Текст книги "La plus belle (Прекраснейшая) (СИ)"

Автор книги: Электра Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Женщина коротко окинула его взглядом, и он почувствовал почти физически каждую лишнюю складку на своем галстуке, потертость на сюртуке и пылинку на полях шляпы. Знал бы он, куда занесет его сегодня судьба, то непременно выбрал бы из своего гардероба что-нибудь более приличествующее случаю, но, обделенный даром предвидения, мог теперь только ожидать вердикта и внутренне готовиться к тому, что ему сейчас прикажут отправляться восвояси.

Но женщина ничего не сказала, только коротко, понимающе усмехнулась и вновь распахнула двери, чтобы крикнуть в них:

– Эжени! Пришли по твою душу!

– Иду! – донесся приглушенный ответ, и по ступеням лестницы спустилась еще одна девица. Прекрасно сложенная, распустившая по плечам пышную шевелюру небрежно убранных волос, с живыми и яркими чертами лица, она казалась воплощенным очарованием – все в ней было чудесно, кроме того, что она совершенно точно не была девушкой, встреченной Даниэлем у бакалейной лавки.

– Кто меня искал? – певуче спросила она у хозяйки, затем, проследив за ее взглядом, увидела Даниэля, и на ее лице появилось выражение одновременно приветливое и недоуменное. – Кто это? Месье, я впервые вас вижу.

– Очень прият… – невпопад пробормотал Даниэль, сам не свой от неловкости. – Я хотел сказать, это не вы. Я ищу не вас.

Хозяйка казалась удивленной, но вместе с тем заинтересованной. Очевидно, ей весьма хотелось узнать подоплеку дела.

– Не ее? Что ж… – она обернулась к дверям, чтобы вновь крикнуть. – Полина!

Следующая девица ступала почти неслышно, и Даниэль успел даже подумать, что видит призрак, а не человека из плоти и крови. Густые темные волосы и крупный нос выдавали в ней уроженку Пиреней или Савойи; при виде Даниэля вежливая улыбка пропала с ее лица, сменившись выражением озадаченности.

– Нет, – сдавленно произнес Даниэль, понимая, что дело все больше запутывается. – Это тоже не она.

Теперь хозяйка заведения не стала скрывать своего изумления:

– И не она? Тогда кто?

Та, кого назвали Эжени, прыснула. По всей видимости, ситуация изрядно ее забавляла.

– Но я видел… – начал Даниэль, однако хозяйка перебила его:

– А не нализался ли ты часом, парень? Вот и мерещится всякая чушь.

– Что? Нет! – возмущенно запротестовал он, увидев, что и Полина начинает хихикать, прикрыв ладонью хорошенький рот. – Я не пьян! Я видел, как она сюда заходила только что!

Ненадолго установилось молчание. Обе девицы и хозяйка переглянулись.

– Только что? – переспросила Полина. – Я была у себя.

– И я, – добавила Эжени с выражением крайней задумчивости. Женщина открыла рот, чтобы что-то сказать, но в эту секунду на лице Эжени как будто что-то вспыхнуло: она широко распахнула глаза, не скрывая своего ошеломления, и проговорила с явным трудом:

– Лили… я посылала Лили в лавку, когда проснулась.

– Лили? – женщина покачала головой, явно не веря в сказанное. – Наша Лили?

Эжени закивала, переводя взгляд с нее на Даниэля и обратно; на лице ее проступили одновременно неверие и восторг, точно для нее только что выиграла казавшаяся безнадежной ставка.

– Быть не может, – хозяйка, очевидно, разделяла ее чувства в полной мере, но все же позвала, обернувшись к дверям, – Лили! – и сердце Даниэля совершило головокружительный кульбит. Он не видел уже, как смотрят на него Эжени и Полина – до него донеслись шаги, и он, поняв, что они те самые, подавил в себе желание лихорадочно схватиться за стену рядом с собой. Вид у него, наверное, был при этом преглупый, но он, даже осознавая это, ничего не мог с собой поделать. В конце концов, ему было все равно, как на него посмотрят и что о нем подумают – Лили появилась в холле, настороженно оглядываясь и явно не понимая происходящего, и Даниэль, наконец-то увидев ее вблизи, убедился окончательно, что не ошибся.

– Да, – проговорил он, чувствуя, как пересохло в горле. – Да, это она.

Лили в замешательстве глянула на него, затем на оставшуюся неколебимой хозяйку:

– Мадам? Что случилось?

– Этот господин, – заявила женщина, оказываясь рядом с ней и кладя ей на плечо холеную, увитую кольцами руку, – хотел бы провести с тобой время.

Лили вскинула на нее взгляд, и стало ясно, что она не на шутку испугана. Щеки ее заметно побледнели, она попыталась даже отступить обратно к дверям, но мадам удержала ее на месте, подтолкнула в сторону Даниэля.

– Ну что ты? Будь вежливой.

Лили обернулась на Эжени и Полину, то ли ожидая поддержки, то ли готовясь к тому, что они сейчас засмеются. Но они промолчали; Полина прижала ладони к груди, а Эжени, кажется, даже затаила дыхание. Тогда Лили, закусив губу, сама сделала порывистый шаг вперед.

– Месье, – проговорила она, присаживаясь в низком, но не очень умелом реверансе, – я к вашим услугам.

После этих слов повисла тишина, продержавшаяся несколько секунд; Даниэль наконец понял, что к нему вернулась способность говорить членораздельно, и, сконфуженный донельзя, произнес:

– Боюсь, вы не так меня поняли.

– Не так? – женщина приподняла брови; Лили не пошевелилась, продолжая держать голову низко склоненной, и Даниэль схватил ее за вздрогнувшие угловатые плечи, чтобы помочь выпрямиться.

– Я не… Я не имел в виду то, что… что вы имели в виду. Понимаете?

Во взгляде женщины появилось уже знакомое ему скептическое выражение, и Даниэль, поняв, что вот-вот окончательно утвердится в ее глазах как безнадежный пьяница, поспешно выпалил:

– Вы не поняли, мадам. Я художник, и…

– Художник? – переспросила Эжени, вклиниваясь в разговор, и Даниэль кивнул ей:

– Именно. Я увидел мадемуазель… мадемуазель Лили на улице совершенно случайно. Я хотел бы, чтобы она побыла натурщицей для моей картины… если она, конечно, не против.

– Натурщицей? Она? – хозяйка слушала его с нарастающим интересом, но, судя по сосредоточенному прищуру, подозревала в его словах какое-то двойное дно. – И сколько времени это займет?

– Что именно? Картина? – дождавшись ответного утвердительного жеста, Даниэль рассеянно принялся барабанить кончиками пальцев по так кстати подвернувшейся ему стене. – Несколько недель, я думаю. Если работать по четыре часа в сутки…

Женщина встретила его слова без всякого воодушевления:

– Значит, ты хочешь забирать у нас Лили на несколько часов каждый день в течение не одной недели? – она нахмурилась, раздраженным взмахом руки останавливая начавших шептаться Эжени и Полину. – Ее время тоже стоит денег. Ты хорошо себе это представляешь?

– Назовите цену, – храбро выпалил он, сжимая кулаки. Мадам пристально посмотрела на него, затем взгляд ее сделался отстраненным и бесстрастным: она явно что-то высчитывала.

– Пять тысяч франков, – наконец сказала она тоном, не терпящим возражений и торга, и у Даниэля упало сердце. Столько денег он не держал в руках ни разу в жизни; сумма составляла больше половины годовой ренты его семейства. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что от него требуют невозможного, и захватившая его безнадежность, очевидно, очень красноречиво отразилась на его лице. Терзаемый тоскливым разочарованием, он отступил, судорожно пытаясь придумать, как получше обставить свое дезертирство, но в этот момент в насмешливом взгляде хозяйки что-то смягчилось.

– Я думаю, мы с тобой сможем договориться.

Даниэль встрепенулся, воспаряя духом. Он не хотел быстро поддаваться надежде, которая могла бы оказаться ложной, но осознал, что совершенно не может сопротивляться ей.

– Договориться? Как?

Без слов женщина поманила его за собой, обратно в зал; он послушно проследовал за ней, успев поймать взгляд Лили и послать ей ободряющую улыбку. Она тоже улыбнулась ему, нерешительно и робко, и Даниэль преисполнился уверенностью, что выполнит, чего бы ему это ни стоило, любое поручение, которое хозяйка вздумает ему дать.

– Мы не так давно выкупили этот дом, – тем временем заговорила она, обводя зал начальственным жестом, – и здесь еще многое предстоит переделать. Нам нужна новая роспись в большом и малом залах. Понимаешь, к чему я веду?

– Понимаю, – проговорил он, обводя взглядом потрескавшиеся стены и потолок, преисполняясь безотчетным трепетом от объема работы, которую ему предстояло исполнить.

– Помощников я тебе найду, – добавила женщина, явно довольная его сговорчивостью. – Они толковые парни, хоть и не художники. Но будут делать то, что ты им скажешь. Работать придется утром и днем. Вечером приходят гости, а ваши краски нестерпимо воняют. Справишься с работой – получишь то, за чем пришел. Кусок хлеба и стакан вина у нас для тебя найдется. Что, согласен?

Она протянула ему руку, но Даниэль замешкался на мгновение, прежде чем пожать ее. Что остановило его? Он не знал и сам. Было ли это слепое чутье, интуитивное предощущение или то сверхъестественное наитие, что живет в каждом из нас и людьми чрезмерно экзальтированными именуется голосом Бога? Даниэль так никогда этого не узнал, не узнаем и мы; в любом случае, эта заминка длилась столь недолго, что никого не встревожила. Рукопожатие было скреплено, договор заключен, а ставки сделаны, и оба участника этой сцены разошлись, весьма удовлетворенные ее исходом.

– Приходи завтра к полудню, – сказала мадам, провожая гостя. – И приноси свои эскизы. Хочу на них взглянуть.

Распрощавшись с ней, Даниэль покинул заведение. Когда дверь захлопнулась за ним, мадам еще недолго стояла неподвижно, осмысливая произошедшее. Своим умением быстро ориентироваться в любой ситуации, выбирая наиболее выгодное решение, она могла по праву гордиться, не подвело оно ее и сейчас. Как ни посмотри, ситуация вырисовывалась исключительно благоприятная, и напряженное выражение на лице мадам понемногу сменилось сытой улыбкой.

– Действительно, – пробормотала она себе под нос, направляясь обратно к лестнице, – этот город полон сюрпризов…

***

В спальне Эжени, давно уже служившей при необходимости местом всеобщих сборищ, царил невероятный гам. Прибежала туда не только виновница переполоха и те, кто оказались случайными свидетельницами появления Даниэля, но и разбуженная поднявшимся шумом Серафина – статная, полнотелая девица, любимица тех, кто предпочитал «кровь с молоком». Теперь она, Полина и Эжени сгрудились вокруг Лили, наперебой поздравляя ее, отчего последняя наконец-то перестала бледнеть, даже наоборот, краснела и не знала, куда деть себя от нежданно обрушившегося всеобщего внимания.

– Только подумай, – воодушевленно говорила Полина, сжимая ее руки, – ты даже на него не взглянула, а он уже потерял голову! Что будет, когда ты заговоришь с ним?

– А если он прославится? – вставила Эжени, привыкшая, как всегда, смотреть наперед. – Представь, ты будешь так же знаменита, как Жюли!

– Да будет тебе… – пробормотала Лили едва слышно, смущаясь окончательно от такого сравнения. Жюли была ее кумиром, она восхищалась в ней всем: от голоса, не утратившего своего магического свойства, до последнего волоска в ее прическе и самого незаметного шва на ее одежде. Одна мысль о том, чтобы встать на одну доску с Девушкой в Красном Платье, казалась Лили святотатственной.

– Кто это решил помянуть меня всуе? – Жюли зашла в комнату, привлеченная гомоном голосов, и при ее виде все примолкли, переглянулись, охваченные необъяснимым стеснением, почти что стыдом. Исключительный статус Жюли все еще никем не оспаривался, но в головах многих из тех, кто имел отношение к заведению мадам Э., закралась уже предательская догадка о том, что ее звезда клонится к закату. Годы не проходили для нее даром, и она была не столь свежа, как прежде, а вокруг нее росли, пробиваясь все выше, те, чье цветение было еще впереди. Пока еще они были не более чем скромными первоцветами у ее ног, но неумолимое течение времени еще никому из живущих не удалось обернуть вспять, как и не удалось изменить естественный ход вещей. Что-то стареет и отмирает, что-то приходит ему на смену – так было и будет всегда, и у этого жестокого, но бесспорного правила нет исключений, как бы ни хотелось кому-то верить в обратное. В этом крылась причина смущения, сковывавшего обитательниц заведения при виде Жюли: они знали, что одной из них предстоит стать ей заменой, хоть и не признавали пока этого, не чувствовали в себе сил соглашаться на борьбу с той, кто наверняка не захочет сдаться без боя. Тем не менее, они могли не говорить и даже не думать об этом, могли кланяться Жюли при встрече, избегать ее, прятать от нее глаза, но все это не отменяло непреклонного факта, что ее годы и месяцы, если не недели, уже сочтены.

– К нам приходил художник, – Эжени была смелее остальных, но и ей стоило труда заговорить с Жюли первой. – Он увидел Лили на улице и влюбился в нее с первого взгляда.

– Перестань, – буркнула Лили, не поднимая глаз, но Эжени только покачала головой:

– Да, влюбился! Как еще это можно назвать? Теперь он будет писать с нее картину. Но сначала распишет нам потолок, чтобы Мадам согласилась ее отпустить.

Жюли усмехнулась. Ни следа досады, раздражения или перекипевших остатков недавней ярости не было заметно в ее облике; подойдя к Лили, она заставила ее посмотреть на себя, крепко ухватив за подбородок. Та не уклонилась – впервые за долгое время они встретились взглядами, и в лице Жюли что-то дрогнуло. Возможно, она решила, что смотрит на свою смерть; к несчастью, рядом не оказалось никого, чтобы объяснить ей, насколько она ошибается.

– Что ж, – проговорила она с деланым равнодушием, выпуская Лили и отступая, – по крайней мере, он не слепой. Неплохое качество для художника.

Она низко, клокочуще засмеялась, довольная собственной шуткой. Остальные предпочли промолчать.

–

*праздник Федерации – торжество, ныне известное как День Взятия Бастилии; празднуется во Франции с 1880 года и на самом деле не привязано ни к какому определенному историческому событию. Дата 14 июля устроила всех как компромиссная, ибо она связана не только с взятием Бастилии в 1789 году, но и с состоявшимся годом позже Праздником Федерации, прошедшим в присутствии представителей всех сословий, начиная с короля, и ставшим символом укрепления единства нации.

4. Le soupcon

Работа закипела. Два из полудюжины проектов, которые осененный вдохновением Даниэль создал за одну ночь, получили бесспорное одобрение мадам Э.: большой зал должен был быть украшен в античном духе, что настроило бы гостей на лад одновременно вольный и возвышенный; малый же предполагалось расписать золотым и бордовым, дабы сделать более уютным, похожим на альков. С малого зала и решили начать: споро покрыли потолок и стены свежим слоем штукатурки (в этом Даниэлю помогли его новоиспеченные помощники, один из которых, Морис, успел уже поработать маляром и недурно мог управляться с кистью), затем начали наносить краску. Когда пришел черед выписывать узор из золотых побегов роз и клематисов, что должны были покрыть стены, придав залу вид некоего диковинного и роскошного сада, Даниэль поначалу приуныл, полагая, что это займет у него многие недели и даже месяцы. Однако живое воображение и практичный ум быстро подсказали ему выход: рассудив, что узор состоит из нескольких одинаковых фрагментов, повторяющихся в определенной последовательности, Даниэль решил облегчить себе задачу и сделал несколько трафаретов для себя и своих помощников. Теперь, когда надо было просто не перепутать порядок уже готовых клише, дело обстояло куда легче. Лишь некоторые завершающие штрихи требовали особого внимания и тонкой работы рук; ими Даниэль занялся лично. С самого утра и до вечера он не выпускал из рук палитру, тщательно оглядывая каждый участок расписанных стен и кропотливо добавляя по мазку то тут, то там, и застывшие золотые бутоны под его кистью понемногу наливались жизнью.

– <i>Tempus est incantum, o virgines!

<right>Вот пора настала девушкам запеть </right>

Modo congaudete vos iuvenes!

<right>Вместе веселитесь, вы, юные </right>

O! O! Totus Floreo!

<right>О! О! Все вокруг цветёт!</right></i>

Не ожидавший услышать голос за своей спиной, Даниэль едва не свалился с приступки, на которую поднялся, чтобы поселить под самом потолком целую россыпь сверкающей пыльцы. Эжени, шагнувшая в зал (Даниэль поневоле задался вопросом, сколько времени она уже стояла молча, наблюдая за его трудами), разразилась залпом звонких смешков:

– Не пугайтесь, месье художник. Это всего лишь я.

Обогнув выставленные у двери ведра краски (их давно надо было убрать, но у Даниэля не доходили до этого руки), она приблизилась к нему, при этом беспечно продолжая свой прерванный напев:

– <i>Veni domicella, cum gaudio

<right>Войди в мою обитель и радость принеси. </right>

Veni, veni, pulchra! Iam pereo

<right>Приди, приди, красотка! Я гибну от любви </right>

O! O! Totus Floreo!..

<right>О! О! Все вокруг цветёт!..</right></i>

– Вы знаете латынь? – спросил Даниэль, спускаясь к ней. Ему впору было чувствовать себя уязвленным: сам он так и не смог освоить это благородное наречие в полной мере, ограничившись лишь тем, что приличествовало знать христианину, и с трудом мог представить себе, чтобы работница заведения, подобного этому, с легкостью распевала вагантские* стихи.

– Не очень, – ответила она; тут он заметил, что в руках у нее – поднос с кувшином, где плескалось, судя по запаху, неплохое вино, и тарелкой с чем-то, что больше напоминало сизые ноздреватые булочки. – Но кое-что понимаю. Я принесла вам поесть. Или вы черпаете пищу из иных миров, которые нам, людям простым, недоступны?

– Не всегда, – усмехнулся он, глядя, как Эжени водружает поднос на стол, бережно сдвигая в сторону кисти, склянки с маслами и открытые банки с краской. – Благодарю вас.

– Можете мне «ты» говорить, – сказала она, и во взгляде ее метнулись насмешливые и игривые искры. – «Выкают» мне только гости, да и только те, что знают меня первые четверть часа.

– Тогда и ко мне обращайся на «ты», – предложил Даниэль, наливая в бокал вина. – В конце концов, мы оба здесь – люди подневольные.

Его слова вызвали у Эжени неподдельное удивление:

– Подневольные? С чего это? Меня никто здесь не держит. Я здесь выросла. Мадам для меня все равно что мать.

– И давно ты здесь?

– Очень, – ответила Эжени, опираясь на стол рядом с Даниэлем так, что теперь они стояли плечом к плечу. – Так давно, что не помню ничего другого. С моими родителями что-то случилось во времена Коммуны. Так Мадам говорит. А спорить с ней и некому.

– Вижу, вы с ней хорошо ладите, – проговорил Даниэль немного задумчиво, не зная, как подступиться к предмету, интересовавшему его больше всего остального. Эжени беспечно махнула рукой:

– На самом деле она добрая, только этого не показывает. Меня она научила всему. И даже большему. Один раз, с год назад, к нам пришла компания из исторического общества. Они обсуждали времена Революции, и надо же мне было перепутать Робеспьера и Мирабо! Ты смеешься, – сказала она с укором, заметив, что Даниэль не может сдержать улыбки, – а знаешь, сколько денег мы тогда потеряли? Мадам после этого принесла мне сочинение господина Тьера и сказала прочитать. Я все прочла, от корки до корки. Теперь не перепутаю, хоть ночью меня разбудить. А те господа часто захаживают. Они нас всех очень любят.

– Оттуда же и латынь? – уточнил Даниэль. – Кто еще сюда приходит, епископ Парижский?

– Много кто, – ответила Эжени загадочно. – Иногда заходят господа из посольств. Я и по-немецки немного выучила. Люди любят, когда говоришь с ними на их языке. Тогда ты им сразу понравишься.

– Ты-то нравиться умеешь, – благодушно произнес Даниэль. После проведенных в напряжении нескольких часов ему было достаточно нескольких глотков вина, чтобы впасть в тягостное расслабление, с которым он был не в силах бороться, как и с тем, что его собеседница явно пыталась вовлечь его в какую-то странную игру.

– Еще бы, – ответила она не без гордости, – не зря же я здесь.

Тут он, вспомнив, что пить вино на пустой желудок никогда не было хорошей идеей, потянулся к тарелке с закуской, но Эжени внезапно отстранила его руку:

– У тебя все пальцы в краске! Давай сделаем так…

Взяв одну из булочек, она поднесла ее к самому его лицу, и он, решив, что попытка протеста выставит его в чрезвычайно нелепом свете, откусил небольшой кусок.

– Ну как? – теперь в глазах Эжени плясали не искры, а самые настоящие бесы с факелами наперевес. – Нравится?

Он едва не подавился, с трудом пережевывая то, что оказалось у него во рту. Пресную, сыроватую массу, из которой было сделано угощение, мог бы назвать вкусной разве что форменный безумец, но Даниэль быстро вспомнил, что не стоит смотреть в зубы дареному коню.

– Что это? – спросил он, поспешно возвращаясь к вину, чтобы скорее убить оставшийся в горле привкус мокрой бумаги. Эжени пожала плечами:

– Что-то вроде хлеба. Только от него не толстеешь**. Мадам знает рецепт. Мы все здесь это едим, так уж повелось.

– Действительно?.. – переспросил Даниэль, стараясь не коситься с отвращением на злосчастную тарелку. – А другой еды совсем нет?

– Есть, но она для гостей. Мы ее тоже едим, если нас угощают. Кстати, совсем забыла! – Эжени коротко хлопнула себя по лбу. – Сегодня вечером будут гости из военного министерства. Не хочешь остаться и посмотреть? Жюли споет нам, такого больше нигде не услышишь.

Даниэль недолго колебался. Единственное опасение, которое его останавливало, он не преминул высказать вслух:

– А мадам не будет против?

– Мы уже у нее спросили, – объяснила Эжени. – В большом зале есть место, откуда все будет видно, а тебя никто видеть не будет. Не будешь шуметь и никому не помешаешь.

– Что ж… – предложение выглядело несомненно привлекательным, но оставалась еще одна деталь, которую Даниэлю хотелось бы прояснить. – Звучит неплохо. А…

Точно угадав его мысли, Эжени привстала на цыпочки, чтобы оказаться ближе к его лицу, и шепнула с заговорщицким видом:

– Лили тоже будет. Она обычно разносит угощения, но потом у нее найдется свободная минута.

– Это прекрасно, – проговорил Даниэль, не скрывая своего воодушевления. За те дни, что прошли с момента его первого появления в заведении, он видел Лили только мельком – иногда слышал ее шаги, которые не спутал бы ни с какими другими, замечал мелькнувший в дверях подол платья или чувствовал направленный на себя любопытствующий взгляд, – но она всякий раз скрывалась, стоило ему вознамериться заговорить с ней. Его начало даже одолевать подозрение, будто Лили нарочно его избегает, и это, признаться, весьма его беспокоило.

– Хорошо, – сказал он. – Я приду.

– Мы будем очень рады! – воскликнула Эжени, вновь протягивая ему адское кушанье. – Еще кусочек?

– М-м-м, нет, – он помотал головой, чувствуя, как горестно сжимается его желудок. – Мне надо вернуться к работе…

– Как знаешь, – ответила Эжени без тени обиды и исчезла. Прежде чем дверь зала за ней захлопнулась, Даниэль услышал снаружи топот нескольких пар ног и взволнованные голоса: судя по всему, все обитательницы заведения сгрудились у дверей, чтобы послушать, чем закончится разговор. Никакого раздражения от этого он не ощутил – скорее, нечто сродни умилению; вдобавок, нельзя было отрицать, что такое внимание от особ, за чье общество весьма влиятельные люди готовы были платить солидные деньги, изрядно ему польстило.

***

Гости из военного министерства – статный, лет сорока пяти генерал-майор в компании двух полковников, нескольких офицеров рангом пониже и целого выводка адъютантов, – оказались, судя по их манерам, завсегдатаями этого заведения и девиц приветствовали, как старых знакомых. Жюли, как и Мадам, не было пока видно, и всем происходившим в большом зале заправляла Эжени: позаботилась о том, чтобы все были рассажены за столом как должно и приказала принести шампанского. Сердце Даниэля тревожно екнуло, когда он увидел, как тащит Лили заставленный бутылками поднос, слишком тяжелый даже на вид для ее тонких рук, но она проявила недюжинную сноровку и ловкость, управившись с сервировкой ничуть не хуже, чем сам Даниэль управлялся с кистью и карандашом. Он моргнуть не успел, как каждый из гостей оказался при наполненном бокале, и вечер потек своим чередом: зал заполнился шумом голосов, шутками, взрывами смеха. Эжени умудрялась одновременно шептать что-то на ухо одному полковнику, подмигивать другому и обмениваться репликами с сидевшим напротив дородным секунд-майором; Полина, сидевшая ближе к концу стола, приковала к себе внимание адъютантов, один из которых, совсем еще молодой, смотрел на нее так, будто почитал бы за высшее счастье упасть рядом с ней на пол и обнять ее колени; еще одна девица, Серафина, вовсю смеялась шуткам двух лейтенантов, подбивая их сыграть в какую-то игру. Один генерал как будто не принимал участия во всеобщем веселье, только пил шампанское и с явным нетерпением посматривал в сторону лестницы. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кого именно он ждет.

– Вы будете пить, месье?

Голос Лили вывел Даниэля из оцепенения. Она стояла рядом, так и не расставшись со своим подносом, и видно было, что напряжение пронизывает все ее тело – должно быть, ей стоило немалых усилий заговорить первой.

– Буду, – кивнул Даниэль и сделал короткий приглашающий жест, когда Лили поставила перед ним наполненный бокал. – Присядешь?

– Да, конечно, – отозвалась она, но на стул по соседству с ним опустилась с таким видом, будто из сиденья вот-вот норовили выскочить отравленные шипы. Боязнь, с которой она держалась, ввергала Даниэля в замешательство: он никогда не слыл повесой, и бывало, что девицы при виде него закатывали глаза и говорили «Как, Дани, это опять вы?», но ни одна из них, он помнил точно, не вела себя с ним так, будто он был то ли нечистью, то ли опасной, готовой ужалить ядовитой змеей.

– Может, выпьешь тоже? – предложил он, не особенно надеясь на успех. Лили только головой мотнула:

– Нет, спасибо. У меня еще много работы. Не дай Бог я что-нибудь уроню.

В зале послышался шум: это Эжени со смехом вырвалась из требовательных объятий офицера, пытающегося поцеловать ее за ухом.

– Вы настоящий плут, полковник! – нарочито укоризненно заявила она, поправляя сбившуюся прическу. – Я не села бы играть с вами в баккара!

– За карточным столом он бы и нас раздел, – заметил кто-то, и остальные встретили эту реплику дружным хохотом. Лили тоже улыбнулась, но причиной тому, как показалось Даниэлю, была вовсе не прозвучавшая под сводами зала шутка. Она наблюдала за Эжени с жадным, почти детским восторгом, как наблюдают за циркачом, показывающим ошеломительный трюк.

– Я иногда завидую ей, – призналась она наконец, когда молчание между ней и Даниэлем затянулась. – Она со всеми может говорить. А я – вот… и с вами не могу.

– Но почему? – поинтересовался Даниэль, радуясь, что ему выпала возможность наконец задать этот вопрос. – Боишься?

Она внимательно, пытливо посмотрела ему в лицо, точно изучая или пытаясь что-то найти, и он постарался придать себе вид уверенный и безмятежный, ничем не выдавая того, что его сердце в тот момент упорно пыталось проломить грудную клетку.

– Нет, совсем нет, – наконец проговорила Лили так, будто сделала для себя важное открытие. – Я просто не представляю, что мне делать. Никто никогда не хотел рисовать меня.

– Все когда-то случается в первый раз, – сказал Даниэль почти философски, на что она ответила тут же:

– Да. И в последний.

– Что? – переспросил он, уколотый ее словами, как иглой, и тут же пожалел об этом – она мгновенно опустила глаза, решив, наверное, что сболтнула лишнее.

– В последний раз, месье. В последний раз все тоже когда-то случится.

Несколько выбитый из колеи ее словами, Даниэль попытался сходу придумать какой-нибудь остроумный ответ, но в этот момент в зале что-то пришло в движение, и все притихли. Обернувшись к лестнице, Даниэль увидел Жюли: строгая, холодная, в закрывающем плечи темном платье она спускалась по ступеням, а Мадам следовала за ней с видом восточного раджи, демонстрирующего гостям лучший камень из своей сокровищницы. Все поднялись со своих мест; генерал, очнувшись от овладевшего им полусна, вышел Жюли навстречу и потянулся к ее затянутой в перчатку руке.

– Вы прекрасны, как и всегда, дорогая.

– Благодарю, друг мой, – переливчато засмеялась она, и в такт ее смеху дрогнуло ворохом бликов жемчужное ожерелье, обвившееся вокруг ее шеи. – Простите, что заставила ждать.

– Уверяю, для меня время пролетело незаметно. Вы – настоящая услада для глаз, не откажетесь ли вы ублажить и наш слух?

– Нет ничего проще, – улыбнулась Жюли, направляясь к подмосткам; Мадам уже была там, занимая место за инструментом. – Вы желали бы услышать песню патриотическую или лирическую?

– Вы меня никогда не разочаровывали, – на лице генерала тоже появилась улыбка, на сей раз – полная предвкушения. – Пойте то, к чему лежит душа.

– Душа… – повторила Жюли со странным выражением, и Даниэль смог заметить, как у нее судорожно, рвано дернулась левая щека.

– Просим! Просим! – зал наполнился выкриками, сливающимися в оглушительный гул, и Лили картинно поднесла к ушам раскрытые ладони:

– Когда они так кричат – настоящий ужас. Как она сама не боится?

Приступ всеобщего обожания продолжался, впрочем, недолго: по знаку генерала все присутствующие замолкли, и Мадам медленно, почти торжественно опустила руки на клавиши.

– «Rien n'est sacré pour un sapeur»! – восторженно шепнула Лили, стоило первым аккордам разнестись по замершему залу. – Я очень ее люблю.

Даниэль, хоть и старался оставаться бесстрастным, против воли подался вперед. О магической силе голоса Девушки в Красном Платье он был уже наслышан: из разговоров на улицах, из шепотков в самом заведении, из отголосков распевов, что изредка доносились до него. Теперь он мог стать свидетелем тому, о чем так много слышал, и внутри у него что-то волнительно сотряслось.

– Qu'un' pauv' servante a donc d'misère

À l'égard de son sentiment…

Голос действительно был хорош. Мягкий, звучный, с вибрирующими нотками, заставляющий даже избитые, много раз услышанные слова звучать по-новому. Даже странный, на взгляд Даниэля, выбор песни ничем не умалял достоинства этого голоса, и все присутствующие в зале, несомненно, были покорены и раздавлены.

Кроме него самого.

– Il m'dit: ça se trouve à merveille

J'vous obtempèr' cette faveur, ah!

Et puis il lich, tout' la bouteille;

Rien n'est sacré pour un sapeur!..

Поначалу Даниэль решил, что ничего не чувствует просто потому, что не может осмыслить, переварить окатившее его воодушевление, упоение, экстаз – в общем, все те чувства, что подобало испытывать при звуках голоса Девушки в Красном Платье. На то, чтобы понять, что песня действительно огибает его, не задерживаясь ни на миг в его сердце, Даниэлю потребовался почти целый куплет. Но он не успел испытать изумление от этого факта, ибо в эту секунду случилось нечто еще более странное.