Текст книги "The Green Suitcase: Американская история (СИ)"

Автор книги: Блэк-Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

– Ваши слова всегда служили мне утешением, ребе, – сказал Сэм. – Ох, знали бы вы, как я переживаю за сына. Особенно после того случая, когда я среди ночи был вынужден ехать в полицейский участок, чтобы вытащить оттуда эту бестолочь…

Цукерман понимающе кивнул. Сэм рассказывал ему эту историю. Дэвида Райхмана около часа ночи остановили на трассе за превышение скорости. Полицейский хотел было выписать ему штраф и отпустить с миром, но какой-то внутренний инстинкт заставил его попросить задержанного открыть бардачок. Надо сказать, Дэвид не сопротивлялся и сразу же сделал то, о чём его попросил страж порядка. В бардачке лежал кастет. То, что это его кастет, задержанный не отрицал, и полицейский был вынужден доставить его в отделение полиции. Начальник отделения, взглянув на документы, сразу понял, кто перед ним – слухи о том, что сын самого известного в Денвере адвоката является членом местного байк-клуба и одевается, как панк, давно ходили по городу. Неприятностей начальник не хотел. Он слышал, что Райхман – человек внешне крайне доброжелательный, но по сути недобрый и злопамятный. Поэтому он в течение пяти минут нашёл телефон адвоката и лично позвонил ему, извинившись раза три за столь поздний звонок. Райхман приехал минут через двадцать и, поблагодарив начальника отделения за беспокойство, забрал своего сынка, пообещав, разумеется, что такого безобразия больше не повторится.

В таком виде слышал эту историю Цукерман, а также некоторые другие друзья Сэма Райхмана. Но никто не знал одну пикантную подробность. Когда Сэм Райхман приехал в участок, Дэвид сидел за решёткой в окружении трёх бомжей, пары проституток и ещё нескольких крайне невразумительных личностей. В момент, когда появился Сэм, Дэвид как раз оживлённо беседовал с одним из бомжей на религиозные темы. Проститутки пытались принимать участие в дискуссии, остальные молча слушали. Едва завидев отца, Дэвид заявил, что никуда с ним не пойдёт, следовательно, Сэм может отправляться домой, почитать Тору на сон грядущий и преспокойненько лечь спать. Наблюдавшие эту сцену полицейские были крайне удивлены. Проститутки стали советовать парню не дурить и ехать домой с отцом. Беседующий с Дэвидом бомж был против, так как ему очень не хотелось лишаться такого чудесного собеседника. Сэм настаивал на своём, и в итоге полицейские просто выволокли Дэвида из камеры. Последний сопротивлялся, крыл копов на чём свет стоит и крайне эмоционально интересовался, почему нарушаются его права. Один из полицейских иронично подметил, что Дэвиду неплохо было бы пойти в юристы. Дэвид ответил ему нецензурной бранью.

С помощью полицейских Сэм выволок сына на улицу.

– Садись в машину, – скомандовал он, но Дэвид оттолкнул его.

– Не трогай меня, – сказал он. После чего повернулся к полицейским. – Где мой байк?

– На стоянке, – отозвался один из полицейских. – Его привёз эвакуатор. Можете его забирать. И скажите спасибо отцу, если бы не он…

Холодные голубые глаза, казалось, впились в полицейского.

– У вас отлично получается вылизывать задницы, сэр, – сказал Дэвид, глядя в глаза стражу порядка.

– Замолчите, или я вас снова арестую, – предупредил полицейский.

– Отлично, – Дэвид вытянул руки вперёд. – Арестуйте меня. Наденьте на меня наручники. Я хочу обратно в камеру. Там была более приятная компания.

– Садись в машину, я тебе сказал, – Сэм схватил сына за рукав и попытался потащить к машине, но Дэвид снова оттолкнул его.

– Убери руки, – сказал он. И добавил: – Папочка.

Развернувшись, он быстрым уверенным шагом направился в сторону стоянки, сел на свой «Кавасаки» и укатил прочь. А Сэм какое-то время стоял и молча глазел ему вслед.

– Что?! – рявкнул он на полицейских, которые, казалось, с нескрываемым интересом наблюдали за необычной семейкой. – Что, заняться нечем?! Валите работать, бездельники!

Садясь за руль, Сэм чувствовал, как у него дрожат руки.

Грёбанный ублюдок. Достойный сын своей идиотки-мамаши.

Внутренний голос отозвался ему ехидным смешком.

А как же «плоть от плоти твоей», а, старина Сэм? Не «мистер Райхман», а «просто Сэм». А?

Трясущейся рукой Сэм вставил ключи в зажигание, чувствуя, что ненавидит этого мерзкого белобрысого ублюдка так сильно, как никого другого в этом мире.

Надо было удавить его ещё тогда. Вместе с Эстер.

Автомобиль с визгом рванул с места.

На следующий день начальник отделения перезвонил Сэму и сказал, что конфискованный у Дэвида кастет, который один из полицейских бездумно оставил на столе, исчез из участка. Совершенно ровным голосом Сэм ответил, что у Дэвида нет никакого кастета, он лично проверял. Должно быть, его взял один из тех бомжей. Начальник был полностью удовлетворён объяснениями.

Бросив трубку, Сэм разразился такой грязной бранью, которой примерный иудей не должен даже знать.

Подумать только, эта пронырливая дрянь стащила обратно свой кастет!

Сэм закрыл лицо руками и подумал о том, что, если бы Дэвид сейчас сидел рядом с ним, он бы, не раздумывая, его удавил.

Передёрнув плечами от этих крайне паршивых воспоминаний, Сэм повернулся к раввину:

– Можно задать вам вопрос, ребе?

Цукерман кивнул:

– Само собой, друг мой.

– Как вы считаете, ненависть – очень страшный грех?

– Ненавидеть человека – грех, – ответил Цукерман, складывая руки шпилем. – Ненавидеть же сам грех – обязанность каждого правоверного иудея.

Сэм внутренне усмехнулся.

Этот белобрысый ублюдок – один сплошной грех.

Так значит, я имею полное право ненавидеть его, а, ребе?

– Спасибо за столь чёткий и ясный ответ, ребе, – произнёс он вслух и опрокинул очередной бокал виски.

На душе у него было паршиво.

Сэм взглянул на стоящее на секретере фото Рейчел и Эстер и отчего-то ощутил жгучее желание вышвырнуть его в окно.

[1]Уважительное обращение к раввину, принятое среди ашкеназских евреев.

[2]Еврейская пословица.

[3]Еврейская пословица.

[4]Байкер, персонаж культового фильма Саймона Уинсера «Харли Дэвидсон и Ковбой Мальборо». В США нередко используется как нарицательное название байкера.

[5]Распространённое в иудаизме имя Дьявола.

[6]Персонаж Ветхого Завета, двоюродный брат Есфири (Эсфири).

========== Обещание ==========

– Очередная «жизнеутверждающая» скульптура? – Патрик кивнул головой в сторону куска белой глины, с которым возился Дэвид, старательно раскатывая его на дощечке для лепки.

– Именно так, мой Лизард Кинг, – отозвался Дэвид, не поднимая глаз.

– Что это будет? – Патрик подошёл поближе.

– Я так думаю, – продолжая одной рукой раскатывать глину, Дэвид дотянулся другой до пачки сигарет и прикурил одну от поднесённой Патриком зажигалки, – что это будет виселица с трупом и лужей мочи под ним, – он, наконец, поднял глаза. – Как тебе?

– Просто потрясающе, – с иронией в голосе произнёс Патрик.

– Знаешь, я хочу большую часть своей премии, полученной на Нью-Йоркской выставке, перечислить в фонд помощи детям, больным ДЦП, – сказал Дэвид и посмотрел Патрику в глаза. – Я прекрасно понимаю, что Эстер этим уже не поможешь. Она умерла. То, что от неё осталось, лежит в этом долбанном вонючем склепе, – он закрыл лицо ладонями и покачал головой. – Господи, Пат, это… это было так ужасно. Она… она вся обгорела. Её нельзя было опознать. Но почему-то какой-то грёбанный коп стал настаивать на том, что должна быть проведена процедура опознания. Это была полная херня – ведь и так было понятно, что это она. Но почему-то это непременно надо было сделать. Отец беседовал с полицейскими, а мать пошла туда. В этой суматохе меня не с кем было оставить, и ей пришлось тащить меня с собой в морг. Со мной была медсестра, пока она туда ходила. Помню, как она вышла… её глаза были пустыми. Абсолютно пустыми, Пат. Они не выражали ничего. Я ужасно испугался. Я подбежал к ней и схватил её за руку. И тут она упала в обморок. Молча. Без всяких слов. Просто взяла и упала. Сползла по стенке. На пол. Я начал хлопать её по щекам. Мне было десять, но откуда-то я знал, что упавшего в обморок надо хлопать по щекам. Прибежал врач, её отвезли в отделение, привели в себя. Я был с той же медсестрой всё это время. Она всё пыталась как-то отвлечь меня. Рассказывала мне сказки. Я не слушал, но делал вид, что слушаю. Потом она принесла откуда-то шоколадный батончик и дала мне. Мне нельзя было есть шоколад – от него я весь покрывался этими долбанными красными пятнами и начинал чесаться, но я его съел. Потом приехал дедушка – мамин отец – и забрал нас.

Патрик положил руку на плечо Дэвида.

– Почему ты не можешь отпустить это, Дэйв? – спросил он.

Дэвид поднял глаза.

– Не знаю, – честно ответил он. – Что-то не даёт мне. Как будто… – он, казалось, замялся, затем отмахнулся. – Забудь. Это полный бред.

Патрик покачал головой:

– Скажи.

Дэвид отложил глину и лопатку для лепки в сторону.

– Ты знаешь легенду о неупокоенных душах? – спросил он. – Думаю, знаешь. В фильмах её часто используют. Во всяких ужастиках там. И в книгах на мистические темы тоже.

Патрик кивнул:

– Конечно, знаю. Кстати, подобные легенды есть у многих индейских племён.

Дэвид закурил новую сигарету.

– Только не смейся, – предупредил он.

– Я вообще редко смеюсь, если ты заметил.

– У меня иногда бывает странное ощущение, – продолжил Дэвид. – Как будто она мне не даёт отпустить всё это. Эстер. Точнее, даже не она. Они. Эстер и мама. Я как будто физически чувствую это. Это так странно, Пат. Я в бога не верю. Ни в него, ни во всякую хренову мистику. Правда. Но тут… я сам не знаю, что это.

Патрик опустил глаза. Перед его мысленным взором вдруг чётко предстал рисунок с маленьким испуганным мальчиком, забившимся в угол.

– Тебе из-за этого снятся кошмары? – спросил он.

Дэвид кивнул:

– Да. Именно из-за этого. Они повторяются, Пат, и это ужаснее всего. Я часто вижу во сне мать. Она хочет мне что-то сказать – и начинает гореть. Пока вся не обуглится. Это страшно, – Дэвид выпустил дым и быстрым нервным жестом смахнул пепел с сигареты. – Никогда не считал себя грёбанным ссыкуном, но мне действительно становится страшно из-за этих снов. Наверное, поэтому я всегда сплю с включённым светом.

Патрик кивнул. Дэвид действительно всегда зажигал ночник перед сном.

– Может, тебе попробовать сходить к психотерапевту? – спросил он.

Дэвид пожал плечами:

– Хрен его знает. Уже думал об этом. Не уверен, что поможет, правда. Кстати, спасибо тебе. Твой ловец снов действует. Серьёзно. Кошмары по-прежнему мучают меня, но уже не так сильно и часто.

Патрик положил руку ему на плечо.

– Рад, если так, Дэйв, – сказал он.

– Потому я и решил распорядиться премией именно так, – сказал Дэвид. – Мне кажется, что так я хотя бы что-то сделаю для неё – помогая таким, как она. Ладно, – он снова пододвинул к себе дощечку для лепки. – Мой преподаватель хочет от меня очередной шедевр. Видимо, зря я выделился. Теперь на курсе меня считают чем-то вроде местного гения. Это приятно, не скрою. Но раз так – то я просто обязан выдавать шедевры как минимум раз в месяц. Она готовит меня к какой-то очередной выставке, представляешь!

– Она? – Патрик выразительно поднял брови.

– Мисс Нильсон, – Дэвид усмехнулся. – Молодая, красивая, незамужняя. Помню, я трепал ей нервы весь первый семестр – она просто с ума сходила от моего безобразного поведения. А потом как-то она задала мне пару вопросов о субкультуре байкеров, и я растаял, – Дэвид искоса взглянул на Патрика. – По-моему, я ей нравлюсь.

– Женись на ней, – Патрик щелчком выбил из пачки сигарету и закурил.

– Маленький ревнивый засранец, – Дэвид тихо засмеялся.

– Я бы снова сказал, что ты мудак, но тебя это, к сожалению, не оскорбляет, – парировал Патрик.

– А ты хочешь меня оскорбить? – Дэвид выразительно поднял одну бровь.

Настал черёд Патрика засмеяться.

– Иди сюда, детка, – Дэвид взял его за запястье и притянул к себе.

– Ты вроде занят, – усмехнулся Патрик.

– Я сделаю перерыв. В любом случае, я ещё не решил, как пореалистичнее вылепить лужу мочи под болтающимся на виселице трупом, – Дэвид кончиком пальца провёл по губам Патрика. – У тебя красивый рот. Настолько красивый, что это наводит на крайне похабные мысли.

Патрик усмехнулся про себя. После каждого подобного приступа депрессии у Дэвида наступал всплеск сексуальной активности. Словно таким образом он пытался избавиться от гложущих его воспоминаний.

– Поцелуй меня, детка, – прошептал Дэвид ему в ухо.

Патрик усмехнулся:

– Может, пускай тебя лучше поцелует твоя молодая красивая преподавательница?

Дэвид взял его за подбородок.

– Одно другому не мешает, – сказал он. – Ну же, детка. Скажи своё знаменитое «какой же ты мудак, Райхман». Я ведь знаю, что потом ты всё равно сделаешь всё, о чём я тебя попрошу.

Патрик покачал головой:

– Только в одном случае.

– Всё, что захочешь, мой Лизард Кинг, – Дэвид сделал широкий жест рукой.

– Пообещай мне, что сходишь к психотерапевту. Твоё состояние меня беспокоит. Если хочешь, я могу пойти с тобой.

Дэвид тихо рассмеялся.

– Это уже какая-то семейная психотерапия, Пат, – сказал он. – Нет, детка, я сделаю это сам. Если уж ты так настаиваешь. Обещаю.

– Ладно, – ответил Патрик и уткнулся в эти светлые «проволочные» волосы, чувствуя, как пальцы Дэвида скользят по его спине.

Он умел прикасаться.

Более того – у него был талант прикасаться.

Он касался тела Патрика с той умелой возбуждающей осторожностью, с какой это мог делать только массажист.

Или – скульптор.

Взяв его лицо в ладони, Патрик накрыл губы Дэвида своими, втайне наслаждаясь их горьковатым терпким вкусом.

========== Ощущения ==========

Время шло, и они по-прежнему были вместе.

Если сначала они не могли наговориться (впрочем, говорил обычно Дэвид, Патрик же больше слушал), то теперь они научились вместе молчать. Не потому, что сказать было нечего.

Слова были просто не нужны.

Иногда они сидели рядом на подоконнике, глядя на падающие на стекло капли дождя. Иногда вместе смотрели фильм, обмениваясь за время просмотра лишь взглядами. Иногда Патрик рисовал, сидя на полу, а Дэвид возился с куском глины, который в его руках превращался в человека или животное. Животных Дэвид всегда изображал живыми, людей же – мёртвыми, и это заинтересовало Патрика.

– Почему ты никогда не лепишь живых людей? – спросил он однажды.

Дэвид пожал плечами:

– Хрен его знает, – ответил он. – Знаешь… иногда мне кажется, что в смерти больше динамики, чем в жизни. Смотри, – Дэвид рукой указал на стоящий на полке миниатюрный вариант своей композиции «Повешенный», которая в итоге повергла в экстаз его преподавательницу. – Глянь, как он замечательно висит. Какая экспрессия заключена в этом, казалось бы, безжизненно болтающемся трупе. А чего такого интересного в живых людях? Как по мне – так нет никакого интереса изображать сидящую на скамейке пожилую леди, которая вяжет шарф, – после этих слов Патрик энергично замотал головой, и Дэвид жестом остановил его. – Знаю, знаю, ты считаешь иначе. И я с тобой не спорю. Не хочу спорить. Почему-то именно с тобой мне никогда не хочется спорить, хотя с другими – хоть до хрипоты. Просто ты спросил – и я ответил.

Патрик кивнул в ответ. Он тоже не хотел спорить.

Дэвид любил прикасаться к нему. Он по-прежнему пользовался любым моментом, чтобы погладить Патрика по волосам, обнять или прижаться. Эти движения выглядели неуклюжими по сравнению с сексуальными ласками; последние в его исполнении были прикосновениями скульптора, первые же – касаниями маленького ребёнка, боящегося показать свои истинные чувства, но до боли жаждущего любви.

Дэвид был сексуален. Очень. Казалось, это ощущали и женщины, и мужчины, и Патрик втайне сходил с ума от ревности. Иногда он ловил взгляд Дэвида, направленный в сторону другого мужчины, и это вызывало у Патрика неприятные ощущения. Порой Дэвид нарочно дразнил его. «Какая у него задница, Пат, ммм? Ну же, не хмурься, она всё равно не сравнится с твоей». Дэвида это ужасно веселило, а Патрику в такие момент хотелось от души врезать ему и заорать – «замолчи, замолчи!» Но он никогда не делал этого. Никогда. Просто не позволял себе. Патрик не давал никаких обещаний и не требовал их. Порой он нарочито подчёркивал то, что они оба свободны. «Ты можешь приходить, когда хочешь, не надо передо мной отчитываться». «Женись на своей преподавательнице». «Мы свободные люди». Он говорил это, хотя сам в глубине души не верил. Но говорил. Как будто пытался убедить себя самого.

«Индейцы никогда не были рабами, не так ли, детка?»

Дэвид часто говорил ему это, и Патрик не мог понять – он говорит это серьёзно или же с издёвкой? За всё время, что они были вместе, он ловил себя на странных мыслях. Он не хотел любить. Дело было не в том, что он не хотел любить мужчину. Патрик не хотел любить никого. Но ничего не мог с этим поделать.

Иногда Патрик задумывался над тем, взаимно ли то, что он ощущает. Но никогда не пытался спросить.

Они не обсуждали свои чувства. Вообще. Но Дэвид всё реже говорил, что трахает его, как сучку, и всё чаще называл его «мой Лизард Кинг». У Патрика вызывал тихое восхищение животный темперамент Дэвида. Он постоянно был готов заниматься сексом. Для него это было чем-то вроде удовлетворения своих низменных потребностей, и это приводило Патрика в тихий восторг. То, что ранее казалось ему невозможным ни при каких обстоятельствах, в их отношениях было чем-то самим собой разумеющимся. Патрик был вынужден признаться самому себе, что в глубине души всё это не вызывало у него никакого стыда. Напротив, как раз в такие моменты он ощущал такую власть над Дэвидом, как никогда более. Когда прикосновения его губ и языка заставляли Дэвида вцепляться в его волосы – не от агрессии, как тогда, в их первую ночь, а от сжигающей изнутри страсти, пронзающей всё тело с такой силой, что становится невозможно терпеть, и слова, срывавшиеся с его губ, возбуждали так сильно, как не могли никакие прикосновения. «Детка… возьми глубже… пожалуйста… я сейчас кончу, только возьми». И Патрик готов был делать всё, что угодно, только бы слышать такие слова и чувствовать властно сжимающиеся на его затылке пальцы.

Они почти никогда не целовались во время секса, но всегда сжимали руки друг друга – сильно, почти до хруста костяшек, и в этом было что-то извращённо-братское, что возбуждало и отвращало одновременно.

А потом они обычно просто сидели рядом и курили. Без всяких признаний и поцелуев.

Взгляд светло-голубых глаз, казалось, немного теплел. Но всего лишь на пару секунд. В следующее мгновение они уже вновь были пронзительно-ледяными.

«Мистер Снежная Королева».

Правда, взгляд этих глаз больше не пугал Патрика.

Он видел в них нечто другое.

Недоступное большинству.

*

За то время, что Патрик прожил у Дэвида, Шон только однажды пришёл повидать его – когда Дэвида не было дома. Шон уговаривал сына вернуться, но Патрик был непреклонен.

– Почему ты так цепляешься за это? – не выдержал Шон.

– Цепляюсь – за что?

– За всё. Это ведь не твой дом.

Патрик усмехнулся:

– Тот дом тоже не мой, папа.

Шон покачал головой.

– И где же, позволь поинтересоваться, твой дом? – спросил он.

– Не знаю, – честно ответил Патрик. – Может быть, у меня вообще его нет.

Шон глубоко вздохнул:

– Господи, Патрик, тебе двадцать один год, не можешь же ты жить в вигваме.

– А почему нет? Мой народ издавна так жил.

Шон посмотрел сыну в глаза.

– Заигрался ты в индейца, мальчик, – сказал он и хотел было добавить что-то ещё, но тёмные, почти чёрные глаза смотрели настолько прямо и уверенно, что Шон осёкся.

– Возвращайся, если надумаешь, – только и сказал он. – И, Пат…

Патрик вопросительно взглянул на него, и Шон продолжил:

– Ты, возможно, будешь злиться. Даже наверняка. Но мне не нравится этот мальчик.

– Знаю. Потому что тебе не нравится его отец. Вы с ним в этом похожи. С Сэмом Райхманом.

– Похожи – с Райхманом?

– Да. Он тоже не разделяет отцов и детей и не понимает, что дети не в ответе за родителей.

– Вот уж нашёл с кем сравнить, – бросил Шон. – Нет, Пат, дело не в этом.

– А в чём же?

Шон вновь посмотрел в глаза сыну.

– Я знаю, что у Дэвида было трудное детство, – сказал он. – Очень трудное. Не дай бог никакому ребёнку такое детство, как было у этого мальчика. И именно поэтому он меня пугает.

– Пугает?

– Мне кажется, он может быть безжалостным, – сказал Шон. – Более того, я практически уверен в этом.

Патрик покачал головой.

– Быть жестоким может любой человек, папа, – сказал он.

– Я не сказал жестоким, сынок, – возразил Шон. – Я сказал безжалостным. Это разные вещи. Уж поверь бывшему копу.

Патрик поверил. Но почему-то это его не напугало.

Проводив отца, он хотел было засесть за рисование и уже достал папку с рисунками. Но одно обстоятельство заставило его обратить на себя внимание.

Рисунок с маленьким, вжавшимся в угол напуганным мальчиком, который он намеренно положил вниз, теперь лежал сверху.

Патрик вспомнил, как Дэвид отшатнулся от этого рисунка тогда, когда впервые увидел его.

«Убери его. Не показывай мне больше это. Никогда».

А теперь ему захотелось на него взглянуть.

Любопытство – одна из самых главных черт человеческой натуры.

Любопытство ли?

Патрик достал рисунок и принялся внимательно разглядывать его.

Как будто пытался увидеть там что-то, недоступное большинству.

Как и в холодных голубых глазах Дэвида.

Бросив ещё один взгляд на рисунок, Патрик закрыл глаза, словно ожидая, что придёт более чёткая картинка.

Он часто так делал, и она приходила.

Сама.

Всегда.

========== Снова «Ангелы» ==========

Второго ноября Дэвиду исполнилось двадцать два года.

Свой день рождения, как и Патрик, Дэвид не любил. Правда, совсем по другой причине. Если у Патрика день рождения ассоциировался исключительно со смертью матери, то у Дэвида – с детством и строжайшим запретом отца. Он помнил, как каждый год он просил отца лишь об одном: разрешить ему пригласить нескольких друзей. Сэм не разрешал. Никогда. «В иудаизме нет такой традиции – отмечать свой день рождения, Дэйв. Это чуждый нам варварский обычай. Ты должен уважать свои корни, мой мальчик». Каждый год второго ноября мальчик со светлыми кудряшками и холодными голубыми глазами плакал в своей комнате. Тихо, беззвучно. Уже тогда он не хотел радовать отца своими слезами, как будто чувствовал: Сэму будет приятно их видеть.

Мальчик вырос, и, казалось бы, уже ничто не мешало ему осуществить мечту детства. Теперь он мог праздновать день рождения так, как хотел. Но неприятные ассоциации, берущие начало в детстве, сыграли свою роль, и теперь Дэвиду просто не хотелось никакого праздника в этот день. В свой день рождения он обычно оставался дома и просто сидел на подоконнике с банкой пива в одной руке и сигаретой в другой, глядя на дневной Денвер, постепенно сменяющийся вечерним, а затем – ночным. Он словно отключался от всего сущего на весь этот день, впадая в состояние, подобное трансу.

В этом году вышло иначе. Каким-то образом прознавшие о дне рождения друга «Ангелы» решили отметить это событие, как полагается: обилием пива, тяжёлого рока и прочих радостей жизни.

– Не хочу обижать тебя, Дэн, но я никогда не отмечаю день рождения, – сказал Дэвид, как только узнал об этом от Дэнни.

– Я знаю, что евреи не считают это праздником, – кивнул Дэнни, – но ты говорил, что не придерживаешься традиций иудаизма.

– Не придерживаюсь. И не в них дело. Просто это… личное.

Дэнни пожал плечами:

– Дело твоё, Дэйв. Но, думаю, не стоит обижать ребят. Все хотели тебя поздравить. В клубе тебя любят.

Дэвид усмехнулся:

– Даже несмотря на ту историю с Сидом?

– Брось, – отмахнулся Дэнни. – Тот инцидент давно замяли.

– А то, что послужило его причиной? – Дэвид посмотрел ему в глаза. – Сид сказал, что кое-кто выступал за то, чтобы расшить[1] меня. И таких было немало.

– Послушай, Дэйв…

– Знаю, знаю, – кивнул Дэвид. – Ты сейчас скажешь, что ничего подобного не было. Но это неправда, Дэн, и мы оба это знаем.

Дэнни глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым в сторону. После чего вновь перевёл взгляд на Дэвида.

– Слушай, детка, – сказал он. – Я вместе со своими друзьями создал этот клуб. Я вложил в него кучу денег. Ты знаешь, что я всегда прислушиваюсь к тому, что говорят наши братья, но могу тебя заверить, что без моего желания и разрешения никто здесь никого не разошьёт, – Дэвид подался вперёд, явно намереваясь что-то сказать, но Дэнни жестом остановил его. – Да, я знаю, что ты сейчас скажешь. Во многих байкерских клубах тех, кто придерживается нетрадиционной ориентации, опускают рожей в дерьмо под дружный гогот толпы. Здесь такого не будет. Потому что я считаю, что личные дела – это то, что никого, мать их, не касается. И я лично готов расшить того, кто считает, что ему дано право ковыряться в чужом грязном белье и чужой, чёрт побери, заднице, – Дэнни положил руку на плечо Дэвида, нервно разминающего сигарету, и заглянул ему в глаза. – Я ясно выразился?

Дэвид кивнул:

– Более чем.

Дэнни поднёс зажигалку к сигарете Дэвида, затем тоже закурил новую сигарету.

– Это всё слухи, Дэйви, – сказал он. – Не больше и не меньше. Ты понимаешь, о чём я?

– Да.

– Вот и хорошо. Ты ведь не давал никаких «признательных показаний»?

Дэвид покачал головой:

– Я похож на идиота, Дэнни?

– Отнюдь. Вот и продолжай в том же духе. Большинство ребят тебя уважает. Как и я. Ты прирождённый байкер в самом хорошем смысле этого слова.

Дэвид заулыбался. Он вспомнил, что, когда он только пришёл в клуб, Дэнни какое-то время не обращал на него ровным счётом никакого внимания. Пока не понял, что Дэвид разбирается в техническом устройстве мотоцикла лучше, чем любой из «старых» членов клуба. Технические познания были тем, что сразу же повышало статус члена клуба на несколько единиц в глазах сурового индейца чероки. Дэнни знал, что наличие прав категории «А» само по себе далеко не означало умения заменить колесо самостоятельно. «Байкеры нынче не те пошли», – любил говорить Дэнни. Свой собственный байк он мог разобрать и собрать с закрытыми глазами и прибегал к помощи профессиональных механиков лишь в тех случаях, когда решить проблему можно было только в специализированной мастерской. Дэнни вначале скептически отнёсся к новому участнику клуба. «Сынок богатенького папочки» – так он окрестил про себя Дэвида. Подобных типов Дэнни не любил, и причиной тому была отнюдь не зависть к деньгам этих самых сынков богатых папочек. Он просто считал их увлечение несерьёзным, и в большинстве случаев так и было, из-за чего Дэнни старался не принимать в клуб представителей «золотой молодёжи». Поэтому вид парня из богатой еврейской семьи, самостоятельно меняющего колёса и масло в двигателе, немного шокировал Дэнни и заставил его посмотреть на Дэвида Райхмана под другим углом. Дэнни решил познакомиться с Дэвидом поближе и не пожалел, что заставило индейца чероки раз и навсегда уверовать в то, что из каждого правила есть исключения.

– Прирождённый байкер, говоришь? – Дэвид тихо засмеялся.

– Именно так, детка, – отозвался Дэнни. – Прирождённый байкер. И, как мне кажется, ещё и отличный парень. По крайней мере, у меня ни разу за всё время не возникало сомнений в этом, – Дэнни взглянул Дэвиду в глаза. – Вот если ты вдруг когда-нибудь проявишь себя как кусок дерьма, тогда, может статься, я лично разошью тебя. А с кем ты трахаешься – меня не волнует. И волновать не будет. Только не перегибай палку.

Дэвид молча кивнул. Что не стоит перегибать палку – он и сам знал. В байкерской культуре, как ему ни неприятно было это признавать, по большей части процветала показная гомофобия, и с этим оставалось только смириться. О том, что среди байкеров люди гомо– и бисексуальной ориентации не были редкостью, Дэвид прекрасно знал. По большей части таковые не входили ни в какие клубы и были байкерами-одиночками. Один из таких парней какое-то время был его постоянным любовником. Парня звали Джейсон. С Дэвидом они встречались исключительно ради секса и время от времени болтали о мотоциклах. Джейсон принципиально отказывался входить в какие-либо объединения и клубы именно по причине ярого неприятия многими их участниками байкеров нетрадиционной ориентации. После самой первой ночи с Патриком Дэвид позвонил Джейсону и сказал, что всё кончено. В глубине души он был безумно рад тому, что Джейсон не участник клуба. Почему-то Дэвиду ужасно не хотелось, чтобы Патрик узнал о том, что у него был ещё один любовник-байкер.

– Ну так что, ты не против, чтобы мы с ребятами поздравили тебя, как следует? – спросил Дэнни, справедливо рассудив, что пора сменить тему.

Дэвид ответил, что он не против, и второго ноября «Ангелы» закатили для него грандиозную вечеринку. Все поздравляли Дэвида и веселились. Дэвид улыбался и благодарил, но всё внимание его было обращено на сидящего рядом Патрика, которого, казалось, вся эта суета совершенно не волновала. Он разговаривал с ребятами и даже иногда улыбался, но его тёмные, почти чёрные глаза казались настолько бесстрастными, что Дэвид тихо восхищался. Было что-то одновременно и дикое, и отстранённое во всём облике Патрика, что заставляло сердце Дэвида биться чаще и вызывало мучительный жар в паху. В нём была та самая поразительно-красивая свобода, к которой так отчаянно стремился сам Дэвид и которой не мог достичь, и это ещё сильнее разжигало желание подчинить Патрика себе.

Хотя бы только в сексе.

Пользуясь тем, что никто не видит, Дэвид слегка сжал руку Патрика под барной стойкой. Взгляд Патрика заставил его тут же отвести глаза и убрать руку.

«Не здесь. Позже».

Дэвид кивнул в ответ.

«Как скажешь, мой Лизард Кинг».

Патрик поднял пивную кружку.

– С днём рождения, Мистер Снежная Королева, – сказал он.

– Это что ещё за «Мистер Снежная Королева»? – засмеялся Дэвид.

– Я так называл тебя. В мыслях. Ещё до того, как мы познакомились.

– Потрясающе, – кивнул Дэвид. – Обещай, что расскажешь мне об этом.

За барную стойку рядом с ними шумно приземлился Джерри Харольдс. Джерри стал участником клуба не так давно. Он работал в мастерской того самого Роуэлла, которого так нахваливал Дэнни. Джерри был в восторге от мотоцикла Дэвида: сам он не мог позволить себе такую роскошь, как новый «Кавасаки» и разъезжал на стареньком байке «Ямаха».

– С днём рождения, Дэйв, – Джерри отсалютовал пивной бутылкой. – Как говорят у нас – свободной трассы, незлобных копов, верных друзей… ну и сговорчивых девчонок!

– Спасибо, брат, – Дэвид чокнулся с ним пивной бутылкой.

– Всё смотрю на твой байк и налюбоваться не могу, – вздохнул Джерри. – Когда накоплю хренову кучу денег – чтоб меня черти драли, куплю себе такой же! Прям точно такой же!

Дэвид понимающе улыбнулся. Джерри уже неслабо надрался.

– Непременно купишь, Джерри, – кивнул он.

Джерри глотнул пива.

Назад к карточке книги "The Green Suitcase: Американская история (СИ)"