Текст книги "Год дракона (СИ)"

Автор книги: Civettina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Брат сидел довольный – то ли моими дедуктивными способностями, то ли тем впечатлением, которое произвели на меня его умения. А я, мыслями вернувшись в прошлое, еще раз проследил весь наш путь до границы. Вспомнил, как брат остановился на обочине и отправился в лес якобы отлить. Его не было долго, а вернулся он какой-то странный, словно сильно уставший. Я ничего не спросил, решив, что брата просто мутит от обеда в придорожной забегаловке. А потом мы, мчавшиеся по трассе под двести километров в час, вдруг сбавили скорость, пристроившись в хвост к автоколонне из шести легковушек. Обычно Вовка обгонял такие тянучки, но тут вдруг не стал. Лишь когда вдалеке показался пост, вклинился в центр цепочки. Теперь я понял почему: первой шла машина с крикливым ребенком, и Вовка рассчитал все так, чтобы на границе мы оказались с ними в соседних отбойниках.

– Очень сложный план, – заключил я, закончив экскурс в прошлое. – Не проще ли бы воспользоваться гипнозом?

– Стараюсь не делать этого с представителями закона, тем более в таких местах, где все утыкано видеокамерами и имеются ресурсы для блокирования нарушителей, – охотно пояснил брат. – Сам пограничник, конечно, не заметит воздействия, но на записи его странное поведение будет заметно и вызовет подозрения. Нам нужно как можно меньше привлекать внимание властей и силовых структур.

– Ты умеешь усыплять одним словом и уворачиваться от пуль. Чего ты боишься? – удивился я.

– Лиг. Они контролируют все людские органы власти и, естественно, информация о нас быстро просочиться к ним. Поэтому мой план и был рассчитан на событие, с нами никак не связанное.

Мне сложно было привыкнуть к мысли, что мы, по многим параметрам превосходящие людей, должны скрывать свои способности из-за страха перед лигами. Я не знал, на самом ли деле Вовка ощущает этот страх перед богами или его осторожность – это лишь часть стратегии, чтобы без проблем добраться до Максика. Я, например, никакого страха не чувствовал. Нет, я понимал, что наш тайный враг силен – не только своими силами, но и силами людей, которыми управляет. Лигам ничего не стоит бросить на нашу поимку сотни или даже тысячи людей, потому что смертны лишь людские тела, но не души, и потому жизнями можно смело жертвовать. А вот драконы… Один только Вовка стоил целой человеческой армии.

Но несмотря на могущество лиг, они не внушали мне страха. Отчего-то мне казалось, что это они боятся нас. Не конкретно меня и Вовку, а нас, драконов. Боятся, потому что не могут нами управлять так же легко, как людьми. Боятся, что однажды сила, которую боги себе подчинили, выйдет из-под контроля и обернется против них. Не потому ли они так пристально следят за каждым из нас, даже за королевой?

Постепенно мои мысли перетекли на более приятные вещи. Я вспоминал королеву и то, как она смотрела на Вовку. Я вспоминал ритуал, во время которого я пусть на несколько секунд, но все же ощутил себя драконом – могучим летающим животным, рассекающим облака. Я даже чувствовал удары ветра во время полета и мелкие капли тумана, попадающие в ноздри. И необычное ощущение свободы, какое мне еще не удавалось испытывать.

***

Проснулся я только утром – от того, что почувствовал: машина не едет. Я открыл глаза и зажмурился от яркого солнца. Мы стояли на парковке в каком-то городе. Старинные трех– и четырехэтажные здания с цветами на узких балкончиках, булыжная мостовая, цветущие кусты жимолости и жасмина.

– Где мы? – осипшим со сна голосом произнес я.

– В Одессе.

– Ясно, – я потянулся, оглядываясь по сторонам. – Чем займемся?

– Всем! С днем рождения, Женька!

У меня кольнуло сердце: в детдоме я отвык праздновать день рождения. Первые два года директор еще помнил о нем. В этот день меня освобождали от дежурных обязанностей и выдавали три плитки шоколада, которые тут же отнимали старшие ребята. Я ненавидел свой день рождения, потому что он напоминал мне о том времени, когда мы праздновали его всей семьей. Бабушка пекла торт и готовила целые горы угощений, Вовка всегда дарил мне что-нибудь восхитительное – фонарик, бескозырку, бинокль. К нам в дом приходили соседи и мои друзья со всей деревни. Это был настоящий праздник, а не то убожество, во что превратилось для меня тридцатое апреля в детдоме.

Я был так тронут тем, что Вовка помнит о моем рождении, что у меня на глазах выступили слезы. И чтобы брат этого не заметил, я вышел из машины – как будто потянуться полноценно, в полный рост.

– Я тут набросал небольшой план мероприятий. Надо согласовать с именинником, – Вовка тоже покинул джип. – Для начала устроимся в гостинице. Потом – завтрак. В любом ресторане, на какой покажешь. Потом море – до самого вечера. Потом праздничный ужин в ресторане и дарение подарков. Если останутся силы – ночная морская прогулка на катере, либо ночная автомобильная прогулка на «Черике», либо задушевные беседы с видом на порт. Что скажешь?

– Утверждаю! – я едва сдержался, чтобы не обнять брата.

– Программа по ходу праздника может меняться, поэтому я открыт для предложений, – он обвел взглядом площадь. – Пока заселимся в гостиницу, уже начнут открываться кафе. Там и позавтракаем.

========== Праздник жизни ==========

Стоит ли говорить, что на море я не был ни разу. Единственным водоемом, у которого я провел часть детства, была тихая речушка в двух километрах от деревни. Течение в ней было такое слабое, что прибрежная линия заросла тиной и камышом. Единственное место, где можно было купаться, – Сорокин обрыв. Там река делала поворот почти на девяносто градусов. Мы прыгали с обрыва в воду, а выбирались, хватаясь за торчащие над рекой корни деревьев. Море же мне представлялось чем-то суровым и агрессивным, поэтому я немного трусил.

Мы поселились в отеле «Фраполли» на Дерибасовской. Номер на четвертом этаже – под самой крышей. С него было видно синюю полоску моря на горизонте. От шикарности апартаментов я уже начал уставать.

– Вов, давай в следующий раз выберем гостиницу попроще, – попросил я. – Мне так неловко среди этой дороговизны.

– Как скажешь, – брат пожал плечами. – Просто скоро у нас не будет возможности жить в дорогих отелях и вообще бывать в крупных городах. Поэтому…

– Я ценю это! – перебил его я. – Ты не думай, что я скотина неблагодарная.

Вместо ответа брат рассмеялся.

Позавтракав в ресторане на Дерибасовской, мы отправились на городской пляж. Было утро рабочего дня: ребятня в школе, взрослые на работе. Мы бросили вещи недалеко от полосы прибоя и вошли в воду. Волны пугали меня. Мне они казались небывалой высоты, но Вовка смеялся и говорил, что это даже не шторм, а баловство. Я поплавал, понырял, но большого удовольствия не получил. Нестабильность водной поверхности не давала мне расслабиться. Я серьезно опасался за свою жизнь, ожидая от моря подвоха. Делиться своими страхами с братом я не собирался: не хотел показаться неблагодарным. Он мне праздник устроил, а я сейчас буду морду воротить. Но все-таки второй раз в воду заходить я не стал. Соврал, что вода холодная и у меня судорогой сводит ноги. Вовка предложил посетить дельфинарий. Я был согласен на все, лишь бы больше не ощущать, как море играет мной.

После дельфинария культурная программа начала набирать темп: обед, прогулка на катере, осмотр достопримечательностей, стрельба в тире на спор. Вовка с пяти выстрелов выбил пять мишеней, выиграл огромного и пыльного плюшевого медведя. Мне было смешно и одновременно неловко от такого подарка. С одной стороны, ради меня никто и никогда еще не делал такого. Я имею в виду не только стрельбу в тире, но и вообще такой праздник – целый день, посвященный только мне, моим желаниям, моей радости. Но с другой стороны, плюшевый медведь с бантом на шее – не самый удачный подарок парню на восемнадцатилетие. Слава богу, я почти сразу нашел своему медведю лучшее применение: отдал его девочке в инвалидной коляске. Конечно, с разрешения брата и ее родителей.

– Ты прям Робин Гуд! – мотнул головой брат, когда счастливая обладательница плюшевого зверя осталась у нас за спиной.

Я рассмеялся. У меня было чудесное настроение – настоящий праздник.

В отель мы вернулись во втором часу ночи. После ресторана нелегкая понесла нас в казино, где Вовка облегчил кассу на сто тысяч гривен. У меня тоже был небольшой улов – золотой браслет. Я не хотел его красть, но его присутствие жгло меня. Как будто обертка из пупырчатого целлофана – невозможно удержаться, чтобы не начать лопать пупырышки.

Оказалось, что расстегивать силой мысли застежки на браслетах – дело кропотливое и не такое простое, как виделось мне поначалу. Я провозился с этим четверть часа, не меньше, даже вспотел, пока браслет не соскользнул с руки дамочки. Мне оставалось только поднять его и незаметно убрать в карман.

Удивительно, но теперь к нашим вылазкам я относился иначе. После того, как мы поживились в московском казино, я два дня был в возбуждении. Все оглядывался, не преследуют ли нас вышибалы. Кроме того, мне было не по себе из-за нашей аферы: все-таки эти деньги мы выиграли нечестно. Помню, я думал об этом, когда валялся в постели после ритуала, все размышлял, правильно или нет мы поступаем. Можно ли нас оправдать, раз ничем другим в данной ситуации мы не могли заработать на жизнь? Кроме того, мы сжульничали в казино – месте, где обман и мошенничество заложены в самой сути игорного заведения, а потому украсть у вора – не преступление. Так говорили мальчишки у нас в детдоме, когда кому-нибудь удавалось стянуть бумажник какого-нибудь бизнесмена-благотворителя.

Однако все изменилось после ритуала. Теперь наша вылазка в казино уже не казалась мне преступлением. Более того, я стал усматривать в ней некоторую справедливость. Веками люди истребляли драконов, чтобы обустроить свой быт или создать себе положение в обществе. Теперь пришло время драконов пользоваться своим преимуществом.

========== Глаз ==========

Едва посветлел небосвод и в Михеино, прочищая горло, захрипели первые петухи, Иван Кожемякин покинул свою низенькую халупу и неспеша двинул вверх по улице, обходя оставшиеся после вчерашнего ливня лужи. Шагал он крупно, но вдумчиво, не торопился, как будто от каждого шага зависело если не его далекое будущее, то грядущий день точно. Был Иван высок, ладно скроен, сероглаз и светловолос. Его мягкая, в мелких кудрях борода цвета спелой пшеницы была ухожена и обрамляла лицо уютным полумесяцем. В деревне Иван слыл за рассудительного и трудолюбивого мужика, к выпивке тяготения не имел, христианские посты соблюдал. После Рождества женился на тихой, но работящей сироте Арине Лоскутовой, которая уже шестой месяц носила под сердцем его дитя. С женой Иван жил дружно, разговаривал полюбовно. Одним словом, в деревне его уважали и в чем-то даже завидовали.

С весны Иван, как и многие михеинцы, работал на демидовских копях. Правда, ни в шахты не спускался, ни киркой не махал в тальковом или асбестовом карьерах. Его работа зависела не столько от его рук, сколько от светлой головы: Иван помогал инженерам Глуховым прокладывать дорогу к заводам.

Федор и Александр Глуховы были выписаны Никитой Акинфиевичем Демидовым из Санкт-Петербурга, где обучались инженерному делу под покровительством Акинфия Демидова. Братья Глуховы, поскольку были приезжими, отчаянно нуждались на новом месте не столько в проводниках, сколько в толковых парнях, смыслящих в строительстве вообще. Сын каменщика Иван Кожемякин да пахарь Степан Мурашов оказались как нельзя лучше годными для инженерного дела. Степан имел природное чутье земли, мог с точностью рассказать, какая почва для чего пригодна, какую пахать можно, на какой строить, а какая и вовсе не годна для дела. Также он разбирался и в горных породах, знал штук двадцать разновидностей гранита и мрамора, слюды и сланца. Именовал он их народными названиями, но старший Глухов, Федор, только диву давался, сколько многообразны и полезны, а порой и уникальны знания Мурашова.

Иван Кожемякин же слыл мастером в каменном строительстве, хотя его предки возводили не только каменные крепости и храмы, но и деревянные мельницы, часовни и даже барские хоромы. Все знания пращуров сливались в голове Ивана, как ручейки сливаются в могучую реку. И река эта величественно катила свои воды, щедро одаривая всех, кто приходил к ней напиться.

Этих толковых мужиков с природной смекалкой высмотрел Александр и сразу позвал в артель – помощниками мастера. Артель занималась прокладкой новой дороги от недавно разработанных железных руд до завода. Старая дорога была построена наспех, без учета особенностей почвы. Она хоть и была прямой, но по весне ее затапливало так, что ни одна подвода не могла пройти. Поэтому Никита Демидов задумал построить новую дорогу, для чего и вызвал опытных инженеров.

Работа началась по весне – едва сошел снег и земля прогрелась так, что ее можно было копать. Тогда-то Глуховы и обзавелись двумя помощниками: в мае – Степаном Мурашовым из деревни Ключи, а на Троицу – Иваном Кожемякиным из Михеино. Строительство первой половины дороги уже близилось к завершению, когда инженерам пришлось внести изменения в первоначальные планы. После проливных дождей в июле низину, где должна была пройти дорога, сильно затопило, и Федор предложил поискать обход. Александр с двумя своими помощниками выезжал в леса на несколько верст окрест, чтобы разведать, насколько там земля пригодна для прокладки пути.

И вот теперь Иван шагал по улице, что выходила на пригорок, к невысокой часовне, которую стоил еще его отец. Там его ждала телега из Ключей: Александр Глухов распорядился, чтобы его помощников каждое утро доставляли в строительный поселок. Поскольку Ключи располагались дальше от поселка, чем Михеино, то и лошадь снаряжали оттуда.

Телега подъехала, когда Иван миновал последний дом и до часовни оставалось пройти еще с треть версты. Он приветливо махнул рукой сидящим в телеге вознице Андрею Рябову и Степану Мурашову. Андрей ответил кивком головы: был он мужиком угрюмым и неразговорчивым, а вот Степан тоже помахал в ответ.

– Дождь-то добрый прошел, – первым заговорил Степан, когда Иван приблизился настолько, что мог уже его слышать. Хоть сам Мурашов был сухопарый и низкорослый, голос имел басовитый и на всех праздниках слыл первым запевалой.

– Добрый, – согласился Иван. – Вот сенокос только в разгаре.

– Не беда, – отмахнулся Степан. – Землица мягче будет, трава больше соков сохранит.

Иван покачал головой и взобрался в телегу.

– Закончим к Спасу, как полагаешь? – снова спросил Мурашов, выдержав, однако, положенное молчание. Неловко было начинать разговор вот так, с бухты-барахты.

– Да кто их разберет? – пожал плечами Иван. – Дорога, что вперед проложили, тоже сгодилась бы. Чутка там подсыпать надо. Из карьеру щебень али там крошку каменную подвезти да насыпь сделать добротную. Так и никакие подтопи не страшны.

– А что же Федор Николаич говорит? – живо поинтересовался Степан.

– Грит, щебень везти несподручно. Крюк придется делать в пять верст. Но коли уж другого места для дороги не найдут, то и сгодится щебень-то!

– Дело говоришь! Мы что – темный люд, простота. А Николаичи-то оба ученые, башковитые. Им решать. А мы – люди иной нужды. Наше дело – подсобить. Скажут новую дорогу строить – будем строить. Али решат ту продолжить, то насыплем щебня-то. Жалко разве? Добротно насыплем, чтобы не как в Пичугином долу.

Иван молчал, слушая разглагольствования товарища. Он глядел, как розовый небосвод светлеет, как неистово пробиваются из-за горизонта лучи светила – жаркие, яркие.

Будучи восьми лет от роду Иван помогал отцу строить храм. Не здесь, не в Михеино, а севернее, в городе с двухэтажными каменными домами. И там артельщик Онуфрий – молодой еще мужик, но уже плотно пристрастившийся к браге – зачем-то, может, смеха ради, а может, из жалости – обучил мальчонку Кожемякина грамоте. Рассказал про буквы, научил складывать их в слова, а слова – в цепочки со смыслом. Никаких книг у Онуфрия не было, сохранился только листок печатного календаря, который он подобрал на улице возле каменного дома купца Евласова. В календаре говорилось, что Михаил Ломоносов сконструировал какую-то однозеркальную зрительную трубку, именуемую непонятным словом «телескоп», чтобы через нее наблюдать за движением небесных тел и Солнца. Маленький Ваня Кожемякин не знал, кто такой Ломоносов, но очень завидовал этому ученому мужу, который теперь наверняка узнает, что делает светило после того, как спрячется за горизонт.

С тех пор минуло двадцать лет, но Иван все думал о солнце, о том, какое оно там, за горизонтом. Умаляет ли свой жар или, наоборот, сбрасывает душную облатку, чтобы наконец засиять что есть мочи, вдохнуть полной исполинской грудью, не боясь загубить все живое. А потом, отдохнув, снова надевать защитный мундир и неспеша подниматься на небосвод. Еще Иван считал, что огонь – это частички солнца. Падают на землю, как капли пота с лица труженика. Где упали – там пожар. А человек, коли с умом распорядится этими каплями, то сможет обернуть их себе во благо, а коли нет – то погибнет.

Иван давно хотел поговорить с Александром Глуховым про солнце. Узнать мнение ученого человека о том, куда уходит светило. Были у Кожемякина свои мысли на этот счет, не без этого. Он вот смекнул, что Ад неспроста находится в преисподней. Туда спускается солнце, чтобы без устали печь грешников, чтобы подкидывать в костры жар. Там оно отводит душу, выпуская на волю свою истинную силу. А потом смиряет мощь и снова восходит на небо, чтобы дарить всякой животине и травине свое ласковое тепло.

Из раздумий его вывел голос Степана, который стал тише и немного подрагивал.

– Вань, как думаешь? А вдруг наткнемся?

– На что? – нахмурился Кожемякин, поняв, что пропустил начало разговора.

– На глаз песий. Ведь близко подобрались, а? Мож, сказать Лександру Николаичу-то?

– Какой еще глаз? Что ты брешешь? – Иван даже немного отодвинулся от товарища.

– Ну как же… – Степан был страстным любителем баек и сказов, а потому нетерпеливо облизал губы и тут же поведал историю, которую слышал по весне от старожила Нестора Петровича.

***

Нестор Петрович прожил долгую и насыщенную приключениями жизнь, о чем охотно повествовал слушателями всех возрастов. Был он низеньким и иссушенным жизнью старичком, с сильно сморщенным лицом, покрытым клоками реденькой бороденки. Но имелась у Нестора одна приметина: левый его глаз был карим, с кровавыми прожилками, а правый – светло-серым, вписанным в желтое яблоко, и постоянно слезился. Из-за этого в Ключах к старику относились по-разному. Одни его уважали, почитая как мудрого человека и всячески привечая. Среди других Нестор слыл балаболом и юродивым. И хоть обижать его не обижали, но в дом не звали и браги не наливали.

Степан Мурашов Нестора уважал и даже побаивался, а его жена Акулина и вовсе считала деда ведьмаком и страшилась, что он нашлет на их семью напасти, если его невзначай обидеть. Посему в дом Мурашовых Нестор Петрович захаживать любил.

На Герасима Грачевника он тоже по обычаю шатался по деревне с байками про кикимор в поисках слушателей, но главным образом – дармовых харчей, и забрел к Мурашовым. Жена Степана изобразила радушие, но обмерла в душе и, незаметно двигая губами, прочла молитву архистратигу Михаилу. Нестор же был человеком пожилым и почти всегда голодным, а потому был рад задержаться там, откуда не только не гнали, но и за стол усаживали. Кроме этого, старик был излишне чувствителен к утробе, которая требовала возлияний, а потому остался бы трапезничать, прочти Акулина хоть все молитвы от злых духов по три раза и вслух.

Степан, как глава семьи, уселся с гостем за стол, благо оба его пострела, пяти и семи лет, убежали на улицу гонять кикимор и шуликунов. Тогда-то, наевшись щей да пирогов с морковью, Нестор Петрович и поведал гостеприимным хозяевам сказ про Горного Владыку. Началось все с невинного желания Степана сменить тему. Поглощая щи с пирогами, старик подробно пересказывал мытарства какого-то Клима Митрофановича, и в какой-то момент Мурашов порешил, что с него хватит выслушивать сплетни, и спросил напрямик, что рассказчик думает о небывалом снегопаде, который на прошлой неделе чуть не по пояс засыпал деревню. Нестор крякнул, огладил костлявыми пальцами рубаху на груди и со знанием дела изрек:

– Видно, Владыка хочет камень понадежнее спрятать.

– Какой Владыка? Какой камень? – встрепенулся Степан.

– Известно какой, – хитро прищурил старик слезящийся глаз. – Волшебный.

– Волшебный? – эхом повтори Степан.

– Чи-ра-дей-ствен-ный! – уточнил Нестор.

– И откуда ж у нас такие камни? – продолжал изумляться слушатель. – Обронил, что ли, кто?

– Ну как сказать… Камень-то, вишь, силу имеет, поэтому манит к себе всякий сброд.

– Какой сброд? – теперь уже насторожилась Акулина.

– Известно какой. Мошенников да людей на руку нечистых. Нашелся, вишь, такой, Акулина. Алчный да без царя в голове. Взял да и украл камень у Владыки.

– А Владыка-то кто сам будет? Царь ли какой? – уточнил Степан.

– Не царь, но властитель сущего, твари какой али нежити.

– Диавол? – испугалась Акулина, а ее муж поспешно перекрестился.

– Типун тебе! Какой диавол?! – замахал руками Нестор Петрович. – Горный Владыка. Урал-батюшка. Творец всех мест, где мы живем – всякого камушка, былинки и твари животной.

– А как же Бог? В Святом Писании сказано, что это он создал землю, – заспорил Степан.

– Верно сказано, перечить не стану, – внезапно согласился старик. – Только, вишь, земля-то огромна, бескрайня. И Богу непременно нужны были помощники, чтобы подсобить в разных дальних землях. А как работа-то завершилась, так, вишь, все пряники главному Богу досталися.

– У нас в артели тоже так было, – поддакнул Степан, которому поступок Господа Вседержителя напомнил об одном происшествии. – Парни пашут, руки в кровь стирают, а все благодарности – главному артельщику. Дескать, он молодец.

– А я об чем говорю! – обрадовался Нестор, что не придется держать теологический диспут.

Степан тоже повеселел, забыв об изначальном пугающем предмете разговора. От слов старика ему несколько полегчало. Во-первых, от того, что порядок на небесах сильно совпадал с порядком на земле. Не только здесь не ценились усилия простых трудяг, но и там, в высших сферах, тоже. А во-вторых, Нестор рассеял его недавние сомнения. Степан сам считал, что богу одному было не справиться с таким огромным миром за шесть-то дней. Правда, своими опасениями Мурашов боялся с кем-либо делиться, чтобы никто не усомнился в его вере. Не дай бог, еще посчитают его нехристем да побьют камнями.

Нестор же, тем временем воспользовался молчанием хозяина дома, чтобы продолжить рассказ.

– Трудился, значить, Горный Владыка в наших землях, лепоту наводил. Но не один, а тоже с помощником – верным псом. Вида он был самого наиустрашающего: тулово, вишь, собачье, а голова – как у ящера. Да и хвост длинный, гибкий, скользкий. Он этим хвостом ударит – так и русло для реки готово. Владыка в своем чудище души не чаял, а уж пес, понятно дело, за хозяином, как привязанный бегал. Чуть что – первый помощник в деле.

Только вот беда приключилась с этим образиной. Когда Горный Владыка закончил сотворение гор и лесов, рек и озер, то прилег отдохнуть после трудов праведных, а пса своего подручного отпустил порезвиться. Чудовище и забралось на самую высокую гору, чтобы полизать облака. Но гора была такая высокая и крутая, что озорник сорвался вниз и разбился об острые камни.

– Как же он так?! – распереживалась Акулина. – Добаловался, бестолочь!

– Да, – крякнул Нестор и повертел в пальцах пустую кружку.

Степан верно истолковал безмолвную просьбу и едва заметно кивнул жене. Та беспрекословно вынула из прохладной клети четверть браги и плеснула гостю в кружку. Морщинистое лицо Нестора Петровича немного расправилось от благодарной улыбки. Он царским жестом поднял кружку, словно кубок, и пригубил хмельной напиток.

– Так что же Горный Владыка? – нетерпеливо затребовал продолжения Степан. – Оживил, что ли, своего пса неразумного?

– Да какой там! – старик поморщился и еще отпил браги. – Скалы были острые, что твои ножи. Искромсали бедного пса так, что от него остался лишь один глаз.

Акулина ахнула, а ее муж расстроенно покачал головой.

– Очнулся ото сна Владыка и зовет животину свою. Раз зовет, два зовет – не отзывается пес. Тогда Владыка отправился икать его, а когда нашел растерзанное тело, то заплакал горючими слезьми. Ничто уже не могло вернуть к жизни непутевую псину. Делать нечего. Подобрал Владыка все, что осталось – лишь голубой, как озеро, глаз пса, положил за пазуху и отныне везде носил с собой. В память о погибшем преданном друге.

– Так как же камень украли? – чувствуя, что задор повествования идет на убыль, Степан снова подбросил в огонь беседы дровишек, а в кружку рассказчика подлил браги.

– Известно как, – отвесив головой поклон, Нестор принял полный сосуд. – Много сотен лет прошло с тех пор, людей расплодилось несметные тыщи. Всякого люда хватало: и доброго, и со злым умыслом. Прознали такие злыдни про камень – песий глаз. Что, де, дарует он своему хозяину неслыханную силу. Ежели тот камень в кулаке, например, зажать, то можно даже самим Горным Владыкой повелевать! Просить у него всего, чего душа пожелает – богатства, али чин какой, али любовь-зазнобу, али жизнь нескончаемую. Только как камнем-то завладети, коли Владыка его все время с собой таскает?

– Голь на выдумки горазда! – не без гордости вставил Степан.

– Это ты верно подметил, – Нестор подкрепился брагой. – Нашли эти хитрые людишки великана. Силушки в нем было – на целую артель, а вот ума бог не дал. Злодеи-то и подговорили его вызвать на бой Владыку. Набрехали дуралею, что станет он королем королей, коли одолеет древнего бога. Поверил он в басни-то, пришел в горы дремучие и давай Владыку на бой звать. Оскорблял его словами гадкими, насмехался. Не стерпел Владыка такого обращения да и вышел к обидчику.

– Давай бороться, – молвит тот. – Кто кого на землю повалит да удержит до заката, тот и будет отныне владыкой мира.

Согласился древний бог. Снял шубу свою лохматую да косоворотку, золотом расшитую, дабы в пылу не повредить одёжу. Вышли биться они с великаном на самую большую поляну. Богатырь-то, слышь, хоть и дурень был, но смекнул, что не одолеть ему Владыку за так. И придумал он перед битвой подпилить самое крепкое да могучее дерево, чтобы им противника-то и оглушить.

Так и случилось. Сошлись силачи в схватке, а великан тут же прикинулся слабым. Опрокинул его Владыка на землю, сам сверху навалился и держит. А в это время злодеи, что камень надумали украсть, дерево подпиленное-то и повалили. Упало оно точнехонько на темечко Владыки. Тот и рухнул, как подкошенный. В глазах у него помутнело, разум притупился, а великан уселся на него сверху и ждет, когда солнце сядет. Пока детина противника к земле прижимал, мошенники, слышь, одёжу-то Владыки перетряхнули и камень тот отыскали. Да и наутек.

Степан раздосадованно хлопнул ладонью по колену, а Акулина, не прекращая замешивать опару, покачала головой, осуждая грабителей. Нестор Петрович остался доволен настроением слушателей и заговорил, приободряясь:

– Пришел Горный Владыка в себя. Глядь, а солнце уже почти спряталось за деревьями, только маленький краешек алеет над верхушками. Встрепенулся он, скинул с себя зазнавшегося дурня да так к земле прижал, что тот по пояс в землицу-то и ушел. А как солнце село, обратился великан в камень. Владыка же облачился в свою одёжу. Глядь – а камня-то и нет! Смекнул он, чьих это рук дело, бросился в погоню. Да только где там! Грабителей и след простыл.

– Так и не нагнал их? – расстроился Степан.

– Как знать… Владыка, знамо, рассвирепел и наслал на горы бурю невиданную, с градом и ливнем, с громом и молниями. Но настигла ли кара преступников – то неведомо. А еще в заводской слободке поговаривали, что грабители те перебили друг дружку из жадности. И так остались лежать в лесной глуши, зверью на трапезу. И коли кто к камню близко подбираться начинает, то Горный Владыка сразу снегопад обрушивает али ливень какой, дабы камень-то схоронить поглубже. Видать, демидовские дороги шибко близко подошли к тому месту, где песий глаз лежит. Не хочет Владыка, чтобы он снова оказался в людских руках.

***

Сказ этот и тогда-то сильно тронул душу Степана, а уж сейчас и подавно голову заморочил. Чем дальше в лес они удалялись с разведкой под началом Глухова, тем неспокойней делалось на сердце у Мурашова. Этими тяжкими думами и решил поделиться он с Иваном, поскольку считал его мужиком мудрым и рассудительным.

– Так что ж ты думаешь, камень этот… песий глаз, у нас на пути лежит? – подытожил рассказ товарища Кожемякин.

– Бес его знает, – признался Степан. – Только я давеча думал над словами старика. И вот что выходит, брат: дурень тот, что Владыку на бой вызвал, он, значит, в каменную глыбу обратился, так?

– Ну, так.

– Как место для новой дороги разведывали намедни, так там, за Черной речкой, если в гору идти в обход ельника, то там поляна есть. Мертвая поляна. А посередь ее скала стоит. Черная такая, гладкая – что твой богатырь. У скалы той, слышь, даже башка имеется.

Иван задумчиво нахмурился. Глыба и впрямь стояла в лесу. Самолично он ее не видел, но мужики рассказывали, да бабы, что по малину и чернику в лес глубоко захаживали. Говорили, что будто и взаправду она похожа на тулово мужеское, которое по пояс в земле увязло. Только человек этот огромный. Коли рядом встать да руку высоко надо головой поднять, то до макушки ему не дотянуться. Бабы еще сказывали, что вокруг той скалы не росли ни цветы, ни ягоды – только мох да трава жухлая.

– Что ежели те разбойники, что камень у Владыки увели, неподалеку лежат? – предположил Степан. – Народ много чего сказывает, но правды никто не знает. Вдруг Владыка покарал воров прямо там? И начнем мы дорогу строить да и наткнемся на глаз песий? И тадысь Владыка на нас осерчает.

Иван промолчал, задумчиво глядя перед собой. Суеверия он не жаловал по разным причинам. Отчасти из-за того, что каждый рассказчик по-своему сказывал: может, выдумывал, а может, и забывал чего. Как правду узнать, если у всякого люда свое толкование? Окромя этого, считал Иван подобные россказни бабьим уделом. Мужик, как думалось ему, должен быть тверд рукой и умом, а суеверия ум размягчали. Да и не негоже взрослому мужику тешить себя сказками про Горного Владыку. Посему всяких былинных персонажей Иван считал хоть и славными героями, но все же давно умершими. К тому же он, веровал в Господа Иисуса Христа и силу знаний, почитал людей ученых да грамотных. Смог же какой-то Ломоносов изобрести машину, чтобы за солнцем подглядывать! Эдак скоро и тайн не останется.