Текст книги "La plus belle (Прекраснейшая) (СИ)"

Автор книги: Электра Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

6. Le sicaire

<i>за несколько недель до этого</i>

Парижский поезд прибыл в Нант в три часа пополудни; оживленные тем, что поездка подошла к концу, пассажиры потянулись из вагона на широкий, щедро политый недавно прошедшим дождем перрон. Кто-то не успевал сойти с подножки вагона, как его кидались встречать объятиями и поцелуями, а те, кто был этой радости лишен, торопились пройти к зданию вокзала. Тут людской поток разделялся: кто-то, движимый стремлением попасть в порт, оставался дожидаться поезда до Сен-Назар; кто-то, оказавшись в городе, направлялся к стоявшим тут же дилижансам, дабы продолжить свой путь в те места, которые еще не оплел своей сетью железнодорожный паук; кто-то, выйдя на бульвар Севастополь*, присоединялся к наводнившей его толпе и тогда выбирал, что делать дальше: идти пешком? или воспользоваться новейшим чудом технической мысли – набитым людьми, оглушительно грохочущим, скрежещущим при каждом торможении трамваем, – дабы попасть на окраину города или, напротив, к самому его сердцу – мрачной твердыне герцогского замка**? Среди тех, кто решил не рисковать и положиться на собственные ноги, оказалась и Эжени: ни на кого не оглядываясь, она стремительно двинулась вдоль бульвара, и по виду ее меньше всего можно было сказать, что у нее нет никакого четкого представления ни о том, как в дальнейшем устроится ее жизнь, ни даже о том, где ей лучше будет провести сегодняшнюю ночь. С собой она несла саквояж, новехонький, но не слишком надежный: плотно, в спешке набитый вещами, он до того сотрясался при каждом шаге своей хозяйки, что с первого взгляда понятно было – долго ему не продержаться. Так и произошло: когда Эжени пересекала площадь Коммерции с намерением углубиться в манившие вывесками кафе и гостиниц переулки старого города, замок на саквояже не выдержал и развалился надвое, из-за чего все с таким тщанием, хоть и в спешке собранные вещи оказались на земле.

– Чтоб тебя! – воскликнула Эжени, бросаясь подбирать свои пожитки. Сделать это в одиночку ей было весьма сложно: стесненная тяжестью своего платья, она не могла опуститься на колени, а при каждой попытке наклониться ей под ребра впивались косточки плотно затянутого корсета; вдобавок, собрав в охапку лишь половину вещей, она с трудом удерживала их, дабы ни одна не вывалилась из ее плотно сомкнутых рук. Витиеватые ругательства, которыми Эжени щедро награждала себя, свой саквояж и все прочее мироздание, ничем не могли помочь ей – но, вопреки ее пессимистическим ожиданиям, среди всех людей на площади нашелся один доброхот, не оставшийся к ее мучениям равнодушным.

– Вы позволите помочь вам?

Вкрадчивый, учтивый голос принадлежал молодому человеку весьма экзотической наружности – одет он был по-европейски (и даже не без некоторого чванства – меткий на подобного рода мелочи глаз Эжени сразу приметил не только отглаженный сюртук и протянувшуюся из кармана цепочку часов, но и брошь из связанных золоченой нитью вороньих перьев, небрежно приколотую к петлице), но раскосое лицо безошибочно выдавало в нем уроженца юго-восточной Азии; по-французски, впрочем, он говорил безупречно, и тем смог не только расположить Эжени к себе, но и вызвать ее нешуточный интерес.

– Я буду вам очень благодарна, – произнесла она, и молодой человек, не теряя зря времени, подхватил то, что оставалось лежать на земле. Совместными усилиями они отправили вещи обратно в саквояж, но закрыть его, конечно же, не получилось: тогда молодой человек, неумолимо отстранив Эжени, подхватил его, держа обеими руками, как младенца, дабы тот не раскрылся вновь.

– Позвольте, – проговорил молодой человек, заметив, что Эжени намерена протестовать, – я донесу его до вашей гостиницы. Где вы остановились?

Эжени примолкла, несколько растерянная и не готовая сразу придумать ответ; в Нанте она была впервые, и об этом городе знала только то, что здесь можно приобрести билет на корабль до Нового Света – в том заключалось ее главное намерение, но о прочих мелочах, которые могут встретиться на пути к его воплощению, она, бежавшая из Парижа ночью и впопыхах, совершенно не позаботилась.

– Я надеюсь, вы не будете против, – все с той же безукоризненной вежливостью заговорил молодой человек, направляясь вперед; Эжени ничего не оставалось, кроме как позволить ему вести себя, – если я посоветую вам чудесное место неподалеку отсюда. Вы ведь не из здешних краев?

– Неважно, откуда я, – произнесла Эжени несколько сердито, – я больше туда не вернусь.

– О! Перемены – это великое благо, – ответил ее собеседник с глубоким убеждением, – они не дают нам забыть о том, кто мы такие. Я считаю, что люди – существа кочевые по своей природе… по крайней мере, я сам точно из таких.

– Вы путешествуете?

– Именно, – молодой человек остановился на секунду, чтобы перехватить саквояж удобнее, а затем продолжил свой путь, точно его ноша ничуть не могла утомить его. – Со мной мои друзья и многоуважаемый наставник с супругой. Мы совсем недавно прибыли в Нант, чтобы устроить проводы кое-кому из нашей дружной компании.

– Надеюсь, ничего трагического? – спросила Эжени, на ходу предотвращая попытку одной из своих шляпок выскользнуть из саквояжа.

– Вовсе нет, – поспешил заверить ее молодой человек, – расставание будет исключительно полюбовным и оставит всем нам только теплые воспоминания. Хотя вы сможете убедиться в этом своими глазами… если, конечно, захотите присоединиться к нам.

– Я? – Эжени чуть не рассмеялась, до того приглашение было непредсказуемым и в то же время почти наивным.

– Да, да, – отозвался молодой человек как ни в чем не бывало и движением головы отбросил со лба пряди черных, как смоль, волос. – По соседству с гостиницей, которую я вам посоветую, есть чудесный ресторан «Золотой мост». Уверяю, таких омаров вы не попробуете даже в столице. Откровенно говоря, в Нанте дела с ресторанами обстоят куда лучше, чем в Париже – тут, пожалуй, можно надеяться, что тебя не заморят голодом прямо за столом!

– Кажется, я слышу голос настоящего знатока.

– Именно! – подтвердил молодой человек, загадочно улыбаясь. – Куда только меня ни заносила судьба… боюсь, вы даже не поверите.

– Со мной в жизни случалось много невероятного, – ответила Эжени с той же улыбкой, – чтобы я научилась верить даже в самые сумасбродные вещи.

Сколь ни многообещающим было начало этого разговора, его пришлось прервать – бесстрастный швейцар распахнул перед гостями дверь, и Эжени первая ступила в холл – ярко освещенный, отделанный дубом, немного вычурно, но без излишеств; вид обстановки пробуждал лучшие предчувствия относительно всего остального, и Эжени обрадовалась про себя, когда комната для нее нашлась без всяких проволочек. Она назвалась первым пришедшим ей в голову именем, и портье старательно вписал его в раскрытую перед ним книгу; что до спутника Эжени, то он, если и понял, что ей есть что скрывать, не стал задавать никаких лишних вопросов.

– Мы будем в «Мосте» к половине восьмого, – только напомнил ей он, передавая злосчастный саквояж лакею. – Могу я надеяться увидеть вас там?

– Думаю, я смогу оценить тамошних омаров по достоинству, – ответила Эжени, принимая у портье ключ – и, увидев, то же самое делает ее странный спутник, поспешно скосила глаза на страницу со списком постояльцев. Вся страница была густо испещрена именами, среди которых обильно попадались и иностранные, но то, которое ей нужно было, Эжени определила сразу же и точно.

– До вечера, месье Анью, – улыбнулась она и, перехватив удивленный взгляд молодого человека, поспешила удалиться вслед за лакеем. В жилах ее разливалось хорошо знакомое ей сладкое чувство сродни азарту игры или погони; позволив заинтриговать себя незнакомцу, она почитала недопустимым не отплатить ему той же монетой.

***

Явившись в «Золотой мост» к уговоренному времени, Эжени узнала, что для нее уже приготовлен столик – невдалеке от того, за которым расположился месье Анью со своей компанией. Место во главе стола, впрочем, занял не он, а грузный румяный мужчина средних лет, пьющий коньяк, поддерживающий то и дело вспыхивающий над столом смех и взирающий на остальных собравшихся с покровительственной нежностью бывалого учителя; по левую руку от него сидела улыбчивая, со вкусом одетая женщина, которую Эжени про себя определила как его супругу, а по правую – молодой мужчина, по виду южанин (вслушавшись в его голос, Эжени четко уловила в нем нотки иберийского акцента), бывший, судя по всему, героем дня – в его честь произносились тосты, ему посылали наилучшие пожелания и спрашивали о планах на будущее; в общем, понятно было, что именно он был тем, с кем Анью собирался прощаться сегодня вечером.

– Как гласит древняя японская пословица, – произнес Анью нетвердым голосом, поднимаясь с места и взмахивая рукой с зажатым в ней бокалом; несколько капель рассыпались по скатерти, но никто не обратил на это внимания, – носимое ветром семя сакуры рано или поздно…

– Перестань, – укоризненно сказал еще один из присутствующих, молодой человек, развалившийся на стуле так, будто это был королевский трон, и безостановочно подливающий себе виски, – не разменивайся на свои цветистые мудрости для нас. Мы все знаем, что последний раз ты был в Японии, когда тебе и двух лет не сравнялось.

Анью глянул на него насупленно, недовольный тем, что его прервали, но за него высказалась ярко накрашенная девица, не вынимавшая изо рта кончик серебряного мундштука:

– Джейсон, я не знаю, что хуже – цветистая мудрость Юзу или твоя ковбойская прямолинейность.

– Я просто знаю, что дай ему волю – он будет говорить без остановки целый час, – Джейсон пожал плечами и дернулся в явном порыве закинуть на стол одну или даже обе ноги, но вспомнил вовремя, что обстановка к тому не располагает, и потому вид у него был такой, словно он ни с того ни с сего едва не упал со стула. – За это время мы все успеем уснуть!

– Хорошо, – проговорил Анью примирительно, – я попробую уложиться в полчаса.

– Я буду бесконечно благодарен. Чудовищно хочется выпить.

– Из уважения к твоим чувствам, – Анью кивнул ему и снова повернулся к испанцу, положил руку ему на плечо; Эжени при этом заметила, что тот подслеповато щурится, с явным трудом всматриваясь в его лицо. – Ксавье, как твой лучший друг я могу сказать…

В этот момент перед Эжени поставили блюдо с источающим пар омаром, и она позволила себе отвлечься на еду; к слову говоря, из всей компании за столом никто не обращал на нее никакого внимания, даже Анью не допускал в ее сторону ни одного лишнего взгляда, ничем не показывая свой интерес, из чего она сделала вывод, что по каким-то причинам он решил скрыть их знакомство от своих друзей. Ее, отнюдь не нуждавшуюся сейчас в чьем-либо излишнем внимании, это всецело устраивало, и она, никем не отвлекаемая, смогла расправиться со своим обедом и заказать десерт – как раз тогда, когда собравшийся на подмостках оркестр заиграл первые такты венского вальса.

– Боже, и тут… – невольно усмехнулась Эжени себе под нос, но тут же состроила серьезное и в чем-то безразличное выражение лица, когда увидел, что Анью оставил своих друзей и направляется к ней.

– Позволите вас пригласить?

– С удовольствием, – сказала она, берясь за его ладонь. Не стоит напоминать отдельно, что искусством танца Эжени владела в совершенстве, и не существовало в мире ни одной музыки, которую она не смогла бы укротить, подчинить своим отточенным и в то же время плавным движениям; что до вальса, то она вовсе могла бы станцевать несколько туров подряд, не открывая глаз и даже не приходя в сознание, и тем более велико было ее удивление, когда она поняла, что ее новоиспеченный партнер ни в чем не уступает ей в умении слиться с танцем в единое целое. Можно было представить, что Анью не весит ровно ничего, ибо шаги его едва касались блестящего паркета, но за этой кажущейся воздушностью крылась неуловимая, но непреодолимая сила, которой невозможно было сопротивляться – поняв, что в кои-то веки ее действительно ведут, плавно и умело, а не тянут за собой, порываясь наступить на подол или отдавить ногу, Эжени не сдержала потрясенного вздоха.

– Вы очень хороши.

– Вы тоже, – произнес он серьезным тоном, но во взгляде его при этом загорелся непонятный огонь. – Танцевать с вами – великое удовольствие. Настоящее украшение вечера.

– Благодарю, – Эжени позволила себе чуть крепче сжать его плечо, и Анью, несомненно почувствовав это, в немом удовлетворении прикрыл глаза. – К слову, омары были прекрасны. Вы не ошиблись.

– Я редко позволяю себе такую роскошь, как ошибаться, – ответил он без лишней скромности. – Но повара сегодня превзошли себя. Должно быть, предчувствовали, какое блестящее общество здесь соберется.

Эжени состроила недоуменную гримасу, показывая, что ждет уточнения, и Анью не замедлил ей его предоставить:

– Кто бы мог подумать, что в одном зале сегодня соберутся самые опасные грабители Старого и Нового света, лучшая куртизанка Парижа, – его руки закаменели, не давая Эжени, у которой внутри все разом свело судорогой, вырваться или отступить, – и один из самых дорогих наемных убийц Европы, который пришел следом за вами и весь вечер не сводит с вас глаз.

– Ч… что? – спросила она беспомощно, не зная, что делать со своим раскрытым инкогнито. Анью, напустив на себя таинственный и одновременно игривый вид, наклонился к ее уху, чтобы прошептать – и, наверное, в зале не нашлось бы ни одного человека, кто угадал бы по его лицу истинный смысл его слов:

– Мужчина в двух столиках от вашего. Не оборачивайтесь. Сейчас мы повернемся, и вы его увидите.

Эжени, взглянув на него, рассмеялась и опустила взгляд, точно он сделал ей остроумный и двусмысленный комплимент:

– Кто он?

– Никто не знает его имени. Но у него отличная репутация. Он убивает исподтишка, использует особый нож, который называют «мизерикорд». Удар милосердия… когда-то так добивали тяжело раненых рыцарей, вгоняя лезвие в сочленения доспехов. Лезвие очень тонкое, и обычно жертва чувствует лишь небольшой укол, прежде чем истечь кровью.

Он говорил, усмехаясь, точно рассказывал веселую историю или шутил; Эжени продолжала удерживать на лице улыбку, радуясь тому, что за слоем румян и пудры не видно бледности ее лица.

– Как я уже говорил, этот человек пришел следом за вами, – произнес Анью, и голос его звучал для нее громче и яснее любой музыки и любого шума, – и не может от вас оторваться. Либо он пополнил ряды поклонников вашего таланта, либо…?

– Либо… – эхом повторила Эжени, стараясь не поддаваться затопляющей разум панике. Впрочем, воцарившаяся в зале тишина позволила ей быстрее взять себя в руки; Анью наградил ее долгим взглядом, удостовериваясь, не собирается ли она лишиться чувств, но она лишь улыбнулась, коротко кланяясь ему:

– Благодарю, месье. Надеюсь, мы повторим танец в нашу следующую встречу?

– Я буду ждать, – пообещал он, прежде чем вернуться к своим спутникам. Эжени тоже заняла место за своим столом, безмятежно принявшись за принесенный десерт; в сторону того, на кого указал ей Анью, она не смотрела даже случайно, полностью сосредоточившись на сорбете и шоколадном суфле. Затем, когда с десертом было покончено, она заказала себе еще вина и невзначай осведомилась у официанта о местонахождении уборной.

– Направо из холла, мадам, – отозвался тот, и его ответ оставил Эжени весьма довольной. Бросив на стол салфетку, она покинула зал неторопливым шагом, обычным для тех, кто разомлел от обилия еды и выпивки. Никто не мог знать, каких усилий стоила ей видимая леность движений; в сердце у нее что-то разрывалось, подстегивая бежать как можно быстрее, но Эжени представила себе, как запирает свой страх на тяжелый замок, оставляя ему лишь биться, как бабочка в стекло, о выстроенную ей преграду – и ей стало немногим, но легче. В уборной она промокнула лицо платком, долго и внимательно посмотрела на свое отражение, а затем, раскрыв ридикюль, выудила из него узкий, короткий, но очень острый стилет.

– Удар милосердия, – пробормотала она себе под нос, пряча острие в ладони. По счастью, никого больше не было в уборной и никто не мог испугаться ее угрожающего жеста; выйдя обратно в коридор, Эжени огляделась по сторонам и направилась в противоположную от выхода сторону – туда, где располагалась кухня, а за нею – черный ход.

Никто как будто не замечал ее, только пробегавшая мимо судомойка бросила удивленный взгляд, но ей хватило ума не забивать себе голову чужими причудами. Дверь, к которой стремилась Эжени, оказалась открыта, и она, жалея о том, что накидку пришлось оставить в гардеробной, беспрепятственно выскользнула во внутренний двор. Здесь был свален мусор и горы источающих смрад объедков; Эжени, брезгливо подобрав юбку, обошла их, стремясь побыстрее покинуть двор, завернула за угол и замерла, понимая, что не видит ни калитки, ни иного выхода. Двор был глухим.

– Нет, – пробормотала она, холодея, и сделала попытку повернуть обратно, но тут навстречу ей метнулась стремительная хищная тень – и Эжени еле успела уклониться от резкого, вспоровшего воздух выпада. Бежать ей было некуда, и она, преисполнясь отчаянной решимостью затравленного зверя, выбросила вперед руку с зажатым в ней ножом. Конечно, и ее удар пропал впустую: тот, кто преследовал ее, качнулся в сторону и тут же распрямился, чтобы нанести свой собственный – кулаком, разбив ей лицо, почти оглушив перед тем, как снова занести над нею сверкнувшее под луной лезвие. Эжени успела подумать, что этот короткий серебряный блик будет последним, что она увидит в жизни, как вдруг между ней и ее убийцей вклинилась еще одна тень – тонкая, проворная, двигающаяся с неуловимой текучей быстротой. Это был Анью, и он, безоружный, успел ударить убийцу по руке, прежде чем его удар милосердия достиг цели.

– Мне за спину! – скомандовал он, но Эжени и не подумала этого делать. Коротко утерев кровь, хлынувшую ей на грудь из разбитого носа, она удобнее перехватила рукоять стилета и сделала шаг в сторону, рассудив, что лучше будет заставить преследователя выбрать, с кем схватиться первым. Много времени ей на этом выиграть не удалось – тот раздумывал секунду и счел Анью более опасным; завязалась схватка, перевес в которой сложно было определить – уступая своему противнику в ловкости, убийца, меж тем, сохранял при себе нож, и любой пропущенный выпад мог стать для Анью смертельным. Пока тот уклонялся без видимых усилий, но заметно было, что у него сбивается дыхание; выгадав момент, Эжени бросилась на своего противника со спины, но тот, едва взглянув в ее сторону, перехватил ее руку, вывернул до того, что она надорванно закричала и нож выскользнул из ее онемевших от боли пальцев, а затем замахнулся, готовясь покончить с жертвой, которая сама пришла к нему в руки – и в этот момент сталь зазвенела о сталь, и рядом с ними вырос, как из ниоткуда, пресловутый испанец, сжимающий обнаженную шпагу.

– Дьявол, – выдохнул убийца, явно не ожидавший, что ему придется иметь дело со столькими противниками. На лице Ксавье появилась широкая, совершенно не соответствующая обстановке улыбка.

– Дождались. Меня узнают на улице!

Эжени, упавшая на землю, видела, как они схватились: ни один из них не уступал другому в мастерстве, но против двоих, действующих чрезвычайно слаженно и мастерски, убийце было не выстоять. Анью, сорвав с себя сюртук, накинул его противнику на голову, как мешок, а Ксавье, воспользовавшись замешательством, одним движением выбил у него нож. Тот отлетел к ногам Эжени, и она, поднимаясь, резким ударом каблука переломила лезвие надвое.

– Постойте! – крикнула она своим спасителям, прижавшим противника к стене, крепко держа его за обе руки. – Не убивайте!

– Простите? – Ксавье озадаченно обернулся на ее голос. – Он прирезал бы вас, как курицу, если бы не…

– Мне все равно, – отрезала Эжени, приближаясь к ним; отстранив Анью, она протянула руку и вцепилась своему несостоявшемуся убийце в горло. Тот захрипел и забился, лишенный последних сил, но его удержали; поднеся к его лицу острие переломленного ножа, Эжени заговорила тихо, четко и с большим значением:

– Я не убью тебя. Слышишь? Я хочу, чтобы ты вернулся. Вернулся к той, что тебя за мной послала.

В установившейся вязкой тишине, казалось, все присутствующие забыли, что им необходимо дышать. Убийца молчал, глядя на Эжени налившимися кровью глазами, и она отвечала ему взглядом, полным не меньшей опустошительной ярости.

– Скажи ей, что с этого дня она может не спать спокойно, – проговорила она сорванным голосом, – скажи, пусть каждый раз, когда запирает дверь заведения, делает это тщательно. Рано или поздно я вернусь и открою эту дверь, чтобы забрать то, что мое по праву.

Ее следующее движение с трудом мог заметить человеческий глаз: не колебаясь, не засомневавшись ни на секунду, Эжени вонзила обломок ножа в руку своему противнику, перебивая кость и разрывая сухожилия, исторгая из его глотки громогласный вопль, полный одновременно бешенства и страдания. Анью пришлось зажать ему рот; тот задергался, как рыба на крючке, пока Эжени загоняла лезвие в его плоть по самую рукоятку, и глухо взвыл, но никто, конечно же, не мог более услышать его.

– Теперь он не опасен, – сказала она, отступая. – Он даже перо не удержит.

– Сумасшедшая, – пробормотал Ксавье, и Анью повторил за ним, но с куда большим восхищением:

– Сумасшедшая!

Бледная, вымазанная в своей и чужой крови, Эжени отступила. Первое оцепенение после пережитого потрясения начало ослаблять свою хватку, и следом за ним начало подступать осознание – и ужас.

– Нам надо уходить, – проговорил Ксавье, сохранивший относительную ясность рассудка; возглавляемые Анью, все трое покинули двор и, вернувшись в ресторан, разделились – испанец отправился к остальным, дабы сообщить о случившемся, а его приятель вызвался проводить Эжени до гостиницы, ибо понимал весьма определенно, что она близка к обмороку или помешательству.

– Кто вы? – спросил он, набрасывая накидку на ее трясущиеся плечи. Она закуталась в плотную ткань, крепко сжимая ее, будто та была щитом, за которым можно было спрятаться от всего; на ее лице бродило безумное выражение, но говорила она ясно и твердо:

– Имени у меня нет. Как и прошлого. Все это было, но оно оказалось ложью. Всего, во что я верила, не существовало никогда. Теперь я поняла это окончательно.

– Как странно бы это ни звучало, – Анью вывел ее на улицу и крепко сжал ее руку, дабы она не упала, ведь ноги отказывались повиноваться ей, и велик был риск, что она рухнет прямо на покрытую грязью и слякотью мостовую, – у нас есть много общего. Как и у вас с Ксавье, и со всеми остальными членами нашей дружной компании.

Эжени посмотрела на него внимательно и устало.

– Что вы имеете в виду?

– Каждому из нас есть от чего бежать, – пояснил Анью бесстрастно, – и в какой-то момент каждый из нас пришел к умозаключению, что убегать вместе, по крайней мере, веселее, чем поодиночке.

– Вы хотите сказать…

– Я не хочу ничего сказать, – ответил Анью, – я всего лишь уточняю, что мы покидаем город завтра, утренним поездом. Вы можете отправиться с нами. Месье О. – вы же видели его, да? – не откажет вам, я уверен.

– Уверены?

– У него страсть к людям необыкновенным, – усмехнулся спутник Эжени, явно преисполняясь в этот момент какими-то радостными для него воспоминаниями, – и не уверяйте, что не являетесь таковой. Я видел вас и был поражен, а меня, клянусь, мало что может поразить. Не думайте, что я хочу вам польстить, но вы – сама смерть…

– И все же вы польстили мне, – Эжени опустила голову, чтобы украдкой вытереть слезы, скопившиеся на ее ресницах, и Анью деликатно сделал вид, что не замечает ее минутной слабости или вовсе не придает ей значения; тем более, когда Эжени подняла голову и посмотрела на него, ни следа страха или растерянности не осталось в ее облике, одна лишь упрямая суровость и тихая, но многообещающая угроза, – я не смерть, месье. Я ее дочь.

–

*Бульвар Севастополь – одна из центральных улиц Нанта, ныне носящая название "Бульвар Сталинград".

**Замок герцогов Бретонских, основанный в XIIIв. и принявший свой нынешний вид двумя столетиями позже, и поныне является главной достопримечательностью города.