсси долго и прочувствованно объясняла, что не в ее силах узнать, куда деваются все эти Андрианы, Толики, Гарики, Джулианы и Стасики поутру, когда по-хорошему неплохо было бы смотаться в магазин и принести хоть символическую компенсацию за выпитое, съеденное, разгромленное и прочим образом приведенное в негодность имущество, а заодно и...

Там недослушали – мелко и разочарованно загудели.

Сразу после кому-то по этому же телефону стало интересно, где сейчас можно отыскать Оську, и Кэсси подумала, а не сказать ли им, что Оська вернется не раньше, чем переберет все свои корпорации раз по сто семьдесят.

В третий раз из трубки просто вкрадчиво спросили, не в этом ли помещении мучается некий умственно отсталый принц, рисуя свои идиотские иероглифы, дабы хоть ненадолго отвлечься от собственной эмоциональной неполноценности, которую он обычно пытается компенсировать затяжным общением с живыми смертными и дохлыми животными, шатаясь по всяким помойкам.

Кэсси ощутила острое желание расплакаться, которое пришлось жестоко подавить.

– Простите, сударь Элис, но вы своим вопросом ставите меня в неловкое положение – мой положительный ответ будет означать согласие с вашей многословной оценкой моего гостя, а несогласие может быть расценено двояко, потому что...

Кэсси прервалась для всхлипа. Алик мог попрощаться в любую минуту, а она этого не хотела, он, очевидно, тоже, и от этого становилось еще тяжелее...

– Попробую убедить, сударыня Кассинкана, – бархатистый и приятно грассирующий голос пребывал в непонятном настроении, но угрозы Кэсси не ощущала. – Хотите? Разве он не изводит вас в своей вечной тоске по заумному трепу? Он приобрел за последние шесть месяцев 17 телевизоров, пять одинаковых машин под двумя номерами, странных знакомых, влиятельных врагов, вериги Дзанка, и еще по мелочи. Он выбил свое имя на могильном камне их семейного склепа. А с тех пор, как он сделал этот склеп, он полюбил исполнять предсмертные желания людей. Еще не было такого, которое бы он не исполнил, и еще не было человека, для которого это желание не стало бы последним.

Кэсси вздрогнула. В который раз рядом с Аликом становилось непонятно и страшно. Она сама – всего лишь последнее желание Фила...

– Правда? – попала она в паузу и посмотрела на Алика.

– Неправда, – сообщил Алик. – Одно я так и не исполнил, – он повернулся. – Я пообещал Анати отомстить всем нашим врагам, а после наложить на себя руки. С врагами вышло... – пауза, резкий взмах ресниц, призванный отбросить какое-то воспоминание, – ...а вот до себя руки так и не дошли.

– Клятвопреступник, – рассмеялся в трубке Элис. – Тебя ищет поверенный, у меня твоих пять счетов, из них два срочных, нашли одну твою телегу, и возник Гоша.

– Гоша?

– Йорген. Он бы не приехал сейчас, конечно, если б не ты в свое время. Разберись. Вы сто лет не виделись, а там он нагадил одному из ребят Наоми, чтоб не рисковать ускакал на курорт. По поводу чего я послезавтра уезжаю на материк поскандалить. Скорее всего, там и останусь. Придешь?

– Придет, – обрела Кэсси дар нетвердой, но речи. Ей очень хотелось что-то сказать.

– Любовь и голод правят миром, – намекнул Элис. – Какой же силы страсть они могут образовать в сочетании, сударыня Кассинкана?

– Я приду, – резко сказал Алик. – До завтра, Элис.

– Убийственной, для рабов страстей, – сказала Кэсси. – Вам ли не знать, сударь Элис.

– А я и не для себя спрашивал, – проворковал Элис.

– Вот я, пожалуй, и поеду с тобой, таким заботливым, на материк, громко сказал Алик, забирая у Кэсси телефон и нажимая кнопку отбоя.

– Что? – Кэсси так и не отпустила трубку. Ощущение от леденящих пальцев, лежащих поверх ее руки померкло рядом с ее удивлением. – Ты покинешь Анкаиану?

Алик отвернулся, убрал руку и молча, едва заметно пожал плечами. Кэсси поняла, что, не реши он этого, она не знала бы покоя, потому что решения всех загадок Элиса были уж слишком очевидны.

32. Отражение.

Ураганный ветер выл и шелестел за закрытыми ставнями, словно зловещим шепотом обещая разрушить все, что может быть разрушено, и унести все, что может быть унесено. Она давно легла спать, однако заснуть не могла казалось, что очередной порыв урагана что-то отрывает от дома, и она каждый раз вздрагивала, когда он с новой силой ударял в окна. Думалось, что если ветер не прекратится, вся эта пачка монстров никуда не полетит, а это страшно. Она представила Алика на материке, а потом вспомнила открытие музея, Вандарского, вспомнила все, что делала за это месяц и поняла, что придумывать больше никого и ничего не хочет, что хочет, наконец немного отдохнуть. И тогда представила себе, как отдыхает – почему-то грустная, одинокая и никому не нужная. Никто больше не закажет ей музей, ведь в этом городе уже один есть, а на материке таких, как она навалом. И единственный, кто ее вдохновлял, будет всячески избегать ее...

– Алик ты меня будешь избегать?

Слабые отсветы на вещах, мебели и стенах не пересекла ни единая тень. Мы от него уже почти освободились...

– Алечка... Ты ведь только завтра уйдешь. А сегодня мне тяжело и грустно... Впрочем, если ты не хочешь со мной прощаться – не надо, я не обижусь... хотя тебе это, наверное, все равно, но мне-то нет, и поэтому я тебе говорю, что постараюсь не обижаться... Но, если честно, господин Гирран, мне грустно уже сейчас. Мне с каждым обломом все тяжелее и тяжелее выносить бессмыслицу этой жизни...

– Ее звали Инорита, – раздалось из темноты. – Она устала от того, что никогда не получала того, чего желала, не могла делать то, что любила, не могла никого полюбить и добиться взаимности, не могла сделать ничего для тех, кого любила. Ее угнетало сознание собственного бессилия...

Кэсси была так счастлива и одновременно огорчена услышать этот голос, что даже не сразу начала следить за смыслом.

– И когда такая жизнь совсем измучила ее, и когда Инорита поняла, что никакого просвета не предвидится, она подошла к морю, вошла в воду и взмолилась: "О, вода, дающая жизнь, сильная и вечная, дай мне часть своей силы!" Но море в тот день было злым и грозило похоронить ее под своими волнами. И тогда обратилась она к земле: "О, земля, охраняющая корни и память, пластичная и неизменная, дай мне часть своей силы!" Но земля плеснула ей в лицо пылью. Она обратилась к огню: "О, огонь, умирающий и возрождающийся, убивающий и возрождающий, дай мне часть твоей силы!" Но огню не было до нее дела. Она обратилась к небу: "О, небо, далекое и чистое, родное и хранящее все наши помыслы, дай мне часть твоей силы!" Но небо ослепило ее своим сверканием. И тогда она изобразила на скале милое ей божество, принесла ему жертву и сказала: "О, жалкое создание, проклятое, несовершенное и такое же несчастное, как я сама, дай мне силы выдержать все это. Но только чтобы природа ее не принадлежала ни воде, ни земле, ни огню, ни небу.

Закономерная догадка заставила девушку вскочить на постели. Она хотела попросить Аланкреса замолчать, но на миг все слова вылетели из головы, а когда вернулись, момент был упущен.

– И создание Инориты дало ей то, что она просила – силу, не принадлежащую ни одной из четырех стихий, силу, умирающую и возрождающуюся, подвижную и неизменную, хранящую память и помыслы, эфемерную и вечную... Алик сделал паузу, а затем продолжил тихо и устало, – И стала Инорита жалким существом, проклятым, несовершенным и таким же несчастным, но наделенным способностью выдержать все, что хотела.

Девушку била дрожь. Она встала и, наступая негнущимися ногами на полы длинного оськиного халата, в котором спала, и сделала несколько шагов.

Рука в прохладном шелке обняла ее за плечи, и она почувствовала, как Аланкрес коснулся губами ее волос. Прижавшись к нему, она думала от страха впасть в отчаяние, но вместо этого почувствовала лишь обволакивающий, словно туман, вязкий, запредельный покой.

– Как с тобой попрощаться? – голос его был ровным и приветливым. Легенду я тебе рассказал, на вопрос ответил, права на владение оформленным тобой домом подарил. Я только не могу дать тебе душевного покоя, и ты не получишь его, пока сама себе его не дашь. Вот... Могу еще анекдот рассказать...

Кэсси помотала головой.

– Ты сейчас действуешь на мое восприятие? – озадачилась она.

– И не думал даже. Разве, если тебе нравится картина, ты стремишься замазать ее той единственной краской, которая у тебя есть?

– Это какой?

– Посмотри, решишь, – предложил Алик.

Кэсси вдруг ощутила себя очень легкой, и не удивилась, когда Алик неуловимым движением посадил ее на диван и сел рядом сам. Потом ее сознание наводнилось образами, деталями мира, который каждый из нас носит в себе, и этот мир восхищал и притягивал. Мир, в который хорошо бы навсегда уйти... или вернуться. Совсем иное казалось близким, а привычное – далеким. Каждый образ нес в себе понятное, ожидаемое, родное, каким становится в воспоминаниях все привычное, после того, как покинешь его, и каким оно становится, когда видишь его в первый раз после долгой разлуки. По логике, у Кэсси ничего своего не должно было быть связано с чужими мыслями, но такого надоевшего понятия, как логика, здесь не было и близко. Все было, как в раннем детстве – восхищение, интерес и никакого непонимания.

Потом все исчезло.

Кэсси подняла голову с плеча Аланкреса и увидела, как он открыл глаза.

– Вот это и есть... воздействие, – объяснил он, слегка запнувшись. – Я заставляю тебя что-то чувствовать. То, что чувствуешь ты, улавливаю я... Только для тебя это переживания истинные, а для меня – наведенные. Это первая фаза... Фаза вторая – мы меняемся, первичные мои, вторичные твои... Я тебе их отсылаю. Но у тебя еще остаются воспоминания от первой, получается стереоэффект... Плюс, еще, я надеюсь, у тебя собственные фантазии... Обычно их никто не видит, но мне-то они интересны. Они спонтанно возникают, я их вижу, и ты, наравне с тем, что у тебя вызывают они, ловишь мою эманацию по поводу почудившихся мне картинок. Понятно?

– Нет.

– Вот и хорошо...

– На зеркальный коридор похоже. Но там ничего не видно за собой.

– Все в наших силах. Можно ввести себя в различные состояния, хоть в наркотические, только... легче видеть сквозь себя, когда ты сам отражение... Как я. Поэтому со мной это делать легче...

– Почему ты умудряешься пользоваться любыми моими сравнениями для объяснения всех своих идей?

– Наверное, мне нравятся либо твои идеи, либо собственные объяснения. Да я и сам – твоя идея. Ее отражение.

Кэсси спросила:

– Ты – отражение? Поэтому тебе трудно в чем-то отразиться?

– Скорее зеркало, стремящееся разбить того, кто в нем отражается. Хотя любой вампир – это, как и все остальное, две вещи: тело и идея. Но между ними нет четкой грани. Вот что неестественно и... страшно... Поэтому нас не может быть. И поэтому мы есть... – Алик явно не поспевал за собственными мыслями. – Только я тупой, и этого не объясню, – заключил он. Зато могу спроецировать этот бред тебе в голову, чтобы он показался понятным...

Прежде вот, было невдомек, что подобное вообще возможно. В сознании каким-то загадочным образом вдруг стало помещаться столько, что на нормальной скорости стало немыслимо разобраться сразу с внутренним и с внешним, особенно с тем, на что все-таки следует обращать внимание, и что от происходящего во вне разума остается внутри него и как выглядит. Зато столько оставалось и выглядело, что и глаза-то можно было не открывать они и так что-то видели, вполне даже возможно, что и каждый свое... Впрочем, все эти цвета рано или поздно все равно слились в какой-то один, который при всем своем единообразии нес в себе идею того, что он – разные, и много, просто, наверно растянуты в отсюда не видное измерение, или в него сжаты, или...

Вобщем, на свете есть много интересных явлений. Кэсси стряхнула оцепенение, и встретила застывший взгляд серых, как мокрая ворона, глаз господина Гиррана.

– Я нарисовал тебя, – сообщил он.

На рисунке Кэсси, даже более похожая на себя, чем на самом деле, состояла из легких, изящных штрихов, местами немыслимо тонких и необычно завернутых. Это был фрагмент узора из Кэсси.

– Я не знала, что ты так умеешь.

– Я это не всегда умею.

Стало понятно, почему.

– Лучше... Элис прав, вы – чуткие существа, можете запросто заласкать человека хоть до смерти, потому что знаете все его желания. Поцелуй меня. Если хочешь.

– Если?

– Да, если хочешь ты. Потому что я этого не хочу. Зато я желаю знать, как вы умеете вызывать страсть.

– Мы ее никогда не вызываем. Она сама приходит и творит из нас явление, способное вызвать ее у ближайшего к нам человека. Но это слишком просто. Я ублажил твой разум и твою фантазию; я позволил тебе увидеть то, что ты хотела увидеть, и знать то, что ты хотела. Теперь ты хочешь чего-то чувственного... и это должно быть то, чего не хочешь ты, но хочу я. Ладно. Я тогда спрошу, чтоб не запутаться: тебе, чтобы понравилось, или чтобы было не жалко расставаться?

Кэсси и сама не знала. На нее действительно снизошел покой – несмотря на намеки Элиса, на визит Андриана, предполагающий непредсказуемые последствия...

– Параллельно.

Алик рассмеялся, и Кэсси невольно отшатнулась от внезапного блеска тонких и узких, похожих на иголки клыков. Собственная просьба тут же показалась ей дикой; она сделала шаг назад и споткнувшись о диван, вынуждена была сесть. Но, не успела она принять эту позу, как оказалась и вовсе в другой, беспомощной, пугающей, и к тому же насильственно принятой. Алик проделал это так стремительно, что уже в который раз стало жутко. Теперь он стоял на коленях возле дивана, на котором она лежала, пальцы одной его руки впивались ей в плечо, прижимая его к обивке, а другая, Кэсси чувствовала, принимала ладонью стук ее сердца.

– Ты говоришь : "уходи", но не отпускаешь... Рано или поздно каждый из нас должен пройти свой путь и получить то, что заслужил. Аланкрес был счастлив; ты хочешь опасности; что ж; тогда и Алик свое получит. Каждому должно воздаться.

– Мне страшно, – призналась Кэсси. – Не хочу я никакой опасности. Просто ты что-то сделал с моими мозгами.

– Тебе должно было стать страшно, – объяснил Алик. – Ты боишься, что я совершу что-то, как только ты придумаешь, что. Без страха не живут. Зря боишься. Ты не умрешь и дневной свет для тебя не погаснет.

Он приподнялся, ослабил хватку и нежно скользнул пальцами по ее плечам. Ласки его были страны, словно дуновение ветра – беспечные, небрежные и на удивление желанные, вызывающие тени древних, неиспытанных впечатлений, даже смутные и неосознанные мечты о которых уже успели когда-то представиться неисполнимыми и невозвратимыми.

Они были настолько необычны, что у Кэсси даже было время задать себе вопрос – неужели эта ненормальность взята из нее, неужели это и есть то, что ей нужно? А в следующий момент она уже знала – чем бы оно не было, из чьего бы подсознания не добывалось, пусть добывается дальше, все равно это будет недолго, потому что ощущения такой силы долго выдержать нельзя, да и для Алика, она чувствовала, всего этого было слишком много. Но не только ее истерическое, азартное желание испытывать судьбу удерживало ее от того, чтобы избавить себя от общества, становившегося с каждой секундой все более опасным. И теперь уже не представлялось возможным разобраться, кто из них был главной причиной тому, что они не могли расстаться.

Алик уже больше месяца не мог видеть дневной свет.

Он медленно терял данный ему вместе с душой Аланкреса аванс и уходил обратно, сделав в память о своей стране все, что мог, пока хватало сил и возможностей. Но и в его мире ему оставалось многое. И он давно привык к тому, что каждое использование присущих его способу бессмертия восхитительных качеств всегда отзывается воспоминанием о служении, что редко приходилось по душе. Было тому виной, наверное, настроение, в котором последний чаще всего пребывал – оно не могло гармонировать со всем, что на континенте называлось злом. Алик часто размышлял на его тему, и, понимая границы этого определения разумом, все-таки никак не мог уложить его в свою схему мира. И больше всего огорчало, что он, с этой своей схемой оставался один на свете.

Никто из людей никогда не сможет понять, чем влекут его сумрачные подворотни, тень, скользящая по безликим плитам мостовых, симфония звуков, растворенных в фиолетовом сумраке, почему ранят огоньки засиженных мухами кухонных люстр и сливающиеся в бесконечный шепот голоса тех, кем он когда-то был, в чьем облике познал счастье и потерял его... А те, кто может догадываться о существовании таких, как он, не могут предположить, что ему приятно что-то кроме этих подворотен, плит, снов, огней, и их собственного страха. Они слишком серьезны. Никому в голову не может прийти, например, парочка вампиров, увлеченно спорящих в тумане о том, выпадет на них сегодня роса...

Кэсси спросила себя сколько же будет продолжаться это изматывающее противостояние. Хотя по времени прошла только ночь, ей казалось, что они сидят тут целую вечность. Впрочем, она и не знала, чего хочет от Алика. Или знала?

Алик посмотрел на светлеющую, дрожащую от урагана полоску между ставнями и поискал ключ от подвала.

– Аланкрес...

Аланкрес знал, что она стоит за его спиной, и что ему лучше не оглядываться. Но он не был бы анкаианцем, если бы не оглянулся.

Секунду он изучал ее глаза – темные, изменчивые, заставляющие скользить по граням собственных воспоминаний. Что за загадка кроется в жизни, что за притягательное мерцание, подобное дрожанию маленького огонька в окружающей его непроглядной тьме вечности? Почему прикосновение к нему причиняет боль и наслаждение?

Разгадка странна и печальна.

Аланкрес коснулся завязок воротника, и узел распался под его пальцами. Ее сердце забилось чаще – он наперечет знал от чего, и не стал доискиваться причин, а лишь протянул руку дальше и ощутил этот чуждый, взывающий к ностальгии трепет в кончиках своих пальцев. Не впервые эта ласка показалась ему кощунственной по отношению к жизни, но впервые он так неодолимо жаждал продолжить ее.

Он наконец-то действительно поцеловал ее, заменяя этим для себя все, стараясь не соскользнуть с той мучительно острой грани, не преступив которой еще имеешь право на последующее забвение, но когда увидел, что его пальцы, судорожно вцепившиеся ей в плечи, давно оставили глубокие царапины, когда почувствовал вкус крови во рту, понял, что все это было бесполезно, бесполезно с самого начала, что ночь и шторм стали символом повторения в его судьбе.

– Ты хочешь, чтобы я обратил тебя? – к концу фразы он уже думал о другом. Теперь Кэсси смотрела в глаза и сама влекла его за собой собственной, только ей данной властью. Он обратил бы ее, даже зная, что это не принесет никому из них счастья, просто потому, что наступил момент, когда возникло желание сделать это как само по себе, так и в качестве той безумной глупости, которую совершают в запале с тем, чтобы запретить себе после о ней жалеть, как бы ее последствия на это сожаление не напрашивались. Алику это было легко – он редко жалел совершенном. Он слишком любил моменты, чтобы позволять себе осуждать их и себя в них. Даже в памяти.

Человеку трудно переключать свои эмоции для координации двух противоположных желаний с целью получения какого-либо однозначного результата; да и нечеловеку это осуществить нелегко, поэтому Алик сейчас нуждался хотя бы в ответе на свой вопрос. Прежде, чем решиться осуществить свое желание (успевшее недавно еще и стать приказом Элиса, о чем Алик помнить не хотел).

Вампира, с точки зрения увлекательности, легче создать, чем не создать. Каждый обращенный, как и Алик когда-то, первым делом учится отказывать себе в этом захватывающем удовольствии. Однако, с точки зрения техники, создать все же труднее. Каким бы сильным не было желание оператора, отправной точкой все же должно служить позволение ведомого. Потому, что отмычка для Ворот Смерти, позволяющая проходить их обратно, надежна лишь будучи двухсторонней.

Но все же Аланкрес был бы рад, если б она отказалась. Потому что ее согласие Аланкресу не простит Дзанк, оберегающий идею жизни.

Алик замер под нахлынувшим шквалом противоречивых чувств.

– Почему ты молчишь? – он знал, что единственное слово может остановить. – Мне нужен твой голос.

Но Кэсси не ответила.

33. Сон.

Нестору снилось. Сначала это вновь была машина, в которой сидели они с Аликом. Нестор затормозил у дома, вышел и захлопнул дверцу. Алик уже стоял перед калиткой. Наверное, волна эйфории (во сне трудно сказать) или аллогизм сна лишили Несса прежней сдержанности и он задал давно мучавший его вопрос.

– Неужели ваш способ жизни стоит этих... шестисот... шестисот тысяч... лет? Неужели вы всегда испытываете желание существовать дальше? Алик, а что ты чувствуешь, когда общаешься, например со мной?

– Я чувствую, – глядя в сторону отвечал Алик, – что лишаю себя такого низкого, такого сильного, яркого и сумасшедшего наслаждения от тебя, например, уезжая...

Несс вздохнул.

– Если ты решил играть со мной, как это делал Элис, то вряд ли тебе это доставит удовольствие – я слишком устал, чтобы хоть как-то сопротивляться.

Ему показалось, что Алик стоит совершенно один, а его самого здесь нет.

– Я не уверен, – казал Алик, – в том, что я сейчас веду себя как то же существо, которое было с тобой час назад... Мне кажется, я каждый раз, каждую секунду – другой. Фактически меня нет, или нет той части меня, которая отвечает за то, чтоб мне быть одним и тем же. Я – монстр, – Алик вновь потопил Нестора в бархатном сиянии своего взгляда, – и мне очень хочется сейчас почувствовать, что это не так. Это убьет тебя. Когда-нибудь. Если вы не найдете места, где я не смог бы вас отыскать.

Нестор вздрогнул и проснулся. Звонил телефон.

Разглядев в той пародии на свет, что лилась из окна, черный прямоугольник трубки, Несторнетвердой рукой схватил ее.

– Это я, Несс, – произнес по-нехорошему спокойный голос, вернувший Романтика обратно в сон. – Приезжай, очень тебя прошу.

– Да? То есть, куда?

– К Кэське. Если можно,прямо сейчас.

– Да...

– Я от тебя сегодня услышу что-то кроме этого? – запредельно глухой тон Алика стал требовательным. – Ты нужен.

– Тебе?

– Это ты сам решишь.Если успеешь.

Нестору стало холодно.

– Я убью тебя, -прошептал он.

Алик засмеялся.

– Ты милый... – сообщил он нежно. – Вы все замечательные. Я постараюсь тебя дождаться и не заснуть.

Было похоже, что это действительно так. Во всяком случае, слова он из себя выжимал чем дальше, тем медленнее.

– Хорошо. Я приеду, – сказал Несс.

– Нестор?

– Аланкрес?

Молчание. Довольно долгое.

– Я жду.

34. Ничто.

На какой-то короткий миг удалось его от себя оттолкнуть, словно бы для того, чтобы лишний раз убедиться, насколько это бесполезно, потому что противостоящее усилие было быстрым и таким, что чуть не сломало ей руки. В результате еще одной попытки вывернуться Кэсси разорвала ему рубашку и теперь ее щека немела от холода, прижимаясь к ледяной коже принца. Потом, в расступившейся на миг дымке Кэсси осознала, что почти свободна – Алик позволяет ей опираться на его руку, а сам лишь слегка касается ее шеи разомкнутыми губами, и это касание – что-то такое, от чего невозможно отказаться и под страхом вечных мук. И несмотря на то что этот страх никуда не делся, двигаться не хотелось. Она нашла то, что забыла в последнем сне запретный, неуловимый и хрупкий мир. И каждую секунду пребывания в нем хотелось продлить до следующей, а потом еще до следующей... Пока сознание не покинуло ее снова, на короткий миг, а когда вернулось, никто не держал ее.

...Алик сидел на диване, подогнув под себя ноги и склонив голову на спинку. Глаза его были подернуты дымкой.

– Ты ждал этого? – обвинила его Кэсси. – Ты тоже хорошо скрываешь свои чувства – мне было и невдомек, что ты ждешь. Ведь это ты заставил меня тебя спровоцировать? Почему нельзя было заставить волей? Кодекс чести у вас весьма своеобразен...