Текст книги "The Green Suitcase: Американская история (СИ)"
Автор книги: Блэк-Харт
Жанр:
Слеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)
Ты поможешь мне убить, Бог?
Пройдя немного от того места, где он оставил мотоцикл, Дэвид остановился напротив дома, который был знаком ему с детства.
И в котором ничего за эти годы особо не изменилось.
Ни в одной комнате не горел свет: вероятно, хозяин дома уже спал.
Почти каждый уик-энд его жена отправлялась навестить своих родителей, прихватив с собой младшую дочь. Саре было уже девятнадцать, она была студенткой экономического факультета Университета Колорадо, и Дэвид её прекрасно знал. Это была совершенно непривлекательная девушка с мясистым носом, кривыми ногами и невероятно массивным задом. И без того страдающую от своей жуткой непривлекательности Сару родители держали на коротком поводке. Ей было запрещено проводить уик-энды с друзьями, и почти каждую неделю после субботней проповеди в синагоге девушка отправлялась вместе с матерью к проживающим в Брекенридже[1] дедушке и бабушке. Старшая сестра Сары Фрида в этом году вышла замуж и жила с мужем отдельно от родителей.
Была ночь с субботы на воскресенье, и это могло означать только одно.
Он – один.
Там. В этом доме.
Дэвид снова бросил взгляд на дом.
Взгляд был полон ненависти.
Жгучей ненависти.
Чашка с водой была переполнена.
До краёв.
*
Патрик проснулся среди ночи.
Ему снились на редкость неприятные сны.
Он не назвал бы их кошмарами: ничего особо страшного в них не было. Но они вызывали неприятное чувство.
Они были какими-то…
Удушливыми.
Больше всех других Патрик ненавидел такие удушливые сны. Именно таким был тот сон – о ремонтной мастерской, который он увидел, когда уснул на рассвете, плотно прижимаясь к Дэвиду. Теперь он понимал, что это значило.
Мастерская. Мотоцикл. Аткинсон.
Патрик в ярости сжал виски, вцепившись пальцами в собственные волосы.
Время от времени он видел знаки. С детства.
Видел, но не мог читать, понимая их значение лишь когда было уже слишком поздно.
Как тогда.
В шесть лет.
Когда погибла мать.
Он видел – но не смог понять.
И теперь он тоже что-то видел.
Деталей Патрик не помнил. В сознание въелся лишь один образ.
Это была наполненная до краёв чашка с водой. Казалось, стоит подуть – и вода может расплескаться.
Патрик не мог понять, что это значит.
Но одна мысль, прочно вцепившись в сознание, не давала ему покоя.
Дэвид. Ему нужно увидеть Дэвида.
Что-то происходило с ним там. Что-то, чего Патрик не знал.
Что-то, о чём Дэвид не рассказывал.
Патрик взглянул на таймер в мобильном телефоне; он показывал половину третьего ночи.
О чём ты не рассказал мне, Дэйв?
Он вскочил с кровати, проклиная всё на свете, а более всего – ту жуткую, дикую привязанность, которой он так отчаянно сопротивлялся и которая всё равно вырвалась наружу перед самым сильным страхом: страхом потери существа, которое он любил. Любил безумно, до дрожи в коленях, до стиснутых в порыве страсти рук, до полной потери воли. В припадке какого-то дикого полуживотного ужаса Патрик вдруг как никогда чётко осознал одну вещь.
Если бы Дэвид вдруг велел ему застрелиться, он сделал бы это недрогнувшей рукой.
– Чтоб тебя черти драли, Дэвид Райхман, – в сердцах бросил Патрик и тут же осёкся.
Не стоит так говорить, даже в шутку.
Однажды Дэвид уже был близок к смерти.
Поэтому – никаких чертей.
Патрик начал натягивать на себя одежду. Куда и зачем он пойдёт – он пока не знал.
Его руки были холодными. Очень холодными.
Такими же холодными, как губы Дэвида, когда он последний раз их целовал.
«Я же покойник, детка».
Патрик усмехнулся в темноте.
Нет, Дэйви, детка, ты больше не умрёшь.
Ну, или мы умрём вместе.
Одевшись, наконец, он вышел из комнаты под недоумевающий взгляд проснувшегося Мозеса и захлопнул за собой дверь.
Главное – не разбудить кого-нибудь в доме.
Впрочем, передвигаться бесшумно Патрик умел.
С детства.
[1]Город в штате Колорадо.
========== Вельзевул ==========
Когда Патрик подъехал к придорожному мотелю, он уже знал, что не найдёт здесь Дэвида. Поэтому сама поездка казалась ему бесполезной.
Но он не видел другого выхода.
Патрик понятия не имел, где искать Дэвида. Мотель лишь виделся ему чем-то вроде зацепки.
По крайней мере, можно было попытаться узнать что-то у Пита Мэттьюза.
Осторожно, сказал ему внутренний голос. Осторожно. Будешь слишком много болтать – привлечёшь к Дэвиду лишнее внимание.
Все люди любопытны. Это Патрик знал наверняка.
Когда Патрик вошёл, Пит не спал. Он читал. В руках у него был всё тот же томик Достоевского.
– Доброй ночи, Билл, – отозвался он, отрываясь от книги. – Не ожидал увидеть тебя.
– Доброй, – кивнул Патрик. Слова Пита лишь убедили его в том, что Дэвида здесь нет. – Почему же не ожидали?
Последняя фраза вышла насквозь фальшивой: Патрик сам это чувствовал. И не сомневался, что Пит Мэттьюз это тоже заметил.
– Твой друг решил тут покататься ночью на байке, – Мэттьюз отложил книгу в сторону и выразительно взглянул на Патрика. – И попросил его у меня. Я отчего-то был уверен, что вы решили проехаться вместе. Байкеры ведь любят ездить группой из нескольких человек.
Патрик натянуто улыбнулся.
– Эйб такой странный, – сказал он, стараясь, чтобы его слова звучали как можно беспечнее. – Он любит ездить в одиночестве.
– Тем не менее, что-то заставило тебя приехать сюда среди ночи, Билл, – сказал Мэттьюз, не сводя с Патрика проницательного взгляда.
Патрик кивнул:
– Да.
Тебе нужно сматываться отсюда, Дэйв, подумал он. И как можно быстрее. Владелец мотеля – этот милый и с виду совершенно не любопытный человек – рано или поздно начнёт что-то подозревать. Вероятнее всего, он уже подозревает, что ты влип в какую-то гнусную историю и потому отсиживаешься здесь. А проблем с полицией никто не хочет.
Даже те, кому нет никакого дела до постояльцев.
– Думаю, он скоро вернётся, – голос Пита прервал его рассуждения. – Подождёшь?
– Да… думаю, да.
Пит коротко кивнул.
– Бар открыт круглосуточно, – сказал он и вновь углубился в чтение Достоевского.
Патрик вышел из мотеля.
Ни в какой бар он не пойдёт – это уже точно.
Не сейчас.
*
Джозеф Цукерман сладко спал. Снились ему далеко не самые благопристойные сны, поэтому на лице раввина блуждала блаженная улыбка. Время от времени он довольно причмокивал губами. Так обычно делал и в жизни, когда его ублажала очередная шлюха.
Цукерман проснулся, не досмотрев до конца свой сладкий неблагопристойный сон. Проснуться его заставило паршивое чувство слишком сильной наполненности мочевого пузыря. Открыв глаза, раввин пару раз моргнул, словно желая убедиться, что уже не спит, после чего попытался встать.
Не вышло.
Не понимая спросонья, в чём дело, Цукерман сделал ещё одну попытку подняться с кровати. Она вновь оказалась неудачной, и то, что он осознал в следующий момент, заставило раввина проснуться окончательно.
Его руки и ноги были привязаны к спинкам кровати.
Широкая массивная кровать Цукермана была сделана из красного дерева и выполнена в классическом стиле. Спинки её были резными, поэтому верёвку легко было продеть через отверстия в них. Цукерману нравились резные спинки кровати. Он любил сексуальные игры с привязыванием. Пару раз он привязывал свою жену, но Джудит не была в восторге от развлечений подобного характера, поэтому раввин оставил эту затею, предпочитая реализовывать свои фантазии с кем-то другим. Обычно он старался не приводить женщин в свой дом, но несколько раз такое всё же случалось, когда его жена и дочь уезжали к родственникам. Правда, леди (которые, разумеется, по меркам раввина были никакие не леди) были к тому моменту настолько пьяны, что с трудом понимали, где и с кем находятся. Ублажив свою страсть, Цукерман обычно просто сажал ещё не протрезвевших девушек в машину и отвозил куда-нибудь подальше от своего дома, выбрасывая из машины прямо на улице. Как правило – в квартале с плохой репутацией.
Никаких угрызений совести по этому поводу раввин не испытывал.
Никогда.
Свиньи – они на то и свиньи, чтобы обращаться с ними соответственно.
А гои[1] и есть свиньи.
Тем более – такие.
Шлюхи.
В любом случае, кровать с резными спинками подходила для развлечений раввина лучше всего.
Вот только сейчас ему так не казалось.
Вновь попытавшись встать, раввин убедился в том, что привязан к кровати. Он дёрнулся. Раз. Другой. Третий.
И вдруг ему отчаянно захотелось закричать.
– Кто здесь? – спросил Цукерман. Его собственный голос вдруг показался ему донельзя писклявым и противным. – Кто здесь? Отвечайте! Господи, да отвечайте же!
– Не упоминайте имя Господа Бога своего всуе, ребе.
Глаза раввина всё ещё не привыкли к темноте, и он чувствовал себя практически полностью слепым.
Но он узнал голос.
Рот его инстинктивно приоткрылся от жгучего желания закричать, но ничего не вышло. Язык словно прирос к нёбу, и изо рта раввина вырвался лишь глухой звук, напоминающий не то хрип, не то писк.
Писк. Ты пищишь, как крыса, Джозеф, старина. Это призрак, да-да, призрак. Он пришёл за тобой, и сейчас он тебя заберёт.
Крыса.
– Кто ты? – прохрипел Цукерман. – Дьявол, кто ты?
– Как же быстро вы переметнулись от Бога к Дьяволу, ребе. Как же вы нестойки в своей вере.
– Ты призрак… – пробормотал раввин.
Всё его тело задрожало, и с чувством ужаса и позора Цукерман ощутил, как между ног разливается отвратительная тёплая жидкость.
Его переполненный мочевой пузырь всё же дал о себе знать.
– Призрак… – вновь пробормотал он.
Лёжа на кровати из красного дерева с привязанными к спинкам руками и ногами в луже собственной мочи, раввин Джозеф Цукерман начал тихо плакать. Он всхлипывал, скулил, вертел головой то в одну, то в другую сторону и отчаянно сучил ногами.
По одной причине.
Это был не призрак.
Возможно, призраки и умеют говорить.
Но привязывать живых людей к кровати они точно не могут.
И это могло означать только одно.
Тварь, жуткая тварь, которую даже породивший её Сэм боялся ещё с того времени, как эта тварь была ребёнком, каким-то чудом уцелела и явилась сюда, чтобы убить его.
Вельзевул.
– Что тебе нужно? – пробормотал раввин. Язык его не слушался, поэтому сказанная им фраза прозвучала примерно как «шт те нжна». – Ты пришёл, чтобы убить меня?
– Нет, ребе. Я пришёл, чтобы вас казнить, – тот, кому принадлежал голос, наклонился над раввином, опираясь одним коленом на кровать, и неожиданно тихо рассмеялся. – Под вами мокрые простыни, ребе. Скажите, это от страха или от обильного употребления вина перед сном?
– Вельзевул… – прошептал Цукерман. – Ты – Вельзевул. Недаром твой отец называл тебя именно так. За что ты хочешь казнить меня, Вельзевул?
Нависающий над Цукерманом человек наклонился ещё ближе, и даже в темноте раввин мог разглядеть его лицо.
Это было невозможно, это было невероятно.
Но это было.
Вне всякого сомнения, это был он.
Вельзевул.
– Я хочу казнить вас за смерть моей сестры, – сказал Дэвид Райхман. У раввина более не было сомнений в том, что это именно он. Живой ли, мёртвый ли – неважно. Он был здесь, и он собирался отправить на тот свет его, Джозефа Цукермана.
Вельзевул.
– Я не убивал твою сестру, – просипел раввин. Голос не слушался его, но это было уже неважно, потому что он понимал одно.
Что бы он ни сказал – это ничего не изменит.
Жуткое существо, словно явившееся из другого мира, уже всё решило.
– Ошибаетесь, – ответил тот, кого раввин в мыслях называл теперь не иначе как Вельзевул. – Совершить убийство – совсем не всегда значит убить собственными руками. Пособничество. Сокрытие. Это тоже преступление, ребе. Ваш друг адвокат не научил вас этому?
– То, что ты хочешь сделать – это тоже убийство, – казалось, только сейчас раввин в полной мере осознал, что с ним происходит. У него началась паника. Он засучил руками и ногами – настолько отчаянно, словно это могло ему помочь. Его сознание всё ещё отказывалось принимать одну простую истину: он умирает. Не от болезни и не от старости. Он умирает от того, что с ним решили расправиться. – Это убийство! – голос, наконец, подчинился ему, и Цукерман теперь кричал, словно надеясь, что, услышав его крик, кто-то явится, чтобы спасти его. – Убийство, слышишь?! Тебя посадят! Тебя посадят в тюрьму!
Дэвид наклонился. В темноте его глаза с их неестественно светлой радужной оболочкой, которые так пугали Сэма, казались глазами не человека, а какого-то мифического существа.
– Кажется, вы забыли одну маленькую деталь, ребе, – сказал он. – Меня нет. Я покойник.
Дэвид занёс руку. В ней было что-то большое и мягкое.
Подушка.
Подушка с кружевной наволочкой.
– За что?! – раввин попытался подскочить на кровати, но верёвка больно сдавила его икры и запястья. – За что?!
Ответом ему был тихий зловещий смех.
– Господь испытывает не грешников, а праведников[2], ребе, – ответил Дэвид. – Ведь этому вы меня учили? Можете считать себя праведником.
– Вельзевул! – воскликнул Цукерман. Теперь он дёргался, превозмогая боль, словно стремясь навстречу своему убийце. – Вельзевул, Вельзевул, Вельзевул!
– A gute nakht, rebe.[3]
Эти слова были последними, что услышал раввин на этой земле.
Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как подушка опускается на его лицо.
Он сипел, хрипел, дёргался, язык вывалился из его рта, и глаза выкатились из орбит. По ногам потекла очередная порция тёплой мочи, что говорило о том, что он всё ещё жив…
А потом всё исчезло, и его больше не было.
Осталось лишь тело, лежащее на кровати из красного дерева в луже из собственной мочи.
*
Не отрываясь, Дэвид смотрел на распростёртый под ним труп.
Всё было кончено.
Он не мог осознать до конца, его рассудок, казалось, отказывался воспринимать тот факт, что лежащий на кровати из красного дерева труп ещё несколько секунд назад был живым человеком.
А теперь – нет.
Благодаря ему.
В нос ударил мерзкий, отвратительный запах мочи, и его вдруг сильно затошнило.
Чёрт.
Надо убираться отсюда.
Дэвид прикрыл нос рукой, отчаянно стараясь приглушить позывы к рвоте, и направился в сторону балконной двери.
Балконной двери, которую раввин никогда не запирал.
Цукерман всегда любил свежий воздух.
Ублюдок.
Дэвид посмотрел на свои руки, словно ожидая увидеть вместо них что-то иное. Ему вдруг вспомнились дешёвые триллеры, герои которых после совершения убийства обычно пялились на свои руки вытаращенными глазами, словно ожидая, что после содеянного они покроются язвами или же на их месте вырастут клешни или копыта.
Но нет. Это были всего лишь руки. Его руки.
На них были надеты перчатки для лепки.
Они были в том наборе, который Дэвид купил в Боулдере. Он никогда не лепил в перчатках, считая, что они мешают как следует почувствовать материал.
Но в этот раз перчатки ему пригодились.
Более чем.
Дэвид бросил последний взгляд на тело Цукермана. В темноте оно казалось похожим на подстреленную кем-то гигантскую птицу.
Запах мочи вновь ударил в нос, и, прикрывая его рукой, Дэвид вышел через балконную дверь.
Почему-то сейчас ему не было страшно.
Он думал лишь об одном.
Он обещал Патрику.
И не сдержал обещание.
В ушах у него вдруг вновь зазвучал предсмертный вопль Цукермана «Вельзевул, Вельзевул, Вельзевул!», и Дэвид с трудом подавил поднимающийся откуда-то из самых глубин его сознания приступ истерического смеха.
Это было бы крайне не вовремя.
Уже подойдя к мотоциклу, он ощутил, что ноги его дрожали, а в ушах всё ещё звучал тот самый вопль.
«Вельзевул, Вельзевул, Вельзевул!»
Вельзевул.
[1]Не евреи.
[2]Еврейская пословица.
[3]«Спокойной ночи, ребе» (идиш).
========== Передвижения ==========
Едва заслышав шум двигателя, Патрик инстинктивно вскочил на ноги.
Прекрати дёргаться, сказал он сам себе. Это может быть кто угодно.
Но он не ошибся.
Мотоцикл Пита Мэттьюза, сбавив скорость, завернул на стоянку, и Патрик, не дожидаясь, понёсся по направлению к ней.
Одного взгляда на Дэвида было достаточно, чтобы понять: что-то случилось.
Более того.
Дэвид явно был недоволен его присутствием здесь. Это было видно по его глазам.
Ещё более холодные, чем обычно, они вспыхнули злым огоньком, и Патрик внутренне напрягся ещё сильнее, но всё же сделал над собой усилие и сам подошёл к слезающему с мотоцикла Дэвиду.
– Я ждал тебя, – сказал Патрик, взглянув на Дэвида в упор.
Дэвид коротко кивнул.
– Это заметно, – ответил он, ставя мотоцикл на подножку, и на его лице появилась кривая усмешка, которая Патрику очень не понравилась. – Ты давно здесь ошиваешься?
– Да. Около двух часов, не меньше, – Патрик положил руку на плечо Дэвида. – Дэйв. Где ты был? Что-то случилось?
Дэвид отвернулся, словно обдумывая ответ. Губы его были упрямо сжаты, на лице заходили желваки, и Патрику показалось, что Дэвид сейчас сбросит его руку с плеча. Но вместо этого он вдруг накрыл её своей.
– Идём, – сказал Дэвид, повернувшись, наконец, к нему. – Я покажу тебе кое-что.
Патрик внутренне поёжился. То, что Дэвид говорил загадками, уже откровенно пугало, но он старался не подавать виду.
– Хорошо, – ответил он и пошёл за Дэвидом.
Пит Мэттьюз дремал, когда они вошли. Не промолвив ни слова, Дэвид перегнулся через стойку и положил рядом с ним ключи от мотоцикла, что заставило Мэттьюза проснуться.
– Спасибо, Пит, – коротко произнёс Дэвид. – Выручил.
Мэттьюз кивнул:
– Надеюсь, ты хорошо прокатился, сынок.
– Неплохо. Дай мне ключ от номера.
– Держи, – Пит протянул ему ключ. – Вижу, твой друг тебя уже заждался.
– Ему не привыкать, – отозвался Дэвид и, взяв ключ, повернулся к Патрику: – Идём.
Даже не оборачиваясь, Патрик ощутил, что Мэттьюз проводил их взглядом.
Но сейчас его беспокоило не это.
*
Его руки дрожали, когда он поворачивал ключ в замке; Дэвид сам чувствовал это.
И знал, что Патрик видит.
Несмотря на слабое освещение в тёмном коридоре придорожного мотеля, он видел, он всё видел своими индейскими глазами, и это вдруг вызвало у Дэвида приступ жгучего раздражения.
Не смей, сказал он сам себе. Не смей даже думать так. Ты сам втянул его в это. Никто не заставлял тебя писать ему ту записку, которую ты оставил в склепе, в гробу несчастного Джерри Харольдса. Не сделай ты этого – он по-прежнему считал бы тебя мёртвым.
Нет. Пат говорил, что ещё на опознании тела в морге обо всём догадался.
Всё равно. Как бы там ни было, ты втянул его.
Ты сам втянул его в это, хренов мудак.
Войдя в комнату, Дэвид тут же закрыл дверь на ключ, оставив его в замочной скважине. Молча прошёл в комнату, не снимая обуви, после чего, нагнувшись, сунул руку под кровать и извлёк из-под неё тот самый зелёный чемодан и бросил его на кровать. Он по прежнему молчал – лишь жестом предложил Патрику сесть. Затем сел рядом и, нажав на кнопку на замке, раскрыл чемодан.
– В детстве я хранил здесь свои игрушки, – сказал он. – Не все. Только самые любимые, – «ледяные» глаза посмотрели на Патрика, взгляды встретились. – Однажды, отправившись на уик-энд к дедушке с бабушкой, я взял этот чемодан с собой. Мама ещё уговаривала меня, чтобы я оставил его дома, но я упорно отказывался. В итоге я забыл его там. В воскресенье вечером я вернулся домой, а чемодан остался у них, – Дэвид вновь взглянул на Патрика. – Именно поэтому он уцелел. Потому что вскоре случился пожар. Тот самый пожар. И единственным, что могло хотя бы немного меня утешить, было то, что со мной остался этот чемодан, в котором было несколько игрушек, в которые мы играли с ней.
– Всё это время ты хранил в нём игрушки? – тихо спросил Патрик.
Дэвид не ответил. Вместо этого он осторожно извлёк из чемодана какой-то громоздкий предмет и поставил его на кровать.
Но это была не игрушка.
Это была мини-скульптура из глины.
Распятое на кровати человеческое тело, руки и ноги которого были привязаны к резным спинкам, казалось, билось в предсмертной агонии, в то время как склонившееся над ним жуткое уродливое существо с рогами и когтистыми лапами душило его, положив на лицо жертвы что-то большое и мягкое…
Подушку.
Вся композиция была пронизана такой ужасающей динамикой, что невольно становилось не по себе. Некоторые детали были вылеплены нарочито небрежно: нечёткими были края простыни, ножки кровати имели размытые контуры. Всё внимание было сконцентрировано на двух фигурах и одном предмете.
Подушке.
Патрик взглянул в лицо Дэвида: последний смотрел на него выжидающим взглядом.
– Дэйв, – начал Патрик, – это…
– Это называется «Вельзевул», – перебил его Дэвид. – Вся эта композиция. Так я её назвал. В иудаизме нередко представляют Дьявола именно таким вот уродливым существом; таким я его и вылепил, – он вновь взглянул на Патрика, и взгляд «ледяных» глаз, казалось, пронзил насквозь. – Вельзевул пришёл, чтобы казнить того, кто служит Богу, – Дэвид усмехнулся, – раз уж последнему нет до этой мерзости никакого дела.
Патрик вновь взглянул на скульптуру, затем – на Дэвида. Он уже видел и понимал, что перед ним настоящий шедевр, созданный прирождённым скульптором, но дело было не в этом.
Жуткая догадка пронзила всё его существо, и, придвинувшись ближе к Дэвиду, Патрик схватил его за плечи, сильно сдавив их.
– Что ты сделал с Цукерманом, Дэйв? – спросил он, глядя не отрываясь в столь сильно изменившееся, побледневшее и приобретшее такие жёсткие черты, но всё же такое любимое лицо. – Что ты сделал с Цукерманом?
– Убери руки, детка, – Дэвид попытался его оттолкнуть, но не вышло. Руки Патрика лишь сильнее сдавили его плечи.
– Что ты сделал с Цукерманом? – повторил он. – Отвечай! Ну, отвечай же!
– Пусти меня, Пат!
– Дэйв!..
– Я сказал – пусти! – Дэвид наконец оттолкнул Патрика и добавил: – И не повышай на меня голос.
Патрик покачал головой.
– Ты чокнутый придурок, – сказал он. – Слышишь?! Ты – чокнутый придурок, Дэвид Райхман!
– Я не Райхман!
Вновь вцепившись в его плечи, Патрик заглянул в лицо Дэвида:
– О нет. Ты – Райхман. Ты самый настоящий Райхман.
– Замолчи!
– Ты же обещал мне не устраивать самосуд! Ты обещал мне!
Во взгляде Дэвида была ярость дикого животного. Он попытался отстраниться, но Патрик не позволил ему этого, взяв за подбородок.
– Посмотри на меня, – сказал он. – Посмотри и послушай. Мне плевать на всю эту высоконравственную мораль. Индейцы издавна мстили за своих. Но я не хочу, чтобы ты сел в тюрьму, Дэйв. И не хочу, чтобы ты превратился в своего отца.
Дэвид в сердцах отмахнулся:
– Невозможно доказать его причастность к делу десятилетней давности, Пат. Я ведь сын юриста и тоже кое-что соображаю. Моего отца – и то проще посадить, чем эту гниду.
Патрик вздохнул и опустил глаза. После чего вновь поднял их на Дэвида.
– Ты придушил его подушкой, говнюк, – произнёс он, не спрашивая, а, скорее, утверждая. – Ведь так?
Дэвид кивнул:
– Да. Именно так.
Патрик поднялся на ноги.
– Собирайся, – нарочито небрежно бросил он. – Здесь тебе нельзя оставаться.
Дэвид покачал головой:
– Куда?
– В мою мастерскую. Будешь сидеть там под домашним арестом, как не вполне вменяемый и не отдающий себе отчёта в своих действиях гражданин нашей великой страны.
– Пат, но…
– Не спорь. Там ты будешь в большей безопасности, чем здесь. Мой отец там не бывает. Там вообще никто не бывает, кроме меня.
Дэвид хотел ещё что-то сказать, но Патрик жестом остановил его.
– Раз уж я влез в это, будь добр, не мешай мне покрывать преступника, – сказал он. И добавил: – Надеюсь, у тебя хватило ума не наследить.
Дэвид усмехнулся.
– А ты, как я погляжу, не меньший говнюк, чем я, Патрик О’Хара, – сказал он. – Тебе ведь не жаль эту гниду Цукермана. Я прав?
Патрик взял его руку в свои.
– Мне жаль тебя, Дэйв, – сказал он. – А теперь собирайся.
*
Вечером того же дня, в то время, когда Джозеф Цукерман ещё не подозревал, что несколько часов спустя он закончит свой жизненный путь, лёжа в луже мочи на собственной кровати, Роуэлл Аткинсон вошёл в придорожный мотель.
Не в тот, который принадлежал Питу Мэттьюзу, хотя он и находился неподалёку.
В другой.
Его внимание привлёк только лишь один факт.
Возле здания гордо красовалась обшарпанная табличка с одним единственным словом: «продаётся».
А лучшего места для того, чтобы затаиться на время, Роуэлл и представить себе не мог.
По крайней мере, ему так казалось.
========== Папочка ==========
Сэм Райхман сидел один в своём огромном холле и наслаждался чтением свежей газеты, когда у него завибрировал мобильный телефон.
Увидев на дисплее домашний номер Джозефа Цукермана, он, не раздумывая, снял трубку.
Но звонил не раввин.
Звонила Джудит, его жена.
Сэм не сразу узнал её. По одной простой причине: Джудит плакала.
Нет, не плакала. Джудит голосила, словно плакальщица на традиционных иудейских похоронах. Её голос то и дело срывался почти на визг, и Сэм с трудом мог понять, что она говорит.
Но, когда в промежутках между воплями, визгами и всхлипываниями ему всё же удалось разобрать слова, Сэм застыл как вкопанный, и газета выпала из его рук. Пытаясь поймать её, он случайно смахнул со стола стакан с виски. Стакан упал и разбился с глухим звоном.
– Его убили! – верещал мобильный телефон голосом Джудит Цукерман. – Его убили, Сэм! Моего мужа убили!
Газета уныло приземлилась в лужу разлитого по полу виски.
– Джудит, – Сэм нервно зашарил рукой по столу, пытаясь нащупать спички и портсигар, – прошу, возьми себя в руки. Расскажи мне, как это случилось.
– После субботней проповеди мы с Сарой, как обычно, отправились к моим родителям, – казалось, Джудит уже немного успокоилась; по крайней мере, говорила она уже гораздо более внятно. – А утром мне позвонили из полиции и сказали, что… что… – она вновь разрыдалась.
В перерывах между рыданиями и всхлипываниями Джудит Цукерман рассказала Сэму следующее: тело её мужа Джозефа примерно около восьми часов утра обнаружила горничная. Полиции она сообщила, что последний раз видела раввина в районе семи часов вечера перед тем, как уйти. Цукерман был в прекрасном настроении. Насколько ей известно, никаких гостей он не ждал.
– Его тело… оно… оно было привязано к кровати, Сэм, – всхлипнула Джудит. – Ты представляешь, эта тварь… она… она ещё и издевалась над ним!
Дотянувшись, наконец, до портсигара, Сэм чиркнул спичкой и закурил.
– Как именно его убили, Джудит? – спросил он.
Джудит шмыгнула носом:
– Это так унизительно, Сэм. Как я уже сказала, его привязали… привязали и… задушили.
Сэм затянулся тонкой сигарой – настолько резко и глубоко, что дым, казалось, оцарапал его горло и лёгкие, и он закашлялся.
– Задушили? – всё ещё кашляя, переспросил он.
– Да, Сэм. Задушили, – сказала Джудит и, снова всхлипнув, добавила: – Его задушили подушкой.
Сэм опёрся на стол. В глазах у него вдруг резко потемнело, и сигара едва не выпала из пальцев.
– Ты сказала – подушкой?
Джудит вновь заплакала:
– Да. Это была его подушка. На ней была ещё такая красивая кружевная наволочка… это Сара вышивала…
Чувствуя, что земля уходит из-под ног, Сэм судорожно вцепился в стол.
– Я сейчас приеду, Джудит, – сказал он.
– О, Сэм, приезжай, – охотно согласилась Джудит. – Это так… так тяжело. В доме полно полиции. Всё ходят, осматривают комнату… Снимают отпечатки пальцев. Фотографируют. Я уже битый час не могу успокоиться. А бедняжка Сара упала в обморок, когда узнала… Моя бедная девочка так любила отца…
– Сейчас буду, – сказал Сэм и нажал на «завершение вызова».
Он отшвырнул телефон. Кровь билась в висках.
Подушка.
С кружевной наволочкой.
Подушка.
Это всего лишь совпадение, сказал он сам себе. Всего лишь совпадение.
Мертвецы не восстают из могил. Мертвецы не убивают живых.
Даже такие симпатичные мертвецы, как ещё совсем не тронутая тленом, завёрнутая в саван, прекрасная в своём безмолвии Рейчел.
Взгляд Сэма упёрся в стоящую на небольшом столике фотографию.
Ту самую, которой в свой первый визит в его дом так заинтересовался чёртов индейский ублюдок Патрик О’Хара.
Рейчел и Эстер смотрели на Сэма с фотографии. И, если взгляд Рейчел был спокойным и дружелюбным, то во взгляде девочки ему вдруг ясно увиделась…
Ненависть?
«Что ты так смотришь на меня, папочка? Это же всего лишь я, твоя Эсти. Твоя малышка Эсти, которую ты придушил подушкой с кружевной наволочкой. И теперь я вернулась с того света и точно так же придушила старину Джозефа, да, да, да! Он ведь знал обо всём, да, папочка? Знал. И не вмешался. Но я отомстила ему, да-да, я отомстила! Он орал, как умалишённый. Он даже обоссался. Как тебе такой поворот, папочка? Папочка. Папочка».
Сэм в ужасе отшатнулся.
Он, казалось, отчётливо видел, как губы запечатлённой на фотографии девочки вдруг приоткрылись и вновь произнесли то же самое слово.
Папочка.
Папочка.
Зачем ты убил меня, папочка?
Трясущимися руками Сэм схватил со столика фотографию и с размаху швырнул в камин.
– Гори, мерзкая маленькая сука! – выпучив глаза, заорал он. – Гори, как горела и тогда!
Языки пламени обугливали рамку, ещё не добравшись до фотографии. Теперь Эстер вызывающе смотрела на него из камина.
Папочка.
Кочерги или щипцов для камина поблизости не оказалось, и Сэм, схватив первую попавшуюся под руку книгу, перевернул ей фотографию. Теперь лица Эстер не было видно.
Но он всё равно чувствовал.
Она улыбалась.
Там.
В камине.
Взглянул на книгу в своих руках, Сэм обнаружил, что это был юридический справочник по семейным делам. В ярости он швырнул книгу в камин. Она приземлилась поверх фото, прикрыв его собой.
– Вот так тебе, сучка, – сказал Сэм.
Здравый смысл постепенно начал возвращаться к нему, и он вдруг осознал, что стоит посреди огромного холла в собственном доме и разговаривает с горящей в камине старой фотографией.
Приди в себя, Сэм, старина.
Это нервы. Всего лишь нервы.
Ему уже почти удалось убедить себя в этом, когда в сознание вдруг резко ворвался образ распростёртого на кровати мёртвого Джозефа Цукермана, задушенного подушкой, и мысль эта словно пригвоздила его к полу, заставив уставиться в камин, откуда всё снова и снова раздавалось произносимое всё тем же голосом всё то же слово.
Папочка.
Папочка.
Папочка.
Схватив со стула пиджак, Сэм Райхман опрометью бросился из дома.
В любом случае, ему нужно было ехать в дом Цукермана.
В дом привязанного к кровати, задушенного Цукермана.
Задушенного подушкой.
Папочка.
И в этот момент Сэм вдруг ощутил желание завыть в голос.
Жгучее.
Как никогда.
========== Нервы ==========
– Располагайся, – Патрик бросил куртку на небольшой диван. – Чувствуй себя как дома.
Дэвид хмуро кивнул в ответ. По пути от мотеля до мастерской он не произнёс ни слова.
– Об убийстве Цукермана уже, должно быть, всем известно, – продолжил Патрик, взглянув на часы. – Если так – вся полиция Денвера уже стоит на ушах, – он посмотрел Дэвиду в глаза. – Убийство раввина – это тебе не убийство какого-нибудь обычного офисного клерка, Дэйв.
«Ледяные» глаза Дэвида в упор уставились на Патрика:
– Я в курсе.
Патрик покачал головой:
– Господи, Дэйв. Что ты натворил. Твои эмоции погубят тебя, если ты не научишься держать себя в руках.
![Книга Праздник живота [СИ] автора Борис Хантаев](http://itexts.net/files/books/110/oblozhka-knigi-prazdnik-zhivota-si-145240.jpg)
