Текст книги "Шахматный порядок"
Автор книги: Катя Каллен2001
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 53 страниц)
Глава 24
Профессор Уизли ещё долго находилась под впечатлением от случившегося. Она получила Орден Мерлина Первой степени, но отнеслась к этому удивительно равнодушно. Альбусу казалось, что профессор трансфигурации теперь выглядел более подавленным, чем обычно, и старается особенно не распространяться о новогоднем происшествии. Да и сам Ал, откровенно говоря, чувствовал себя не в своей тарелке. События первых часов нового года стояли у него перед глазами словно картина, нарисованная в мрачных тонах.
И ещё кое-что никак не давало ему покоя. Кентавр сказал, что в нём есть оба признака, что он может быть как членом Круга Света, так и Круга Тьмы. Одну часть сознания Ала приводила в ужас мысль о том, что ему, возможно, суждено служить Тьме, другую же, казалось, охватывало нетерпение узнать побольше о темном могуществе. Кошмары стали сниться ему регулярно, каждую ночь, а тот самый противный голос в его голове, казалось, звучал всё сильнее. На душе было неприятное чувство, будто вот-вот должно случиться что-то нехорошее.
Было и еще кое-что, мучившее Альбуса: Монику Селвин было не узнать. Прежде чем читать книгу, девочка переворачивала ее, волшебную палочку чаще в его совала за ухо, а иногда и вовсе рисовала какие-то странные фигуры. Альбус несколько раз пытался поговорить с подругой, но реакция собеседницы лишь удручала. Мало того, что Мон не слышала вопроса, то уходила от темы, так ещё и забывала имена преподавателей и однокурсников, а иногда и самого Альбуса. Мадам Виола уверяла, что Монику задело заклинание, и удастся ли ее полностью восстановить, большой вопрос.
Альбус наблюдал за подругой, стараясь не верить в страшную правду: Моника тронулась. Собственное бессилие лишь осложняло ситуацию. Ему было большой видеть прямо перед собой близкого человека, живого, смотрящего по сторонам и понимать, что ты ничего не сможешь изменить, как бы не хотелось. Удивительно, но это было намного большее горе, чем даже гибель Люси. Наверное от того, что Люси, как и все родные, давно стала ему совсем чужой… Что касается похорон, то его дядя Перси туда и не звал, а напрашиваться и получить в ответ очередную порцию хамства ему не хотелось.
– Ты можешь не мучатся, а послать траурное письмо, – понимающе кивнула Кэт, когда Альбус рассказал ей об этом.
– Как это? – уточнил Ал.
– Просто, письмо в черной рамке. Тебя не звали, но твоя совесть чиста: ты сделал все, что мог. Ну… или почти все… – пояснила Кэт.
Альбус решил, что подруга на самом деле права. Купив черную открытку, он написал на ней золотыми чернилами сухой текст с соболезнованием. На мгновение он задумался: это было похоже на какое-то официальное сообщение. Наверняка мать, будь она жива, наорала бы на него за «бесчувственность» и объявила бы ему бойкот. При воспоминании об этом Ал скривился, но выбирать не приходилось: воспользовавшись школьной совой, он послал письмо. Стараясь забыть об огорчениях, Ал углубился в книги по анимагии. Через месяц, уже был близок к тому, чтобы попробовать первое превращение.
Вечером третьего февраля Ал пошел на свое финальное занятие. Профессор Уизли сообщила ему, что он наконец готов к перевоплощению. Это было просто потрясающе, учитывая, что Ал обучался не больше месяца. Гермиона Уизли и Маргарет Браун встретили его в кабинете Трансфигурации. Там же находился и профессор Слагхорн с восстанавливающим зельем, на случай, если что-то не получится.
– Ты готов, Ал? – спросила Гермиона.
Слегка побледнев, мальчик кивнул. Его мучил вопрос, каким животным он станет. Можно было бы предположить, что змеёй, но Ал почему-то не верил, что это будет так.
– Итак, – начала мисс Браун, – для своего самого первого превращения ты должен произнести особое заклинание, а потом будет достаточно лишь твоего желания. Повторяй за мной.
Из её уст последовал набор причудливых слов, которые Ал в точности повторил. Вдруг он почувствовал себя очень странно, в голове всё помутилось. Он стремительно уменьшался и при этом обрастал шерстью. Ал подумал, что, по крайней мере, это означает, что он не змея. С некоторым восторгом он отметил, что у него появился хвост, и теперь росли усы. Головокружение исчезло также внезапно, как и началось. Ал взглянул на свои руки и обнаружил вместо них две черные пушистые лапы.
– Ничего себе, – пробормотал он, но вместо этого из его рта вырвались странные, непривычные звуки.
Ал посмотрел вверх и увидел, как с высоты на него взирают два преподавателя и Маргарет Браун. Они выглядели изумлёнными и потрясёнными, и Гермиона тоже, но у нее к этим чувствам примешивалось что-то ещё. Ал не мог определить, что именно, но что именно, Альбус не знал.
«Кто я?» – спросил он.
Мисс Браун взяла со стола зеркало и поставила напротив него. Ал вскрикнул от удивления: он был симпатичным чёрным котом с белым носом и белым кончиком хвоста. Глаза у него были изумрудно-зеленые, совсем как человеческие. Маргарет наклонилась и почесала ему затылок, и тут Ал довольно мурлыкнул.
– Теперь превратись обратно в человека, – предложила профессор Уизли.
Альбус отчаянно пожелал снова стать человеком и тотчас заметил, что сидит на полу, снова прежнего роста, без шерсти и усов.
– Погодите, я попробую ещё раз! – радостно воскликнул он.
Альбус превратился в чёрного кота, выждал пару секунд, и вновь стал самим собой.
– Ал, – сказала Гермиона, нахмурившись. – Ты хоть представляешь себе, насколько это сложно? Большинству взрослых волшебников не удаётся достигнуть этого, даже если они посвящают этому всю свою жизнь, а ты овладел этим умением меньше чем за месяц.
– Я не вижу в этом ничего плохого, – слегка нахмурившись, ответил Ал.
Гермиона вздохнула.
– В этом нет ничего плохого, просто это… необычно.
– Кстати, профессор… – мальчик почувствовал легкую заминку. – Я возвращаю вам книги о дементорах. Они мне очень помогли!
– Я рада. Должна сказать, что у вас великолепный патронус, хотя и несколько… необычный… – внимательно посмотрела на него профессор трансфигурации.
– Правда? – Альбус снова нахмурился, не понимая, почему декан Гриффиндора его всегда подозревает в чем-то.
– До свидания, – сказали все хором. Ал повернулся к Гермионе – Вам тоже спасибо, профессор.
– Не за что. А теперь, давайте, бегите в гостиную.
Альбус вышел из кабинета очень довольный. Убедившись, что никто его не видит, он превратился в кота и помчался по коридору, приняв свой обычный вид, только когда остановился перед портретом лесной нимфы.
– Ты здорово превращаешься в кота, – прокомментировала нимфа.
– Ага… Спасибо… – радостно улыбнулся мальчик. Впервые за минувший год он почувствовал странную легкость, словно привычные головные боли стали немного отступать.
* * *
Зима двадцатого года выдалась слякотной и промозглой. Редко выпадавший мокрый снег таял через несколько дней, небольшие морозы сменились оттепелью. Утоптанный грязный снег в школьном дворе то таял, то покрывался коркой, на которой кто-нибудь обязательно поскальзывался. Однажды в воскресенье Слагхорн в теплой мантии с меховым воротником торжественно направлялся в Хогсмид пропустить чарку – другую. Его тут же бросились поднимать; раскрасневшись, Слагхорн, наконец, тяжело встал на ноги и отправился назад в школу, но тотчас угодил с больничное крыло.
– Сдает старик, – сказала Вероника Свифт кузине, спускаясь по мраморной лестнице. – Боюсь, работает он уже последние годы.
– Не волнуйся. Нас переживет, – ехидно подняла брови Клэр. Пролетевший над ними призрак сделал легкий разворот и быстро исчез в стене.
– Не скажи, – понизила голос Вероника. – Даже свой Клуб слизней уже который год возобновить не может. А вот в былые времена…
– Я что-то слышала об этом клубе, – посмотрела Клэр на пролетавший факел. – Но я не училась у Слагхорна…
– Слагхорн собирал «дружеские вечера», приглашая на них учеников, которых считал талантливыми. Кто выделялся из общей массы и имел шансы на успех. Рассказывал им про прославившихся выпускников. Разговор в лёгкой манере: что-то вроде дружеской беседы.
– А кого приглашали? – прищурилась Клэр на факел. – Только чистокровных?
– Не обязательно, – пожала плечами Вероника. – Было дело, он приглашал Гермиону Грейнджер и Кормака Маклаггена.
– Слагхорн? Он же терпеть не мог грязнокровок вроде…
– Мерлин знает, – фыркнула Вероника. – А вот пригласил! Ещё, вроде как, восхвалял мать Поттера.
– Интересно. Он ее правда любил или приврал нашему Избранному? – фыркнула Клэр.
– Мерлин знает, – поправила огненные кудри Вероника. – Я об этом кое-что слышала. Собрание началось позднее обычного, хотя все, вроде как, уже собрались. Началось после прихода Эванс. Большинство, как говорится, рухнуло и ахнуло.
– Ещё Слагхорн хвастался, что рассказывал об этом Избранному, – фыркнула Вероника. – Но не факт, что рассказы Слагхорна это правда…
Кузины прыснули, посмотрев на огромный факел у статуи вепря. Ее тоже вернула директор МакГонагалл ровно на то самое место, где она стояла в ее школьные годы.
– И ты хочешь возродить клуб?
– Конечно… – улыбнулась Клэр. – Работа с молодежью очень важна. Не смейся, дорогая Лекта, – понизила она голоса, – идея самое важное, что есть в нашем мире. Русские были непобедимы, пока верили в Сталина. С его именем они побеждали и творили чудеса. Но стоило им сказать, что Сталин был преступник, как рухнула их система и страна. Мы сделаем тоже самое с новым режимом!
– Правда, году в девяносто пятом русские это поняли и стали срочно обелять своего Сталина. Потихоньку, не спеша, начиная с войны, – сказала Вероника. – Это было их надеждой и спасением! Это позволило им объединиться снова вокруг его имени и вновь стать сильными.
– А с чего ты взяла, что мы позволим нашим врагам сделать тоже самое? – с загадочной улыбкой на лице поинтересовалась Клэр.
В зеленых глазах кузины блеснули огоньки надежды.
* * *
Тринадцатого февраля на Хогвартс обрушилось новое несчастье. На этот раз тревога было сильнее, потому что пропало несколько личных вещей Макгонагалл. В школе вновь побывала Пикеринг, причем, как утверждала Лора Яксли, случайно проходившая мимо учительской, Макгонагалл даже чуть не кричала на нее. Дерек отметил, что директор ее бывшая учительница, и на этом основании может позволить себе, что угодно. Впрочем, уже в тот же вечер паника слегка улеглась, ибо нашлась лира директора, заколдованная так, что могла самостоятельно играть музыку. Альбус сразу вспомнил о заколдованной лире, установочной в комнате, где он смотрел зеркало Еиналеж: вероятно, это был тот самый инструмент.
На следующий день вместо профессора Лэрда в класс вошла профессор Уизли, а за ней невысокий человек с острым греческим носом, на кончике которого сидели небольшие овальные очки. Верхняя губа была покрыта пышными усами, в которых застыла легкая улыбка. Холодные голубые глаза, несмотря на веселую искру, смотрели внимательно и настороженно. Помимо черной мантии, на нем были щеголеватые штиблеты с загнутыми носами.
– Добрый день – в глазах незнакомого преподавателя мелькнула чуть озорная улыбка. – Думаю, пришла пора представиться – меня зовут Гереон Брэдли. Так получилось, – чуть приподнял он левую бровь. – что мне предложили провести урок у вас.
Звонкий и немного насмешливый голос преподавателя напоминал юношу. Он и сам вполне мог бы сойти за стажера Аврората, если бы не морщины на лбу и лице.
– Профессор Лэрд был вынужден уехать в командировку, – кивнула профессор Уизли. – Поэтому я попросила прочитать лекцию профессора Брэдли у вас три лекции. Надеюсь, вам понравится знакомство с таким известным специалистом…
Роза Уизли и Вики Смит вздохнули. Альбус тоже смотрел во все глаза. Ведь к ним заехал не кто-нибудь, а сам профессор Брэдли, известный ученый, автор всемирно известных книг по теории магии заехал к ним! Больше всего на свете Альбус сейчас мечтал познакомиться поближе с профессором Брэдли. В конце концов, именно этот человек мог в будущем стать волшебным ключиком, открывшим ему дверь в мир науки или магии. Профессор Брэдли однако не стал ничего наколдовывать, а, выждав театральную паузу, подмигнул ученикам.
– Ну что же, будем начинать? – улыбнулся он в щепоть пышных усов. – Будем знакомиться с вами в процессе лекции, если вы не против.
– Конечно нет, сэр… – кивнула Эльза Лонгботтом. – А что мы сегодня будем изучать?
– Пишите новую тему. «Проблема легализации темных искусств», – весело бросил профессор Брэдли. От его дорогого костюма и лакированных штиблет веяло каким-то легким изысканным пижонством.
– Простите, но я запуталась: что вы имеете ввиду? Как можно узаконить темную магию? – удивлённо хлопнула ресницами Роза.
Эрик сокрушенно поднял глаза вверх, как и всегда, когда слышал Розу. Затем осторожно покосился на гриффиндорцев. «Эйкин любуется?» – хмыкнул про себя Альбус.
– Отличный вопрос, мисс Уизли, – весело посмотрел на нее профессор Брэдли. – Вас учат борьбе с темными искусствами, но не учат к сожалению главной угрозе: а что если однажды по решению свыше грань между светлой и темной магией будет стерта?
– Тогда в ней перестанут видать нечто невероятно опасное, – задумчиво проговорила Вики. – В восьмидесятых, кажется, даже Непрощаемые узаконили.
Профессор Брэдли снова лукаво улыбнулся.
– Что же, можете ли вы… мисс? – обратился он к Вики.
– Смит, – кивнула девочка.
– Прекрасно, мисс Смит. Можете ли вы дать мне сейчас простое определение: «Что такое Темные искусства?»
– Это…чары, причиняющие физический и психологический ущерб? Но человек наслаждается происходящим, – бросила Вики робкий взгляд на преподавателя.
– А если это боевая магия? – спросил профессор. – Она причиняет физический и психологический ущерб?
– Но при боевой магии нет наслаждения от происходящего, мне кажется. Исключительно самооборона.
– А если Темный маг применяет темномагическое заклинание без наслаждения? – снова лукаво посмотрел Брэдли.
– Он воспринимает это как… очередную боевую магию? – вставила Кэтрин.
– Вот видите мисс…? – улыбнулся ей преподаватель.
– Забини, сэр. Точного определения Темных искусств, получается, нет, – пожала плечами Кэт. – Оно изменчиво. Сейчас считается, что непростительные незаконны. Но в восьмидесятых были как раз законные…
– Так… – Брэдли обвел класс. – Подумайте, друзья мои, как мы назовем такое явление?
– Что-то условное… – размышлял вслух Альбус.
– Хорошо… дальше, дальше, мистер Поттер… Условное… Что?
– Обозначение? – нахмурился Эрик.
– Явление, – поправил его аккуратно Брэдли. – Но если это условное явление, то оно – результат некоего соглашения, конвенции, а не точное описание явление, не правда ли? Значит, я могу их легализовывать, постепенно расширяя границы дозволенного. Такая технология называется «окно Овертона», – обвел он взглядом класс.
– Простите, сэр… Какое окно?
– «Окно Оветона», мисс Лонгботтом, – улыбнулся профессор и начал осторожно расхаживать по классу между рядов. – «Окно Оветрона» – есть концепция наличия рамок допустимого спектра мнений в публичных высказываниях политиков и активистов с точки зрения текущего дискурса. Спокуха, сейчас все объясню, – бросил он взгляд на Марину, на лице которой мелькнул ужас.
– А что дает это окно? – с интересом вытянула шею Кэт.
– Отличный вопрос! – продолжал профессор Брэдли, расхаживая по классу. – В любом обществе существуют закрытые табуированные проблемы, которые можно растабуировать, а можно оставить таковыми. Любая проблема меняет свой знак, если правильно открывать «окна Овертона». Хорошо, – улыбнулся он Марине и Эльзе, дайте мне любую самую темную вещь, и я покажу вам, как это работает.
– Профессор, а маглы до сих пор боятся Рейха и Гриндевальда, называя его чудовищем, – сказала Молли Робинс. – Попробуйте оправдать их злодеяния.
– Нет ничего проще, – улыбнулся профессор Брэдли в пышные усы. – Первое, что мы должны с вами сделать – перевести проблему из разряда невозможного в разряд радикального. Мы открываем первое «окно Овертна». Пусть историки проведут семинар: «Мистические особенности идеологии германского национал-социализма» и издадут на его основе книгу. Видите, о нацизме уже можно говорить предметно и спокойно, в научном ключе, – обвел он класс. – Подкинем еще пару научных книг. Заодно создадим маленькое нацистское общество…
– Зачем? – удивилась Кэт.
Ученики уже не спрашивали разрешения задать вопрос, а по сути разговаривали с профессором.
– Пусть они дарят нам новости, – улыбнулся Брэди. – Будет лишний повод, чтобы поговорить. Итак, мы открываем второе окно Овертона: теперь мы должны найти хоть какой-то исторический прецедент, когда нацизм не был наказуем. У нас он есть – Древняя Греция. А разве Аристотель не был нацистом, утверждая, что эллины генетически превосходят варваров и должны завоевать весь Восток? А чем отличался от нацистов его ученик, Александр Македонский, воплотивший эту идею в жизнь? А чем отличались от них франкские короли, утверждавшие, что кровь дает им право на завоевания? Мы организовываем серию круглых столов на эту тему, и освещаем их как можно более подробно в прессе. Что мы с вами сделали сделали?
– Стали обсуждать нацизм, – ответил Альбус.
– Да побольше. Мы перевели явление в разряд обсуждаемого. Понимаете, – профессор снова стал расхаживать по классу, – у нас появилась палитра мнений. Одни говорят «однозначно плохо», другие – «плохо, но не совсем», третьи – «в этом что-то есть». Но все его обсуждают. Никто уже не ставит вопрос: «А нужно ли это вообще обсуждать?»
– Древние греки были давно, – пожала плечами Забини. Альбус залюбовался, глядя, как она отбросила золотистые кудри.
– Прекрасно, мисс Забини. Вы дарите нам новый ключ. А кто это установил, что давно, а что недавно? – Обвел профессор взглядом класс. – Кто это установил, что именно тысяча девятьсот сорок пятый год мы должны считать границей прошлого и современного?
– Может, потому, что в той войне войне погибло восемьдесят миллионов человек? – спросила Роза Уизли.
– В шестом веке от легочной чумы погибло сто миллионов человек, но не считаем же мы шестой век началом всех начал? С чего мы решили, что вся история человечества осталась в мире до сорок пятого года, а потом началось что-то совершенно другое? Кто мы такие, чёрт возьми, чтобы считать себя выше пяти тысяч лет мировой истории? – обвел Брэдли взглядом притихший класс.
Альбусу показалось, будто веселая непринужденность ушла из класса. Повисла какая-то странная напряженность, словно садовый гном вдруг к удивлению хозяев стал нечистью.
– Мы вправду не знаем будущее, – вставила Вики. – Но почему мы не можем верить в мир? Возможна война: откуда мы знаем, что ее никогда не будет? Но ведь и мирное время возможно! Почему бы и нет?
– Используйте метод обратной проекции, – сказал профессор Брэди. – Представьте себе на мгновение, что вы живете в тысяча восемьсот семьдесят пятом году. Вы поверите, что через сорок лет в мире начнутся тотальные войны, в которые погибнет сто миллионов человек и будет возрождено рабство?
– Нет, конечно.
– Не поверите. А вы не думали, что мы точно также не верим сегодня в будущую тотальную войну и не представляем себе ее?
– Думала, разумеется, – отозвалась Смит.
– Но ведь мы завоевали наш мир… – пробормотала Эльза Лонгботтом.
– В девятнадцатом веке тоже думали, что их мир завоеван навсегда в Наполеоновских войнах. Потом он рухнул в августе тысяча девятьсот четырнадцатого года, – пожал плечами Брэдли.
– Но ведь у нас другие моральные нормы… – вдруг подала голос Роза Уизли.
– Все моральные нормы когда-то заканчивались. С чего мы взяли, что наш мир – это норма, а не временно отклонение от существовавшей ранее нормы?
– И кто установил эту норму… – пробормотал Альбус.
– И с чего мы взяли, что Вторая мировая война была последний большой войной в истории человечества? – спросила Кэт.
– Погодите. Об этом позже, – подмигнул ей Брэдли. – Я открываю третье «окно Овертона», – улыбнулся снова Брэдли. – Пришло время изъять самое мерзкое слово «фашизм». Никаких фашистов… Есть национал-социалисты! А потом мы уберем и их. Мы опубликуем книги о мистике в Третьем Рейхе, красивые, интересные. Есть магические социалисты! Вы за магический социализм или против? – так мы теперь поставим вопрос.
– А зачем? – спросил Эрик.
– Мы уже начинаем легализовывать идеологию, – сказал Брэдли. – Я открываю четвёртое окно Овертона. На этом этапе мы должны стереть грань между нацистами и их противниками. Сколько индейцев убили американцы? А англичане австралийцев? Почему им можно, а «магическим социалистам» нельзя? А сколько еретиков сожгли католики на кострах? Но ведь это не повод, чтобы закрывать католическую церковь, не правда ли? Хорошо ещё пошуметь, мол, вы знаете, такой-то гений им симпатизировал, такой-то великий учёный… да кто мы такие, Мерлинова борода, чтобы судить гения?
– Грустно, – вздохнула Эльза Лонгботтом.
– Теперь, – продолжал Брэдли, – идут ежедневно политические шоу. «Вы за или против магических социалистов?» «Выбирайте свою позицию!»
– А если мне все равно? – спросила Кэт.
– Тем лучше! – улыбка тронула его губы.– Вы нейтральны. Почему же вы отказываете в праве людям быть в парламенте?
– Потому что они «плохие», – поджала Роза губы.
Она словно силилась найти возражение, но не могла это сделать. «Сейчас начнет игру в девочку-дурочку, – подумал Альбус. – Интересно, Брэдли ее расплющит, как Бог черепаху?» – радостно размышлял он.
– Подкинем интересного, – весело продолжал профессор. – Магические социалисты мистики. Искали страну Шамбалу в Тибете. Там жили «Темные могущества». Вспомним книгу «Мистика Генриха Гиммлера». «СС как рыцарский орден». Интересно, не правда ли? Видите, у магических социалистов были не только лагеря смерти. Разве церковь сводима к инквизиции? Магические социалисты законопослушны, против наркоманов и падения морали… они против педофилов, не любят геев… Они увлекают молодежь искать Шамбалу в Тибете… Ну чем они плохи? Теперь, я открою пятое «окно Овертона». Оно называется: «А почему бы и нет?»
– Они проповедуют войну… – сказала неуверенно Кэт.
– Демократические страны все время воюют на Ближнем Востоке и на Кавказе, мисс Забини. Магические социалисты честные люди, называют вещи своими именами. Разве плохо быть честным? – улыбнулся в усы Брэдли.
– Они строили концлагеря! – вдруг сказала Роза Уизли.
– Ба! В девятнадцатом веке Демократическая партия в США была за рабство чёрных. Это не мешает им сидеть в Конгрессе и выбирать своих президентов. А республиканцы во время Гражданской войны в США построили первые в истории концлагеря. Так почему бы не дать людям право иметь свою партию? Они ведь никого не тащут в неё силой, правда? – развел руками профессор.
– А преступления… – пробормотала Роза.
– Теперь пришло время выбросить исторический компромат, – сказал Брэдли. – Существует гораздо меньше достоверных свидетельств преступлений нацистов, чем мы привыкли думать. Оригиналов «Ванзейских протоколов» не видел никто и никогда. Дневники Геббельса найдены при темных обстоятельствах в разбомбленном Берлине. Застольные разговоры Гитлера составил после войны англичанин Генри Пикер. Что там правда, а что ложь?
– Туман… – проворчал Эрик.
– Не надо доказывать, что дважды два сорок девять. Надо посеять сомнения в том, что дважды два четыре. Теперь работают лоббистские группы. Парламент рассматривает закон о легализации магических социалистов.
– Есть, с другой стороны, над чем задуматься, – протянула Кэт. – Они ведь правда никого к себе насильно не втягивают.
– И некоторую пользу приносят, – пробормотал, задумавшись, Альбус.
– Это наш выбор: вступать туда или нет, мы сами решаем, – заметила Виктория. – Согласна, что проповедуют войну, но они ведь сами приняли это решение, никто не заставлял и не тащил насильно.
– Ну должна же цивилизация идти вперёд! – возмутилась Роза Уизли.
– А почему это должна? – спокойно спросил Брэдли. – Кому, собственно, она чего-то должна? – развел он руками.
– Ну… Так правильно! – ответила Роза, словно заучив ответ.
– Правильно для кого? – спокойно спросил Брэдли.
– Для одного человека правильно, а другого, например, не устраивают перемены, ему в нынешнем времени комфортно, – сказала Виктория. – Тоже можно понять. Цивилизация должна – это целая страна, кто-то хочет то, а кто-то это.
– Гораздо больше, – сказал Брэдли и хитро прищурился. – Есть страны, которых не устраивает нынешнее устройство мира. Стабильность – это интерес тех, кого она устраивает. А тем, кого он не устраивает, стабильность не нужна.
– Выходит… так можно и легализовать темные искусства? – спросил Эрик.
Альбус помассировал лоб. Идея в самом деле показалась ему интересной.
– Но, сэр, если это можно было католикам и американцам, то почему теперь это можно магическим социалистам? – продолжала возмущаться Роза.
– Точнее, мисс Уизли, правильная постановка вопроса: «А судьи кто?» – спросил Брэдли. – Получается, три бандита вдоволь натворили преступлений, а теперь сказали: с сорок третьего года – никому нельзя, а все что мы творили до этого надо забыть? И теперь закон мы? Простите, но это логика уголовных паханов.
Класс засмеялся.
– Но спасибо мисс Уизли, – продолжал Брэдли. – Она нам поможет. Мы поставим вопрос: а разве плохо, что магические социалисты поставили американцев, англичан, русских, французов в положение тех несчастных народов, которых те веками угнетали и истребляли? В какой-то мере это даже акт исторической справедливости, не так ли?
– Но не лучше ли прекратить конфликты? Они ведь ничем не лучше, получается, – задумалась Вики.
– Утопию мы не рассматриваем, «хотелки» тоже. Прекратить конфликты? А я вас сильно удивлю, если напомню, что после Второй Мировой войны в якобы мирное время погибло ещё двадцать миллионов в войнах? Корейская, три Индокитайские, Афганская, Чеченская, две войны в Заливе, серия войн на Ближнем Востоке и на Балканах, война в Грузии и на Украине… Это мир после Второй мировой! Где же тут прекращение войн?
– Просто мне кажется, постоянные войны это не слишком справедливо, – покачала головой Виктория.
– Что такое несправедливо? – пожал плечами Брэдли. – Смерть тоже несправедлива, но она есть. Весна сжигает снег, и с его точки зрения это, наверное, несправедливо. Как и с точки зрения любителей зимы. Война – это компонент межгосударственных отношений, системный регулятор мирового порядка, если угодно. Она ведётся или ради установления гегемонии, или ради корректировки баланса.
– Но из-за корректировки приходится гибнуть… Семьи рушатся.
– Увы… Тут действуют интересы государств, а не лично мисс Смит… Но тогда, встав на вашу логике, мне не понятно: чем, например, президенты Буши – отец и сын – начавшие две войны в Персидском заливе лучше магических социалистов?
– Я и не говорю, что они чем-то лучше других.
– Прекрасно. Теперь, – Брэдли обвел взглядом класс, – мы можем записать с вами «окна Овертона». Он взмахнул палочкой и на доске стали появляться слова:
Немыслимое
Радикальное
Приемлемое
Разумное
Стандартное
Действующая норма
– Поняли? – весело обвел Брэдли класс. – Тогда все… Собираемся и идем дальше!
Альбус стал быстро собирать книги. Сейчас он поймал себя на мысли, что ему ужасно хотелось стать похожим на профессора Брэдли. Сможет ли он написать книгу об истории Темных искусств, как это сделал он? Впрочем можно ли писать про Темную магию, не запрещено ли? Он, конечно, знал уже такую книгу, но автор, видимо, имела проблемы с законом раз, по словам Эйвери, в Азкабан как-то попала из-за взглядов, значит доверять ей не стоило – мало ли как все обернется если и он начнет писать о Темной магии. Альбус думал недолго и быстро выбежал из класса, главное успеть догнать Брэдли!
– Сэр. Сэр!
– Да, мистер Поттер? – мягко улыбнулся собеседник, заметив добежавшего наконец Альбуса.
– Я бы хотел задать вопрос… Как вы считаете, можно ли писать про темные искусства?
– Вопрос в том, как написать! – улыбнулся Брэдли. – Если осторожно, то можно…
– А как осторожно? – Альбус посмотрел на высокое стрельчатое окно.
– Например, как историческое исследование. Вы пишите об исторических сюжетах. Борьба с темной магией в пятнадцатом веке. И в сносках даёте свои мысли.
Альбус улыбнулся, словно понимая, о чем идёт речь. Его вдруг охватило странное чувство, что никто на свете его не понимает так хорошо, как этот профессор.
* * *
В середине марта пошли проливные дожди. Потоки воды струились по стеклам, закрывая возможность увидеть школьный двор, а низкие свинцовые тучи и вовсе создавали ощущение бесконечного вечера. На уроках учителя зажигали свечи, чтобы хотя бы немного осветить помещение. Профессор Слагхорн как-то пошутил, что на смену квёлой зиме сразу пришла осень. Альбус, глядя, как темное небо озаряют вспышки молний, думал, что скорее всего таким будет и лето. Впрочем, какая разница? Лично ему нравились ливни, а жалобы Бэддока на «скверный май» и холод в подземельях ему были безразличны.
– В весне тоже есть прелесть, – бросила Кэт, – да и красиво со стороны. Но сегодня дождь, завтра дождь, послезавтра – ужасно надоедает.
– Ладно если б моросил, так стеной идет, – нахмурилась Вики.
Паника в Хогвартсе немного улеглась: третьего марта следователи Целевой группы вернули Макгонагалл почищенные предметы. Директор, однако, не выглядела довольной – скорее, она оставалась взволнованной. Как-то в воскресение, пока его однокурсники готовились к контрольной по трансфигурации, Ал, вооружившись мантией-невидимкой, подслушал кое-что возле учительской, а затем быстро вернулся в гостиную.
Нырнув в привычную тускловатую зелень, Ал едва подавил улыбку: Кэт, сидя за малахитовым столиком, помогала своей младшей сестре Евангелине писать эссе по зельям, а Эрик, сопя, готовился к контрольной по трансфигурации, превращая черепаху в чайник. Хотя всего около пяти часов, в гостиной горели все лампы – иллюзорное окно в озеро почти не давало света.
Приложив палец к губам, Ал потянул друга во двор. Эрик, сначала отнекивался, но затем прихватил плащ. Быстро пройдя подземелья, друзья вышли через холл с поблескивающей в свете ламп статуи вепря в пустынный школьный двор. Эрик заныл, так как, едва шагнув со ступенек вниз, он тут же попал ногой в огромную лужу.
– И угораздило же тебя…
– Не для гостиной разговор, – сказал уже спокойнее Альбус. – Я тут узнал кое-какие новости. Оказывается, помимо всех магических предметов, у Макгонагалл стащили воспоминания!
– Но… Погоди, как стащили? Почему? – недоумевал Нотт.
– Я только услыхал, что Макгонагалл жалуется, будто у неё ставили детское воспоминание про птицу-носорога и фотографию ее мужа Макоганалл. И что ее ужасно напрягает, что Пикеринг полезла с расспросами, что да как.
