Текст книги "La plus belle (Прекраснейшая) (СИ)"
Автор книги: Электра Кинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)
– Это хорошо. Думаю, уже завтра мы отдадим оригинал в типографию.
Весь ее вид говорил о том, что на этом тему она почитает закрытой, но Даниэль, сделав большой глоток из фужера, все же решился сказать ей:
– Я видел следы.
Недолго стояла вязкая тишина. Мадам нисколько не изменилась в лице.
– Какие еще следы?
– У Полины, – заговорил Даниэль сбивчиво, тщетно стараясь замедлить собственные мысли, ибо результаты тех умозаключений, что созревали в его голове, сочились в его сердце ледяным ужасом, – на ее теле. Они похожи на…
Он замялся, не в силах сказать; тогда заговорила Мадам, усмехаясь:
– На что они похожи? На следы от припарок, которые ей делали, чтобы простуда не пошла в легкие? Я краем глаза видела это… если честно, похоже было на сцену из времен инквизиции. После такого будешь ходить полумертвым. Но могло быть и хуже, от легочной болезни мрут как мухи, особенно в последние годы.
Страх отступил, точно его и не было. Ощущая, как разжимается сомкнувшийся вокруг сердца обруч, Даниэль едва не засмеялся от окатившего его облегчения:
– Так вот в чем дело…
– А ты что подумал? – поинтересовалась Мадам и добавила, когда он, теперь уже испытывая стыд от своих подозрений, опустил глаза. – Впрочем, можешь не отвечать. В твоем возрасте все не в меру впечатлительны. А вот с рассудительностью, наоборот, беда…
Она издала ядовитый смешок, но тут же посерьезнела, вернула своему голосу обычный деловой тон:
– Ты слышал о театре Зидлера***?
Даниэль резко поднял голову.
– Надо быть глухим, чтобы о нем не слышать, – проговорил он с легкой обидой на то, что Мадам столь дурного мнения о его кругозоре. – Известнейший театр Монмартра. А, может, и всего Парижа…
– Все так, – подтвердила Мадам, со звучным причмокиванием выдыхая очередную порцию дыма. – Редко кто, не входящий в труппу Зидлера, удостаивался чести выступать там. Из моих девочек – разве что Жюли… – она поморщилась, одолеваемая неприятными воспоминаниями. – Ей хорошо заплатили, но все знали, что в этом случае гонорар – не главное. В тот год Зидлер заказал у Баха золотую диадему, которую намеревался вручить звезде своего спектакля. Прекраснейшее из всех украшений, говорю тебе как тот, кто видел его воочию. Бах превзошел сам себя в тот раз, это точно…
Даниэль слушал, затаив дыхание. Он уже знал эту историю из обрывков разговоров обитательниц заведения, из туманных намеков и замечаний Лили, из слухов, которыми полнился Монмартр, но впервые вся картина случившегося разворачивалась перед ним целиком.
– Диадема была предназначена для Жюли, все знали это, – проговорила Мадам с ожесточением, – но для нее оказалось не по силам просто протянуть руку и взять. В тот день, когда все должно было решиться, она выступила из рук вон плохо. Не знаю, какого черта с ней произошло, но, думается мне, с того самого вечера она и начала пить, как сам дьявол. Диадему Баха вырвали у нее из рук и вручили Несравненной Адель, которая была до того рада этому, что бросила сцену. Ни себе, ни другим…
Исполненная досады и горечи, она примолкла. Молчал и Даниэль, чувствуя, что слова сочувствия сейчас звучали бы наигранно и фальшиво.
– Долгое время нас не звали к Зидлеру, – наконец произнесла Мадам более спокойно, справляясь со своей злостью. – Но Пассаван замолвил за нас словечко, а Зидлер знает, к кому стоит прислушиваться. После прослушиваний он предложил нам два контракта – один, конечно, для Эжени, которая сыграет главную роль. А вот на второй, я думаю, тебе будет интересно взглянуть.
Даниэль не сразу понял, что особенного в листе, который Мадам выложила на стол перед ним – кроме, конечно, стоящей внизу размашистой зидлеровской подписи, которая внушала уважение одним своим видом. Сумма гонорара была небольшая, сказать даже больше – смехотворная; Даниэль, достаточно повидавший в богемных кругах, научился уже более или менее разбираться в этом. Но дело было, разумеется, вовсе не в деньгах – а в том, что в той строке, где должно было находиться имя предполагаемой исполнительницы, на листе было пустое место.
– Вы хотите сказать… – несмело начал Даниэль, кое-что осознавая.
– Именно, – заявила Мадам, улыбаясь с некоторой нервозностью. – Имя буду вписывать я, исходя из собственных предпочтений. Конечно, по всей логике вещей это должна быть Полина, но…
– Но? – уточнил Даниэль, осененный осознанием того, к чему клонит его собеседница, но пока опасавшийся принять на веру свои измышления. Да и Мадам, казалось, колебалась, что для нее было в высшей степени необычно. Поднявшись из-за стола, она прошлась взад-вперед вдоль камина, не обращая даже внимания на то, что трубка ее почти потухла.
– Ты же видел, в каком она состоянии, – проговорила она. – Она всегда была очень способной и очень болезненной… до поры до времени я могла ей это прощать, но Зидлер не простит. После того, что тогда устроила Жюли, он не потерпит даже самой маленькой ошибки.
Даниэль молчал. Ему казалось, что скажи он одно лишнее слово – и ему на голову рухнет все мироздание.
– Конечно, – продолжала вслух рассуждать Мадам, – Лили очень юна, это ее дебютный сезон. Я думала, она блеснет в следующем или даже через год… но наша жизнь так коротка и неопределенна, что мы не можем разбрасываться представившимися возможностями. Как ты думаешь, – внезапно она обернулась к Даниэлю, вперила в него пронизывающий взгляд, и он вздрогнул, ощутив себя бабочкой, которую насадили на иглу, – на нее можно положиться?
Даниэль прикрыл глаза, воскрешая в памяти все, что связывало его с Лили – начиная с их первой случайной встречи у хлебной лавки и заканчивая долгими, теплыми вечерами в мансарде, служившей им убежищем, чем-то вроде отдельного, отрешенного от всей остальной вселенной мира для них двоих. Последние штрихи «Саломеи», уроки чтения, первые объятия и поцелуй… без всего этого, Даниэль был уверен, жизнь его была бы совсем иной, и существовал бы в его теле не он сам, а какой-то другой Даниэль, незнакомый и как будто незаконченный – набросок, на который так и не начали наносить краски. Многое с тех пор изменилось, но оставалось для Даниэля что-то, что он считал незыблемым – оно грело ему сердце, вселяло ощущение осмысленности своего существования, какую-то стойкую, почти фанатичную веру в то, что происходящее с ним происходит не зря.
– Я думаю, она не подведет, – проговорил Даниэль тихо и очень четко, глядя Мадам глаза в глаза. На несколько секунд они словно сошлись в какой-то молчаливой дуэли, но затем Мадам отступила, с улыбкой кивая своим размышлениям, и Даниэль понял, что если это было некое испытание, то он с успехом его прошел.
– Я рада, что мы друг друга поняли, – произнесла Мадам, вновь садясь за стол; с камина она прихватила письменный прибор, чтобы занести сияющее металлом острие пера над листом контракта. – Люблю людей, с которыми можно быть откровенной… и позови Лили, в таком случае. Ей ведь тоже надо подписать.
Лили тоже поначалу не поверила – решила, что Даниэль и Мадам вздумали над ней подшутить. Мадам переубеждать ее не стала, и делать это пришлось Даниэлю; справился он весьма быстро, употребив для этого весь данный ему при рождении дар убеждения.
– Выступать у Зидлера! – вскричала Лили, самая не своя от восторга, когда поняла, что он говорит всерьез. – Это лучше всего на свете!
Искрясь неподдельным счастьем, она схватила лист и протянутый Мадам прибор. Та, наблюдавшая за ней из-за полуприкрытых век, только поинтересовалась, когда Лили осторожно макнула перо в чернильницу:
– Хоть имя свое можешь написать?
– Могу, конечно, – подтвердила Лили, лукаво косясь на Даниэля; он, пользуясь тем, что Мадам на него не смотрит, подмигнул ей, и она склонилась над листом, улыбаясь одновременно ошарашенно и торжествующе. Сердце его дрогнуло в тот момент, когда перо коснулось бумаги, но он не придал этому большого значения, предполагая, что так повлиял на него покоящийся ныне в нагрудном кармане, в кожаном визитном футляре сложенный вдвое листок.
–
*Сент-Оноре – одна из центральных парижских улиц, идущая параллельно Риволи.
**Дьюла Андраши-старший (1823-1890) – венгерский политический деятель; участник революции 1848г., после поражения уехал в эмиграцию и был заочно приговорен к смерти австрийским правительством. Получив амнистию, вернулся на родину и после провозглашения двуединой империи в 1867г. получил пост премьер-министра – фактического главы венгерского государства. С 1871 по 1879 годы занимал пост министра иностранных дел Австро-Венгрии.
***Шарль Зидлер (1831-1897) – антерпренер и импресарио. В 1877 основал цирк в помещении ипподрома у моста Альм, в 1885 – концерт-холл Jardin de Paris, в 1888 – первые во Франции "Русские горки". Наибольшую известность принес ему знаменитый "Мулен Руж", открытый в 1889. "Театр Зидлера" – выдумка автора, собирательный образ многих проектов этого деятельного господина.
5. La limite
Мадам, тщательно завязав на затылке шнурок изящной черной полумаски, обернулась к своим спутникам.
– Готовы?
– Да, – откликнулись они дружно и нестройно, и, следуя за ней, ступили под расписанные своды переполненного людьми зала, громадного настолько, что для его освещения требовалась не одна, а целых три массивных, отливающих золотом люстры.
Ежегодный маскарад в театре Зидлера был событием. Никто в здравом уме не подумал бы пропустить его: здесь заводились знакомства, обстряпывались дела, заключались пари и сделки. Все гости были в масках, разряженные подчас так причудливо, что даже Даниэль, привыкший к светскому обществу, потерялся посреди этого бурного разноцветного водоворота. Только присутствие Мадам поддерживало в нем уверенность, и он старался следовать за ней шаг в шаг, точно она была лоцманом, единственным знающим дорогу сквозь враждебные волны.
– Черт, – негромко процедила она, резко останавливаясь, и Даниэль едва не врезался ей в спину. – Конечно же, она здесь.
Речь шла о мадам Т. – окруженная поклонниками и почитателями, она восседала в кресле на небольшом возвышении, с царственным снисхождением расточая всем вокруг благосклонные взгляды, а тем, кто удостаивался особой чести – протягивая руку для поцелуя. Мимолетно поморщившись, как от зубной боли, мадам Э. растянула губы в безликой, но безукоризненной улыбке и принялась протискиваться вперед; Даниэль двинулся за ней, не желая оставаться один.
– Мерзкая старая дрянь, – проговорила мадам Э., не переставая улыбаться, и внезапно вцепилась Даниэлю в руку так крепко, что он чуть не вскрикнул. – Не забудь поклониться ей с таким видом, будто мечтаешь о том, чтобы она навалила тебе на голову. Будешь недостаточно вежлив – завтра тебя найдут в Сене без рук, ног и языка.
В груди у него что-то холодно сомкнулось, и он не стал уточнять, преувеличивает ли мадам Э. или шутит, благо успел узнать ее достаточно хорошо, чтобы понять, что по характеру своему она не предрасположена ни к тому, ни к другому. Им удалось приблизиться к мадам Т., и мадам Э. обменялась с нею поцелуями, а Даниэль, чувствуя, как у него подгибаются колени, коротко прижался губами к пухлой, унизанной кольцами ладони. На него дохнуло густым, удушающим запахом разложения, который не мог замаскировать никакой парфюм; голова у Даниэля закружилась, его едва не шатнуло, но он каким-то чудом сумел устоять на ногах.
– Какой милый мальчик, – сладко пропела мадам Т. и потянулась потрепать его по щеке; прикосновение Даниэль выдержал стоически, задержав дыхание. – Я никогда не сомневалась в вашем умении раскрывать таланты, дорогая. Теперь вижу, что оно распространяется не только на ваших девочек.
Мадам Э. ответила ей с легким поклоном:
– Не сомневаюсь, что в ближайшем будущем мы воочию увидим подтверждение вашим словам.
– Конечно, конечно, – чрезвычайно благодушно сказала мадам Т. – Все знают, что в этом сезоне нас ждет нечто необыкновенное… повеселитесь на славу сегодня, дорогие мои. Все знают, это хорошая примета.
На этом аудиенция, к радости Даниэля, оказалась окончена. Добравшись до фуршетных столов, он привел себя в чувство несколькими глотками ледяного, приятно покалывающего язык шампанского, затем нашел взглядом Лили – она, изображавшая Коломбину в черно-белом платье и такого же цвета маске, разговаривала с мужчиной в маске лесного царя и его спутницей-наядой, стройной, богато разодетой, держащейся непринужденно, но с подчеркнутыми достоинством. Слушая очередную реплику Лили, наяда протянула руку, чтобы снять с ее волос нечто невидимое глазу, что-то мягко сказала ей, и они обе рассмеялись.
– Несравненная Адель, – раздался вдруг рядом с Даниэлем насмешливый голос Эжени; изображавшая снежную королеву в расшитом стеклянными льдинками платье пронзительно-голубого цвета, она взирала на наяду со странным выражением, где можно было прочитать одновременно оттенки презрения и зависти. – Теперь ее мало кто так называет, конечно. Ходят слухи, что скоро она станет баронессой фон Хольцер и навсегда покончит со своим прошлым, которое ее так тяготит. Ее спутник – Хольцер и есть. Поверенный немецкого атташе в Париже. Они часто появляются вместе последнее время. Он от нее без ума.
Почуяв, верно, каким-то шестым чувством, что говорят о ней, Несравненная Адель обернулась в их сторону. Даниэль встретился с ней взглядом, и глаза ее заманчиво блеснули в прорезах маски, и она улыбнулась, мимолетно облизав губы кончиком тонкого языка.
– Не заглядывайся, – рассмеялась Эжени, посмотрев на стушевавшегося Даниэля. – Фон Хольцер страшно ревнив. Может и на дуэль вызвать, не побоится скандала.
– Нет уж, – с усилием отводя взгляд от наяды, сказал Даниэль, – к таким историям я пока не готов.
Оркестр, ведомый повелительным движением дирижера, заиграл вальс, и образовавшееся в зале пустое пространство мгновенно наполнилось танцующими парами. Поставив бокал на стол, Эжени без всякого стеснения протянула Даниэлю руку, кивком головы приглашая его влиться в этот кружащийся, бурлящий поток:
– Потанцуем? Или будешь врать, что не умеешь?
– И мысли не было, – сказал он, не кривя душой, и крепко сжал ее запястье. Краем глаза он видел, что Лили тоже не осталась без партнера – ее в центр зала повел фон Хольцер, но, судя по тому, как у нее мимолетно скривились губы, куда больше его общества ее привлекали разложенные на столе закуски. На секунду она пропала из поля зрения Даниэля, скрывшись за спинами танцующих, и он вытянул шею, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, но для него это кончилось тем, что его едва не сшибли с ног.
– Не сворачивай голову, – посоветовала ему Эжени с усмешкой. – Барон, конечно, человек очень скучный, но танцор неплохой. Он ее не затопчет.
Даниэль только вздохнул, признавая резонность ее замечания. Лучше было сосредоточиться на вальсе, хотя в компании Эжени сосредотачиваться ему не пришлось – она двигалась так свободно и непринужденно, будто родилась под звуки разносящейся по залу музыки или, по крайней мере, впитала ее с молоком матери. Во взгляде ее, как ему показалось, застыло несколько скучающее выражение; не успели они описать по залу и полкруга, как она нетерпеливо заявила:
– Давай не будем молчать, а то я, того и гляди, засну. Ты бывал раньше на маскарадах?
Он качнул головой:
– Никогда.
– На самом деле, – произнесла Эжени, ожидавшая, казалось, такого ответа, – они ничем не отличаются от прочих светских сборищ. Только почему-то все нацепляют еще одну маску поверх тех, что носят и так.
– О чем ты?
Лили с Хольцером проплыли мимо них, и Даниэль успокоился про себя, увидев, что барон действительно неплохо танцует – а заодно и держит свою партнершу на уважительной дистанции. Лили, перехватив его взгляд, подмигнула ему; он состроил улыбку, показывая, что его дела тоже идут далеко не худшим образом.
– Забавно, – произнесла Эжени, проследив за его взглядом. – Ты видишь людей, пусть и скрывших себя под другими личинами.
– А ты? – спросил он, возвращая взгляд к ней и видя, как выражение ее глаз постепенно протравливает что-то ироничное и вместе с тем горькое.
– А я вижу их прегрешения, – ответила она, понижая голос, и ему пришлось наклониться, чтобы услышать ее. – Я ведь могу любому кюре дать фору в количестве тех исповедей, что мне пришлось выслушать. Знал бы ты, сколь многим не хватает… не хватает просто беседы по душам.
– И что же ты видишь? – шепнул он ей, снедаемый интересом, принимающий правила игры. Она заговорила торопливо, касаясь его щеки жарким дыханием:
– Вон танцует директор Ателье. Он прижил двух дочерей от двоюродной племянницы и теперь не знает, как сказать об этом жене. Леблан, ближайший помощник Зидлера. Покалечил любовницу, застав ее в постели с каким-то капитаном. Господин Николя, владелец кафе тут неподалеку. Его любимое занятие – растлевать юных девочек, причем чем жертва младше, тем больший в нем просыпается пыл. Пелье, бывший картежник и хозяин небольшого предприятия в Сент-Антуан. В пьяной драке убил какого-то парня, а потом на себе волок истекающий кровью труп до самой набережной, чтобы избавиться от него. И это я не говорю про господ из политических кругов, там каждый первый – подонок, убийца или хотя бы простой казнокрад.
Все эти жуткие вещи она произносила совершенно спокойно, иногда даже посмеиваясь; краска отлила у Даниэля от лица, и он резко подался назад, едва не выпуская свою партнершу – но она, очевидно готовая к подобному демаршу, цепко схватила его за плечо.
– Здесь у каждого есть своя тайна, – произнесла она, улыбаясь чрезвычайно любезно и ни на миг не сбиваясь с ритма. – И я их все знаю. Ну, а что же ты? Какой у тебя секрет?
Даниэль долго смотрел на нее, собираясь с мыслями. На секунду ему почудилось, что ледяная маска его партнерши – вовсе не маска, а ее настоящая сущность, и тело ее в самом деле сделано из льда, нет в нем ничего живого и человеческого; по крайней мере, от ее руки, привольно лежащей на его плече, рябью разбегалась по всему его телу мелкая дрожь.
– Должно быть, – произнес он, глядя в ее глаза, в которых отражался свет свечей – но отражался совершенно безжизненно, – должно быть, у меня нет особенных секретов.
Она не выглядела расстроенной. Разве что в голосе ее прорезалось непонятное сочувствие:
– Что ж. Значит, они обязательно появятся. Здесь никогда не было по-другому.
Даниэль не успел осознать в полной мере мрачное и зловещее значение этих слов; музыка остановилась, и они с Эжени замерли, а она с шаловливой усмешкой потянулась коснуться его щеки.
– Ты ведь мне расскажешь?
Он хотел отступить или отстраниться, но в этот момент совсем близко от него раздался разъяренный рык, могущий в равной степени принадлежать льву или тигру, но никак не человеческому существу. Даниэлю не дали опомниться – схватили за шиворот и грубо оттащили в сторону, почти швырнув в ряды гостей, разлетевшихся, как вспугнутые птицы.
– Какого еще черта ты о себе возомнил? – в новоявленном противнике Даниэля, хоть тот и скрывался за маской Каменного Гостя, сложно было не узнать господина Эли А.; он был изрядно пьян, и выпитое вино послужило прекрасным топливом для вспышки ревности, единомоментно превратившей его в жадного до крови зверя. – Кто дал тебе право к ней прикасаться?
Даниэль инстинктивно поднял руки, чтобы защититься, но не смог – Эли сорвал с него маску, и молодой человек, ощущая себя беспомощным, выставленным на посмешище, панически заозирался по сторонам в поисках поддержки. Его надежды были напрасны – никто не смел приходить к нему на помощь, даже наоборот – грозившая вот-вот случиться смертельная схватка возбуждала одно лишь всеобщее азартное любопытство. Даже Эжени, оставшаяся в стороне, напряженно наблюдала, сцепив руки, за разгорающейся ссорой, но не делала ничего, чтобы предотвратить ее.
– А я что-то не припомню, чтобы она была вашей исключительной собственностью! – заявил Даниэль, понимая, что его единственная возможность не опозориться окончательно – принять брошенный вызов, сколь бы ни было у него мало желания оспаривать у кого-то право на общество Эжени; но наглость Эли вывела его из себя, и он попытался расхрабриться при мысли, что на него сейчас смотрит весь зал. – Или вы начали путать ее со своими картинами?
– Мальчишка! – Эли каркающе хохотнул и продолжил угрожающе, надвигаясь на свою жертву; Даниэль лихорадочно зашарил рукой в воздухе за своей спиной, думая разыскать что-то, чтобы защититься, но пальцы его хватали лишь пустоту. – Бездарь! Поработай с мое, а потом задирай нос! Никакая дешевая известность не заменит хорошего тона!
– Что ж, – внезапно послышался за их спинами громкий, яростно звенящий голос Лили, – я понимаю это, маэстро, когда смотрю на вас!
Стало тихо, и единственным звуком, нарушившим молчание, был звучный перестук каблуков по выложенному мрамором полу. Оказываясь рядом с Даниэлем, Лили тоже сдернула с себя маску; кто-то изумленно вздохнул, и вздох этот отозвался под сводами неожиданно громким эхом. Эли сделал было шаг в сторону Лили, но Даниэль заступил ему дорогу так, чтобы она оказалась за его спиной. Так они замерли втроем; неизвестно, что случилось бы в следующую секунду, но в этот момент зал огласил звонкий, разливистый женский хохот.
Несравненная Адель, утирая платком выступившие на глазах слезы, хлопала в ладоши и смеялась до того искренне, что смех ее передался, как бацилла, в считанные секунды всем остальным присутствующим и казалось, заставил содрогнуться даже все повидавшие люстры; поняв, что стал объектом всеобщей насмешки, Эли обернул покрасневшее лицо к Эжени – та, как ни в чем не бывало, поддержала всеобщее веселье, и маэстро закусил губу, вне себя от переживаемого унижения.
– Посмотрим, – тихо вырвалось у него. – Еще посмотрим…
Даниэль напрягся, готовый ко всему, но Эли больше не удостоил его даже крупицей внимания. Обогнув по широкой дуге и его, и Лили, маэстро двинулся к выходу из зала – ни у кого не было дерзости препятствовать ему, и переполнявшую его злость он выместил лишь на лакее, держащем поднос с наполненными бокалами: проходил мимо и с силой ударил по подносу так, что тот полетел на пол. Звон разбившихся бокалов прозвучал, подобно удару грома, и вычищенный, гладкий мрамор обагрился вином, как кровью.
Даниэль обернулся к Лили. Она тяжело дышала и сжимала маленькие кулаки, но он ясно видел, что случившаяся сцена потрясла и ее саму. Как раз в этот момент собравшаяся публика как будто упустила их из виду, и Даниэль решил, что это лучший момент, чтобы сбежать.
Схватив Лили за руку, он вывел ее на воздух; Эли, по счастью, уже ушел, и до них донеслись раскаты его голоса, подгоняющего нерасторопного кучера, и шум уезжающего экипажа. Схватив Лили за плечи, Даниэль развернул ее к себе; хотел отчитать, но не нашел в себе для того достаточно ожесточения, поэтому заговорил горестно и проникновенно:
– Зачем ты это сделала? Он очень влиятельный человек. У нас могут быть неприятности…
– Мне все равно! – горячо заявила она, пытаясь сбросить его руки. – Он смотрел на вас, будто вы грязь у него под ногами!
– Он смотрит так на всех, – сказал Даниэль, – и странно было бы, окажись я исключением. Но теперь…
Он осекся, увидев, что к ним в сопровождении Эжени приближается Мадам, и выпрямился, мысленно подбирая подходящие выражения, чтобы уговорить ее оставить от Лили хотя бы мокрое место. Но его страхи оказались совершенно беспочвенными, ведь Мадам не проявляла ни малейших признаков гнева или раздражения, даже наоборот: они с Эжени, подхватив друг друга под локоть, хохотали от всей души, как старые подруги, и, кажется, даже разыгрывали скандальный эпизод по ролям.
– Бог мой, это было великолепно, – заявила Мадам, приблизившись; Лили, успевшая крепко вцепиться в руку Даниэля, изумленно и с облегчением выдохнула. – Кто бы думал, что у розы все-таки есть шипы.
– Мы с ним уже два года подряд танцуем на маскараде первый танец, – пояснила Эжени, глядя на растерянного, мало что понимающего Даниэля. – Он даже хвалился, что такой чести удостаивается лучший парижский художник… что ж, ему стоило внимательнее следить за своим языком.
– Давно стоило указать на место этому пройдохе, – подытожила Мадам с по-кошачьи сытой улыбкой. – Давайте поищем экипаж. Здесь, после всего, что произошло, станет ужасно скучно.
Даниэль и не думал воспротивиться. Мысли его были заняты совсем другим: несмотря на неприятную встряску, он мог соображать достаточно быстро, чтобы понять, куда ведет сложившееся положение. Но он решился высказать свои предположения, только когда они отъехали на достаточное расстояние от злосчастного театра:
– Я не думаю, что этот господин будет в восторге от перспективы писать афишу для Эжени.
Ухмылку, появившуюся на лице Мадам, было легко разглядеть даже в полумраке экипажа:
– Разумеется. Но он нам и не нужен. Зачем он, если есть ты?
Даниэлю пришли на ум не так давно услышанные им слова Пассавана. Возможно ли такое, что он знал о том, что должно произойти на балу? Не было ли случившееся тщательно срежиссированной сценой? Подозрения взметнулись в его голове тут же, но он попробовал пригасить их, не давать им воли, ведь главное, если подумать, было совсем в другом:
– Для меня это было бы большой честью.
– Ну разумеется! – Мадам хлопнула в ладоши, точно в знак совершенной с самой собой сделки. – Я уверена, ты справишься куда лучше, чем он. Детали обсудим позже, когда приедем на место. Что до сюжета картины… он совсем простой.
– Проще не бывает, – подтвердила Эжени из своего угла. – Я играю Гвиневру, неверную жену короля Артура*. Они с королем поженились по воле их семей, она хранит ему верность, но втайне мечтает о большем. И вот, на одном турнире она встречает прекрасного рыцаря, который в знак своей преданности дарит ей розу…
– Роза – это я! – с гордостью уточнила Лили. Даниэль обернулся к ней:
– Ты?
– Ну да, – опустив глаза, она кокетливым жестом оправила юбку. – У меня маленькая роль. Но важная. Я буду появляться на сцене, чтобы напомнить главным героям о силе их любви.
– Интересно, – задумчиво сказал Даниэль, оглядывая Эжени и начиная прикидывать в уме композицию будущей картины. – А что в конце? Конец, конечно, трагичный?
– Несомненно. Обстоятельства разлучают их. Гвиневру обвиняют в колдовстве… а рыцарь не успевает ее спасти. Она уже стоит на костре, и последнее, что она слышит – звук рога. Он явился за ней, но слишком поздно. И занавес.
– Зрители обязаны плакать, – кивнул Даниэль.
– Зрители обязаны нас озолотить, – подчеркнула Мадам, отвлекаясь от молчаливого созерцания дороги за окном. – В первую очередь – Эжени, конечно. Но и мы в накладе не останемся.
Даниэль воодушевленно закивал ее словам. Теперь, когда ему казалось, что он избежал главной опасности, все дело представлялось ему совсем не сложным, даже простецким, и при этом сулящим самый верный успех. Лили, судя по всему, почувствовала то же самое, и Мадам с покровительственной, разве что не материнской улыбкой смотрела за тем, как они заключают друг друга в объятия.
***
Господин де Пассаван курил одну сигару за другой, и на исходе второго часа игры над бильярдным столом витала плотная пелена дыма. Кто-то из слуг приоткрыл окно, откуда тут же дохнуло влажным и промозглым дыханием наставшей осени; вслед за этим распахнули двери и объявили о прибытии новой посетительницы.
– Моя дорогая, – откладывая в сторону кий, Пассаван метнулся навстречу ступившей в бильярдную молодой женщине – скромно, неприметно одетая, она присела перед ним в реверансе, но он не удовольствовался простой церемонией и крепко обнял ее, – мы так скучали! Последнее время вы нечасто к нам захаживаете.
Посетительница чуть приподняла уголки губ в виноватой улыбке.
– Это так. Работа над новым романом отнимает у меня много времени.
– О! – Пассаван знаком приказал, чтобы гостье подали шампанского, и предложил ей присоединиться к нему за игрой; она не стала отказываться и охотно взяла протянутый ей кий. – Вы пишете новый роман! Предыдущий, насколько я помню, был неплохо принят публикой.
– Многие посчитали его содержание провокационным, – ответила посетительница, наклоняясь над столом и отточенным, хлестким движением ударяя по шару; остальные, сложенные треугольником у другого конца стола, разлетелись в стороны. – Но я не разделяю их мнение. Моей целью является описание действительности – как ее светлых, так и самых неприглядных сторон.
– И о чем же ваш новый сюжет? – вопросил Пассаван с непритворным любопытством, примериваясь, как бы ловчее загнать в угол шар, удачно остановившийся прямо напротив лузы. – Расскажите в общих чертах. Клянусь, я никому его не раскрою.
– Фабула очень проста, – удар графа оказался неудачным, и посетительница принялась мерить шагами пространство у бортика, выбирая удобную позицию. – Мой роман будет о человеке и дьяволе.
– В духе «Фауста»? – граф не преминул блеснуть недурным литературным вкусом. – Мне кажется, это придется публике по душе. Многим сейчас интересна оккультная тема…
– О нет, нет, – поспешила запротестовать его собеседница. – Никакой мистики. Я, знаете ли, не верю, что дьявол является нам из-под земли, в облаке серы, и с хохотом предлагает подписать контракт собственной кровью… давайте оставим эти аллегории средневековым схоластам**.
Граф остановился, чтобы натереть кий мелом.
– Тогда поясните свою мысль. Вы меня положительно заинтересовали.
– Все очень просто, – посетительница примерилась, ударила, и один шар мягко упал в лузу, а второй – остался на самом ее краю. – Дьявол приходит к нам в облике человека знакомого, возможно, даже близкого или родного… и предлагает нам вовсе не продать душу, нет. Он предлагает нам поступиться ей – причем не всей, а ничтожно малой ее частью. Что такое ничтожно малая часть души в сравнении с тем, что мы получим за нее? Ничтожно малая часть… вам ведь знаком ахиллесов парадокс, граф***?
– В общих чертах, – ответил Пассаван уклончиво, но обмануть свою собеседницу не смог.
– Я напомню, если вы позволите, – сказала она с улыбкой и, увлеченная собственными рассуждениями, прервала игру, оперлась на кий, устремила свой взор куда-то поверх головы графа. – Ахиллес пытается догнать черепаху… и расстояние между ними сокращается на все меньший и меньший промежуток, у которого, однако, никогда не найдется предела. Так же и с дьяволом – за одной ничтожно малой частью души, которую мы передадим ему, последует еще одна, столь же ничтожная, а затем еще и еще. И так мы сами не заметим метаморфозы, которая нас постигнет. Ахиллес никогда не догонит черепаху, потому что той грани, за которой он вырвется вперед, не существует. Так и мы, однажды сторговавшись с дьяволом, не обнаружим грани, за которой наша душа нам уже не принадлежит.
