Текст книги "Верь (СИ)"
Автор книги: Funny-bum
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)
***
Эльфы вставали на ночь, немного не дойдя до окраины Леса, вставали неуютно – шатров, палаток нет. Погода по границе поздней зимы и весны промозглая, сырая.
Из плащей взметнули небольшое укрытие – Синувирстивиэль и Элронд стащили с Трандуила кольчугу, доспехи, запекшиеся кровью.
– В Сумеречье Галадриэль… она там, – шептал лорд Ривенделла. – Это хорошо. Виэль, ты можешь положить повязки и скакать со своими людьми назад.
Целительница колебалась.
– Ну же, – сердито шепнул Элронд, – ему нестерпимо видеть тебя. Вы знаете, оба. Ты поняла, он нет. Уезжай.
– Я все слышу. Синувирстивиэль… – Трандуил стянул с пальца один из перстней. – Я отсылаю тебя не из-за твоего знания. Я благословляю тебя. Изберите день свадьбы, я прибуду, – и протянул украшение целительнице. – Я бы предпочел летнее солнцестояние. Сделай повязки, хотя кровь уже и остановилась, и поутру ступай. Ты… ты поняла? Кто?..
– Я думаю, сын, – горько сказала Виэль. – Сын. Младший принц Сумеречья. Было всего несколько часов. Несколько… часов. Я едва услышала его биение. Я так давно не слышала… такого чуда. И тоже… не сразу, не сразу. Позволила себе поверить не сразу. Мой король…
– Эру, – Элронд отвернулся. Виэль быстро клала на раны мазь, травы, прибинтовывала – холодно, полевое укрытие из плащей не давало удержать тепло. Владыку надо было снова одеть и укутать. – Трандуил, ни в коем случае не вини себя. Не впускай тьму.
– Но я виновен, – слова легли легко. Интонации были ровные, как будто Трандуил приветствовал послов на официальном приеме. – Не следовало… затевать… разговора. Следовало убедить ее… дать время… убедить сперва. И затем…
– Насколько я знаю Гортхаура… и насколько ты его знаешь… он будет торговаться. У него душа торгаша. Послушаем условия.
– Они будут неприемлемыми, – так же ровно. Дивный низкий голос стелется рокотом, словно бархатом. – Они. Будут. Неприемлемыми для меня, для Сумеречного леса. Для эльфов. Ради одной жизни, хоть она и означала бы краткий новый рассвет эльдар, на такое пойти будет нельзя. Я готов.
– Эру! – снова выкрикнул Элронд. – Ладно. Виэль… соединим песни? Трандуилу Орофериону нужно много сил.
– Соединим. Я для этого с вами и поскакала. Лесной король, я с тобой с самого твоего младенчества. С Дориата. Трандуил… надо надеяться.
– Надежды нет, – сухо сказал повелитель сумеречных эльфов, – надо не надеяться, а понимать, что случилось, и что следует делать дальше. Просто понимать. Однако я могу верить. Тут истари прав. Доедем домой… вопросим Галадриэль.
Всю ночь Трандуила обнимали четыре руки. Элронд, Синувирстивиэль. Всю ночь он слышал тихий голос, напевающий целительную песню, то низкий, мужской, то чистый, высокий – женский. Всю ночь боролся со льдом, оковывающим сердце.
Войска.
Изнуренное боями Сумеречье соберет войска. И пойдет на Дол Гулдур.
Давно было пора.
Всю ночь Мэглина обнимали четыре руки. Тауриэль, Даэмар. Всю ночь он слышал тихий голос, напевающий мотивы надежды. То спокойный мужской, то красивый женский. Всю ночь боролся со льдом, оковывающим сердце.
Как он мог отпустить ее руку? Как мог не ощутить силу боли, толкнувшую в лапы дракона?
Лаиквенди не уснул до самой зари, когда, оставив Тауриэль и Даэмара, вышел подержать стремя Виэль.
Целительница поцеловала лесного эльфа в лоб, отерла его щеки.
– Ни пяди скорби и унынию, – шепнула. – Я верю в весну. Цветущую. В то, что весна близко. Так сказал Бард. И еще я верю в златое цветение липы. Если ты не окажешься рядом, лаиквенди, королю будет совсем худо. Даже если ты сам померк – пусть он этого не увидит.
– Я буду рядом, Виэль. Я всегда рядом. Счастья тебе, королева Дейла.
– И тебе, лесной эльф.
И эльфийка, окутанная темным теплым плащом, в сопровождении четырех человек, поскакала обратно к Дейлу.
Тауриэль смотрела вслед.
И в спину Мэглину.
Лагерь поднимался – еще два перехода, и эльфы вернутся домой.
***
Над пустошью стояла огромная луна – Торин не пожалел, что выехали в ночь.
Крупные сильные лошади – опять Ольва, опять! И ее неприязнь к скромным спокойным пони, – шли ровно.
А узбад вспоминал.
Тогда, впервые за целых двадцать восемь суток, Ольва собралась выехать на прогулку. До этого, после битвы, в которой пали драконы и был ранен Трандуил, она словно утратила задор и смелость, и часами пролеживала в своих покоях, под одеялами, напротив полыхающего камина. Всего боялась. Никуда не хотела. И ее внезапная хрупкость ранила Торина так сильно, что он и вовсе сторонился ее – не показывался на глаза. Благо, в Эреборе дел всегда хватало.
Фили возился с Ольвой – под ежедневное неодобрительное ворчание Дис. Однако Торин видел – племянник рад отдать долг и принимает иноземку как друга. И не возражал, потому что боялся приближаться сам… боялся начать настаивать. Она же просила. Не пугать.
Он не пугал.
Но в тот день она поднялась, покаталась на лошади. Затем, набросив роскошную меховую накидку, Ольва брела по Эребору – такая маленькая. Потерянная. Даже сейчас было видно, как тяжело ей, ослабшей, дается каждый шаг. Пошла на балкон над Золотым залом. И Торин сам не заметил, как последовал за ней. Выбрался на балкон и встал, положив тяжелые руки на ремень. Ветер, налетающий с пустошей, трепал его волосы и драгоценный мех белого волка, наброшенный на плечи.
– Что же, тебе лучше? Долго ты болела, Ольва Льюэнь. Я смотрел – и не узнавал тебя.
Подошел.
Взял Ольву за плечи – и поцеловал, с силой, до боли. Надеясь на ответ. Но…
– Итак… ты не отвечаешь мне, майа Ольва. Я так и думал. Тогда тебе было достаточно лишь бережности… и терпения. А теперь? Что переменилось в тебе, Ольва? Теперь ты хочешь быть королевой Эребора?
– Нет, Торин… зачем ты так?..
– Я просто стараюсь понять тебя. Что с тобой сделали эльфы? Ты… Трандуил относится ко всем – и к людям, и к эльфам – как к пустому месту, к игрушкам. Это коварное ледяное сердце, слава о котором идет по всему Средиземью. Здесь ты уберегла бы саму себя, уберегла бы от холодного колдовства эльфов, которым, в сущности, все равно, живы мы или умрем! Но ты сбежала. К ним. Ты ушла ночью, не попрощавшись со мной… бросив нас. Я посажу тебя под замок, пока ты не забудешь думать о ком-либо еще. О, я буду очень нежен. И нетороплив. Но ты останешься здесь. И не говори мне, что я действую силой. Это валар сделали так, что после великой битвы ты опять в Эреборе.
– Если ты запрешь меня, я погибну…
Она еще говорила, а он уже отпустил ее плечи. Никогда гном королевского рода, рода Дурина, не принуждал женщину.
Торин много скитался, и к человеческим женщинам привык относиться просто. Очень просто. Вдовушка, давшая ночлег. Трактирщица, не взявшая платы за ужин. Король-под-горой бродил по свету, скрывая свое имя и лицо, и мечтал только о горе. Устроил свой народ в Синих Горах… отстроил Чертоги Торина, и снова ушел – к своему Эребору.
Вот Эребор.
И вот человеческая женщина. С желтыми драконьими глазами.
Ольва Льюэнь.
Она извинялась за то, что не смогла полюбить. Тихо-тихо положила руки на плечи Торина, уткнулась лицом куда-то в шею около уха и расплакалась в его густые волосы. И Торин одолел жадность.
Тяжелые руки гнома легли тогда на ее плечи – нежно, почти невесомо. Он стремился успокоить. Ее. Человеческую женщину.
Отпустил… сделал полшага назад, и вышел к парапету, глядя на пустошь, озеро и город.
– Слышал от Дис, ты собралась в Дейл?
– Да.
– Барда навестить?
– Торин, ну что вот мне Бард? Я же теперь знаю. И ты знаешь. Сойдет снег… вернется Синувирстивиэль.
– Ага, так, значит, что-то все же было? В разведке, не иначе…
Тогда он решил дать ей бляху и покровительство Эребора. Она будет его – хотя бы его подданной. Тогда она говорила о Враге. О своей с ним связи. Они беседовали на балконе, и затем отправились в его покои. Просто говорить. О бое, о мире, из которого она пришла. О драконах. Об эльфах.
Об эльфе.
– Торин! Жив ли Трандуил?
– Ольва… это холодный, бессердечный негодяй, который легко обрек на гибель и муки целый народ. Мой народ…
– Торин! Жив ли Трандуил?
Слова Торина не помогали – она хотела узнать только о нем, о несносном, надменном гордеце.
Торин крепился. И снова объяснял.
И опять:
– Так он жив?
Наконец, поговорили. В висках Торина бился алый, болезненный пульс; узбад желал проводить ее отсюда… проводить и с силой захлопнуть дверь. Дать себе время подумать.
Девушка, выпившая бокал сладкого королевского вина, двинулась к выходу… запнулась. Начала падать.
Торин едва успел ее подхватить.
Остановился в нерешительности.
Бережно уложил на свое ложе.
Пригладил широкой ладонью лоб – холодная испарина… сердце бьется неровно, странно. Странная Ольва, странная иноземка Ольва Льюэнь. Посмевшая присвоить короля.
Душа узбада рвалась; дверь приоткрылась – Дис. Шепнул – не заходи и не пускай никого. Мне надо отдохнуть. Пусть не ломятся попусту.
Свечи, драгоценные свечи белого воска ровно горели. Торин, отлично видевший в темноте, затушил две из трех. Хватит и этой. Ольва вынырнула из забытья, что-то пролепетала, повернулась на бок, и уснула – вот уже честно, так сладко, словно была уставшим ребенком. Торин тихо перевел дух. Натянул на девушку тонкое покрывало. Собрался выйти… и остался возле. Подумал. Скинул сапоги, растянулся поверх одеяла и простыней. Заложил руки за голову.
Не быть эреборской королевой человеческой женщине. Ни один из гномьих родов не поймет; только обрели Аркенстон, только обрели гору – и такой позор.
А что же делать с сердцем? Поначалу-то казалось, все проще.
Поначалу.
Узбад приподнялся на локте, нагнулся. Ткнулся в шею, пощупать губами пульс. Дышит ровно, глубоко. В ответ на поцелуй что-то пролепетала – только он не расслышал, что.
Проснется, снова поговорю.
Торин же видел, как она обнимает его, как тянется. Как трогает пальцами его тяжелые волосы, прошитые сединой. Не может не быть такой тяги без причины.
А то и настоять. Вот сейчас. И уже оставить возле себя. Пусть и не королевой, пусть. Наследников Фили с Кили наделают. Ну, ладно. Один Фили.
Снова повернулась. Огонь мешает? Торин задул свечу, но продолжал видеть ее лицо, сомкнутые ресницы, открытую шею. Иноземка… Ольва Льюэнь.
Не утерпел. Долго смотрел – пляшущее пламя больше не тревожило ее веки, и сон углубился.
Нагнулся и поцеловал. Легко, не пугать, не будить.
Она поймет, что в эльфах нет жизни. Каждый из них помнит такое количество весен, что запутался в том, что истинное, что нет. В них нет пламени. Они красивы, но бездушны; они смотрят на море, смотрят в грядущее, видят обещанное им вечное блаженство – блаженство в звуках арф, в прелести невянущих цветов. Пока жива Арда. Блаженство в полной остылости чувств, когда уже не к чему стремиться. Некого искать. Она поймет.
Отпустил губы – и Ольва прямо в его короткую бороду сквозь сон пролепетала:
– Трандуил…
Торин отпрянул. Да не может быть.
Поправил подушку, покрывало. Сделал круг по опочивальне, мягко, без сапог. Подумал, не отнести ли деву в ее комнаты. Перерешил. Снова вернулся.
Сел, наклонился. Мягко провел рукой по щеке. И снова в ответ Ольва всхлипнула:
– Трандуил… я не могу… без…
Торин запустил обе руки в волосы. Балрогова магия, магия – бездушной твари, морготовой лесной феи. Зачем ему Ольва? Однако же требовал, требовал – прислал гонцов. Вынь да положь ему Ольву!
Узбад откинулся на ложе, сцепив руки на груди.
Ольва спала долго – он и сам успел раз или два задремать. С пустотой в душе, не думая особенно ни о чем.
Какая роковая ошибка.
Какое проклятие. Для них – всех троих.
Наконец, девушка завздыхала, зашевелилась… Торин щелкнул огнивом и запалил свечи.
Смотрел.
Затем, видя, как смущена и напугана Ольва, сел и молча принялся обуваться.
Она неловко, резкими движениями попробовала разгладить ткань платья, но спохватилась и тоже обулась, отыскав в отблесках огня сапоги у кровати.
Встала, пытаясь поймать равновесие; Торин подошел сзади, набросил на ее плечи накидку, и мягко повел, не давая падать и ушибаться о мебель. Распахнул дверь, вывел ее в коридор мимо двух гномов-стражников, которые теперь круглосуточно находились при его покоях, и проводил по галерее – к ее собственным комнатам.
– Я думал, ты проспишь до утра. Погасил весь свет, чтобы тебе не мешать.
– А я сколько проспала? – пролепетала девушка.
– До полудня.
– И ты оставался со мной?..
– Мне тоже иногда отдохнуть не повредит. Приведешь себя в порядок, приходи в кузни, – решительно сказал Торин. – Будешь считаться не человеком заокраины, а гномкой Эребора.
– Торин, – спросила она, чуть не плача, – Торин! Объясни! Мне так страшно!
– Ты говорила во сне, Ольва Льюэнь. И говорила не со мной…
И узбад быстро ушел по галерее, ушел в кузню – выпить пива с Двалином, отковать бляху. Забыться.
***
…Торин встряхнул головой, отгоняя воспоминания. Их ночь. Ее ровное дыхание, ее легкий человеческий профиль. Короткие растрепанные волосы. Не красавица, нет. Просто майа. Майа гномов, иноземка Ольва Льюэнь.
Его майа.
Понесшая от эльфа.
Вот так, сразу, женщины принимают в себя жизнь, когда любят. Когда не могут без. Махал.
Торин гикнул и огрел коня плеткой – мощный жеребец разом взбодрился. Рванул галопом к горе – вот она, уже рядом.
Воинов. Наилучших. Кили? Да нет, пожалуй, он сам.
Верно?
========== Глава 3. Голос ==========
Если Майрон и намеревался придумать Ветке испытание пострашнее – ничего хуже, как ей казалось, изобрести бы не смог. Он попросту оставил ее на какое-то время одну. В запертом помещении. В круглой зале, в башне, с потолками под десять метров – и с узкими бойницами высоко-высоко над полом.
Воды ей не хватало, вода была лишь в единственном кувшине, и для умывания, и для питья.
Кое-как помывшись и обнаружив, что на теле не осталось ни единого синяка, ни единого пореза от тонких драконьих чешуй-кинжалов, и даже, кажется, половина мелких родинок с тела и совсем старые отметины исчезли бесследно, Ветка уверовала, что этот гад вправду будет ночью исцелять все, что наворотил днем. Ладно. Я выдержу.
Вот только как его магия скажется на маленьком?..
Свернула ковры, перетрясла постель, проверила все до последней нитки и щепки. Меблировали ее тюрьму с умом. Ковры были роскошными, чистыми; ворс бархатистый – Ветка отчего-то была уверена, что это ковры старинной эльфийской работы. Постель выше всяких похвал, расшитое шелковое белье. Два на два. С высокой резной спинкой в изголовье, что было совсем не лишним в середине круглой комнаты – но спинка наводила Ветку на неприятные размышления. Майрон произвел впечатление затейника.
Бойницы под потолком давали поток свежего воздуха… и очень мало света. Самым опасным предметом в круглой башне было огниво. Ветка с грустью вспоминала рассказы учителей о том, что оружием может быть тазик, кувшин, тряпка – что угодно. Но выходило, что убивать собственно Саурона смысла не имело.
Когда он наигрался – попросту исчез, втянувшись в дракона дымом. И тут же тусклый, частично прикрытый радужной пленкой глаз зверя засиял лиловым огнем, а тело ожило, запульсировало, медленно выплывая из круглой залы прочь.
Ее пленитель был бесплотным. Несмотря на весьма увесистые телесные ощущения, с ним связанные.
Надо было присмотреться к дракону, а убить здоровущую гадину было намного труднее, чем даже крепкого и рослого мужчину.
Ветке и в голову не приходило, что она вовсю нарушает данное слово – любить, звать Хозяином. Не думать о побеге. Мысли были весьма практичными и текли сами собой.
Через некоторое время, разобрав все доступные комоды, Ветка смекнула – она не знает, какое нынче время суток. Как измерять время. Не представляла себе, на что ориентироваться. Факелы чадили и догорали, а когда они погасли совсем – Ветка оказалась одна, без пищи, и почти без света.
Бездействие убивало. Масса упражнений, медитативных практик. Десятки раз – причесать волосы, натереть тело маслом, найденным во фляге, сделанной из долбленой тыквочки. Ветка даже подумать боялась, зачем Саурон приволок сюда прозрачное масло с приятным еле уловимым запахом, но использовала его просто как молочко для тела. Кстати, масло горело – она плеснула чуть на факел, для пробы. Но для изготовления масштабного пожара его было недостаточно.
Отрадным было то, что в сундуке нашлось ее платье, в котором Ветку похитили, а в рукаве платья – заветная щепочка Гендальфа. Ветка много раз прикинула, сколько музыкальных композиций она сможет извлечь из этой деревяшки… и в итоге запрятала ее подальше, решив, что будет применять только совсем уж в минуты депрессии и упадка.
Волосы заметно подросли. Она и не заметила, когда, хотя еще там, на свободе… эх… мыльцем Дис пользовалась при каждом удобном случае.
Через неопределенное количество времени, обнаружив, что комоды – да, закончились, и остался один неразобранный чердак – ее собственный – Ветка поняла, что, если Саурон срочно не появится мучить ее, готовую ко всему, она свихнется.
С этого начинается стокгольмский синдром. Ее непревзойденная стрессовая реакция, когда в момент опасности разом включаются все резервы, оборачивалась против нее самой, пережигала ее.
Ветка помедитировала, поспала, поделала в темноте растяжку, поизучала себя пальцами. Как обхитрить этого урода? Что сделать такого, чтобы не она его слушалась, а он ее?.. Вспомнила Азога… нет, с этим не пройдет. Не пройдет. С тем, по сути, тоже ведь не прошло.
Снова нацепила эреборскую бляху. Каким-то образом ее острые края не давали спятить. И Ветка временами до боли сжимала подарок Торина в ладони.
Обнаружила, что пол в башне теплый – словно снизу он подогревался огнем или горячей водой.
Еще раз поспала. И еще раз сделала растяжку. Потеряться во времени суток и в днях было мучительно.
Проголодалась, поколотила в дверь. Захотела пить – вода оставалась только та, что после умывания попала в тазик, и Ветка корила себя за непредусмотрительность.
И еще раз поспала. Постель доставляла удовольствие – плотный матрас, видно, набитый шерстью, ласкающее тело белье, пушистое одеяло.
Покачала пресс – осторожно, пытаясь вспомнить, что можно и что нельзя делать в интересном положении. Разобрала сундук – выяснила, сколько и какой одежды ей предоставили.
Временами у Ветки возникало стойкое ощущение, что она не одна. Ощущение это было иллюзорным, но все же казалось, что ее, например, по интернету поддерживает могучий друг – он далеко, он за океаном, но даже его мимолетное «привет» в социальной сети успокаивает. Такое чувство не-одиночества было внове; Ветка даже не знала, с чем это сравнить.
Почему, кстати, друг?
Сын.
Ветка почему-то представляла его себе уже взрослым, рослым витязем, обтянутым шелком вышитой рубахи, с желтыми яркими глазами – и схваченными в неопрятный, озорной хвост белыми, серебрящимися волосами. Кончики ушей протыкают потоки прядей. Когда ему будет столько, сколько Тенгелю, ей – около шестидесяти…
А Трандуил будет таким, какой он сейчас.
Но о Трандуиле и Мэглине – нельзя. Эти воспоминания ослабляли. Вот почему-то о Торине и об Эреборе можно было думать сколько угодно.
И все равно крыша ехала. Ветка пыталась убрать сопротивление, убрать ненужные мысли, собраться. Подстроиться под свой плен, сделаться пластичной, податливой, и в то же время отыскать свои преимущества. Они должны быть. И возникало ощущение, что она о них уже знает. Но никак не вычислит, чтобы начать пользоваться осознанно.
Когда Ветка уже здорово проголодалась и мучительно захотела пить, присматриваясь в грязной воде в тазике, дверь открылась.
Но это был не Саурон.
Первым к ней явилось самое жуткое существо, какое только можно было себе представить. Орк, искореженный и уродливый просто рекордно; тварь двинулась к туалетному столику, попутно задрав кожаную юбку и показав ужасный шрам – в силу травмы, пола это создание не имело.
Ветка запрыгнула на кровать и тряслась там, пока орк выносил ведро, доставлял чеканные кувшины с холодной и горячей водой, осуществляя функции водоснабжения и канализации. Входить с ним в контакт не хотелось категорически, несмотря на то, что одинокое сидение в башне на манер Рапунцель Ветка переносила очень плохо.
Когда девушка оклемалась от впечатления настолько, чтобы посмотреть в дверной проем и подумать о побеге… стало еще страшнее.
Там, в тени, не перешагивая порога, стояла высоченная фигура в доспехах и шлеме, закрывающем лицо. Видна была только нижняя половина физиономии – два ряда отличных, чуть заостренных зубов, полностью открытых, до самых десен, обрамленных обкромсанными губами. Тем, что осталось от губ, чудовище слегка улыбалось.
Ветка, истосковавшаяся по живому общению, немедленно возлюбила уединение.
– Меня зовут Голос Саурона, но, если пожелаешь, ты можешь называть меня Ома, – голос вправду был великолепным; он тек без хрипотцы, убеждая и обволакивая. Оторвать взгляд от причудливых движений обрезанных губ было невозможно. – Я служу Темнейшему давным-давно, но я смертный человек, как и ты. Приятно познакомиться, Ольва Льюэнь… рад, рад, что господин обрел тебя, и сейчас именно мне поручено присматривать за тобой. Удобно ли тебе тут?
– Нет, – пискнула Ветка прежде, чем успела подумать головой. – Темно, мало воды, чтобы вымыться, долго не несли поесть – я проголодалась, я не понимаю, какое сейчас время суток, какой день, и вообще.
– Эльфы не научили тебя повелевать, – иронично сказал Голос, не переступая порога. – Ты и не приказываешь, и не просишь. Ты словно рассказываешь мне о себе. Ты думаешь, мне интересно?.. Но я учту все, что услышал, раз Хозяин велел. Ты просто не понимаешь всего счастья, что обрушилось на тебя, ничтожная.
– Ох, не понимаю, – подтвердила девушка, наблюдая за манипуляциями искалеченного орка, ползающего по залу, – не понимаю… если ты человек, почему служишь ему?
– Он сильнейший из господ Средиземья. Самый достойный. Ради такого стоит полоснуть себя клинком по лицу, а-а? – Голос явно ухмылялся, и было это несказанно жутко. Руки в черных перчатках потянули шлем… Ветка прижмурилась, чтобы не видеть новых кошмаров. Осторожно открыла один глаз…
Высокие, ровные брови. Прекрасные серые глаза, опушенные густыми ресницами. Умное чело, перерезанное наискось складкой; четко подрезанные скулы. И выпавшая из-под шлема волна черно-пепельных, сильно убеленных сединой, волос. Глаза смотрели мудро и прямо – вопреки экзотике, которая творилась на нижней половине лица.
Ветка замерла.
– Не обольщайся, Ольва Льюэнь. Я предан Хозяину давно и буду с ним вечно. Что бы тебе ни примерещилось в одном из последних Темных Нуменорцев – не ставь на это, – усмехнулся Ома. – Твоя мысль, что благодаря мне ты сможешь бежать, просто нарисована на твоем лице. Я буду учить тебя, немного – манерам. Письму. Скрытности. Умению повелевать. Если Хозяин желает, чтобы ты оставалась возле него и была достойна его, твоя задача воспитать в себе Черную Королеву. Это хорошая цель, не так ли, бывшая любовница лесного короля?
Мысли Ветки бегали по злополучному чердаку кругами, натыкаясь на прежние представления о жизни и о себе, о приоритетах и о разумности поведения.
– Н-ну я пообещала быть покорной… ему. А с какой стати покоряться тебе, п-понятия не имею… Зачем… ты сделал такое… с лицом?
– Он потребовал присяги, – высокий статный мужчина в черных доспехах дернул плечом, и снова надел шлем, немедленно сделавшись воплощением кошмара. – Руки мне было жаль. Как и кое-чего другого. У меня также нет одного уха, это было наказанием за строптивость и собственное мнение. Тебе будет вода, пища и оповещение, что настал новый день… если не запретит Хозяин.
Прихрамывающий покалеченный орк покинул Веткину камеру, а девушка осталась сидеть на кровати, трясясь от оживляющих впечатлений дня. Да.
Успокоилась. Постепенно успокоилась. Ну, что же.
Саурон не был ее тюремщиком самолично. Может, и на этом можно сыграть.
***
Утро началось с хриплого крика оскопленного орка:
– Утро!
Ветка подскочила на кровати.
И снова бесцветный, пустой день. И еще, и еще. Воды и пищи приносили теперь чаще, но бездействие просто выматывало.
Много мыслей, много страхов. Как рожать, где. Как сберечь сына, как… иногда закрадывались и крамольные мысли – если Майрон вернется и будет продолжать в том же духе, не повторится ли выкидыш?.. Но он Некромант… и он хочет себе полуэльфа в слуги. Вот и думай, что хорошо, а что плохо.
Одно Ветка знала точно – что бы ни случилось, назад пути нет. Насилие ее больше не сломает. Это уже отработанный урок.
И снова – проверить каждый камень стен, каждый камень под коврами. Попытаться залезть по стене до отдушин, до узких окон под потолком. И упражнять, все время упражнять тело – растягивать, напрягать, качать мышцы. Благо режим Ветка вспомнила быстро и выставила на максимум. Когда бы ни получилось бежать – это будет кстати. Хорошая физическая форма всегда кстати.
И еще.
– Утро!
И снова…
– Утро!..
В очередной раз Ветка, не удержавшись, кинула в орка тазом, который громко грохотнул по камню. Заорала:
– Майрон! Выруби эту кукушку! Лучше я не буду знать, сколько я тут сижу! – и тут же пожалела – а ну как вправду перестанут говорить?..
Факелы меняли исправно, и теперь Ветка постоянно жила в трепещущем и не слишком ярком свете живого огня. Днем она видела полосы белого света, пробивающиеся из отдушин, но это было недолго – стены, видно, толстые, и впускали хоть какие-то отсветы, только когда солнечные лучи били в них прямо. Логики вычислить стороны света Ветке недоставало, да и что бы это дало?..
А там наверняка начиналась весна.
В один из дней покалеченный орк притащил не только еду, воду и факелы, но также несколько толстых книг на эльфийском и на вестроне. Ветка не могла читать, но разглядывала нарисованные вручную гравюры – их было много. Эльдар были изображены столь прекрасными, сказочными, что девушка ни за что бы не поверила в таких – если бы не видела вживую.
Еще через пару дней порог ее темницы осторожно переступил высокий нуменорец.
– Опять ты? – спросила Ветка. – А сам где?
– Саурон собирает войска, – сказал верзила. – Я принес тебе вот это, – и поставил на стол клетку, самую настоящую клетку, в которой сидела небольшая серенькая пичуга. – Ты просила другую… побудку.
– Меняем звонок в будильнике? – буркнула Ветка. – Кто это?
– Соловей. Просто лесной соловей. Он будет ощущать рассвет… весну… и петь. На первой песне, на утренней заре – тебе пора просыпаться. На второй, на заре вечерней – спать.
– Сколько я тут дней? – сердито спросила девушка. – Я считала, но могла сбиться.
– Всего лишь десять.
– Так где Майрон?
– Он собирает войска, оборонять башню. Короли отвергли его предложение обменять тебя – и теперь желают отбить, идут войной на Дол Гулдур. Саурон не желает отдавать, стягивает силы, – нуменорец снял шлем, вынул большой тонкий черный платок и завязал его на манер ковбоя, скачущего пыльной прерией.
Ветке немедленно стало намного комфортнее.
– Так тебе проще сосредоточиться на буквах и прекратить изучать мои зубы, – хмыкнул Голос из-под повязки.
– Какие условия отвергли короли?
– О, оба получили одинаковые ультиматумы. Трандуил – оставить Эрин Гален и уйти, уведя свой народ до последнего эльфа. Торин – оставить Эребор со всеми сокровищами и уйти, уведя свой народ до последнего гнома. Хозяин сильно смеялся, комментируя, как мало в королях осталось истинной храбрости. Он предложил тебя – и оба отказались, Ольва. Понимаешь?
Ветка подумала и сказала:
– Так это нормально. Саурон не мог ожидать, что целый лес… или целую гору ему отдадут за нас.
– О, ты привыкла к своему положению? – ухмыльнулся Ома. – Значит, так. Сегодня я покажу тебе начертания – будешь учиться читать на вестроне и на синдарине. Постарайся усваивать быстро… у меня нет времени подолгу тут с тобой сидеть. Я также готовлюсь к обороне.
– Это он просил?
– Это я утомился наблюдать, как ты носишься тут по кругу вдоль стены, приседаешь под счет и принимаешь непотребные позы. Не такая, как ты, смогла бы заинтересовать Хозяина – странно, что он выбрал тебя. Я хочу занять твою голову, чтобы ты перестала так истошно упражнять тело.
– А ты меня можешь видеть? – пролепетала Ветка. И тут не такая. Но собственно, и не надо.
– Ну, ты все-таки не в своем доме, а в плену. Так или иначе, и что бы ты не делала, за тобой наблюдают, – Ветка живо представила, как иронично, в тон голосу, кривятся обрубленные губы.
– Кошмар.
Ома медленно стянул черные, набитые металлом перчатки. Подтянул стол ближе к ложу – стульев или кресел тут все равно не было. Выложил маленькую, плотно закрытую чернильницу, несколько листов пергамента, несколько очиненных перьев.
– Зачем ты помогаешь мне? – спросила Ветка. – Зачем… подсказываешь? Я же все поняла…
– Все время, Ольва. Все время чьи-то глаза. Итак. Смотри. Сперва вестрон, и сразу немного эльфийских рун. Короли требовали от Хозяина, чтобы он тебя показал. Он отказался, сказав, что им придется верить ему на слово. Но он может и передумать. В идее показать тебя Торину Дубощиту и Трандуилу Орофериону кроется для него большое искушение, так как с тобой он может продемонстрировать и себя самого – в собственной мощи и красе. В противном случае от тебя можно показать часть. Ты готова?
Ветка кивнула и послушно нагнулась над пергаментом. Голос Саурона пах застарелыми незаживающими ранами, псиной, сажей и сиренью. Что было очень, очень странно…
Руки его были сильными, с длинными пальцами, с твердыми ногтями, обведенными по краю темным – но отчего-то эта грязь не смутила Ветку. Видно было, что Ома любит и умеет обращаться и с пером, и с книгами.
Когда тюремщик ушел, Ветка зарылась в постель и суммировала сказанное и осознанное самостоятельно.
Безгубый ужас симпатизировал ей. Либо – играл в хорошего полицейского. Никому не верить, не дождетесь.
Если ее повезут показывать, надо быть готовой удирать. Пожалуй, это единственный шанс. Башня необорима. Она все проверила – остается метод Монте-Кристо, но тут нечего было копать… только камень. Только.
Если оставаться – вспомнить слова Саурона. Он хочет, чтобы его любили. Сыграть любовь так, чтобы она дрожала на грани правды. Темная Королева – это намного лучше, чем дрожащая в плену беременная игрушка.
Каждый выигранный для сына день – это выигранный день.
И есть, что дадут.
Ветка, составив план, открыла дверцу клетки, сплетенной из ивовых прутьев – соловей выпрыгнул, миг посидел на ее пальце, взмыл наверх – полетел кругами, достиг вентиляционных окошек, и исчез.
– Если сможешь, – уныло сказала вслед пичуге Ветка, – если сможешь, сообщи ему, что я жива. Что мы живы. И пусть держит лес как следует. А то, ишь… набежали охотники. Нет уж. Нет уж…
Комментарий к Глава 3. Голос
