Текст книги "Эндшпиль (СИ)"

Автор книги: happynightingale

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Рей отложила бумаги. Достала телефон. Написала короткое «спасибо». Не отправила. Вышло как-то сухо, будто все, что сейчас происходило, было лишь результатом сделки. Она ему – пару месяцев любви, он ей вот – дарственную на дом. Подумав, Рей отложила телефон. Все равно в США ещё слишком рано. Даже Бен Соло не вставал в четыре утра. Если он спал, то не стоило его тревожить.

Потому что для неё сон был возможностью забыться. Возможно, и для него. А может, он сидел так, в своей пустой квартире, и пялился в свой телефон? Как знать.

Второй конверт Рей крутила в руках дольше. Ощущала себя беспомощной перед этим прямоугольником. Там, внутри, было официальное подтверждение её беременности, которое она получила ещё утром. Девушка подумала, что испытывала два диаметрально разных чувства. В США, сделав тест и несколько раз получив положительный результат, она с нетерпением ждала визита к врачу, чтобы он сказал «да, все верно, вы в положении». Здесь, на Мадейре, она скрестила пальцы, чтобы гинеколог сказал, что тесты тоже выдают ошибку.

Она боялась быть беременной, хотя знала, что не ошиблась. Конечно, не ошиблась. Отчего ей все время было плохо.

Да, все очень менялось.

Рей смотрела на океан и ощущала себя так, будто мир отвернулся от неё. Бен любит её. Любит даже слишком сильно. Настолько, что поменялся с ней местами, и теперь не был свободен. Мать не очень обрадовалась стать бабушкой и воспитывать внука с генетикой чудовища – она позвонила ей с этой новостью из клиники и получила очередной скандал. У отца была новая семья, и ему точно было не до своей взрослой дочери – его Рей набирать даже не стала.

Потому девушка осталась одна. С ребенком и пустотой внутри одновременно. Единственный человек, которому кроме неё этот ребенок нужен, был слишком далеко, и безнадежно связан по рукам и ногам. В принципе, одиночество было ей знакомо, но не после того, как она сошлась с Беном. С ним было очень трудно, однако та любовь, которая горела в ней, и которую ей дарил мужчина, наполняла жизнь особым светом. Объединившись, та любовь, конечно, сотворила иного рода свет, который загорался внутри неё, но этот свет доставлял боль. Это не было красивой историей как в романе, когда забеременевшая девушка радовалась тому, что носит под сердцем плод любви, или как там это называлось.

Это была грёбаная жестокая реальность, в которой Рей знала, что ждёт ребенка от человека, которого не сможет больше увидеть. Она знала, что ей всегда будет доставлять боль мысль, что мужчина, который бы точно любил их обоих, всё пропустит. Он не будет видеть как то, что они создали в лучший из моментов, родится, сделает первый шаг или назовет его папой. Правда была в том, что ей придется быть всегда одной. Пройти через беременность без поддержки. Рожать без поддержки. Ей некому будет рассказать, как красиво её ребенок улыбнулся, и некому будет позвонить, когда у того начнут резаться зубки, и спросить «что делать». Её советчиком будут интернет и педиатр. И больше никого.

Рей обняла колени. Она даже не знала, как рассказать Бену такую новость, и стоит ли ранить его сильнее. Что изменится, если он узнает? Он ведь не был скотиной, которая бросила её. Он был заложником обстоятельств, а добивать заложников было не по правилам. Бен все равно ничего не мог сделать, так нужна ли ему правда о том, что через несколько месяцев он станет отцом, хоть никогда не будет нянчить своего ребенка. А нужен ли был ему вообще ребенок, особенно такой, виртуальный. Никто не может быть отцом через скайп вечно.

Девушка вздохнула, и океан под ней эхом повторил этот звук, как старый верный друг. Ей было очень одиноко и страшно, но советоваться было не с кем.

В этом мире теперь была лишь она и их с Беном ребёнок.

Девушка страшно презирала себя за то, что когда утром её уверенность подтвердил врач, на пару минут заколебалась, когда добрая женщина с уставшими глазами спросила, не хочет ли она сделать аборт, после того, как узнала, что она не замужем, и что будущего отца в перспективе не намечается. В одну секунду это казалось таким правильным решением. Но потом Рей, в ужасе от самой себя, покачала головой.

– Мы оба его хотели, ясно? – ощетинилась Рей, отвечая и за себя, и за Бена. Та глупая женщина не имела права хмыкать. Она не знала, что мужчина, которого не было рядом – не ублюдок, что сделал ей ребенка и бросил. Его не за что было судить. Тем более – его уже судили. Третий месяц подряд. Безжалостно и на глазах у всего мира.

Рей было и сейчас стыдно. Но в этом тоже была логика. И это был бы, наверное, не первый неродившийся ребенок Бена Соло. Однажды он обронил какую-то фразу, что никогда никого достаточно не любил, чтобы ощутить желание быть отцом. Это означало лишь то, что да, от него кто-то залетал, но раз детей не было, значит, он решал проблему.

Рей была почти уверена, что у них было бы по-другому, она не была случайностью в его жизни, а потому и ребенок не был. Но от того как-то было не легче. А может, даже больнее.

Девушка поднялась с шезлонга и зашла в дом. Дверь закрывать не стала. Достала ноутбук и села за работу. Посмотрела на лежащую книгу рядом. Это были письма Винсента Ван Гога своему брату Тео. Неожиданно улыбнулась, наткнувшись на цитату, на которой закончила, когда приехал курьер из FedEx.

“Дорогой Тео, тот, кто живет честно, кто познает подлинные трудности и разочарования, но не сгибается, стоит больше, чем тот, кому везет, и кто знает лишь сравнительно легкий успех.”

Улыбнулась. Это было так чисто и честно. Страстно и ярко. Неудивительно, что юный Бен Соло так сильно любил этого художника.

“Дорогой Тео…”, – повторила про себя девушка. Человек, который все время был в тени, и без которого бы не было ни ван Гога, ни картин. Её персональный герой мира искусства. Дорогой Тео. Верный и преданный брат. Весь мир всегда делился на гениев и тех, “дорогих Тео”. И те, вторые, всегда были сильнее, хоть и не так заметны.

Рей посмотрела на часы. В Вашингтоне было шесть утра. Время, когда Бен просыпался на утреннюю пробежку, которая была единственным проявлением его свободы. Интересно, продолжал ли он бегать?

– Доброе утро, Бен. Надеюсь, ты там держишься. Я скучаю по тебе, – пробормотала Рей и, наконец, пододвинула свой компьютер. На душе было невыносимо тоскливо. Хотелось верить, что Бен справлялся лучше. В конце концов, он был сильнее и ко всему привычней.

***

Вашингтон. Полтора месяца спустя.

На столе у директора отдела по национальной безопасности не было портрета президента, зато стояла в простой рамке фотография девушки, которую кто-то мог назвать обычной, кто-то красивой. Для Бена она была красивее всех, потому что в другой жизни, длящейся пару месяцев, она дарила ему счастье.

Каждый раз, глядя на Рей, Бен улыбался, хоть радоваться было нечему. Но Рей на фото старательно улыбалась для него. Красивая. На фоне океана. Вся в голубом, как часть волны. Как вода.

Она прислала ему это фото в первую неделю, и Бен решил забрать его себе. Распечатал и поставил на столе. Директор ФБР, если заходил, теперь каждый раз хмурился. Ощущал вину, но они никогда не беседовали об этом. Говорили о многом, а Рей улыбалась между ними.

Призрак. Его призрак. Всё, что осталось. Всё, что было дорого. Все, что удерживало. И всё, что топило.

Её фото и звонки по скайпу дважды в неделю, в которых Рей улыбалась ему и что-то рассказывала. Она старалась жить так, как он мечтал. Но она не жила так, как хотела сама. Это расстраивало. Ему не стоило просить её проживать за них двоих, Рей стала заложником этого тупого, эгоистичного порыва.

Ещё у него в столе лежал диск с релизом игры, над которой работала Рей. Когда он впервые её запустил, стало как-то тепло. Там было все такое знакомое. Много воды, целые океаны. А у одного из персонажей был даже его шрам на лице. Девочка оставляла следы. Но Бен с ужасом ждал, что наступит день, и всё закончится. Звонки и прочее, хотя и знал, что нельзя быть эгоистом и ожидать, что Рей будет любить образ годами. Она и так была слишком верной. Зачем-то продолжала быть с ним, играя в эти отношения по скайпу. Скайп не решал ничего. Это были сеансы, полные яда, который травил их обоих. Сеансы, которые они не могли отпустить.

Прямо современные Абеляр и Элоиза. Разлученные, но любящие. Только вместо писем – ноутбук и включенная камера.

Бен, не спавший из-за головной боли почти всю ночь, потер глаза и оглядел кабинет. Он в последние две недели почти и дома не был, все оставался на работе – дел было столько, что порой не хватало времени даже подумать, и он с радостью не думал. Выполнял работу. Мужчина немного нахмурился – все было таким расфокусированным, плывущим. Поморгал и снова протер глаза. Это происходило все чаще.

Он прекрасно знал, что с ним происходит. Знал, что это не из-за разбитого сердца, а из-за истощенного мозга. Транзиторные ишемические атаки даже в его возрасте были нормой, немного напрягала частота и длительность. Если раньше он мог передышать их за пару минут, то теперь мозг мог подвести и на час. А сидеть час и моргать, пытаясь рассмотреть на допросе обвиняемого, было неудобно. Но плюс был в том, что эти ТИА были как волны – приходили и уходили. Не нужно было идти к врачу, лечиться. Это не было онкологией, которая бы требовала лекарств или времени. Чтобы остановить это, Бену бы пришлось остановиться самому, а этого как раз он пока сделать не мог. Полный покой или частичный был теперь вне зоны доступа, потому приходилось справляться.

Когда мужчина снова мог все четко видеть, заглянул в свой график. Фарсового суда не было сегодня. Вообще скандал вокруг него почти сошёл на нет, и он снова – какое, блядь, счастье – мог выполнять свою высокую миссию.

Бен поднялся, потер щетину. Что ж, если суда не было – это хорошая новость. Играть пай-мальчика было все сложнее – слишком много злости горело внутри, слишком много, и она подпиливала весь его контроль, который он пытался удержать над собой. Срывался только на допросах, тех, где можно было применять свои методы. Ходил почти все время с оббитыми руками – бинты ему были не нужны. С каждым днем своего одиночества Бен становился все агрессивней и злее. И ему было плевать, кого убивать, по сути. Кого приказывали, того и мучил. Руки, запачканные по локоть, все равно не отмыть. Он стал идеальней, сговорчивей для своего государства.

Бен обменял свои принципы на месть. В ту первую, темную неделю он первым делом встретился со своим президентом. Был не идиотом, знал, что если не выбьет у него своих расширенных полномочий – будет мишенью для всех, а мишенью Бен Соло быть не привык, и привыкать не собирался. Потому они заключили сделку, и с помощью продажи своей души – её жалких остатков, которые верили в справедливость – Бен взлетел выше, чем когда-либо. Стал почти неприкасаемым, и даже директор ФБР больше не имел над ним власти. Взамен он больше не спорил, когда президент просил выбить нужные обвинения. Не спорил, когда куда-то там, на мирное население, падали ракеты, и даже поддерживал. Не спорил, когда нужно было применять любые меры для остановки митингов или страйков. Хуже того – порой, пытая кого-то водой, Бен ощущал что-то смутно похожее на удовлетворение, и понимал, что падает все ниже, превращаясь в опасного садиста на высокой должности. Он был идеальным серийным маньяком, если верить портрету, который обычно составляли профайлеры, потому что теперь Бен Соло молился лишь трем богам: доминированию, манипуляции и контролю. Молился на работе, конечно. Дома у него была своя религия: Рей и бутылка джина. Или рома. Когда как.

Но даже осознание своей неправильности, внутреннего уродства, которое стало глубже, не заставляло Бена остановиться. У него забрали Рей, и он жаждал наказать тех, кто обидел её. Это было неправильно, потому что оправдывать свою жестокость и агрессию лишь тем, что жизнь дала тебе по морде, было как раз в стиле маньяков. Что ж, не зря говорили, что если бы они, маньяки, не убивали, то становились бы хорошими копами. У него было все с точностью наоборот. Даже хуже, покуда он был федералом с никем не ограниченной более властью. Без принципов, зато с открытой раной.

Опасное сочетание.

Но президент был доволен. Его ручное чудище помогло изменить расстановку в его шахматной партии, а Бен… его доска давно опустела, потому он играл в месть. Придурка, который пытался подражать его технике допроса в ЦРУ, и который ударил девушку, Бен в конце сентября взял с собой в Ирак. В протоколе все было гладко. Случайно трагически погиб очередной солдат на учениях, ничего нового. Сколько у него было переломов, никто не считал – учения, так учения. Бен вернулся домой со сломанным запястьем. Оправданием тоже были учения.

Никому не было дела, на самом деле.

Мужчина мстил метко. Сноук случайно попал под сокращение – надо же такому случиться. Люка резко уволили из университета – на него пало подозрение в связях с несовершеннолетними студентками, и профессора Скайуокера ожидало длительное судебное разбирательство. Кого Бен не мог убить, тех топил. Круг причастных сокращался, смывался, заканчивался. Он никого не забыл и никого не простил.

Бен скрестил руки. Подумал о том, что же он будет делать, когда закончится его месть. На чем дальше будет держать себя?

Мужчина хмыкнул. Вряд ли то, что происходило с ним, можно было впихнуть в рамки глагола «держать», когда он падал все ниже и ниже, погрязнув в крови, жестокости, злости и алкоголе. Пил Бен много и почти постоянно. Конечно, он не шатался пьяным по коридорам ФБР, и с восьми утра до семи вечера джин был под запретом, зато потом Бен позволял себе – на работе или в квартире – раскручивать гайки, которыми он закупоривал собственную боль.

Если бывал дома, то по вечерам ничего не делал. Только пил, пользуясь разницей во времени и зная, что Рей не увидит его, если случайно позвонит. Часами смотрел в окно. Он ничего не хотел. Иногда даже не переодевался. Приходил домой, заходил на кухню, что-то нехотя ел, если не забывал покупать еду. Брал бутылку с ромом, разбавлял его немного колой, и мог так и сидеть часами. Иногда курил. В иной раз нет. Просто не знал, чем себя занять. Он раньше не задумывался о том, что, в принципе, ничем не увлекается, кроме кибертерроризма.

Но теперь его дело подхватила Рей, обозленная, что её за это взяли. Такая нежная она была с ним по скайпу, и так злая, когда становилась Кайло Реном. Сейчас она не говорила ему о принципах. Ей хотелось свободы и реальной правды. Она была так похожа на него в этот период. Горящая. Чего-то ещё жаждущая. Этого забрать Бен у девушки не мог, потому не вмешивался, прикрывая её. В конце концов, хакером она была значительно более крутым. А ещё её душа была чистой, потому ей роль Кайло шла куда сильнее, чем ему. Тем более, у девочки забрали и амплуа Джедая, и Старкиллера – они оба знали, едва один из этих ников всплывет в сомнительном деле, это убьет Бена. Они друг друга сами держали в заложниках своей любовью, и никто круг не мог разомкнуть. Даже разбитые и разлученные, они продолжали крепко держаться за руки.

И это было странно.

Но Рей продолжала быть для Бена источником стального света. Он мог пить, убивать, орать на других или топить кого-то, но дважды в неделю, в определенное время мужчина закрывался от всего, и даже если бы на США упала бомба – он бы не прервал общения с Рей. Те их «свидания» были стимулом не пить, бриться, отлично выглядеть и даже иногда шутить. На два часа в неделю он превращался из чудовища в человека. Смывал с себя кровь. Грехи. Даже отвращение к себе.

А потом, когда гас экран, ощущал себя раненым зверем и пил больше, потому что те минуты давали ему забытье, а потом он вываливался назад в реальность, где не было Рей. До сеансов в скайпе он шел на её образ, а после его убивало то, во что он никогда не верил – Любовь. Девушка всегда смотрела на него с такой восхищенной робостью, словно тот его поступок был подвигом, а он каким-то сказочным рыцарем.

Но проблема была в том, что, в отличие от Рей, он всегда смотрел на себя критично, и знал, что рыцарем он не был. Он был ублюдком. Ни больше. Ни меньше. Но даже такой ублюдок любил и очень скучал.

***

Вашингтон. День Благодарения.

Бен открыл дверь и вошел в пустую квартиру. Включил свет, разрушая тишину, которая образовалась за три недели его отсутствия, пока он был в Йемене и занимался развитием военной операции по борьбе с терроризмом, которую поддерживала его страна уже много лет. Мужчина вернулся домой с огнестрелом в ноге, но как-то это его не расстроило. Побывать на войне и не словить пулю – так не бывало. Единственное, что удивило Бена, это его мысли в момент ранения. Он не подумал «пронесло», как делал обычно, играя со смертью. Он ощутил разочарование. И чем больше Бен думал о той первичной реакции, тем сильнее беспокоился. Людям, которые не желали жить, нечего было делать на войне. Возможно, он был одинок, но не так, чтобы самому себе желать смерти, нет. Это было бы слабостью и ничтожностью.

Бросил сумку на пол. Подумал, что человек быстро от всего отвыкает. Его мозг не ждал, что сейчас распахнется дверь, и из спальни выпорхнет Рей, как бывало, когда они жили вместе. Обычно девушка обнимала его за шею, а в лучшие дни буквально взлетала ему на руки, обхватывая и ногами, и руками. Бен нахмурился – таких дней, увы, было совсем мало, и то после того, как он бросил пить.

Нет, больше Бен не ждал её даже на уровне рефлекса, хотя всё бы отдал, чтобы так и было. Бен одернул себя – он уже все и отдал. И то, что Рей, его Рей, была далеко, но в желанной безопасности, было пускай искаженным, но счастьем.

Бен не успел войти в душ, когда в домофон позвонили. Курьер представился доставщиком еды. Мужчина немного удивился, но впустил. В конце концов, если это убийца с пистолетом, то он просто сможет сорвать на нем немного усталости. Бен мрачно рассмеялся своей глупой мысли, ведь никто, если это было не кино, не приходил так убивать.

Он встретил курьера, внимательно рассматривая. Простой, задолбанный парень с логотипом какого-то ресторана. Отдал пакет, сказал, что уже оплачено.

Забрав еду, Бен вошел на кухню. Едва не споткнулся о три пустые бутылки, которые оставил перед отъездом. Наверное, не стоило орать на уборщицу и увольнять её. Теперь вокруг пыль и свидетельства его алкоголизма. Чертыхнувшись, Бен пнул бутылку, подошёл к столу и достал еду.

Нахмурился. Перечитал карточку заказа.

Филе индейки с клюквенным соусом, запеченный батат с беконом в кленовом сиропе и тыквенный пирог с корицей и имбирем. Да просто праздник диабетика! А ещё тяжелая свечка на три фитиля с ароматом жареного маршмеллоу, какао и белой тыквы, если верить.

С ума сойти, это когда он такое заказывал. Это ж надо было так напиться. Перед Йеменом он делал разные странные поступки от одиночества, потому мог и заказать себе ужин в честь приезда.

Неожиданно телефон в руках зазвенел. Бен улыбнулся, поставил его на стол и включил видео. Что ж, не в такую уж и пустую квартиру он вернулся – там, по ту сторону экрана была Рей. Он не видел её три недели и чуть не умер – такая красивая. И принаряженная. Волосы собраны, но одна прядь игриво выбивается – так и хотелось протянуть руку, чтобы поправить. Темно-красное платье, потрясающе ей идущее.

Такая же свечка на столе.

Что-то начало до Бена доходить.

Он не ответил на её приветствие, а нашел записку.

«Благодарна тебе за тебя. Люблю. С Днём Благодарения. Твоя Рей».

Посмотрел на девушку и неожиданно отключился, разорвал их связь без объяснения, так и не сказав ни слова.

Сел, опустив голову. И чуть не завыл. Ударил кулаками по столу и грязно выругался.

Его не удивило, что он упустил из внимания такую ерунду, как праздник – теперь хоть ясно, почему город застыл в пробках. Но в этот раз Рей переступила черту и просто ударила его в нокаут своей человечностью.

Мало того, что она всё ещё не бросила его, продолжала быть с ним, она сделала всё это. Всё продумала. Заказала одинаковую еду. Одинаковые свечи. Надела красивое платье. А он стоял среди кухни в одежде, которую так и не успел переодеть, которая воняла порохом и вообще… вообще это было слишком.

Имитация праздника. Имитация жизни. Только любовь была настоящей.

Зачем она выворачивала его наизнанку. Ответ был прост – Рей не хотела, чтобы в праздник он вернулся в пустой дом. Хотела дать ему это тепло очага и внушить мысль, что его все так же ждут, что он любим, что он дома, хоть и дом его был в другом месте.

Бен вздохнул. Он поступил не очень вежливо. Девочка старалась. Но ему не хотелось, чтобы она увидела всю боль этой разлуки на его лице. И весь его разбитый вид после самолета и трех недель в Йемене, где он выполнял такие приказы, на которые бы никогда раньше не согласился. Интересно, сколько подростков – может, не совсем невинных, но подростков – погибло из-за него позавчера? За то, чтобы его президент, скотина такая, был счастлив? Отдавать приказы стрелять по мирному городу оказалось не сложно. Тяжело будет сейчас, будучи ещё таким неочищенным, снова смотреть на Рей, которая опять и опять будет искать в нем человека.

Нехотя натянул улыбку на лицо, достал ноутбук из сумки, поставил на стол и включился.

– Бен, прости, пожалуйста… я…

Ну вот, она уже была грустной, поникшей, виноватой. Комкала салфетку в руках, кусала губу. Как ему удавалось в минуту разрушать всё? В этом была его способность?

– Рей, ты… ты очень большая молодец. Просто я… вторая линия была, понимаешь? По работе. Извини. – он развел руками, как бы показывая, что так было нужно, и девушка поверила. Как верила всегда. И снова улыбнулась. Как же она так умела – что б не губами, а душой? Как? – Ты такая красивая, а я… я только вошел, если честно.

Они были такими контрастными. Потрясающей красоты девушка и …он.

– Приятно видеть тебя без рубашки. Словно маску снял, – улыбнулась Рей, сияя. Да уж, помятый мужик в черном свитере ей отчего-то подходил больше. – Устал?

– Турбулентность как-то замучила в этот раз, – отмахнулся Бен. Есть совсем не хотелось. Он заглянул в мир, где жила Рей, и ощутил, как впервые позволяет себе жалеть, что этот дом не стал его пристанищем. Там все было такое светлое, чистое, аккуратное. Неудивительно, что там ему не нашлось места, он бы все запачкал своим прошлым.

Его красивая девочка улыбалась, наливая в бокал немного вина. Странно, спустя пару месяцев Бен стал забывать, как им было хорошо, и это удивляло. Она все ещё жила в сердце, билась там, но зверства войны стирали память. Бен знал, что человек исчезает в нем опять, уступая место чудовищу. Он уже не помнил, чем там пахло в ванной, и как было приятно гладить Рей. Осталась только любовь. Её никакой Монстр не мог отобрать.

Рей помахала ему бокалом, будто приглашая сделать то же самое.

– Сегодня же праздник. Давай по бокалу, а? У меня тут мадейра, сложно отказаться.

Бен опустил взгляд. Бутылки под ногами. Одна битая, остальные пустые. Молчаливые свидетели обещания, которое он не сдержал. Ощутил, как низко он пал, пока она поднималась.

– Что-то не хочется пить. Да и лучше не стоит мне. Ты же знаешь, у меня с этим были проблемы.

Рей серьезно кивнула, а потом защебетала. Она специально не спросила о войне. Рассказывала об игре, о всяких мелочах. Сегодня они обошли стороной мировой терроризм, Кайло Рена и прочие вещи. Они говорили обо всем и ни о чем. Бен ощущал, как усталость давила с двойной силой. Усталость от разбитых надежд.

Мужчина злился на себя. Когда Рей на автомате, смеясь, коснулась пальцами экрана, будто желая прикоснуться к его щеке – такой колючей, небритой, – как делала, будучи рядом, что-то внутри нехорошо дрогнуло, и боль взорвала голову сильнее обычного. Он стал терять четкость изображения. Захотелось шарахнуть ноутбуком об стол, когда красивый силуэт стал расплывчатым, но не шевелился, не подавал вида, что почти не видит её – все равно это должно пройти. Вот прямо сейчас.

Да что с ним происходило?

Он же был сильным, грозным, непобедимым. Его боялись даже сейчас. Он был врагом многих и мог уничтожить самый изощренный заговор. А сидел и чуть не плакал от трогательности жестов Рей, от того, как она гладила его чудовищную душу сквозь расстояние. Ему не хотелось впускать это в себя, но он впускал, впускал и впускал её снова, а она улыбалась. Он сейчас не видел, но чувствовал.

– Бен, ты в порядке?

«Неужели ты не видишь, что мы оба, блядь, не в порядке, если играем в эту игру? Наша шахматная доска давно пуста, так зачем ты все ещё рядом? Зачем? Давай просто каждый упадет на свое дно и живет дальше. Отпусти меня, и я, без ориентиров, наконец, обрету целостность, пускай и без души.»

– Конечно. Да. Почему бы мне быть не в порядке, – Бен не озвучивал своих мыслей. Они были правильными, но нереальными, потому что быть с Рей через скайп было каким-никаким, а все же счастьем, пускай и очень горьким. И отказаться от этого было невозможно, даже понимая неправильность. Ему не хотелось, чтобы зверь победил.

– У тебя был такой взгляд… знаешь, как у человека, которого сразил инсульт.

– Видишь, опасно быть такой красивой, – отшутился Бен, облегченно моргая. Он снова её видел чётко, будто девушка была рядом. Внезапно Бен расслабился. Сидел, забыв о еде, и смотрел на Рей. В этот раз рассматривал пристальней. Невольно отметил загар. Улыбку. Округлые щеки – она чуть-чуть набрала в весе, и ей шли эти пару килограмм, она выглядела не такой замученной.

Рей смеялась. Он не знал, правда она была сейчас счастлива, или просто играла для него свою роль, но ему стало как-то уютно на минуту. Волосы Рей колыхал ветер, мертвую, застывшую тишину кухни наполняли шум океана и звуки её смеха.

Все было почти по-настоящему. Если не думать, что это у них украли, и что они могли быть вместе сейчас.

Он смотрел на неё и почти вспоминал, как это – когда тебе хорошо, когда ты не обожжен войной. Он все же ещё не все забыл, нет, не всё. Рей была лучшим доказательством того, что человечность была хорошим качеством.

Удивительно, она возбуждала его даже на таком расстоянии, хотя её красивое платье было сдержанным. Это было так логично – желать её. В принципе, хотеть секса было нормально, особенно, если он был регулярным, а потом резко исчез. Бен презирал себя за мысль, что иногда ему просто хотелось с кем-то потрахаться ради удовлетворения потребности. Первые недели, те, самые тяжелые, когда он был на самом дне из крови и джина, он хотел затащить в постель кого попало, ведь все равно это не было бы изменой. Сложно изменять той, с которой ты разлучен, но потом понял, что не хочет начинать с того, где был раньше. Он хотел не просто секса. Нет. Он хотел именно эту девушку. Хотел в её тело, в её душу, в её сердце. Это создавало трудности. И неудобства. И ещё больше злости.

Он теперь все время ощущал злость, которая стирала с него человека. Монстр вернулся слишком быстро и слишком легко.

– Рей. Рей, я люблю тебя. И очень-очень сильно скучаю, – перебив её, неожиданно сказал Бен, словно самому себе пытаясь доказать, что он все-таки ещё жив, что не поглощен своим же чудищем. Девушка замерла. То, что он любил, она знала. Но Бен не говорил этих слов с момента отъезда, а сейчас, видимо, что-то сломалось. Её губы дрогнули, а мужчина ощутил одно желание – сдохнуть. Прямо сейчас. Чтобы все просто закончилось. – Я благодарен тебе за то, что ты сделала. Я бесконечно и безгранично благодарен.

Они проговорили ещё с час. Рей перенесла компьютер на террасу, набросила на себя его черный свитер, и так они и сидели. Почти рядом. На расстоянии во много стран, но на берегу одного океана.

Когда их ужин закончился, Бен не стал убирать тарелки. Вышел в комнату. Подумал о том, что пару лет назад его подстрелили на день благодарения, а сегодня Рей убила его своей добротой. Просто раздавила, показав, чего он лишился. Какой красивой могла быть его жизнь.

Было так тошно, что даже пить не хотелось.

Неожиданно Бен вытащил из стола обычную бумагу и пару карандашей. Он не рисовал так давно, что даже с первого раза карандаш не лёг в руку, но ему хотелось дать выход тоске, злости, агрессии. Разбивать вещи в квартире ему за пару месяцев порядком поднадоело, и он вспомнил о том, что раньше делало его счастливым.

Акварельные карандаши в этот дом принесла Рей. Она то ли ждала, что однажды Бен снова будет рисовать, то ли ей зачем-то они были нужны. Бен точно не помнил, но карандаши были именно такими, какими он в юности делал наброски.

Бен знал свой сюжет, который удавался лучше всего.

Вода всегда давала ему свободу.

Но вместо голубого цвета он взял тот, с которым последние тринадцать лет работал постоянно. Бен взял в руки красный. Кровь стала его новым океаном, в ней он утопил многих, потому этот цвет не был неявственно непривычным.

Бен включил музыку Джавади и рисовал долго. Что-то растирал пальцами. Где-то добавлял чёрный. Мягкость волн резал острыми углами – теми, которыми ван Гог рисовал шахтеров в Боринаже куском угля на старых обоях. Звезды заменил пустотой. Он был гребаным реалистом, который знал – лишь безумцы видят в небе красоту. Звезды были лишь холодными, гигантскими камнями, без романтики и сказки.

Весь мир был лишен налета чуда. Уже очень-очень давно.

Закончив, Бен сощурился.

Посмотрел, что океан его был красным, как кровь, а небо черным, как ад. Картина была жуткая. Вот, что выходило, когда душу художника отдавали назад в тело палача. Палач по-прежнему был сильнее. Он, наверное, совсем ненормальный. Хотел быть ван Гогом – стал Мунком. Растеряв мечты, он потерял в себе импрессиониста.

Бен разозлился и бросил пустой стакан в ноутбук, разбивая его, словно желая закрыть для себя мир, в который не попал.

***

Кальета. Мадейра. Ноябрь – январь.

Беременность Рей протекала просто ужасно. Слабый иммунитет и постоянные нервы сыграли злую шутку, и девушка постоянно ощущала себя плохо. Даже когда прошла утренняя дурнота, она все время чувствовала слабость, боль, усталость. Однажды даже попала в больницу на пару суток, и тогда, лежа под капельницей, испугалась по-настоящему. Что будет, если она не выносит этого ребенка – как ей с этим потом жить? Или вдруг она не сможет пережить роды – что дальше? Бен о малыше не знал, потому…

От таких мыслей и вопросов в голове легче не становилось, выложить страхи было некому, девушка очень часто хотела плакать, но она одергивала себя. Ей нельзя было плакать. Не хотела утопить своего ребенка в горе и напитать горечью ещё до рождения, к которому Рей готовилась, как умела.