Текст книги "La plus belle (Прекраснейшая) (СИ)"

Автор книги: Электра Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

– Чаровница! – пробасил кто-то на задних рядах, когда отголосок последней взятой ею ноты растворился под потолком, и Даниэль про себя был с таким определением полностью согласен. Понемногу толпа переместилась к столам; самый большой ажиотаж был, разумеется, у того, где играли в кости и где сидел хозяин дома. Эжени стояла подле него; Даниэль, отыскав в толпе Лили, вместе с ней и Розом пробился к самому бортику.

– А, – произнес Роз, бросив взгляд на зеленое сукно, – опять эта дурацкая игра.

Лили вопросительно посмотрела на Даниэля. Тот, не имеющий никакого понятия о том, что собирается происходить, только пожал плечами, и тогда она деликатно, но вместе с тем требовательно потянула Роза за рукав.

– Не будет ли месье так любезен объяснить мне правила?

– А? Что? – Роз как будто не сразу понял, что рядом с ним кто-то стоит; опустив глаза на Лили, он с явным трудом сдержал приступ икоты. – А, вы об этом. Правила, знаете ли, самые простые. Каждый игрок должен сделать ставку – видите, стол расчерчен? Все возможные ставки написаны там. Затем бросают кости. Чья ставка выпала – тот и победил.

– Вы не играете?

– О, нет, – Роз усмехнулся, вытащил свой несчастный бутон из петлицы и сотрясшейся рукой вручил его Лили. – Здесь все зависит лишь от прихоти Фортуны, а она не благоволит тем, кто надрался.

Лили растерянно приняла его скромный подарок, и Роз, глядя, как она осторожно подносит цветок к самому кончику носа, добавил:

– Говорят, больше всего везет тем, кто за столом впервые. Не хотите сыграть?

Лили обернулась к Даниэлю, и тот нехотя потянул из нагрудного кармана кошелек. После позора, пережитого им за карточным столом в апартаментах Мадам, его не особенно тянуло возвращаться к азартным играм, но выставлять себя неудачником перед Лили ему хотелось еще меньше, поэтому он выбрал меньшее из двух зол.

– Возьми, – сказал он, протягивая Лили несколько купюр. – Поставь, куда хочешь.

Из рук крупье она получила несколько фишек и долго разглядывала их, едва не пропустив раунд – в итоге бросила их на сукно наобум за секунду до того, как было объявлено, что ставок больше нет.

– Двойка? – разочарованно вопросил Роз, перегибаясь через бортик и следя, куда упали фишки. – Едва ли она выпадет. Всего одна возможность на…

Он не успел договорить – повинуясь меткому броску Эжени, кубики пронеслись по столу и, ударившись друг о друга несколько раз, замерли двумя единицами кверху. У Лили вырвался невольный вскрик.

– Выиграла!

– Я же говорил, – тут же заявил Роз, разом утрачивая свой скептический настрой, – новичкам в этой игре везет.

Лили получила свой выигрыш; Даниэль, оценив взглядом выросшую перед ней горку фишек, поспешил вновь раскрыть кошелек.

– Погоди-ка, – сказал он, выгребая оттуда все, что захватил из дома сегодня утром, – сейчас мы поправим наши дела…

Игра пошла своим чередом. Лили больше не повторяла своей первоначальной оплошности, ставила осторожно, но так, что непременно оказывалась в выигрыше; потом, утомившись, она отошла в сторону, уступив место Даниэлю, который, суеверно не отпуская ее руки, повторил ее успех. Вокруг них нарастал возбужденный гул; сидевший напротив Пассаван, напротив, мрачнел. Несмотря на присутствие Эжени, которую он во всеуслышание назвал своим талисманом, игра у него не шла.

– Я что-то делаю не так! – заявил он, поняв, что деньги, несмотря на все его усилия, утекают из его карманов. – Кажется, вся удача на другом конце стола!

Перехватив его взгляд, Лили невольно вздрогнула, и Пассаван, решаясь про себя на что-то, поманил ее рукой.

– Дорогая, подойдите-ка сюда. Мне кажется, вы поможете мне приманить удачу обратно.

Даниэль, занятый тем, чтобы более-менее упорядочить все доставшиеся ему фишки, не успел ее остановить. Спустя несколько секунд она оказалась возле графа, между делом оттеснив, хоть и ненароком, Эжени; та только приподняла брови, но ничем не выказала своего отношения к происходящему, только отступила на шаг, внимательно наблюдая за тем, что делает граф. А сделал он между тем весьма забавную вещь – потребовал дать ему кости и, сжимая их самыми кончиками пальцев, поднес к самому лицу Лили.

– Поцелуй-ка их для меня. Не волнуйся, – улыбнулся он, заметив, что Лили колеблется, – ядом их не смазывали.

Собравшиеся у стола затаили дыхание. Даниэль забыл даже про выпавший ему выигрыш; напряженный, как струна, он смотрел на то, как Лили прикрывает глаза и, приоткрыв напомаженные губы, коротко касается ими костей в руке Пассавана. Несмотря на всю свою кажущуюся невинность, сцена отчего-то выглядела игриво и даже непристойно; в задних рядах кто-то присвистнул и тут же подавился, ибо его с силой пихнули под ребра.

– Ставлю все! – провозгласил Пассаван, сдвигая все свои фишки на пресловутую двойку, а затем небрежно, точно выбрасывал использованную салфетку, отправил кости гулять по сукну. Лили прижала ладонь ко рту; кажется, никто из собравшихся даже не вздохнул.

– Выиграла!

Воздух над столом едва ли не разорвался от многоголосого вопля. Кости вновь легли единицами вверх; Пассаван захохотал во весь голос, скаля крупные белые зубы.

– Вот так-то! – заявил он, обхватывая покрасневшую Лили за талию. – Эта прелестница приносит удачу!

Ответом ему был дружный смех всех присутствующих. Даниэль, отмирая, засмеялся тоже: в тот момент, когда кости летели над столом, он успел испугаться так, будто Лили грозила смерть в случае проигрыша, но теперь, осознавая, что страх его был глуп и беспочвенен, мог вздохнуть с облегчением. «И что такое нашло на меня», – подумал он, не догадавшись, что то было предчувствие; отвернувшись от стола, он заметил Мадам – та стояла, не принимая участия в игре, у стены, и выпускала изо рта клочья табачного дыма. Взгляд ее не отрывался от Лили и Эжени, будто никого больше в зале не было; со сосредоточением бывалого игрока Мадам явственно пыталась что-то взвесить и подсчитать.

– Еще шампанского! Тост в честь моей Фортуны! – почти прокричал Пассаван, силясь заглушить все прочие голоса. Лили, выглядевшая смущенной, но счастливой, под шум всеобщих аплодисментом изобразила полупоклон. В руках она все еще сжимала бутон, подаренный Розом: заметив это, Пассаван забрал цветок из ее пальцев, чтобы с ласковой улыбкой вплести в ее причудливо уложенные волосы.

– Ты прекрасна, как эта роза, – заявил он и добавил, явно осененный внезапной идеей. – Роза без шипов!

– За Розу без шипов! – подхватил кто-то, вызвав этим новую бурю тостов, шуток и смеха. Лили тоже вручили наполненный бокал, и они с Даниэлем под раздавшиеся отовсюду одобрительные возгласы отсалютовали друг другу.

– Ну вот, – только и сказал Роз унылым тоном, вливая в себя очередную порцию токайского, – теперь на цветочном поле у меня появился соперник.

***

За игрой последовали танцы, продолжавшиеся не один час, и разъехались гости только под утро, провожаемые непрекращающимися напутствиями и пожеланиями хозяина дома. Лили, пребывавшая в крайнем возбуждении от обрушившегося на нее внимания, не переставала болтать ни на секунду, пока все четверо садились в поданный экипаж:

– Это было… так странно! Но так здорово! Я даже ничего не поняла, и вдруг… ой, у меня голова кружится…

– Ты слишком много выпила шампанского, – доброжелательно пояснила ей Эжени, откидываясь на заднее сиденье; во время танцев она была нарасхват и, должно быть, все ее тело представляло из себя сейчас плотный комок чудовищной усталости. – Потом я научу тебя, как пить и не пьянеть.

– Обязательно, – проговорила Лили, потирая пальцами виски. – Интересно, граф пригласил бы меня еще раз?

– Ты еще спрашиваешь? – Эжени даже рот приоткрыла от удивления. – По-моему, и так ясно, что он от тебя в восторге.

– Он всегда такой был, – заметила Мадам, сидевшая в дальнем углу и дымящая оттуда своей трубкой. – Он обожает дебютанток. Считает себя обязанным дать им боевое крещение.

Будь Даниэль чуть менее уставшим и чуть более трезвым, он бы насторожился, поняв, какой смысл скрывается за ее словами, но у него до того шумело в голове, что он чувствовал себя не в состоянии реагировать хоть на какие-то проявления внешнего мира. Все его стремления в тот момент ограничивались желанием поскорее добраться до постели; но, конечно же, сначала они подъехали к заведению мадам Э., и Даниэль, обернувшись к Лили, увидел, что та спит, привалившись к его плечу.

– Слишком много впечатлений за один раз, – проницательно заметила Эжени, выбираясь из экипажа. – Ее теперь не добудишься.

Она оказалась права: Даниэль легко потряс Лили за плечо раз, другой, но добился этим лишь того, что она сонно что-то пробормотала и привалилась к стенке кареты, не делая ни малейшей попытки вынырнуть из царства Морфея.

– Ну что там? – нетерпеливо окликнула их остающаяся снаружи Мадам, и Даниэль, решив не искушать судьбу лишний раз, похватил Лили на руки. Она оказалась неожиданно легкой, почти невесомой; Даниэлю пришло в голову, что ее платье и скромные украшения весят, возможно, больше, чем она сама.

– Сморило? – риторически поинтересовалась Мадам, открывая двери заведения своими ключами; внутри было темно и тихо, но спустя минуту на лестнице показалась заспанная Дезире, поправляющая примятую юбку.

– Помоги Эжени раздеться, – приказала ей Мадам и кивнула Даниэлю, когда девицы скрылись наверху. – Управишься с этой соней? Отнеси ее в постель.

Хоть и с трудом, почти валясь с ног, но он все же добрался до нужной комнаты со своей драгоценной ношей. Дверь, по счастью, не была заперта, и Даниэль беспрепятственно уложил Лили на постель, вытащил несколько шпилек из ее волос, ослабил шнуровку на платье. Она проговорила сквозь сон что-то благодарное и, перевернувшись на бок, обняла обеими руками подушку. По ее телу, все еще разгоряченному с вечера, пробежали мурашки – с наступлением осени ночи стали холодными, а камин в комнате сегодня не топили, – и Даниэль укрыл ее одеялом, подумал, что ему стоило бы удалиться и отправиться домой, и лег рядом, привлекая Лили к себе, вслушиваясь в ее глубокое, размеренное дыхание.

«Только пять минут», – промелькнуло у него в голове, прежде чем он погрузился в сон, тяжелый и муторный, похожий на обморок.

***

Даниэль проснулся с немилосердной головной болью и сухостью во рту, так что Мадам, едва взглянув на него, приказала Дезире принести ему сельтерской и вина. Она ни словом, ни жестом не упрекнула его за то, что он самовольно остался в заведении на ночь – напротив, вела себя так, будто это было для нее абсолютно естественно и привычно. Даниэль, впрочем, и не был способен на какие-то оправдания: сидел за столом, вперив мутный взгляд прямо перед собой, и предавался мучительным размышлениям о том, что именного из выпитого им вчера так предательски его подвело. Лили сидела тут же, и вид у нее был не лучший, чем у него; одна Эжени, непринужденно попивающая кофе, казалось веселой и бодрой, точно не существовало для нее ночи, проведенной на ногах.

– Бодроствовать ночью и спать днем тяжело только поначалу, – сочувственно сказала она Лили, заметив, что та едва удерживается, чтобы не упасть носом в столешницу. – Ты быстро привыкнешь, вот увидишь.

– Надеюсь, – бесцветно откликнулась та, рассеянно помешивая сахар в чашке с кофе. Даниэль, получив из рук Дезире вино, щедро разбавил его водой и, борясь с подкатившей тошнотой, выпил залпом. Мадам, наблюдавшая за его манипуляциями, покачала головой.

– К твоим годам пора бы и научиться пить.

Он пробормотал что-то хриплое и бессвязное, всем своим видом показывая, что душеспасительная беседа сейчас не пойдет ему на пользу. Мадам это, впрочем, не затронуло: она чуть подалась вперед с явным намерением сказать еще что-то, но не успела, потому что в этот момент в наружнюю дверь постучали.

– Я открою, – сообщила Дезире, выскакивая из-за стола; на самом деле, в этом уточнении не было никакой нужды, ибо только она по своему положению и состоянию могла бы встретить утренних посетителей. Даниэль вяло прислушался к донесшимся из холла голосам, но ничего не разобрал. Только когда Дезире вновь появилась в зале, держа в руках перевязанную бантом коробку, он немного оживился и поднял голову.

– Что это?

– Для Лили, – объявила Дезире, устраивая коробку на столе рядом со вчерашеней дебютанткой. – Сказали – лично в руки.

Прилив любопытства явно вернул Лили некоторое количество сил: отвлекшись от всего, даже от своего жалкого состояния, она развязала бант, открыла крышку и подскочила на месте, вскрикнув самозабвенно и сумасшедше:

– О боже, это для меня!

Коробка мигом стала объектом внимания всех присутствующих; внутри обнаружилось отливающее золотом колье с рубином, при виде которого даже у Мадам поползли вверх брови. Что уж говорить было о Даниэле? Он едва не подавился водой, которую в этот момент жадно допивал прямо из горла бутылки.

– Здесь еще и записка! – объявила Лили, доставая со дна коробки сложенный конверт; развернув его, она прокашлялась, точь-в-точь как всегда, когда начинала читать вслух, и Даниэль вздрогнул. – «Я щедр к тем, кто щедр ко мне. Вчера вы поделились со мною своей удачей, и я выражаю надежду, что вы не откажетесь принять кое-что из ее плодов». Это от графа! Должно быть, он купил его на деньги, что выиграл вчера…

– Пожалуй, – Мадам взяла колье в руки, придирчиво осмотрела пылающий в лучах солнца камень, – примерно столько оно и стоит. Неплохое начало, Лили. Можно считать, что твой дебют удался.

Явно не ожидавшая похвалы, Лили просияла, но ее улыбка угасла тут же, когда она увидела, как Мадам убирает колье на место, захлопывает крышку и придвигает коробку к себе.

– Что вы делаете?

Эжени, выразительно отворачиваясь, закатила глаза. Очевидно, подобные сцены в стенах заведения успели изрядно ей надоесть.

– Ты же знаешь правила, – напомнила Мадам вкрадчивым тоном, без всякого сочувствия взирая на расстроенное лицо Лили. – То, что мы зарабатываем, принадлежит заведению, то есть всем нам.

– Но… но…

– Странно видеть такой эгоизм от человека, который вчера вышел в свет в чужом платье и чужих побрякушках, – раздраженно припечатала Мадам, хмурясь и явно жалея о том, что приходится тратить время. – Что бы ты делала, если б в Эжени тоже заговорила жадность?

Сдаваясь, Лили опустилась на свое место. Она старалась держаться бесстрастно, но взгляд, такой отчаянный, будто на ее глазах готовились кого-то убить, выдавал ее с головой.

– Я ничего с ним не сделаю, – сказала Мадам, прижимая к себе коробку. – Оно будет храниться у меня. Ты наденешь его на следующую же встречу с графом. Думаю, ему будет приятно.

Лили кивнула, несколько приободряясь, и Мадам, утвердившая свое превосходство, проследовала к выходу в коридор. Впрочем, у самого порога она, вспомнив что-то, обернулась к Даниэлю.

– Пойдем со мной.

– Зачем? – поинтересовался он сипло, пытаясь встать на ноги и прилагая для этого значительные усилия. Мадам несколько раз сморгнула в деланом удивлении.

– Ты не хочешь получить свою долю? Оплату за Полину, аванс за Лили? Или после того, что ты выиграл вчера, тебе захотелось поработать бесплатно?

– Нет, нет, конечно нет, – поспешно ответил Даниэль, чувствуя себя преглупо. – Простите, я просто…

Мадам досадливо прижала ладонь ко лбу.

– Постарайся впредь держать себя в руках. Трезвый ум тебе еще пригодится. Сегодня ты станешь состоятельным человеком, попробуй хотя бы для виду вести себя прилично.

– Я постараюсь, – послушно отозвался Даниэль и, оставляя за своей спиной взволнованно перешептывающихся девиц, вышел за ней в коридор.

–

*Первая Империя во Франции (1804-1814) – период владычества Наполеона I, после получения неограниченной власти в качестве республиканского консула провозгласившего себя императором французов.

*"Прокоп" – старейшее из ныне открытых парижских кафе. Было основано в 1686 году и пользовалось большой популярностью среди мыслителей, политиков и людей искусства. В числе его знаменитых посетителей – Ж.-Ж. Руссо, Д.Дидро, Вольтер, М.Робеспьер, Наполеон, О. де Бальзак и В.Гюго.

4. L'engagement

Увидев, как Даниэль достает банкноты, хозяйка мансарды замахала руками:

– У меня ведь сдачи не будет, месье! Подождите, схожу разменять в лавку.

– Хорошо, – легко согласился он и, дожидаясь ее, сел за стол – еще недавно засыпанный набросками, старыми газетами и обертками от разной снеди, теперь тот был девственно чист, как, впрочем, и вся комната. Пожитки Даниэля были убраны в новехонький саквояж, приобретенный им тут же, на углу, а внизу дожидался экипаж, готовый отвезти его в отель «Насьональ» – там молодой человек собирался обосноваться на некоторое время, прежде чем найти себе новое, более приличествующее его нынешнему положению обиталище.

Хозяйка долго не появлялась, и Даниэль успел заскучать. Несколько раз он окинул комнату взглядом, размышляя, не мог ли что-то забыть, задумчиво побарабанил пальцами по поверхности стола и наконец принялся бездумно открывать его ящики один за другим – все они тоже были тщательно вычищены от залежавшегося в них мусора, и Даниэль, заглядывая в них, думал лишь скоротать время, но в самом маленьком и дальнем его, как выяснилось, поджидал сюрприз.

Увидев на дне ящика небольшой, смятый с одного боку клочок бумаги, Даниэль извлек его наружу. Ему не пришлось долго вспоминать, что он держит в руке, и на лице его появилось нежное, совсем чуть-чуть ностальгическое выражение. Это был один из тех обрывков, которые Лили когда-то использовала для своих первых эпистолярных попыток: на листке, кроме следа от спешно вытертой кляксы, виднелось одно лишь ее имя, косо написанное неуверенной рукой.

Не переставая улыбаться, Даниэль бережно опустил бумагу в нагрудный карман. Ему почудилось, что отныне она станет для него чем-то вроде талисмана, с коим не страшны будут любые невзгоды – и эта мысль привела его в такое хорошее настроение, что, когда хозяйка появилась на пороге с кошельком, полным франков, он великодушно отмахнулся от протянутой ему сдачи:

– Полноте, мадам. Начиная новую жизнь, не стоит чрезмерно придирчиво сводить счеты со старой.

Фраза всплыла у него в голове как бы сама собой, и он, довольный собственным остроумием, подумал, что стоит как-нибудь при случае пересказать ее Розу: тот, недюжинный знаток классической поэзии, любил сыпать цитатами через каждое слово, и Даниэль, никогда не жаловавшийся на недостаток образования, подчас ощущал себя в его обществе форменным невеждой.

– Да благословит вас Бог, месье, – донельзя обрадованная, сказала ему хозяйка. – Вы уж не забудьте, когда прославитесь, что я готова была вас и в долг приютить.

– Не забуду, – пообещал ей Даниэль и, поклонившись, вышел.

***

Новая жизнь оказалось ослепительно-яркой, затягивающей, подобно безумному водовороту, и Даниэль сам не понял, как успел полностью раствориться в ней. В «Насьональ» он провел всего несколько дней, быстро подыскав себе чудесную, просторную квартиру недалеко от сада Тюильри. Даниэль занял весь второй этаж новехонького дома, в подъезде которого еще чувствовался запах свежей штукатурки; окна большинства комнат выходили на залитую светом, забитую людьми и экипажами улицу Сент-Оноре*, но и для мастерской нашлось подходящее место – раньше эта комната выполняла роль библиотеки, о чем красноречиво свидетельствовали подпирающие потолок, ныне пустынные стеллажи. Окно этой комнаты выходило в широкий и тихий внутренний двор; здесь легко можно было предаться вдохновению, не отвлекаясь ни на что постороннее, и Даниэля всецело это устраивало. Элегантная, пусть и несколько помпезная обстановка квартиры полностью соответствовала его вкусу; кладовую он забил выдержанными винами, а гардеробную – изысканными костюмами, заказанными им у лучших парижских портных. Теперь он не мог без смеха вспоминать те жалкие вечера, что коротал в мансарде за куском хлеба: обеды и ужины в самом популярном ресторане Пале Рояль вошли у него в привычку. Часто он проводил вечера в театрах, неизменно выбирая самые выгодные места в партере; весьма по душе ему пришелся балет, и особенно – одна из танцовщиц, живая и подвижная блондинка, исполнявшая свою партию с неподдельным горячим чувством и тем весьма выделявшаяся на фоне всех прочих. Даниэль позаботился о том, чтобы после очередного представления ей в гримерную доставили полную цветов корзину и широтой своего жеста остался полностью удовлетворен.

Конечно, он не забывал и о работе – напротив, получал искреннее удовольствие от того, что может отдаться ей целиком, ни о чем другом не помышляя и не беспокоясь. С Лили они виделись все так же часто, и Даниэль с радостью отмечал, что дела и у нее идут в гору. В светскую жизнь парижского общества она ворвалась подобно задорному алому вихрю; ее исправно засыпали приглашениями, и Даниэль, когда ему выдавалась (и весьма часто) возможность сопровождать ее, видел, как постепенно оставляет Лили былая робость, как становится она все увереннее в каждом своем жесте, каждой улыбке и каждом взгляде. Самое высокое и почтенное общество перестало стеснять ее; одинаково резво и беспечно она могла болтать и с военными, и с депутатами Ассамблеи, и с забредшим на одну из вечеринок графом Андраши*, бывшим венгерским премьером.

– Она обворожительна, – заявил граф, едва попрощавшись с ней, и усмехнулся в поседевшие, точно припорошенные инеем усы.

– Несомненно! – воскликнул стоящий тут же Пассаван, жестом приказывая лакеям принести себе и почетному гостю еще вина. – Прелестный цветок… проросший в самое сердце!

Сборищ в кафе «Прокоп», организуемых Пассаваном, Даниэль не пропускал. Здесь, за столом, ломившимся от еды и выпивки, в обществе людей, не обделенных самыми разными талантами, можно было говорить о чем угодно; преимущественно, конечно, речь шла об искусстве, но иногда начинали и о вещах более приземленных – охоте, игре, женщинах. Пассаван сам задавал беседе тон, всегда умея поддержать настроение когда замысловатым каламбуром, а когда грубоватой шуткой – тогда над столом неслись громогласные взрывы хохота, к которым охотно присоединялся и Даниэль. Они всегда сидели бок о бок с Розом; тот, приняв на грудь, принимался подчас читать что-то из своих стихотворений и всегда оказывался встречен дружным одобрением и даже овациями. Даниэль однажды тоже решился принести на суд местных завсегдатаев свои картины – все остались в восторге, и Пассаван в первую очередь.

– Надо поспособствовать тебе, дружище, – заявил он как-то, почти по-братски положив руку Даниэлю на плечо; шел второй час ночи, но собрание и не думало прекращаться, а у графа от выпитого порядком развязался язык. – Афиши для мадам Э. – это, конечно, хорошо, но не стоит на них останавливаться.

– О ч… о чем ты? – спросил Даниэль, с усилием выговаривая слова. С графом они выпили на брудершафт еще на первый же четверг, и говорить ему «ты» неожиданно оказалось легко и естественно, точно они были закадычными друзьями с рождения.

Пассаван важно поднял вверх указательный палец:

– Выставка. Тебе нужно выставляться, и как можно скорее. Люди скоро увидят твои блистательные афиши и, разумеется, захотят большего!

Даниэль качнул головой. С одной стороны, мысли о выставке давно уже посещали его голову, с другой – он совершенно не знал, как подступиться к делу. Тем более, подобное мероприятие требовало нешуточных вложений; бегло ознакомившись с возможными суммами, Даниэль пришел к выводу, что даже с учетом щедрых гонораров от Мадам едва ли сможет себе это позволить. Впрочем, у Пассавана, как и всегда, было свое собственное, отличное от других мнение:

– Деньги? Это не проблема. Я оплачу все расходы.

От неожиданности Даниэль чуть не пролил себе на грудь содержимое своего бокала.

– Ч… что? – беспомощно вырвалось у него.

Пассаван посмотрел на него одновременно благодушно и снисходительно:

– Взгляни на меня, друг мой. Я родился на золотом мешке, пальцем о палец для этого не ударив. Всю работу за меня сделали мои достопочтенные предки. И что теперь? Закон всемирного равновесия – я верю, что таковой существует и влияет на жизнь каждого из нас, даже если мы того не видим, – говорит мне делиться с теми, кто нуждается в средствах, чтобы чего-то добиться. Я получил свою долю благосостояния, зачем обделять других?

Даниэль не знал, что на это сказать. Все еще не веря в услышанное, он только беззвучно разевал рот, как выброшенная из воды рыба, и Пассаван, едва взглянув на него, разразился заразительным смехом.

– Ах, как я люблю это выражение на лицах людей! – заявил он, хлопая Даниэля по плечу. – Оно, пожалуй, стоит всех денег мира… но не будем торопиться, дружище. Лучшее время для того, чтобы ты заявил о себе, наступит ближе к зиме. Разгар сезона! Театр Зидлера в этом году приготовил что-то совершенно необыкновенное. Готов поставить свою голову, Эжени получит главную роль. Тогда-то мы и…

– Но я никогда не писал Эжени, – напомнил ему Даниэль, чуть расстроенный тем, что ему приходится осаживать этот необыкновенный душевный порыв, – она исправно пользуется услугами господина Эли…

Для Пассавана его слова, вопреки ожиданиям, оказались лишь поводом для новой порции смеха.

– Жизнь переменчива, как любит утверждать наша Мадам, – заявил он, хитро сверкая глазами, – кто знает, что будет завтра? Кто знает…

***

Через пару дней Даниэль, получив записку от Мадам, взял свои рисовальные принадлежности и отправился в заведение. Надо было что-то подправить в изображении Полины – а работать в стенах дома было непременным условием Мадам, от которого она не хотела отступаться. Одной лишь Эжени было позволено уходить на сеансы в мастерской господина А., Даниэлю приходилось являться в заведение самому, но это нисколь не омрачало его настроения: во-первых, это было лишней возможностью увидеться с Лили, а во-вторых, он успел по-своему привязаться и ко всем прочим обитателям этого дома – не стала исключением даже сама мадам Э., к которой молодой человек начал испытывать нечто вроде благодарной сыновьей нежности.

– Полина сейчас спустится, – сказала Дезире, препроводив его в пустующий малый зал. – Может быть, выпить?

Даниэль, у которого все еще шумело в голове после четвергового кутежа, жестом отказался. Дезире исчезла, а он ненадолго остался один – единственным его развлечением после того, как он приготовил все для работы, был один лишь голос Сержа, который сидел в большом зале в компании Эжени и обучал ее тонкостям своего мастерства.

– Человеку требуется десятая доля секунды, чтобы моргнуть, – выговаривал он своим обычным флегматичным тоном. – Это очень мало. Но достаточно для того, чтобы подменить карту. Если знать, что делать, конечно. Ты слишком осторожничаешь, что вредит быстроте твоих жестов. Так ты влегкую себя выдашь.

– Ладно, ладно, – отвечала Эжени, и в голосе ее мешалось раздражение на себя саму и стремление во что бы то ни стало пробовать, пока усилия не увенчаются успехом. – Давай еще раз.

Любопытствующий Даниэль хотел было выглянуть, чтобы посмотреть на эту сцену, но в этот момент из зала донеслись шаги – гулкие, прихрамывающие, – и когда он понял, что они принадлежал Полине, то изумленно замер. Он не мог припомнить, чтобы она ходила так: обычно она передвигалась, как бесплотный дух, ступая, несмотря на свой немалый для девицы рост, невесомо и неслышно. Теперь же, когда она появилась в зале, он заметил, что она немного подволакивает ногу; лицо ее, отощавшее и побледневшее, лучше любых слов свидетельствовало о недавно перенесенной болезни. Поприветствовав Даниэля, она опустилась в приготовленное для нее кресло; по ее скованным движениям видно было, что они причиняют ей боль, и он про себя усомнился, в том ли она состоянии, чтобы позировать.

– Как твое здоровье?

– Намного лучше, – ответила Полина, вытягиваясь в кресле; на ней был просторный халат, на картине принявший вид струящейся шелком, привольно распахнутой на груди мантии, но сейчас она не торопилась его развязывать, точно чего-то стесняясь. – Мадам сказала, еще что-то нужно для афиши…

– Сущие пустяки, – заверил ее Даниэль; не услышав жалобы, он решил, что и от него ждут ответной любезности, а именно делать свою работу, как будто ничего не произошло. – Это не займет много времени. Могу я тебя попросить…

Он безмолвным движением рук изобразил, будто развязывает пояс халата, но Полина посмотрела на него с сомнением.

– Нельзя ли без этого? – спросила она, и Даниэль окончательно перестал что-либо понимать.

– Мы же изображаем последние мгновения Клеопатры, – напомнил он, теряясь в догадках, что же идет не так. – Мадам сказала, что на груди обязательно нужна змея. Так, может быть…

Он умолк на полуслове, видя, что Полина, явно утомленная какой-то бесплодной борьбой, страдальчески прикрывает глаза. Спустя секунду она все-таки сделала, что он велел – и у него против воли вырвался шумный вздох, когда он увидел на ее животе и ребрах целую россыпь застарелых, начавших уже желтеть синяков.

– Что… – начал он, но примолк, поняв, что ему не следует задавать вопросы – а, вернее сказать, он не испытывает ни малейшего стремления задавать их. Полина смотрела куда-то мимо него с совершенным безразличием, а ему пришлось собраться с силами, чтобы вытолкнуть слова из пересохшего горла:

– Ладно, ладно. Мы это закроем. В конце концов, нужна только грудь…

Он немного посуетился вокруг Полины, которая словно окоченела; в конце концов ему удалось устроить ее руку и складки ткани халата так, чтобы скрыть под ними эти непонятные уродливые следы.

– Так намного лучше, – произнес он, отступая и стараясь изобразить улыбку. – Выглядишь прекрасно.

Полина посмотрела на него, и мелькнуло в ее глазах мимолетное, но устрашающее нечто, отчего Даниэля пробрало холодом до самых костей.

– Вы очень добры, – произнесла она с неторопливым кивком, и он с плохо скрываемым облегчением вернулся за холст.

***

Работу он закончил быстрее, чем рассчитывал (и на то у него были весьма веские основания) и, пожелав Полине скорейшего полного выздоровления, направился к Мадам. В записке, которую он получил утром, было сказано, что она хотела бы с ним поговорить, да и он сам, оправившись от первого потрясения, чувствовал, что отчаянно нуждается в этом разговоре.

Мадам, как и всегда, встретила его предложением выпить коньяку, и на сей раз он не стал отказываться – наполнил фужер и, сжимая его в руках до того, что пальцы едва не начало сводить судорогой, опустился за стол напротив своей собеседницы.

– С Полиной все удачно? – осведомилась Мадам, раскуривая трубку; Даниэль помялся немного, не зная, как точнее описать то, что увидел.

– Я внес все необходимые исправления, – наконец сказал он, решив, что лучше всего будет начать именно так. Мадам спокойно кивнула: