Текст книги "Эндшпиль (СИ)"

Автор книги: happynightingale

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Мужчина оглядел квартиру. Ему нравилось здесь жить. Эти стены казались Рей холодными, но это был его первый постоянный дом за много лет. Дом на краю мира. На краю ночи. На краю пропасти. Место, где они оба были счастливы до неприличия, украшая серо-белые тона смехом, стонами и нежными словами. Он, когда несколько лет назад выбрал эту квартиру, даже не подозревал, что здесь воцарит, пускай ненадолго, но любовь.

Бен перевел взгляд на окно, и одно особое воспоминание, которое он так часто прятал, вдруг нахлынуло на него с такой силой, что заставило даже подняться и сесть на полу у окна. Так словно стирались границы времени, позволяющие ему вдруг провалить в счастливое прошлое.

В тот летний вечер он вернулся домой довольно поздно, было около часу ночи. Вошел тихо, уверенный, что Рей спит. Он даже – какая нетипичность – написал ей, чтобы не ждала. Впервые за время, что они были вместе, Бен вернулся домой с допроса, где пришлось действовать грубо и жёстко. Принести такое домой, прямо в их постель, где Рей под простыни складывала саше из розы, было преступлением. Но такова была работа, и её нужно было выполнять. Впереди маячила Мадейра, потому каждый такой рывок, хоть и стоил усилий, а все равно приближал их к свободе.

Мужчина осторожно направился в сторону душа, когда краем глаза заметил слабый свет из гостиной. Надо же, Рей засиделась, наверное, над своим Варкрафтом, где среди битв искала то ли вдохновение, то ли просто снимала напряжение. Бен подумал, раз она заставила его бросить пить, он может потребовать от неё не играть в игру, которая его бесила тем, что девушка никогда ничего не слышала в процессе. В конце концов, игровые зависимости тоже существовали.

Но Бен, конечно, видел разницу. И, одновременно, не видел. Он её принимал такой, какой она была. Со всем её полчищем орков. С лососем с клубникой. Со всем.

Он вошел в гостиную. Рей, с распущенными волосами, в одной черной рубашке, сидела на полу, спиной к окну, скрестив ноги, будто собралась медитировать. Ноги у неё, конечно, были роскошные. Длинные, стройные, в темных чулках. Бен ухмыльнулся, наблюдая, как её силуэт в мрачных тонах выделяется на фоне никогда не спящего города. Огни Вашингтона словно поджигали её образ. Такой соблазнительный. Такой… для него.

Ему нравилось, когда она становилась настолько плохой. Это сулило много неожиданностей. Рей в чёрном всегда была хорошей приметой к умопомрачительному сексу. Но так не хотелось её касаться, когда руки были по-особому запачканы. Потому что её темные краски были лишь тканями на коже, а у него черно-красной была душа.

Рей вскинула голову.

– Привет, мой железный Феликс. Что ты такой злой? Иди ко мне.

Приближаясь, Бен анализировал. На полу, на низком столике, был накрыт ужин на одного – для него. Свет был приглушен. Рей на керамической доске очаровательным маленьким ножиком нарезала Камамбер между инжиром и грушевым чатни. Она часто заменяла свою порцию нормальной еды сыром с инжиром, на которые Бен никогда и не претендовал. И в последнее время не добавляла к этому натюрморту вино, которое сюда аж просилось. Но так она поддерживала его в борьбе с зависимостью, которая была сейчас как тест на выдержку.

Он поцеловал Рей, опускаясь рядом. Хотел её прямо сейчас. Без прелюдий. Без ужина. Без слов. Взять всю, чтобы за поцелуями оживить обоих, но… Рей постаралась, потому Бен нехотя отстранился, взял в руки приборы и, радуясь, что к мясу нет фруктов, принялся за еду. Он обожал эти их ночные ужины прямо на полу у огромного окна в пол. Мог не есть, но смотреть на Рей ему нравилось. И, чего таить, ему нравилось, когда девушка его ждала. Именно вечером. Именно здесь. Именно в рубашке и чулках. Было в этом что-то немного рутинное и что-то томительно волнующее его.

– Ты расстроена чем-то? – нахмурился мужчина, осторожно заводя тему, которая взбесила его днем. Ножик в её пальцах не дрожал. Она была спокойна.

– Нет, все прекрасно, – очень искренне ответила Рей, – не включай профайлера, Бен. Я серьезно. Все хорошо. Думаешь, я из-за таблоидов буду зла?

Она не лгала. Ела свой сыр, отложив нож, и сияла, будто ничто не имело значения, кроме них.

Сегодня был особо грязный день. Бен удивился, насколько весь скандал вокруг него сделал из него не просто ФБРовца, а прямо-таки героя желтой хроники. Неудивительно, что в газеты попала и Рей. Когда её фото без имени мелькнуло пару раз, Бен рассердился, а девушка пожала плечами, хотя вроде пробормотала, что её мать была не в духе. Она не стала вести себя с ним аккуратней, потому неудивительно, что сегодня все обложки бульварных хроник пестрили их фото, где они целовались. Это было так странно. Он тогда просто наклонился, чтобы забрать у неё пакет, а она его чмокнула, но на фото выглядело всё так, будто они чуть ли не сексом там собирались заниматься. Секс был у них потом. К счастью, дома.

Но эти фото спровоцировали прямо волну любопытства. Самое неприятное, что теперь там появилось её имя. И понеслась. Заголовок «Красавица и чудовище» был самым неоригинальным, но самым легким. Грязная статья про служебный роман тоже ничего. Но та, где Рей сравнили с Евой Браун, просто взбесила.

– Ты тоже читала, да?

– Угу, и думаю, что как для Гитлера, у тебя не хватает усиков, – она задумчиво крутила инжир в руке, так и не разрезав его. Тот поцелуй был её персональным вызовом миру. Она могла любить, кого хотела. У них же, как это называется, ебаная демократия в стране. – Ублюдки, – неожиданно зло сказала Рей, и Бен усмехнулся. Доев, сел к ней спиной, наблюдая за девушкой в окне. Вот и злость. Конечно. – Они сравнивают тебя с фюрером. А сами кто? Просто бешеные псы. Их справедливость в том, чтобы полить грязью девушку, которая тебя любит. И это все? Даже ты не бьешь по таким больным местам. Наказываешь за дело, а они… я никогда не перестану любить тебя, Бен Соло. Я буду любить тебя каждую чертову минуту своей жизни. На глазах у всего мира. Мне не нужно чье-то разрешение или одобрение.

Она села на колени. Её рубашка распахнулась. Глаза Бена вспыхнули – от десерта он никогда не отказывался. Девушка прижалась к его спине, целуя его в висок, в щеку, в шрам. Бен, глядя на её отражение и на Вашингтон с такой высоты, подумал, что так оно и было. Они во всех смыслах любили друг друга на глазах у всего мира. Под прицелом журналистов, спецслужб, зевак. Здесь, на высоте птичьего полета, где у других бы от страха подкосились колени, она целовала свое чудовище, стоя на коленях, но при этом выглядя по-королевски гордой. Его первая любимая женщина. Первая. Как Лилит в начале времен. Красивая, завораживающая и очень демоническая с наступлением ночи. Созданная из глины, любви и верности. Его невероятная Рей, которой плевать на весь мир.

Они любили друг друга, наверное, так отчаянно, потому что не знали, до конца потеряют ли себя, или им дадут доиграть до конца. Каждый секс был потрясающим, но горьковатым – вдруг завтра все закончится. Они боялись момента, что их могут разлучить, потому все время горели и сгорали. Впитывали. Потому было неважно, сколько глаз на них смотрят сейчас, все эти дни, когда они играли в перегонки со временем, пытаясь выдрать куски счастья у обстоятельств. Порой Бену казалось, что когда Рей доставала его бинты и покорно протягивала руки, желая быть связанной, она словно играет в игру, цель которой связать их настолько крепко, чтобы ничто их не разлучило. И каждый раз, когда он завязывал узел, заводя её руки вверх, а сам скользил губами по её телу, она стонала не «люблю тебя», а «будь со мной», выдавая страх утонуть в бурном потоке. Привязанной она ощущала себя… надежней, хоть они оба понимали – их души сплелись теснее, чем его узлы. Они были все эти дни как «Корни» на последней картине Винсента ван Гога – невероятно спутанные.

Бену было страшно – впервые в жизни – когда он представлял, что будет, если эти корни вырвать и рассоединить. Сколько боли будет. Ему не хотелось, чтобы это была и его последняя картина, после которой только пулю в висок и пускать.

Он вздрогнул. Рей замерла.

– Всё ещё не доверяешь? – обиженно пробормотала она. Задумавшийся мужчина непонимающе моргнул, а потом понял, что дернулся в момент, когда девушка расстёгивала на нём рубашку. Порой ей казалось, что он раздевался сам, потому что не мог распахнуться полностью.

– Я доверяю тебе больше, чем себе, мой Старкиллер, – искренне ответил Бен и потянулся за её поцелуем. Рей, все ещё стоящая на коленях у него за спиной и опирающаяся одной рукой о его плечо, ответила на поцелуй. Зло, как никогда. Затягивая его, прикусывая до боли губу, а потом мужчина, вместо её легких прикосновений к своим ребрам ощутил покалывание, вызывающее опасную щекотку. Пробуждающего зверя, ощутившего угрозу. Глаз не открыл, а покалывание перемещалось все выше и выше. Он знал, что Рей водит по нему не пальцами, а кончиком ножа для сыра. Поддразнивая. Бросая вызов. Ни капли не игриво.

А он боролся со своим демоном, который желал её оттолкнуть или сжать руку так, чтобы лезвие упало на пол. Проучить её так никогда не делать. Никогда. Но Монстра нужно было подавить, Рей не желала ему зла. Она была юной и дерзкой. Просто проверяла его.

Бену стоило огромных усилий рефлекторно не дернуться. Покажи Рей, что он не доверяет – она замкнётся. Не сейчас, когда он так шел к обоюдному доверию. После истории с джином она стала менее открытой перед ним, словно не могла вернуть свою веру в него окончательно.

«Просто целуй её, Бен, целуй», – приказывал он себе. Мужчина не мог ненавидеть быть на такой грани. Не был адреналиновым наркоманом, которого заводило прикосновение к коже, но целовал девушку, будто ничего не происходило. Даже не напрягая руки.

Внезапно Рей оборвала поцелуй, а ножик оказался прижат к его горлу. Наискось. Как нужно. И где она этому научилась?

Интересно, хоть понимала насколько на тонкую грань заходила, почти переступая. Ему стоило огромных усилий научиться доверять ей, потому такой ход мог все разрушить, если бы она сделала так на пару недель раньше, но сейчас… сейчас уже было можно, хоть ему и не нравилось.

– И сейчас доверяешь? – промурлыкала Рей. Что ж, он хотел свою Лилит, она ему её отдавала сполна.

– А что, так хочешь надавить? – тихо спросил Бен. Он играл с ней в опасную игру. Как палач, убийца и ублюдок он знал, как пьянит ощущение лезвия на чьей-то коже. Соблазняет даже самых тихих. Но, поддаваясь, закрыл глаза и откинул голову, оставляя себя беззащитным. Позволяя Рей ощутить эту одурманивающую власть. Впервые в жизни разрешая кому-то держать лезвие у него на шее. После ужасного дня такая смена ролей была даже желанной. – Зачем оно тебе, Рей? Так делают, чтобы манипулировать, а я же и так уже в твоей власти. И так твой. Попроси – и я сделаю всё, что нужно. В любой момент. Ты же знаешь. Я это уже доказывал. Единственное лезвие, которое может напугать меня – это разлука с тобой, так что если хочешь убить меня – просто брось, и увидишь, что случится с чудищем, которому сначала любовь дали, а потом забрали.

Он открыл глаза. Рей смотрела на него внимательно. Все ещё одурманенная властью над ним, а его слова, словно татуировки, будто проступали на её коже, так глубоко врезались. Бен был умным и профессиональным палачом. Умел вырезать без лезвия. Навсегда. Навечно.

– Бен….

Ошеломленная его честностью, девушка растерялась. Она никогда не думала, что может быть важна настолько. Нож перестал давить и упал, в очередной раз став победой Бена, который знал, что словами обезоруживать тоже можно. Но пускай Рей и капитулировала, Бен знал, что не солгал. Он бы никогда никому не позволил играть с ним в такие игры, не позволил бы подойти к нему со спины.

– А что, не будешь поднимать? – пробормотала девушка, когда Бен оттолкнул нож, и там, где минуту назад было лезвие, уже спина Рей соприкасалась с прохладным полом.

– Ты и так со мной, как на острие лезвия, – расстегивая одну единственную пуговицу на её черной рубашке, заметил Бен, жадно скользя взглядом по телу без единого шрама. Пока это острие ещё её не ранило. Пока. Если повезет – они выскочат из этой авантюры, не зацепив ни тело, ни душу Рей.

Бену всегда нравилось в те минуты, когда Рей была под ним, целовать её и ощущать, как ноги девушки обхватывают его. Ему нравилось ласкать её грудь, при этом опуская руки на бёдра Рей, крепко их сжимая. В такие секунды из их тел можно было высекать искры, такое напряжение было между ними. Будто в лесу перед грозой. Даже воздух загустевал.

– Я с тобой, словно на вершине мира, Бен. Ты – мой Эверест, – бормотала девушка, вздрагивая, когда он целовал её ещё чуть ниже, под рёбрами. Такая славная. Лежала на полу, беззащитная в своей открытости, и при этом владела если не миром, то им точно. Делала его своей любовью возвышенней, а он отдавал ей власть над собой. С радостью.

Её глаза были закрыты, губа прикушена, а тело инстинктивно тянулось к нему. Бен знал, что Рей ждёт, когда его пальцы перестанут сжимать и начнут опускаться ниже, но у мужчины были другие планы. Он видел, что Рей все ещё была немного пьяна от порочной власти лезвия, и ему хотелось ошеломить её настолько, чтобы вкус дурной, секундной доминации прошел.

Когда его губы очутились на внутренней стороне её бедра, девушка нетерпеливо застонала, хотя так он никогда не делал. Но угадать желание Рей было просто. Читать по глазам, по жестам, по стонам. Стоило ему скользнуть языком в неё, как она, цепляясь пальцами за его волосы, утонула. Даже не попытавшись удержаться. Она теряла себя где-то в собственной страсти и томительной ласке.

Ощущая, как она немного болезненно продолжает сжимать его волосы, и наслаждаясь той властью, которую имел благодаря её неопытности, Бен знал, что ему нравилось портить эту девчонку, с каждым разом разрушая ещё немного наивности. У неё было все меньше нерешительности, которая заворожила его в первый раз. Нравилось выводить её за ту грань, где не существовало стыда, правил, морали. Только любовь, которая проявлялась сейчас в наслаждении. Наслаждении познавать её. Наслаждении принимать его.

Тело Рей дрожало, принимая новую ласку. Бен хотел её безгранично, но затягивал момент. Ему нравилось, что она становится все нетерпимей. Нравилось раскрывать её желания. Нравилось, когда она просила и больше не краснела. Она научила его, что за любовь не платят, а он – что своих желаний не смущаются. Что нет пошлости и вульгарности, если делать всё без грязи. И продолжал вытаскивать её на новые уровни наслаждения.

– К-кайло, – её голос дрожал в такт телу. Где-то на грани она всегда звала его другим именем, словно давая сигнал. – Кайло, черт возьми… х-хочу тебя.

Мужчина резко сел – он всегда всё обрывал на самом интересном месте, если у него ещё были на Рей планы.

– Какое… скотство, – пробормотала Рей, которая ненавидела, если он не отпускал её вперед. Раздраженная, она помогла ему раздеться, не подозревая, что целью Бена почти всегда было её раздосадовать, чтобы вызвать своего ферзя на шахматное поле и посмотреть, кто кому объявит шах и мат. – Ненавижу, когда ты так делаешь.

– С ума схожу, когда ты такая заведённая, – рассмеялся Бен и, заставляя Рей снова лечь на спину, вошел в неё. Ему нравилось, когда они целовались у этого окна, брать её так, чтобы слышать, как ветер бьётся о высоту и стекло, чтобы видеть и девушку, и покорённый город.

Но пока он доминировал и проникал в её тело, Рей уже давно проникла в его душу. Сплелась с каждой клеткой его тела. Просочилась в кровь, и его сердце билось теперь лишь с её именем.

В этот вечер они двигались удивительно ритмично и гармонично. Долго. Упиваясь. Будто завтра могло и не наступить. Не отпуская друг друга. Не закрывая глаза в момент близости. Без привычной резкости и нетерпеливости. Бен не вбивался в Рей, девушка не хотела, чтобы он был жёстче, хотя обычно аж рычала, когда он был слишком нежным. Сегодня они будто лежали на волнах. Рей успокаивалась от собственной смелости с ножом и обретала в его движениях привычную себя, Бен растворялся в наслаждении, забывая, как бил того человека в камере.

– Ты невероятен, мой сумасшедший мужчина, – в какой-то момент прошептала Рей, будто видя, что он отстраняется и, оставаясь в ней, мыслями начинает пропадать в своих сомнениях, однако эти её слова удержали его. Его принимали, понимали, любили. Все было хорошо.

Когда достигли развязки, никак не могли расцепить сплетенные пальцы. Будто их тела знали больше них, но они не слышали их предупреждений. Обнаженные, но укрытые темнотой, они продолжали поглаживать друг друга, уже не возбуждая, а наслаждаясь.

– Я люблю тебя, Бен Соло, – Рей всегда говорила эти заветные слова не в момент оргазма, а когда теплая волна проходила, но сердце ещё колотило, как дурное.

– И я люблю тебя, милая, – прошептал тогда он, ощущая какую-то странную горечь.

Он лежал, смотрел в окно. Рей уснула, свернувшись рядом. И весь мир горел цветными огнями у её босых ног.

В ту ночь они были счастливы. Оба. Безгранично. И не существовало для их любви даже силы притяжения. Ничто не могло потянуть их вниз.

А на следующий день Рей арестовали, и всё, что они пытались создать, рассыпалось.

Бен, скрестив руки на груди, сидел на полу, где Рей так бездумно отдавалась ему. Смотрел в окно. Тот же город. Тот же вид. Вот только рядом была лишь пустота. Он уже не ощущал себя возвышенным или счастливым так давно. Он знал, почему так сильно разбились оба при падении. Потому что любили друг друга на умопомрачительной высоте, где не было места людской молве. Не было его ненависти к себе. Были лишь они. И он был так ослеплён, так ослеплён, что ошибся. Он забылся, допустил ошибку, и её арестовали из-за его беспечности. Только он и был во всем виноват – в её боли, в своей глухоте ко всему. Он же не просто упал – он утащил с собой и Рей. Странно, что он встать не смог, когда она поднялась. И не одна, а с их ребёнком.

И кто из них был железным Феликсом, не ясно.

Тихо звякнул телефон в руках. Бен посмотрел сообщение, где было лишь одно слово, подтверждающее его подозрение.

Париж.

И Бен, не откладывая, заказал на утро билет в один конец. Он не знал, примет Рей его или отвергнет. Он не искал прощения и не рассчитывал на такую роскошь, как принятие – это он сам перечеркнул. Просто. Хотел. Увидеть. Её.

В реальной жизни. Не в кодах. Не в скайпе. Не именем в телефоне.

Коснуться рукой её волос. Положить ладонь на живот и ощутить, как та, другая, загадочная жизнь толкает его, приветствуя.

Это было нормальное, непостыдное желание. Он имел на него право. Своим адским трудом в последние месяцы он заслужил такую малость, как одна встреча. Медленно, долго подбирая слова, он объяснится. Минуя тот момент, что было безгранично тяжело, объяснит, что, хоть и нарушил слово, все так же любил её и очень хотел быть с ней. С ними.

Просто, чтобы она знала – он очень любит её.

Он пропустил почти всё в своей жизни, но рождение своего сына пропускать не желал.

Париж.

Бен чувствовал себя странно, впервые покупая себе билет не на войну. Хотя на войну билеты не покупали, а выигрывали самые чокнутые и невезучие.

Его ждало не свидание в Самарре, а настоящее, обычное свидание в Париже, хотя он почти был уверен, что его не ждут, и что ему не рады. Но он же тоже так хотел просто жить. Кто знает, может в этот раз у них всё сложится? Вдруг он впишется?

Мужчина хмыкнул, поднимаясь. Он, может, и чокнутый, но точно не идиот. Был достаточно умён, чтобы понимать – нет, не сложится. Был практически уверен в этом. Знал и то, что если там, в Париже, Рей покачает головой и скажет нет, он просто упадет ещё раз. Но не будет просить её быть с ним, просто уйдет, убедившись, что мирная жизнь – не для него. Молча, чтобы не привязывать её к себе против воли, манипулируя полноценной семьей. Если бы Рей хотела полноценную семью – уже бы все рассказала, но он в её глазах был ущербным из-за алкоголизма, потому неудивительно, что не хотела.

Бен настраивал себя, что, скорее всего, уйти в свое одиночество придётся. Он долго шел к своей цели, жертвовал многим, но стоило понимать, что дойдя до цели, которая позволила ему подняться, ему нужно было быть готовым к тому, что он окажется не нужен. Лучше приготовиться сейчас, чем снова сорваться и кричать на неё.

Но все же верил, если в сердце Рей однажды нашлось место для Монстра, может, найдётся что-то и для человека?

“Скоро проверим”, – подумал Бен, глядя в календарь. Он прилетит в Париж накануне своего дня рождения, и, если она всё ещё хоть немного его, то ему не нужно вбивать координаты, что достал Викрул. Он и так знает, где она будет, чтобы ощущать связь. Лишь в одном-единственном месте.

*Куантико – город в штате Виргиния, где располагается академия ФБР

***

Друзья!

Мы долго думали публикать сегодня главу или нет из-за глюков сайта, но потом решили, что раз пообещали – значит пообещали, читатель же не виноват, что все летит к хренам собачим из-за ошибки 5хх

Мы максимально вытащили души из обоих, посмотрим, что будет в новой главе, когда будем их сшивать вместе

Я думаю, вы заметили шикарную подводку к главе, которую создала Lorisienta – дорогая, твой талант не устает радовать. Он украшает и пронизывает каждую мою работу, даря ей душу. Спасибо!

За нож для сыра можете сказать спасибо бете, которая хотела прямо нож, аж не могу, но как по мне он шикарно врезался в сюжет.

По поводу проды. Вы знаете, я не люблю затягивать, но меня ждет пару дней лечения и моря, потому… потому прошу понять и простить:) Писать по 15 страниц стеклища – можна и двинуться, а нужен хэппи энд не уставшего человека.

Иииии….в виду как дерьмово работает сайт, пожалуйста, не забывайте ставить “жду продолжения”, как вашу молчаливую мотивацию)

Комментарий к Глава 19

У нас появился шикарный коллаж! Застенчивая Ффлюбка, спасибо тебе огромное!!!! За то, что на волне каждую минуту

https://ibb.co/VTTTSgd

========== Глава 20 ==========

«Армагеддон» – решающая партия (как правило, на тай-брейке), которая играется на необычных условиях: белые имеют 5 минут на обдумывание, а чёрные – 4 минуты (или белые 6 минут, чёрные – 5), однако белых устраивает только выигрыш (в случае ничьей, чёрные признаются выигравшей стороной).

30 марта. Париж.

Впервые за последние пятнадцать лет Бен Соло стоял в очереди. Немного сонный после ночного перелёта, он подавил зевок и пожалел, что не выпил кофе в аэропорту или отеле. Одетый в простые джинсы и темный свитер, он ощущал себя ничем не примечательной частью медленно движущейся к металлодетектору толпы. Он не был раздражен или нетерпелив. Листал буклет, который дали вместе с билетом, и с любопытством рассматривал всё вокруг.

В Орсе Бен мечтал попасть лет с тринадцати, когда влюбился в полотна Винсента ван Гога. По правде говоря, он хотел побывать не только здесь, но и в каждой картинной галерее мира. И в Лувре, и в Прадо, и в Метрополитене. Везде. Он был юн, порывист, и верил, что мир покорно ляжет у ног его планов. Мир у ног лег, конечно, но художником он стал не тем, и его полотен человечество, к счастью, не увидит.

И все же Орсе был самым манящим местом в мире. Старый вокзал был путеводной звездой для многих романтиков и безумцев.

Бен думал, сколько раз он проходил мимо Орсе, когда доводилось бывать в Париже, не имея права и возможности зайти сюда. Подвергать риску людей ему запрещали его обязанности. На людей мужчине было плевать, но если бы из-за него пострадала коллекция картин ван Гога, Моне, Мане и Сезанна – было бы довольно горько.

Сегодня мечта юного мальчишки сбылась, и вот он стоит и ждет, когда пройдет проверку. Зашел, как простой человек, как турист, через центральный вход, который не был перегорожен желто-черной лентой. Вошел не для обезвреживания бомбы, никто не ждал, что он будет кого-то пытать.

Правда, и любимая картина, столь желанная, сегодня не имела особого значения, так как Бен рассчитывал встретиться здесь с Рей. Если девушка, которой он несколько раз повторял об Орсе в последний вечер, в его день рождения окажется здесь, перед “Церковью в Овере” – для него ещё не всё потеряно. Если нет… что ж, Бен в любом случае собирался встретиться с Рей, имея на руках её адрес.

Мужчина прошел через металлоискатель, загорелась лампочка, но охранник все равно попросил предъявить свои документы. Бен пожал плечами и достал паспорт, но про себя подумал, что такая мера предосторожности – полная глупость. У него шрам через все лицо. На его памяти ни один террорист или похититель картин не выглядел столь приметно. Но у охранника была своя инструкция, потому Бен терпеливо ждал, поглядывая на часы. Он нарочно пожертвовал завтраком, чтобы очутиться здесь почти в момент открытия и не разминуться с Рей, и теперь просто терял время.

Прочитав его имя и фамилию, мужчина бросил на Бена еще один, более внимательный взгляд. В нем была узнаваемость. Что ж, и это было предсказуемо. У охранника была военная выправка, а в тех кругах он был легендой. Хорошая или кошмарная – каждый решал сам для себя. В аэропорту имени Даллеса на него молодой таможенник с контрастным типом внешности смотрел с плохо скрытой враждебностью.

– Сэр, добро пожаловать в Париж. Вы по работе?

– Нет, я в отпуске, – поспешил успокоить Бен, покуда за таким вопросом скрывалась сразу тревога, что здесь, в музее, может быть что-то не так. Он вспомнил свой визит в ювелирный магазин, когда продавщицы тоже насторожились, и неожиданно то воспоминание отдалось тупой болью. Сделай он Рей предложение на пару дней раньше – всё было бы по-другому. А сейчас он даже кольцо то оставил в Вашингтоне, потому что знал – оно тут не пригодится. Рей больше не была той наивной девочкой, которая верила в институт брака, иначе бы не отказалась от него. Он прилетел не бороться, потому что борьба означала давление, а давить на беременную Рей было нельзя. Бен прилетел в попытке что-то исправить запоздалым извинением. – Где у вас “Церковь в Овере”?

– Тридцать пятый зал, сэр, – взяв в руки рацию, сообщил охранник. Бен кивнул и направился в сторону лестницы, на которую ему указали. Лестницы после инсульта он не любил, но один пролет как-то пройти и можно было, хоть нога едва ощутимо болела, как бывало после пробежек, которые мужчина, наконец, возобновил буквально пару дней назад. Он знал, что спустя несколько недель боль исчезнет, когда тело привыкнет к старым нагрузкам.

Утихнет ли другая боль – ему предстояло выяснить. Он слегка нервничал, потому что от разбитого сердца знал не лучшие способы реабилитации.

В зале, посвященном ван Гогу, было многолюдно, и Бен был уверен, что эта толпа туристов, за которой невозможно было рассмотреть “Звездную ночь над Роной”, явление скорее традиционное, нежели связанное с днем рождения художника. Ему было плевать и на “Звездную ночь”, и на запретную вспышку “Никона”, и на тяжелый воздух, который был обязателен для сохранности полотен.

Он искал глазами человека, а не краски. Свой собственный шедевр. Потому смотрел не на стены. На людей. Перешел в другой зал и…остановился.

Она была там. Его Рей. Его Звездная ночь. Его ночное видение. Его цель. Его…цепь, на которую его, такого независимого, поймали и привязали на долгие восемь месяцев, сжав поводок так, что порой Бену казалось – он точно задохнется, вот сейчас точно. Но не задохнулся. Справился. И вот, он был здесь.

И она тоже.

Стояла к нему спиной и смотрела на “Церковь в Овере”. Сердце перевернулось.

Они сошлись перед этой картиной. Перед церковью, до которой, как думал автор, никому не было дела, потому что к ней никто, кроме одинокой прихожанки, застывшей в вечности, никто не шел.

Роковая картина. Последняя вспышка гения, полная страха, гнева, ярости. Полотно, на котором страдали даже камни. Конечно, они могли сойтись здесь. Такие яркие и острые, как разбитые витражи. Их непростая история тоже рисовалась впопыхах, мазками и тревожными цветами. Но она, как и это полотно, была настоящей и полной страсти.

Сердце перевернулось. Она пришла сюда, на его зов. Любила и пришла. Возможно, безумно злилась, презирала, но… не смогла не прийти. Как тогда, когда он был в Эт-Таджи, и она одиночество скрашивала в музее. Рей искала его в этих полотнах. Смотрела вперед, а нужно было обернуться. Пока она смотрела на творение одного безумца, второй стоял у неё за спиной и ощущал, как не хватает дыхания. Все бессонные ночи, тяжестью давившие много дней, нахлынули на Бена, все моменты, когда он ощущал себя уже умершим, вдруг вернулись перед неожиданным страхом, что он шел сюда, и здесь же будет брошен ею. Что шедевр ван Гога навсегда станет для него напоминанием о потере.

Художник умер через месяц после того, как создал “Церковь в Овере”. Через сколько умрет он, когда она вытащит его душу перед этим тревожным шедевром? Через сколько, потеряв ориентиры, сопьется, ударившись во все тяжкие?

Бен не отводил взгляд. Сердце потихоньку начинало биться в привычном ритме. Сто двадцать ударов в минуту. Сто двадцать раз оно выстукивало её имя чётко и без сбоев.

Рей. Рей. Рей.

Та единственная, которую он любил. Та, что ставила его на колени. Та, за которую он принял свой ошейник без возражений, чтобы стать ей щитом, и он надеялся, что та единственная, которая любила его. Всё еще. Невзирая на весь его деспотизм, ошибки, глупости, ярость. Ведь она же пришла.

Она могла дать ему ещё один шанс. Могла же. Если не давить.

Мужчина не спешил. Ему хотелось насладиться моментом. Почти девять месяцев прошло с их расставания, где каждый день был переполнен невыносимой, нечеловеческой болью и борьбой. И вот он стоял, а смысл его жизни был на расстоянии двух метров. В свои тридцать семь лет Бен Соло, наконец, понял, ради чего нужно жить. И за это не жалко было ни душу, ни сердце, ни жизнь отдать. Он хотел быть тем, кто может просто сидеть на берегу ночного океана и обнимать любимую девушку. Да, в Сан-Диего эта мысль пугала, а теперь она была целью.

Он уже хотел сделать шаг, когда равномерный шум, состоящий из голосов туристов, нарушил плач. Плакал ребенок. Где-то в зале. И Бен ощутил себя очень странно, хоть дети везде плакали постоянно, но в этот раз внутри у него что-то сжалось так, как никогда.

Стоящая Рей вдруг повернулась и Бен, пришедший за “Церковь в Овере” ван Гога увидел “Мадонну с младенцем”* Рафаэля, хотя точно не перепутал Орсе с Галереей старых мастеров в Дрездене.

Он моргнул.

Девушка покачала на руках ребенка. Маленького. Прижимая к себе и тихо что-то нашептывая.

И тут Бен, спешивший сюда, выдохнул сквозь стиснутые зубы, будто налетел на стекло. Прозрачное и твердое. Бронированное. Разделяющее его жизни на “до” и “после”.