Текст книги "Последняя легенда Анкаианы"

Автор книги: Лертукке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– А справедливость? – напомнила она.

– Когда мне грустно, у меня возникает масса претензий к справедливости. И я позволяю себе расслабиться.

Судя по блеску глаз, и еще по чему-то; по какой-то излишней плавности движений, он действительно до опасного расслабился.

– Видишь, я замечательный собеседник, – сказал он словно бы о чем-то постороннем, – Представь, ты можешь говорить со мной обо всем, о личном и о сокровенном, и не бояться быть непонятой. Ты согласна? Вспомни вещи, которыми тебе было не с кем поделиться.

– Тебе это интересно? Тогда спрашивай.

– И ты не сочтешь это неуместным?

– Обещаю, что отвечу на любой твой вопрос, даже если он будет мне неприятен.

Алик посмотрел на нее уважительно. Кэсси знала – он сам не постесняется подобно осветить все, что угодно из собственной жизни, но только если его про это спросить.

– Тогда расскажи, в каких образах ты мечтала о том, кто был твоим мужем, когда любила его?

Кэсси некоторое время молчала, потом начала довольно неуверенно:

– Я мечтала о большом наводнении... где я спасаю его, рискуя жизнью, и он, наверное, понимает, как я его люблю. Иногда стихийные бедствия варьировали, были войной там, или ураганом, но он всегда был где-нибудь на грани жизни и смерти, а героическая я... И прочие глупости.

– Он, конечно, не знал об этом?

– Ну разумеется, – засмеялась Кэсси, – Он еще сначала мне улыбался, а потом вообще приходил домой и начинал рассуждать про свои проблемы и не обращал на меня внимания. Ну, сначала, когда это были наши общие дела, мне было интересно, но потом надоело. Его абсолютно не интересовало то, что я делаю, он игнорировал мое настроение и считал почему-то, что выказывать ко мне свои чувства не нужно, мы отчуждались... Алик, зачем тебе это? – теперь она говорила удивленно и почти жалобно.

– А когда он крепко спал, ты смотрела на него, и представляла, что он такой, как тебе хочется?

Кэсси остановилась.

– Я буду отвечать тебе, только танцевать я при этом не могу, – заявила она. Алик в ответ поднял ее и прокрутил вокруг себя. Кэсси попыталась вырваться, но откуда-то взялся страх, что можно себе что-нибудь запросто сломать об эту железную хватку. И нечто в поведении Алика подсказывало, что лучше не перечить.

И тут он остановился сам.

– Вот откуда у тебя эта привычка, – последовал вывод. – Когда я валялся у тебя в подвале, ты смотрела на меня и представляла, что я Аланкрес? Это навеяло массу мерзких воспоминаний.

– Честно говоря, ты меня иногда пугаешь, – призналась Кэсси. – Я не знаю, что ждать от того, кто живет насилием.

Алик потянул ее за руку и тут же отвлекся на поворот.

– Я что, могу внушать больший ужас, чем лицемерие? – спросил он, поднимая руку, чтобы Кэсси могла провернуться под нею, а потом резко привлекая ее к себе. – И в мыслях не было.

Это звучало это уже оскорбительно.

– Ты считаешь, что я – лицемерка, если я говорю, что не могу существовать с сознанием того, что по моей вине кто-то помер!?

– Научи меня, как получается убедить себя, что Арно – вовсе не по твоей...

Гнев, обида, сожаление и боль разом нахлынули на нее.

Кэсси отстранилась.

–Неужели ты думаешь, – сказала она, – что если бы мои друзья не нуждались в помощи, и если б я знала, что из-за тебя мы потеряем Арно, я бы пошевелилась отнимать у Асета упыря, чтобы дать ему свободу? Да никогда... Никогда, понимаешь?!!

Кэсси тут же испугалась сказанного.

Аланкреса подобное заявление, наверно, ранило бы.

Но серые глаза задержали ее взгляд спокойно, без удивления.

– Очень хорошо понимаю.

Кэсси вздохнула.

– Прости, и... не надо про Арно, – тихо сказала она. Алик отступил на шаг.

– Тогда не будем и о том, что мне непонятно. Мне непонятно про "помер". Очевидно, что я не делаю это через силу... Правда, – он улыбнулся, – я не всегда делаю то, что в данный момент больше всего хочу.

Кэсси скрипнула бы зубами, если б не была уверена, что услышат.

– Что же тебя удерживает... в такие моменты? – прошипела она.

– Разное, – был ответ.

– А по подробнее? Чтобы не так нервничать в твоем присутствии.

– А представляешь, каково мне это терпеть? Но я кроток и даже иногда рискую...

– Хотелось бы понять, ради чего? Остался с нами и делаешь все это?

– Извини... Я отвечу, но мне кажется, ты немного устала.

Танец кончился; Алик увлек ее в тень. Там они остановились друг напротив друга – существа из разных миров.

– Ты, наверное, поймешь...Я не дожил свою жизнь. А когда я с вами... я этого не чувствую.

Она отпустила холодную руку и устало прислонилась к стенке, скользя взглядом по цветному полумраку, сознавая, что и сама в полной мере живет здесь и сейчас, ничего не желая, ни о чем не сожалея. Но одно желание появилось в следующий миг – чтобы все оставалось, как сейчас надолго, насколько только возможно.

Алик, она была уверена, сейчас уже не думал вообще ни о чем. Казалось, когда не надо шевелиться, он просто отключается. Наверно, эта статичная картинка и есть настоящий Алик. Не тот, каким его хотят видеть и каким он вынужден становиться, а тот, каким ему удобно быть, и каким он бывает, устав от себя и других. Но что тогда в его словах – правда? Способен ли он чувствовать, как живое существо, или все его переживания есть лишь грани того разрушительного, единственного стремления? Можно ли верить ему и верит ли он сам себе, когда говорит о долге, о привязанности, о своих воспоминаниях? Не забудет ли он об этом в некий момент, ради... ради чего? Испытай она хоть раз, она бы поняла. Впрочем, кое-что можно себе представить. И даже эту тоску, о которой говорил Фил. Сильнее наслаждение, сильнее печаль, сильнее страх. Чего может стоить жизнь смертного по сравнению с тем, что может она на несколько мгновений дать вампиру?

Кэсси медленно повернулась и стала украдкой рассматривать профиль Алика, пытаясь отыскать ответ в мертвом сумраке под неподвижными ресницами. Даже желтый цвет, отражаясь от этой почти светящейся кожи, уже не казался теплым и приобретал мертвенный оттенок. Но это не пугало и не отвращало, хотя разум охотно напоминал о неестественной причине его привлекательности. Но можно ли верить, если в том же разуме в следующий момент родилась бредовая мысль: не лучший ли это способ существования для любого наделенное вкусом и воображением существа?

Додумав до этого места, Кэсси возмутилась, но всякий случай все же спросила:

– Алик, что лучше – смерть или...

Вот теперь она и сама не знала что. Глупо просить о сравнении того, кто и жизни не знал как следует, и умереть не смог нормально.

– Вечные скитания... – подсказал он, и, помолчав, серьезно добавил, -Лучше всего жизнь... Гм... Чужая... Извини, я себя сегодня плохо контролирую.

– Я заметила.

– Кстати, о вечных скитаниях, хотя в вашем языке это понятие звучит немного не так. Я могу говорить на нем, но когда тебе кажется, то я говорю странно, это значит, что я оперировал иными понятиями и мне не хватило слов. Но я попробую. Знаешь легенду про Мону?

Кэсси помотала головой. Алик прекрасно говорил, не считая странной манеры иногда сдваивать короткие слова, выделяя на двоих одно ударение, что делало его речь несколько отрывистой. Но вряд ли происхождение было тому причиной.

– Так звали одну прекрасную девушку, – Алик выразительно пробежался двумя пальцами по подоконнику, – которая великолепно танцевала. Каждый, кто видел ее танец, был без ума от нее, но она никогда никого не любила. Один раз, когда она выступала перед зрителями, случился пожар. Но люди не видели ничего, кроме танца Моны. Она тоже не могла остановиться, потому что танец увлекал ее так же, как она сама увлекала своих зрителей. Они все погибли. И только душа Моны вынуждена была остаться на земле, обреченной на вечные скитания, потому что она принесла много печали и страсти, не испытав их сама. Ей предрекли, что сможет она продолжить свой путь лишь тогда, когда узнает что такое любовь и страдания. Она превратилась в призрак. Многие видели, как она появлялась иногда – печальная и безгласная, полупрозрачная. Все ее боялись. Шли года, века, но Мона ни на шаг не подошла к своей цели. Один раз она бродила по берегу озера и увидела юношу, который сидел на коряге и ловил рыбу. Мона остановилась у него за спиной. Немного постояв, она уже собралась было уходить, потому как боялась, что, увидев ее, парень от страха свалится в воду. Но не успела. Он обернулся. Он был чем-то очень опечален, поэтому, наверно, вид Моны его не сильно травмировал. Он подвинулся и сказал:

– Хочешь, садись.

Моне, в сущности, было все равно сидеть или стоять, но отказаться от вежливого приглашения она была не в силах. Она села и сказала:

– Я призрак.

– А ты умеешь быть веселой? – спросил юноша.

– Нет, – ответила она, – потому что я проклята на вечные скитания.

– А что плохого в вечных скитаниях? – удивился он. – Ходишь себе всюду, на все смотришь, есть не хочется, помереть не можешь. Сплошное созерцание и умиротворение. Вот бы мне так.

Моне понравились его слова и она стала появляться перед ним часто, как только могла. Он поведал ей о причине своей печали – у него умерла возлюбленная.

На протяжении всей его жизни Мона общалась с ним, а когда пришел его час, он сказал ей, что любовь его умерла, напуганная каким-то привидением. И он решил за это отомстить. Мона хотела спросить, как же это отразилось на ней, потому что не заметила, чтобы он делал ей что-то плохое, но он уже умер. И, оставшись одна, Мона тосковала по нему. Предреченное ей испытание посчитали выполненным, и известили, что пора ей отправляться с земли. И тогда Мона с ужасом поняла, в чем заключалась месть этого человека. Она уже не хотела уходить. Она успела слишком полюбить вечные скитания.

– Я не понимаю, – через некоторое время сказала Кэсси, – как мог вымереть народ, любивший такие легенды!

Алик поднял бровь и улыбнулся в пространство.

– Боюсь, рассеянный народ просто не успел вовремя заметить свое вымирание. А когда заметил, было поздно, он огорчился и от огорчения...

– Ты находишь это забавным? – удивилась Кэсси.

Алик пожал плечами.

– Я больше века нахожу таким все, что возможно. Редкое заблуждение, но ведь и мой способ бессмертия – вещь незаурядная, по-моему...

– Ну?

Оська с трудом разлепила усталые глаза, чтобы посмотреть на Алика, когда они вместе с шейхом и его свитой вышли на воздух.

– Минутку, – Алик вынырнул из поблескивающей сыростью тени и оказался около шейха. Некоторое время они разговаривали, причем у шейха на лице присутствовала довольная улыбка. Наконец очень тепло попрощались, после чего Алик вернулся к ожидающим его девушкам. Они проводили взглядами отъезжающий кортеж.

– Так все-таки? – не отставала Оська, уже охрипшая от обилия речей.

Алик обернулся к ней.

– Он милый человек. Если ты ему откажешь, это обойдется без последствий. Он даже прикроет тебя перед своим отцом, который, собственно, и запихнул тебя в психушку.

– А если не откажу?

– Оська, ты наглеешь. Алечка тебе не служба знакомств.

– Ты ему всерьез понравилась. Особенно оригинальность твоих суждений о некоторых вещах...

– Что ты ему наговорила? – в ужасе воскликнула Кэсси.

– Ты знаешь, – смущенно потупилась Оська, – он так ободряюще улыбался в ответ на каждое мое слово, что я несла первое, что приходило в голову, а ему это нравилось еще больше, и мы до такого дошли... Мне так стыдно.

– Будешь знать, – развеселилась Кэсси.

– Ужаснее всего, что он просил называть его по имени, а оно у него какое-то...

– Неприличное? – азартно подключился Нестор.

– Не запоминающееся. И вот, как называть вашего хорошего человека, я и не помню...

Оська беспомощно похлопала накрашенными ресницами в сторону Алика, словно тот знал все. На этот взгляд анкаианец не мог не откликнуться.

– Его зовут Силрессан, – поведал он. – А я ему прихожусь, между прочим, другом детства. Не обижай его.

– И где же оно прошло, это его... то есть ваше совместное детство? заинтересовался Нестор.

Алик к тому времени уже сидел в своем джипе. Он придержал дверцу, повернулся и куда-то махнул свободной рукой.

– В Аджистане. На берегу озера. Его – в этом веке, а мое – в позапрошлом.

27. Соловей.

– Ой, Киска.... Прямо и не знаю, что мне делать, – призналась Оська следующим вечером. Они переместились спать в одну комнату и теперь заснуть им было суждено не скоро.

– Он тебе нравится? – спросила Кэсси.

– Идиотский вопрос. Причем тут это? Надо будет, понравится.

– А в чем тогда проблема?

– А проблема в том, что проблем неизбежно станет больше. Он сказал, правда, что ему необходима хотя бы формальность, а жить он меня оставит и здесь, если такова будет моя воля, только изредка будет выдергивать на приемы... за свой счет. Это же, представляешь, меня сразу начнет напрягать куча незнакомых родственников и, самое главное – этот ужасный папа...

– Ну так пошли его на фиг.

Воцарилось молчание.

– Кэська...

– А?

– Тебе сколько лет?

– Право же, я смущаюсь тебе ответить...

– А мне больше. Ты, видела ларек по дороге к пляжу, дурацкий такой, с одной покосившейся буквой вместо вывески?

– Ну?

– Видела, что там продается?

– Ручки, заколки, иголки...

– А еще?

– Блокнотики, пуговки, книжки...

– А еще?

– МАЛЕНЬКИЕ ОТКРЫТОЧКИ!!! – свирепо проревела выведенная из себя Кэсси. – И зажигалки.

Оська вздохнула.

– Значит, не видела, – сказала она и снова вздохнула. – Трамвайчик там продавался. Маленький, оранжевый, пластмассовый. Уютный на вид. Я о таком в детстве мечтала. И вот я стою, смотрю на него и вдруг до меня доходит, что мне... что мне некому его подарить. Понимаешь, мне-то он уже не нужен стал, а вот если бы...

Послышался шорох, который бывает, когда утыкаются в подушку, чтобы поплакать. Потом несколько минут была тишина, потом снова шорох, и совершенно нормальный оськин голос сказал с досадой:

– Стояла там и ревела, как дура. Прямо на улице. Некого мне было порадовать трамвайчиком... Или это автобус был, не помню...

Кэсси растрогалась до того, что даже не сразу смогла говорить.

– Оська...– замирающим голосом позвала она в темноту.

– Ну что?

– А ты ему это рассказала?

Снова раздался шорох, и в Кассинкану попала небольшая, но от души запущенная подушка.

– Зараза... Думаешь, он тоже где-нибудь куколку заначил? – резко рассмеялась Оська. – Это вряд ли. Мужики по своей природе глубоко деструктивны, и идею заботы понимают они только с одной стороны – что все должны до глубокой старости заботиться о них. А в других случаях сердце их начинает разъедать жестокая ревность, они от этого в лучшем случае болеют и умирают, оставляя женщин в одиночестве. А в худшем начинают портиться и громко воняют по любому поводу...

– А это ты ему сказала?

– Конечно. Это я всем говорю, – гордо откликнулась Оська.

– И он это вынес?

– Да, и согласился. После чего подождал повода и поделился своими наблюдениями о женщинах. Я ему велела их забыть. А он сказал, что со мной это будет легко и...

– Оська... – очарованным голосом перебила Кэсси. – Как классно... Вы уже все друг о друге знаете...

Оська фыркнула.

– Спокойной ночи, – сказала она, отворачиваясь к стенке.

На следующий день стала известна дата ее отъезда. Оська весь день ходила раздраженная и злая, загорать не пошла, а осталась дома перетаскивать какие-то вещи с места на место. К вечеру она дошла до той стадии, когда начинают кидаться посудой, вытянула из дома на ночь глядя кроткого и безотказного Романтика, чтоб помог собраться.

– Будешь варить собакам кашу вот отсюда, – наставляла она Кэську, – а кошкам – вот отсюда... Хотя у кошек почему-то получается больше... Да, впрочем, какая разница. Обожрутся кошки, дашь из собачьего пакета. Вобщем, сообразишь, ты у меня умная.

– Угу, – сказала Кэсси. Без Оськи, подумала она, будет скучно.

Вечером позвонил Силрессан, пригласил ее в оперу и обещал заехать. Около полуночи обратно приехала очень усталая Оська, вздрагивающая от малейшего шума.

– Я очень приятно провела время, – сообщила она умирающим голосом и ушла к себе.

– А не прогуляться ли на крылечко по случаю того, что нас, наконец-то оставили в покое? – предложил Несс. – У меня как раз осталось две последних сигареты.

– Ты бросаешь? – спросила Кэсси.

– А вот и не знаю. Иногда бывает неохота, – Несс исчез в коридоре.

Синяя, тихая ночь чуть не заставила их забыть об изначальной цели.

Где-то щелкнуло, и Кэсси насторожилась. Потом оттуда же свистнуло.

– Птица, – прошептал Несс. – Петь собирается.

Они послушали соловья.

– Несс...

– А?

– Последние дни ты похож на блаженного. Постригся даже...

Нестор задумался.

– Лето скоро. Вот Оську замуж выдадим, еще веселее будет.

– Думаешь это можно будет так назвать? – засомневалась Кэсси. Думаешь, нам будет весело? Судя по сегодняшнему...

– Девушка волнуется, – нежно сказал Несс. – Это не должно тебя раздражать.

– А что это меня должно? Успокаивать?

Несс затянулся, затем уставился на огонечек сигареты.

– Да, тебя можно понять. Ты никогда не мечтала посмотреть на такую девушку, – голос его был полон затаенной печали. – А мне как-то хотелось... Но ничего не вышло.

– Это когда она у тебя была? Девушка?

– Ага.

– Несс... – Кэсси смущенно отвела глаза в темноту. – С тобой происходят загадочные вещи... Впрочем, если ты считаешь, что я этого не пойму, ты можешь не рассказывать...

Нестор наклонил голову; глаза его были скрыты тенью, как и его прошлое.

– Поймешь... Только это... трагическая история. Я и сейчас не совсем уверен, что она закончилась, хотя Алик считает, что так и есть.

– Алик – странный предмет, – заметила Кэсси, подозревая, что Несс и сам так думает. – Я бы не рискнула с уверенностью утверждать, что его слова имеют только одно значение. Да и не станет он никогда делиться чужими тайнами. Поэтому услышать это я смогу только от тебя.

– Ладно...

Нестор поведал ей все до того самого момента, когда он вышел возле своего дома, а Алечка уехал куда-то к себе.

Сигареты к тому времени кончились, а соловей уже пауз почти не делал.

– Несс, прости, – тихо сказала Кэсси.

– За то, что считала меня психом? Ты не так уж ошибалась. Я и сам удивляюсь, как меня где-то за нормального принимают.

Он издал нервический смешок, поджег зажигалку и некоторое время размышлял, глядя шипящий язычок синеватого пламени. Этот маленький огонек совсем не подходил к его лицу, похожему на лица героев древности. Его, наверно, выгоднее оттенял бы отсвет пожарищ.

– Арно говорил, что огонь – вещь одновременно и изменчивая и вечная, опасная и желанная. Она может созидать, а может разрушать. Может умереть сама, а может...

– ...убить кого-нибудь другого. Это не только Арно говорил.

– Да, но он собрал этих тез с антитезами, или как это называется, на несколько страниц, – задумчиво проронил Несс. – Я их читал и сожалел о том...

Он потушил зажигалку.

Кэсси вопросительно на него смотрела. Не отрываясь. Своими необыкновенно красивыми глазами, похожими в темноте на два камешка, лежащих на дне горного потока – изменчивого, быстрого, заставляющего их дрожать и преломляться под своей неспокойной поверхностью.

– О чем, Нестор?

– Что люди не могут жить без крайностей. Они нужны им, чтобы объемнее воспринимать мир. Что огонь, как символ, полюбили именно за это.

– Так же, как и всякую стихию, – Кэсси не особенно любила такие рассуждения. Вернее, когда-то, конечно любила, но с некоторых пор они стали ее раздражать, – Как и природу вообще...

Романтик погладил пальцами перила. Жестом, который заставил усомниться в том, что при этом он относился к ним, как перилам.

– Природа тоже разная бывает, – сказал он. – Живая, например, и неживая...

– Да ну? И какая же тебе больше нравится?

– А тебе?

– Точно не знаю, – Кэсси расслабленно облокотилась на притолоку и потянула одной рукой за мертвую веточку обильно увившего вход плюща, другой за свежую, соединяя их вместе. Сухая ветка хрустнула и осталась у нее в руке.

Нестор полазил по карманам и нашел еще сигарету в смятой пачке.

– Знаешь, иногда, – неизвестно к чему сказала Кэсси, – начинаешь читать чьи-нибудь воспоминания, особенно в тех местах, где они заостряются на интересной исторической персоне, всегда кажется, что автор всерьез сожалеет о том, что он – не эта самая персона. Особенно эти фразы – он мог бы, он полагал, он был причастен...

Нестор не перебивал и моргал с явным интересом.

– Но в какой-то момент понимаешь, что, во-первых, не четкий образ, а фигура авторского сознания, а во-вторых... во-вторых понимаешь, что многие потомки пишут о предках своих сперва из тщеславия, а затем, стараясь загладить это впечатление... потому что тем, кто умер, это вряд ли нужно, а тем, кто жив, всего лишь любопытно. Становится как-то обидно за тех, для кого эти разрозненные факты и относящиеся к ним измышления были их единственной жизнью.

Нестор усмехнулся. Его намеки были поняты.

– И ты начинаешь читать их самих, да? Может быть, авторское сознание было не так равнодушно и тщеславно? Некоторые вещи даже легче понять, если они объяснены твоим современником. Ну, а если этот современник еще и не только твой современник...

Кэська вздохнула.

– Какие вы, мужчины, грубые и прямолинейные. Вам пытаешься аккуратно и деликатно, а вы прямо так. Некрасиво.

– Ты переобщалась с Аланкресом.

– Это пройдет?

– Если раз проходило, пройдет и во второй.

– Спасибо... кажется идиотизмом?

– Нет, Кэсси.

– Я не могу... – Кэсси смотрела себе под ноги, – уже не могу нормально жить, зная, что он есть. Я готова согласиться, что просто очарована им, как и должна была, наверно, да? Но иногда у меня впечатление.... что и он... он это знает, и ему это нравится. Не из-за какого-то там тщеславия, а просто так. Мне кажется, он хочет, чтобы я видела в нем Аланкреса. Того человека, который был для меня... чем-то большим, чем исторический персонаж. Который изумительно танцует, не любит Лаксэни, который не мог не отомстить за свою жизнь, хотя и предполагал, что месть его разочарует. А иногда мне начинает казаться, что в нем чего-то не хватает, совсем немного, чтобы с уверенностью могла сказать, что это он и есть... Какой– то он расплывчатый, зыбкий и неясный... Я не могу его понять... Вобщем -то, наверно, и не надо.... Как ты думаешь?

Некоторое время Несс молчал.

– Можно попробовать. Наверно, ему трудновато общаться с людьми, которые знают о нем очень много, но так и не знают, каков он на самом деле. Он вечно молод, он постоянно меняется, он – актер.... По жизни ему не больше шестидесяти. Вот ты бы видела Элиса, не к ночи будь помянут, которому раз в десять больше и который всегда точно знает, чего хочет. Он уже просто не в силах придумать, чем бы себя таким поизвращенее развлечь.

– А что касается тебя... – Несс склонил голову, похоже, столь откровенный разговор был ему непривычен, – Я не в силах предсказать, как он поступит с твоими чувствами, даже не могу сказать, что чувствует он сам. И как это все разъяснится.

Кэсси посмотрела кругом. Сад и свалка утопали в теплой весенней ночи, напоенной морем, цветами и чем-то особым, родным, свалочным – оттенками насквозь проржавевшего сырого железа, застаревшей пластиковой гари и особой, чрезвычайно легкой, а потому вечно бесприютной пыли. Соловей, очевидно, утомился, и теперь тишину нарушал только далекий шум дороги и слабый шорох и пыхтение в собачьей будке. По бархатно – черному небу медленно плыли едва различимые тени облаков, то заслоняя, то открывая лучистые точки, коими были набраны созвездия. Несс тоже смотрел на небо. В этой ночи он казался настолько двухцветным, что сам походил на созвездие. Он отвлекся от неба, а Кэсси, оберегаясь от его взгляда, уставилась себе под ноги. То, что она увидела там, тут же захотелось стукнуть.

На нижней ступеньке крыльца спиной к ним сидел Алик и тоже изучал звезды, а может быть, что-то еще наверху. Несс засмеялся.

– Так я и знала, – вздохнула Кэсси, – что ты тут где-нибудь пристроился. Мерзость.

– А тут мнили, что я – ангелочек? Лапочка? Дуся? Что направляясь мимо и уловив о себе, я сыграю в глухого?

– Так, я, пожалуй, пойду, – сказал Несс, удаляясь в дом. Благо, было кому занять его место у перил.

– Ты ведь так и не дала бы мне повода объясниться, – несмотря на укоризненный смысл, тон Алика не преступил рамок своей вечной несерьезности. – Ты не привыкла, что я есть, и заботилась о моем моральном и физическом благополучии не рассчитывая, что я это замечу, и так, словно мы сто лет знакомы.

Ты не прав, подумала Кэсси. Мне нравится с тобой объясняться. Бездна ужаса, таящаяся в тебе, делает большинство граней твоего характера на редкость приятными.

Это страшно.

– Наверное по привычке, – она пожала плечами, – Я не нашла много нового в самом факте твоего существования. Ты просто сменил место и... форму. Последняя явилась причиной тому, что ты заметил мои чувства и сказал мне об этом. Зачем? Чтобы расстроить меня еще больше? – она поймала его взгляд, но опоздала – он уже стал как обычно мягким и почти светящимся.

– А я что-то заметил? Вовсе нет. Не расстраивайся.

Алик отвернулся и скользнул в темноту прихожей.

– Алик!

Кэсси оказалась там в ту же секунду, и, еще не успев сориентироваться, на что-то наткнулась и остановилась. Из темноты раздалось:

– Есть люди, которые любят жизнь за простоту, а есть те, кто предпочитает особого рода сложности. Это ты, и я одержим тобой. Помимо этого есть много вещей, не дающих мне покоя. Ты знаешь, что они подобны пытке для подобной мне твари. Что заставляет тебя думать, что я не захочу прекратить хоть что-то из этого?

– Твое желание понять причину, – среагировала она, еще не успев при этом ни испугаться, ни задуматься. Короткое и бесшумное движение в темноте она опознала по слабому беспокойству воздуха возле собственного лица и поняла, что Алик от нее совсем близко.

– Спасибо, даже если это и бессмысленно, – совсем тихо сказал он. Хочешь, я буду в это верить?

– Ты и так в это веришь.

Появившись в полуосвещенной гостиной, увидели возле ночника очень несчастного вида Оську, сидящую, забившись, в уголок дивана.

– Вы чего? – нелюбезно осведомилась она, поднимая голову из светлого круга в темноту.

– Тут к тебе Алик в гости пришел, – сказала Кэсси, возвращаясь и останавливаясь позади него.

– Это хорошо, – меланхолично кивнула Оська, – Он тихий. Пусть сидит и напоминает мне о бренности бытия.

– Утешь ее как-нибудь, – сказала Кэсси. – Она сегодня нас всех извела.

– Думаю, мне это удастся, – пообещал анкаианец и сел рядом с Оськой.

– Ну-ну, – упрямо буркнула Оська. – Попробуй.

Белые тонкие пальцы смяли белый шелк на ее плече. Алик нежно отвел в сторону золотистые волосы, наклонился и что-то тихо прошептал ей на ухо.

Оська только что не подскочила. Она расширила глаза и с неимоверным удивлением, вытаращилась на Алика.

– Правда? – слабо поинтересовалась она. – Давай сюда.

Никто так и не понял, откуда Алик вытащил три фотографии Арно и отдал ей. Таким образом Оська получилась на некоторое время исцелена.

– Где ты их взял? – спросила она.

– Спер в одном чересчур засекреченном архиве.

Нестор посмотрел на часы.

– Ребят, если вы не против, я все-таки домой поеду... Спать хочется.

– Хорошо, – сказала Кэсси. – Я думаю, Оська теперь о нас не скоро вспомнит.

К тому моменту Алик уже покинул общество Оськи и присоединился к Нессу, держа в руках оськин телефон. Он пробежался пальцами по кнопкам и, наверное, тоже забыл об Оське.

Кэсси проводила их обоих до двери, попутно решив уйти спать в свою комнату, мстительно оставив подругу на эту ночь в одиночестве.

Распахнув дверь, остановилась на пороге.

– Ну, счастливо... – Обратилась к Нессу, – Ты заходи...– что-то еще ждал Алик, и, повернувшись к нему, она смутилась еще больше, – А ты...

– А я?

Не дожидаясь ответа, он засмеялся и отвернулся куда-то во тьму, на долю секунды дольше, чем требовалось для того, чтобы этот жест выглядел просто успокаивающим, коснувшись ее руки.

28. Отъезд.

Перед отъездом Оська умудрилась все перевернуть вверх дном. Она носилась по комнатам, громко наступала на кошек, роняла вещи во все углы, чтобы тут же начать их искать и производила еще много всяких ненужных действий. И несказанно угнетала своей активностью мрачную, как туча, Кассинкану. Та отпускала со своего дивана комментарии, касающиеся Оськиной организованности, собранности и прочих необходимых умений, иногда вспоминала, где Оська уронила ту или иную вещь, и изредка помогала что-нибудь застегнуть.

Днем приехал Силрессан. Один, что немало подняло его в глазах Кэсси. И вел он себя нормально – помогал Оське собираться и даже иногда урезонивал ее слишком бурные всплески. Когда он ушел ждать ее в машину, Оська встала посреди комнаты, пересчитала сумки и на всякий случай поинтересовалась у Кэсси, не забыла ли она чего.

Кэсси, которая только урвала время для вдохновенного изображения собственной идеи относительно очередной экспозиции, недовольно подняла голову от бумажки и окинула взглядом стол. Потом подняла свой рисунок и посмотрела под ним.

– Утешься этой вот композицией... Это Арно что ли? Сколько у тебя его?

– Три.

– Одну оставь. Вот эту, здесь он красивый.

Кэсси положила ее поверх своего рисунка. Арно на ней действительно выглядел эффектно. В длинном черном плаще он прислонялся к увитой зеленью стене, направляя взгляд немного мимо объектива ( похоже, на Дика, который в кадр не влез), отчего яркие, как зубная боль, глаза его смотрелись в выгодном контрасте с длинными седоватыми волосами.

Человек, которого год за годом убивали. Которого породили интриги.

– А Силрессан? – спросила вдруг Кэсси. – Скажи мне – он любит интриги?

Оська вздохнула.

– Думаю, что он их не любит. Он вообще человек... не светский. То есть светский, конечно, но его это напрягает...

– Знаешь, каким бы он не был, на всякий случай...

Кэсси вытащила маленькую бумажку и протянула Оське.

– Выучи и отдай. По этому адресу живет одна моя хорошая знакомая. К ней идешь, типа в парикмахерскую или в магазин. Говоришь пароль, и через два дня ты здесь. Это если тебя не похитят.

– Блин, какие у тебя связи.... Спасибо.

– Не за что. Возвращайся поскорее.

Кэсси была больше чем уверена, что эти предосторожности окажутся ненужными, но беспокойство за Оську было таким сильным, что она решила перестраховаться. Они договорились и о системе паролей в письмах, чтобы знать истинное положение дел, если что, и о многом другом.

Оська вышла к Силрессану очень загруженная, даже первые полчаса мало говорила, чтобы случайно ничего не забыть. Все-таки Кэська в свое время именно благодаря своей большой любви к шпионским страстям вытащила ее из дурдома. Ее нужно слушаться.

29. Лето.

После такого количества интересных событий оставаться одной с всего лишь с тремя кошками и двумя собаками как-то совсем скучно. Кэсси с головой ушла в работу. От Оськи исправно приходили письма с положенными кодами; один раз пришло даже очень длинное, в котором она поведала, что ей снова приснились мухи. Только на этот раз они летали над землей и их было много; они жужжали и говорили, что только что оттаяли, потому что с них сошел ледник и им хорошо. И все люди вышли на улицы и кричали: "Мухи! Ура! Пора заводить пауков! Давайте столкнем ледник и с них!" И пошли сталкивать. А мухи заскучали и от нечего делать стали снова дохнуть.