Текст книги "Год дракона (СИ)"

Автор книги: Civettina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

– Черт! – я схватил гостиничный телефон и хотел ударить брата по голове, но тот закрылся рукой, а второй, как пушинку, швырнул меня на соседнюю кровать. Я успел только моргнуть, как Вовка оказался надо мной и, навалившись всем весом, принялся душить. Правда, душил он меня странно, по крайней мере, мне представлялось, что делать это надо не так – не тянуть шею жертвы к себе, а сдавливать, перекрывая кислород. Резкая боль пронзила меня. Она начиналась между лопаток и ударяла мощными лучами в поясницу и затылок. От боли у меня выступили слезы и парализовало руки и ноги. Я ждал, когда же брат меня задушит, но он оставлял мне возможность делать судорожные вдохи и выдохи.

Вдруг Вовка встрепенулся, и я заметил, как над его головой сверкнул клинок меча. Брат увернулся, но сталь полоснула его по левому плечу. Брат зашипел, как прохудившаяся шина. В первую минуту мне показалось, что от недостатка кислорода у меня начались галлюцинации, но, сев, я понял, что глаза меня не обманывают: в номере находились два Вовки. Оба в одинаковой одежде, оба похожи, как две капли воды, только у одного был меч и браслет на руке, а у второго… Второй скалился и рычал, как животное, отступал к стене, готовясь к атаке.

– На меня твои уловки не действуют, – хмыкнул настоящий Вовка, но не нападал, чего-то выжидая.

– Молодой и заносчивый дракончик, – прохрипел лже-брат. – Не советую тебе связываться со мной.

– Ты зашел в мое гнездо, отсюда нет выхода, ты знаешь.

– Я убью твоего брата!

– Кишка тонка! – Вовка сделал резкий выпад, снова задев двойника клинком. Тот взвизгнул, как собака, и, ощерившись, кинулся на моего брата.

Описывать то, что происходило последующие минут пятнадцать, не хватит слов. Два Вовки схлестнулись не на жизнь, а насмерть. Мой пытался отрубить двойнику голову, тот же оказался проворнее и сильнее раза в два. Он скакал по стенам, он перемещался с помощью странных акробатических фигур, он изгибался так, как ни за что не смогло бы изогнуться человеческое тело. А потом он выбил у настоящего Вовки меч из рук, схватил моего брата и прыгнул с ним на потолок. Прижав его, как когда-то меня, двойник вцепился ему в шею. Я очень хотел помочь Вовке, но не знал, что предпринять. Меня хватило лишь на то, чтобы вскочить на кровать и схватить нападавшего за пальто. Я рванул двойника в сторону, но тут пальто порвалось, и я грохнулся на пол. К моему изумлению, кусок ткани в моих руках превратился в бесформенное желеобразное вещество бледно-зеленого цвета. Меня чуть не стошнило, и я отбросил кусок подальше.

В этот момент в поединке на потолке наступил переломный момент: Вовка столкнул с себя нападавшего, но не выпустил из рук, и поскольку на моего брата по-прежнему действовало земное притяжение, он рухнул вниз, увлекая за собой тварь.

– Меч! – выкрикнул не своим голосом Вовка, и я тут же бросился искать оружие. Оно отлетело за тумбочку, на которой стоял телевизор. Я просунул руку между тумбочкой и стеной, нащупал рукоятку и пытался ухватить ее двумя пальцами.

– Жень… – брат терял силы, и мне пришлось толкнуть тумбу в сторону. Телевизор с грохотом свалился на пол, а я смог достать меч.

Лже-Вовка в этот момент понял, что наибольшую опасность представляю я, и ринулся ко мне, но рука моя не дрогнула: голова монстра гулко ударилась об пол и тут же превратилась в желеобразную медузу. Вовка тем временем с трудом поднялся на четвереньки, одним рывком бросил свое тело к поверженному врагу и вызвал внутренний свет. Из растекающейся массы вырвалось пламя насыщенного серого цвета. Его языки плясали, пытаясь уйти от воронки, но свет дракона постепенно втягивал их в себя. Минуты через две все было кончено. Мы имели на полу три лужи зеленой субстанции, разбитый телевизор и разбросанные по всему номеру вещи. У меня ужасно болело между лопаток, а на Вовку было страшно смотреть: из разбитой правой брови и из раны над левым ухом стекали струйки крови, пальто было порвано, костяшки правой руки разбиты.

– Что это за хрень? – тихо спросил я, опускаясь на кровать.

– Богем. Демон высшей категории, – ослабшим голосом ответил брат. – На таких я еще не охотился.

– Я думал, демоны вселяются в людей…

– Богемы могут принимать любой облик. Их энергетический уровень настолько силен, что позволяет создавать плотную материю. Во время охоты они могут принимать разные образы, чтобы обезоружить жертву, сбить ее с толку.

Я сразу вспомнил проститутку в баре, а Вовка продолжал:

– Богем может вселяться в человека, но человек не может долго выдерживать этого демона и умирает, поэтому богемы в постоянном поиске душ.

Я все ждал, когда же брат скажет, что велел мне сидеть в номере и что всего бы этого не случилось, если бы я послушался. Но Вовка только тяжело дышал, утирая кровь.

– Прости, что я не остался в номере, – я первым пошел примиряться.

– Это я виноват. Я совсем забыл про топаз, – брат бросил меч на пол. – Он подавляюще действует на драконов.

– Какой топаз?

– На перстне, который ты украл. Топазы называют слезами драконов, потому что, по преданию, эти камни наполнены страданиями наших предков. Дракона невозможно заставить плакать, но уж если это произошло, то падающие слезы каменеют и превращаются в топазы.

– Ого!

– Красивая легенда – не более. Но я так и не нашел объяснения, почему эти камни вызывают у драконов тревогу и даже панику.

– Я уже настоящий дракон? – я гордо подбоченился.

– Был бы настоящий – отличил бы демона от брата, – Вовка встал и хлопнул меня по плечу. Боль отдалась в спине между лопаток, и я невольно застонал.

– Замочек сработал, да? – ухмыльнулся брат. – Я же говорил: лучше быть сейфом, чем завтраком богема.

========== Девять негритят ==========

– Как попал перстень к твоей даме, я не знаю. Это ты сам у нее спроси, – сунув в рот черносливину, начал рассказ Павел Антонович. – А в тысяча девятьсот семьдесят третьем году эту вещицу приобрел Станислав Петрович Крутовский. Его партия приставила на Мосфильм бдеть, чтобы искусство не отклонялось от курса КПСС.

Мне думается, он был человеком несчастливым. Его более удачливые коллеги получили шефство над балетом или цирком, где антисоветского в постановках было мало, а вот зарубежных гастролей – много. У Крутовского же все было с точностью до наоборот: каждый режиссер норовил ввернуть в фильм что-нибудь, порочащее советскую власть, а заграничные поездки ограничивались кинофестивалями в Чехословакии, на которые еще не всякий фильм и пошлешь. Поэтому Станислав Петрович и пытался выжать из своей работы по максимуму. С паршивой овцы, как говорится, хоть шерсти клок. И вот он, пользуясь своим партийным положением, стал оказывать работникам киноиндустрии различные услуги: где квартиру в центре Москвы поможет выбить, где гараж, а где новую «Волгу» вне очереди приобрести. Конечно, все это он делал не за просто так. Власть хоть и была советской, а все же робингудов в своих рядах не жаловала, поэтому Крутовский без стеснения брал взятки. Он так порешил: пока есть возможность давать и брать взамен – надо давать и брать. И он брал. Деньгами, хрусталем, индийскими коврами, уцелевшим от экспроприации дореволюционным серебром, иконами, украшениями и даже запчастями для автомобилей.

И вот однажды к нему обратилась вдова известного тогда оператора Анатолия Менькова. Дело в том, что Толя стоял в очереди на приобретение «Жигулей», но умерших заявителей нередко вычеркивали из списков. Поэтому вдова Менькова и просила Станислава Петровича походатайствовать, чтобы в очереди почившего Анатолия заменили на нее. Само собой, такая просьба должна была сопровождаться презентом. И от его ценности зависело, будет ли оказана услуга или Станислав Петрович разведет руками: не удалось. Естественно, презент возврату не подлежал, поэтому все просители старались сразу угодить партработнику, чтобы дареное добро не пропало зря.

Денег и особо ценного имущества у Толи не имелось, однако была у него шкатулка, прикасаться к которой было запрещено и жене, и детям. Шкатулка закрывалась на ключ, который Меньков хранил в тайном месте. Однако вдова страстно желала добраться до содержимого, полагая, что оно позволит не упустить ей новенькие «Жигули». За бутылку народный слесарь-умелец вскрыл шкатулочку, и вдова обнаружила в ней лишь несколько облигаций и перстень с синим камнем. Женщиной она была из простых, а потому не ведала, что за вещица покоится на хранении. Да и знай она, выбора все равно у нее не было. Отнесла она перстень Крутовскому.

Станислав Петрович же, наоборот, был сведущ в делах ювелирных, да и вообще обладал широким кругозором, и потому, когда увидел, что поднесла ему вдова Менькова, сразу смекнул, что за украшение перекочевало в его коллекцию. Но прежде чем семья Менькова, конечно, получила вожделенный автомобиль, Крутовский принес перстень мне на оценку. Случилось это в ноябре семьдесят третьего, а в семьдесят пятом Станислав Петрович был найден мертвым на грузовом перегоне Казанского вокзала. Путевой обходчик обнаружил тело ночью. Причину смерти Крутовского установили быстро: встреча с катящимся вагоном в темноте редко заканчивается благополучно для человека. Но вот что делал Станислав Петрович в тех краях – так и осталось загадкой. Кстати, перстень с той поры тоже пропал. Жена Крутовского даже писала заявление в милицию, мол, украли в ночь убийства. Однако эту версию отмели, потому что все деньги и дорогие часы остались при убитом.

– Возможно, вы правы: он подарил перстень любовнице, – предположил Семенов.

– И ее постигла та же участь, что и всех владельцев камня, – вздохнул Измайловский.

– А не может это быть совпадением? В нашем мире люди часто расстаются с жизнью не на смертном одре в преклонном возрасте.

– Многовато для совпадений восемь смертей подряд, а? – прищурился Павел Антонович. – Никого это камень не щадит. Минералы вообще очень чутки к энергетике любого рода. Могут впитывать как добрую, так и злую, агрессивную энергию.

– Вы сказали восемь. Это Крутовский, Меньков, предположительно – любовница Крутовского… – Семенов стал что-то записывать в блокноте.

– Нет, ее я не беру в расчет. Я говорю лишь о тех смертях, о которых мне доподлинно известно.

– Хм-м-м… – капитан потер подбородок и снова что-то пометил в блокноте.

– Не хочешь узнать, как погиб Толя Меньков?

Павел Антонович умолк, ожидая реплики, и Михаилу пришлось показать, что история камня захватила его.

– Его сбил грузовик.

– Удивительно редкий случай! – не сдержался Семенов.

– Ты не спросил о деталях! – Измайловский поднял указательный палец. – А должен был. Ты ведь следователь.

Капитан хотел ответить, что расследует он вовсе не дело Менькова, но промолчал. Зачем обижать пожилого человека?

– Там какие-то особые детали?

– В них все дело, Миша, – Павел Антонович хлебнул чаю и отправил в рот курагу. Прожевав ее, он снова заговорил:

– Они снимали натуру в Подмосковье. Знаешь, такие кадры, где солнышко светит, березки зеленеют, реченька бежит.

Семенову пришлось кивнуть.

– Толя установил камеру на склоне пригорка и снимал панорамный вид Оки, как вдруг словно из ниоткуда появился ЗИЛ. Сначала он, как полагается, ехал по шоссе, но у него отказали тормоза, и водитель направил машину на обочину, в гору, надеясь, что она таким образом сбросит скорость, а потом уткнется в деревья и остановится. Но, видимо, подъем оказался слишком коротким для такой махины, и она, перевалив через гребень холма, ринулась вниз, сметая на своем пути кустарник и молодые деревца. И Толю Менькова тоже смела. Водитель пытался отвернуть, но рулевую колодку заклинило. Такая вот нелепая и мгновенная смерть.

– С этим не поспоришь, – вздохнул Семенов. – А как перстень оказался у простого оператора?

– Он выиграл его в покер. Меньков был страстным игроком. Бывали времена, когда он проигрывал подчистую все деньги и вещи из дома. А потом наступал период, когда ему везло, и тогда он начинал сорить деньгами и покупать дорогие шмотки и технику, которые потом снова проигрывал. Единственное, что он никогда не ставил на кон – это вещи, которые выиграл у других. Считал это плохим знаком. Не знаю, подозревал ли он, что за перстень выиграл у другого азартного любителя покера – начальника гаража Мосфильма Андрея Левина.

Левин, кстати, помимо автомобилей и покера еще любил и за воротник закладывать. И умер через несколько дней после того, как проиграл украшение. Дело было на даче у его приятеля. Засиделись они за шашлычками и коньячком до темна. Андрей Григорьевич пошел по малой нужде, да, видно, лень ему было тащиться до домика с сердечком на двери. Решил он в ближайших кустиках облегчиться, тем более темно, хозяин не увидит. Шагнул Левин в заросли и споткнулся о корягу. Но поскольку подшофе был, да и в темноте опять же дело происходило… В общем, упал он неудачно – напоролся глазом на сук и до самого темечка на него нанизался. А товарищи, то есть собутыльники в данном случае, его только под утро обнаружили.

Семенов кашлянул и хлебнул из кружки. Истории внезапных смертей его уже не радовали, но старика было не остановить.

– Поговаривают, что сам Левин украл перстень у генерала Сонина, у которого служил личным водителем после войны.

– Не тот ли это Сонин, что умер от неизвестной болезни в пятьдесят девятом? – встрепенулся Семенов.

– Он самый! – обрадовался эрудированности собеседника Измайловский. – Был этот Алексей Тимофеевич далек от образа советского офицера. В войну не чурался мародерством, после разгрома фашисткой Германии квартира и дача Сонина были щедро уставлены дорогими трофейными вещицами. Здесь были и венские стулья, и дубовые столы, и мягкие диваны из аристократических усадеб, столовое серебро и тончайшей работы фарфор, бронзовые статуэтки европейских мастеров и, конечно, фамильные драгоценности. Среди них, мне думается, оказался и перстень с топазом. Я даже знаю, как генерал его смог заполучить.

– Как?

– Он квартировал в штаб-квартире немецкого полковника Генриха Шмайссера, родственника знаменитого оружейника Хуго Шмайссера. Полк Генриха был переброшен из Польши в Венгрию, где и был разбит Красной Армией. Это единственное логичное объяснение, как топаз оказался у Сонина, потому что до войны он хранился в варшавском Национальном музее, а наш генерал в Варшаве не был никогда. В отличие от Генриха Шмайссера.

– Вы намекаете на то, что Шмайссер разграбил музей, а Сонин – ограбил Шмайссера? – усмехнулся Семенов.

– «Ограбил» – не совсем верное слово для Алексея Тимофеевича, – фыркнул Измайловский и подлил себе и гостю чаю. – Сонин был мародером, как многие на войне. Он называл привезенные из Европы вещи трофеями, хотя брал он их не в блиндажах и окопах врага, а в пустых усадьбах, музеях, дворцах и просто квартирах. За это его и наказал бог, а может, и перстень.

– Кстати, как он перекочевал к Левину? – спохватился капитан.

– Думаю, Андрей Григорьевич его украл. Как ты знаешь, генерал умер от неизвестной болезни. Он покрылся кровоточащими язвами, из-за неукротимой рвоты не мог ни есть, ни пить. Семь дней лучшие инфекционисты СССР боролись за его жизнь, но тело Сонина словно разлагалось еще при жизни. Все родные и друзья генерала были в панике, они искали докторов за границей, в Китае и Японии, дома началась настоящая кутерьма. Полагаю, этой суматохой и воспользовался личный водитель Сонина. Перстня хватились только несколько недель спустя после смерти генерала, да вещицы-то уж и след простыл.

– Да, жуткая смерть его постигла, – поморщился Семенов.

– У Шмайссера была не лучше, – отмахнулся Измайловский. – Когда Красная Армия вошла в Будапешт, от дивизии, которой командовал Генрих Шмайссер, осталось лишь две неполных роты, которые рассредоточились по городу и вели в основном снайперский огонь. Думаю, ты знаешь, что за Будапешт шли многодневные и кровопролитные бои. В конце сорок четвертого года Гитлер стянул в Венгрию все силы армии «Юг», а это более тридцати дивизий. Несколько месяцев советские войска пытались пробить оборону противника, но враг отчаянно сопротивлялся. Для многих немцев Будапешт был последней надеждой. Однако второй Украинский фронт наступал неуклонно, и уже тогда большинство офицеров поняло, что война проиграна. Поэтому чем теснее сжималось кольцо Красной Армии, тем больше фрицев пускало себе пулю в лоб, сознавая, что в плену им придется не сладко. И когда весной сорок пятого Будапешт был взят, Генрих Шмайссер закрылся в своей штаб-квартире и попытался застрелиться.

– Ему помешали? – оживился Семенов, потому что рассказы Павла Антоновича о войне его всегда увлекали.

– Сложно сказать, – старик закинул в рот курагу. – Думаю, лишь сам Генрих знал, что на самом деле произошло в той комнате. Может, рука у него дрогнула, может, он в последнее мгновение передумал стреляться, но только пуля не поразила его мозг. Она пробила нёбо и через ухо вышла наружу, впечатавшись в толстый фолиант на полке книжного шкафа. Шмайссер потерял сознание, а когда очнулся, красноармейцы волокли его связанного в подвал. Там его и оставили умирать. Впрочем, смерть не торопилась к полковнику. Больше суток он пролежал там, истекая кровью, пока к нему не спустился адъютант Сонина. В первоначальном его докладе значилось, что немецкий полковник был еще жив и даже пребывал в сознании, но состояние его было очень плохое. Спустя какое-то время доклад был переписан. Адъютант указал в нем, что Шмайссер сам спустился в подвал и там застрелился и что его мертвое тело было обнаружено солдатами на следующий день после захвата здания. Но этот отчет совершенно не объясняет, как пуля из именного маузера немецкого полковника оказалась в книге, которую, к слову, Сонин тоже прихватил в качестве трофея.

– А вы точно знаете, что до войны перстень хранился в варшавском музее? – Семенов уже и не пытался скрыть свой азарт.

– Да, об этом сообщается в каталоге тысяча девятьсот двадцать девятого года. Дело в том, что музеи раз в год выпускают каталоги экспонатов, где указывают, какие новинки появились в их собственности музея, и дают заключения об их подлинности, если эти экспонаты представляют какую-то историческую ценность. В том каталоге сказано, что в двадцать седьмом году Национальный музей получил в дар по завещанию несколько драгоценных украшений известного коллекционера Симона Пшевельского.

– По завещанию? То есть он тоже преставился?

– Да, и также весьма неожиданным образом. В сентябре двадцать седьмого года его убило молнией, когда он возвращался из Варшавы в родовое имение. Примечательно, что в шарабане с ним находилось еще три человека – кучер, земельный оценщик и племянница двенадцати лет – и никто из пассажиров не пострадал. Молния выбрала именно коллекционера, а все остальные просто вылетели из повозки от удара и отделались синяками.

– Теперь мне уже интересно, как перстень оказался у Плешвельского…

– Пшевельского, – с улыбкой поправил Павел Антонович. – Белогвардейский офицер Никита Тетерин, бежавший из России в самом начале Гражданской войны, в восемнадцатом году, осел в Польше. Говорят, он хотел уехать во Францию, но дальше Варшавы продвинуться не смог. Дело в том, что двумя годами ранее он внезапно получил большое наследство от скоропостижно скончавшейся тетушки Марьи Антоновны Ольштейн, которая в свое время была фрейлиной императрицы Александры Федоровны. Внезапное богатство вскружило голову Тетерину. Он понимал, что времена неспокойные и опасался окончательной победы большевиков, поэтому спешно продал имение и облигации и бежал в Европу, прихватив с собой деньги и кое-какие драгоценности. В Польше он стал кутить и пристрастился играть на скачках, а потому очень скоро от наследства ничего не осталось. Чтобы поправить положение, Тетерин продавал драгоценности. В частности, перстень с топазом приобрел у него известный польский коллекционер…

– Симон Пшевельский, – перебив рассказчика, закончил Семенов. – Так значит, перстень родом из России. Сюда и вернулся.

– Доподлинно не известно, откуда он взялся, – осадил собеседника Измайловский. – Фрейлина Марья Антоновна Ольштейн – первая официально известная владелица этого перстня.

– Полагаю, она тоже того? – хмуро поинтересовался капитан.

– Убита мужем, действительным статским советником Юлием Ольштейном, когда тот застал ее в объятиях капитана драгун Владимира Зубова.

– О как! – восхитился Семенов. – Хоть где-то любовь! Кстати, а Тетерин как отошел в мир иной?

– По сравнению с этой дамой более прозаично. Он в тот день играл на скачках, и лошадь, на которую он поставил, пришла первой. Она не была фаворитом, а значит ставок на нее сделали мало и выигрыш это сулило Тетерину большой. Однако там же, на скачках, присутствовали господа, которые дали Никите Павловичу денег в долг и, как ты понимаешь, не могли дождаться возврата займа. Видимо, чтобы не встречаться с ними и не отдавать выигрыш, Тетерин решил добраться до кассы обходным путем и воспользовался запасным балконом, который был закрыт для публики. И закрыт не зря, потому что доски там оказались прогнившими, и наш белогвардеец рухнул вниз с четырехметровой высоты. А сверху на него упала двухпудовая балка, которая размозжила ему голову.

– Мда-а, кредиторам такой исход, наверное, не очень понравился, – протянул Семенов, и какое-то время они с Измайловским сидели в тишине. Наконец, Михаил отодвинул от себя пустую чашку и качнул головой:

– Не думал, что у какого-то простого перстня может быть такая кровавая история.

– А все потому, что не простой это перстень-то. Душегуб. Одним словом – «Голубая Смерть».

– Прям даже не знаю. Может, не стоит возвращать его Соловьевой? Опасно.

– Брось! Она подписала себе приговор, надев его хоть раз. А если вор наденет, то и он обречен.

Семенов болезненно поморщился.

– Кстати, спроси у своей Соловьевой, как к ней перстень попал. Просто любопытно, ведь после Крутовского я потерял его след.

– Хорошо. Спасибо, Павел Антонович – за чай и за интересную беседу, – Михаил поднялся.

– Если я узнаю что-то, что может вывести тебя на перстень, сразу же сообщу, – пообещал Измайловский.

Еще раз поблагодарив ювелира, Семенов убрал в папку блокнот, где делал записи, фотографию и ручку. Павел Антонович проводил его до двери, вслух рассуждая, кому он может позвонить, чтобы получить интересующую следствие информацию.

От старика Михаил вышел с тяжелым сердцем. Эти мистические истории смертей владельцев перстня нагнали на него тревогу. Хотелось позвонить Соловьевой и предупредить ее – вот только о чем? Судя по рассказам, смерть могла настигнуть владельца перстня где угодно и каким угодно способом. Сонин вот умер от болезни, фрейлину муж укокошил, а поляка-коллекционера вообще молнией шарахнуло. Не будет же капитан угрозыска звонить Галине Викторовне с просьбой остерегаться всего на свете. С обратной стороны, и бездействовать тоже было не в правилах Семенова. Предупреждать преступления, а не расследовать их – вот чему его учил наставник Иннокентий Валентинович!

В задумчивости Михаил добрел до остановки, дождался нужную маршрутку и отправился в отделение. По дороге он обдумывал рассказ Измайловского. По сути, расследованию это не помогало. Разве что стоило выяснить, каким путем перстень оказался у Галины Викторовны. Возможно, путь этот был не совсем законный, и потому предыдущий владелец возжелал вернуть вещицу. И нанял для этого исполнителя, который и слямзил перстень в казино. С другой стороны, как предугадать, что именно там Галине Викторовне вздумается снимать украшение? Семенов допускал, что ответ на этот вопрос у него появится, когда он пообщается с женщиной. Он бы мог позвонить ей прямо сейчас, но номер ее сотового остался на голубом стикере, наклеенном в деле.

Как только Семенов переступил порог отделения, его окликнул старший лейтенант Рукавица. Рукавица был адептом поговорки «от работы кони дохнут», поэтому цеплялся за любую возможность спихнуть на коллег свои дела. Семенов, по обычаю, прикинулся глухим и поспешил скорее скрыться в своем кабинете, но старший лейтенант настиг его возле самых дверей.

– Миха! – обрадованно воскликнул он. – Танцуй!

– Че такое? – насторожился Семенов, потому что радостный тон сослуживца не предвещал ничего хорошего.

– Тебе звонил Костя Федоренко из прокуратуры. Ты ведь на Соловьеву Гэ Вэ еще не завел дело?

– Н-нет…

– Так вот и не заводи! Она сегодня кони двинула, так что можешь написать, что по ее заяве нет состава преступления, и…

– Погоди-погоди… что ты сказал? Соловьева умерла? – перебил коллегу Семенов.

– Ага.

– Как?

– Федоренко сказал, что сегодня утром на нее упал рекламный щит. Вернее, не только на нее, но и на мужа тоже… Короче, Костя хотел там что-то у тебя спросить…

Семенов замер не в силах пошевелиться. Голос Рукавицы, который советовал воспользоваться удобным моментом и не нагружать себя лишней работой, звучал глухо и неестественно, словно из соседней комнаты. Несколько минут Михаилу потребовалось, чтобы усилием воли вернуть себя в разговор.

– Костя давно звонил? – опять перебил он Рукавицу на середине разглагольствований о невыносимой нагрузке, которая ложится на следователей.

– Да где-то с полчаса назад.

– Спасибо! – Семенов хлопнул старшего лейтенанта по плечу и вошел в кабинет. Если бы перстень не был камнем, зажатым в куске металла, а был бы хоть чуточку одушевленным, капитан бы решил, что эта вещица убирает свидетелей. Словно все владельцы топаза открывали какую-то тайну, и минерал не хотел, чтобы эту тайну узнали те, кто никогда к нему не прикасался. Но в мистику Семенов не верил, несмотря на то, что сегодняшний разговор с Павлом Антоновичем произвел на него впечатление. Конечно, Измайловскому стоило знать о девятой смерти владельца перстня, но прежде надо было подробно расспросить Костю Федоренко о деталях произошедшего.

========== Слеза дракона ==========

– Я знал, что этот демон ошивается в отеле, – говорил Вовка, выворачивая со стоянки: мы ехали в тренажерный зал, который находился в нескольких кварталах от отеля. – Я не думал, что он выберет мишенью тебя. Если бы ты сидел в номере, он бы не сунулся. Гнездо дракона – это своеобразная ловушка для тварей: они могут войти, а выйти – только если дракон мертв. И поскольку большинство из них слабее нас, то и посещать наше логово для них – все равно что для людей входить в клетку с тигром.

– Мне было ужасно не по себе в номере, – признался я. – Я чуть с ума не сошел.

– Понимаю. Это все из-за камня. Его надо продать.

– Нет!

– Почему? В его присутствии плохо будет нам обоим.

– Это моя первая добыча. Я хочу сохранить о ней память.

– Хорошо, – сдался Вовка. – Тогда его надо спрятать. Я достану шкатулку из драконьей кости. Она будет сдерживать энергию топаза.

– Из драконьей кости? – удивился я. – Ты говорил, что драконы покинули наш мир.

– Но пока не покинули, люди нещадно истребляли их, а из костей делали все что угодно – от мисок до оружия. Понимаешь, кости наших предков обладали удивительным свойством: если в утвари, изготовленной из них, появлялась трещина, она со временем срасталась. Ткань оставалась живой даже будучи отделенной от тела. Поэтому посуда из драконьей кости очень ценилась. К сожалению, войны двадцатого века уничтожили множество образчиков, а остальные осели в коллекциях антикваров и музеях. Но кое-что достать можно. Я, например, сделал рукоятку для меча из обломка кости.

Я был поражен услышанным. Новый мир, который шаг за шагом открывался мне, всякий раз удивлял меня. Чем больше я узнавал о нем, тем яснее понимал, что я ничего о нем не знаю. Привычные вещи приобретали новый смысл, а новые едва вписывались в мою систему координат.

Мы подъехали к спортивному комплексу, и Вовке пришлось сделать несколько хитрых маневров, чтобы выпустить выезжающую с парковки дамочку. Но как только мы уютно вписались между забором и клумбой, у брата зазвонил телефон. Увидев, кто звонит, Вовка, как мне показалось, разволновался. Он, теребя руль, слушал, что ему говорит собеседник, а когда тот замолчал, буркнул:

– Скинь мне координаты, я все подготовлю.

Ответ не понравился собеседнику: я слышал, как он повысил голос. Слов я, правда, разобрать не смог. До конца этой тирады брат не произнес ни слова, и только когда в трубке все стихло, вздохнул:

– Хорошо, до связи, – и первым отключил телефон. Я выжидающе смотрел на него, а Вовка молчал, поигрывая телефоном.

– Это Шу, – наконец, заговорил он. – Сегодня ночью проведем ритуал.

Произнесено это было таким тоном, словно ему предстояло меня убить, и от этой интонации мне стало нехорошо.

– Это плохая новость? – уточнил я.

– Нет, сам по себе ритуал – это хорошо. Плохо, что у нас на руках слеза дракона. Так не вовремя этот камень! После ритуала какое-то время ты будешь ослаблен, и он может убить тебя.

Мне очень не хотелось с ним расставаться, и я предпринял несмелую попытку защитить свой трофей:

– Ты же вроде сказал, что его можно запереть в шкатулку.

– Жень, ты думаешь, изделия из драконьей кости продаются в магазинах? Допустим, я знаю, где украсть такую шкатулку, но на подготовку этой операции уйдет неделя.

– Тогда, может, положить его пока в банковский сейф?

Вовка повернулся ко мне и несколько секунд смотрел так, что мне стало неловко за свою глупость.

– Хорошая мысль! – кивнул, наконец, брат и завел мотор. – Тренировку сегодня пропустим.

Мы вернулись в отель за топазом. Я сунулся в карман сумки, куда положил его перед уходом, но перстня там не обнаружил. Сердце неприятно екнуло: неужели его украли!

– Я же просил его убрать! – буркнул Вовка и кивнул на мою кровать. – Не надо провоцировать горничных. Люди слабы.

Я повернул голову и замер: перстень лежал на моей подушке.

– Вов, я убирал его в сумку…

Брат, который в это время открывал гостиничный сейф, замер и вопросительно уставился на меня.

– Я убирал перстень, я точно это помню!

– Плохо дело, Жень, он тебя уже преследует. Похоже, у него есть виды на тебя.

– В каком смысле? Спрячь его, Фродо, и никому не показывай? – хихикнул я.

– Понимаешь, в каждом камне спрятана какая-то история – хорошая, плохая, занимательная или кровавая. У них всё, как у людей, только камни хранят свои истории и не могут ни с кем поделиться. Им больно или страшно, но избавиться от этого они способны лишь тогда, когда найдут того, кто слышит. Видимо, ты слышишь этот камень, и он жаждет поведать тебе свою историю. Боюсь, теперь от него не избавиться. Он найдет способ вернуться к тебе.

– То есть если мы его отнесем в хранилище, то утром я снова найду перстень на подушке?

– Может, не утром, но через какое-то время он к тебе придет. И будет очень зол. У него кроме нынешней истории появится еще одна – твое предательство.