Текст книги "The Green Suitcase: Американская история (СИ)"

– О чём задумался? – Дэвид легко тронул Патрика за руку.

Патрик сжал его пальцы:

– Вспоминал.

– Вспоминал – что?

– Так… разную чепуху. Кстати, ты неплохо состряпал ужин.

Дэвид развёл руками:

– Старался, – допив пиво, он смял банку и швырнул её в мусорное ведро. – Извини, Мози, – обратился он к сидящему на соседнем стуле коту, – сегодня баночное. Поэтому крышек не будет, – Дэвид вновь повернулся к Патрику. – Знаешь, о чём я подумал?

– О чём?

– Ты единственный, с кем мне не неприятно есть за одним столом.

– Не неприятно? – не понял Патрик.

– Ненавижу есть с кем-нибудь вместе, – объяснил Дэвид. – Ну, то есть, ненавидел. Раньше. После того, как умерла мама. С ней я любил есть вместе, – он посмотрел Патрику в глаза. – Но никогда не любил есть вместе с отцом. Странно, да?

– Как сказать.

– Когда мы с ним вчера были в этой чёртовом ресторане, – продолжил Дэвид, – я не смог проглотить ни кусочка. Я просто пил пиво и курил. Стол был завален всякой вкусной хренью. В еврейской кухне встречаются невероятно вкусные блюда, как-нибудь мы сходим туда вместе, и ты сам попробуешь. Но я не мог есть. Просто не мог, – он выразительно взглянул на Патрика. – Что это, Пат?

– В животном мире нежелание совместной трапезы – это признак недоверия, – ответил Патрик. – В человеческом обществе зачастую тоже. Инстинкты значат больше, чем нам кажется.

Дэвид усмехнулся:

– То есть, ты хочешь сказать, что я не доверяю отцу?

Патрик кивнул:

– Именно так.

– Ты прав, чёрт побери, – ответил Дэвид. И, в упор глядя на Патрика, продолжил: – Никому не говорил, но вот тебе скажу. Потому, что это ты. Я не просто не доверяю своему отцу, Пат. Я его боюсь.

– Боишься? Почему?

– Я сам не знаю, – Дэвид вздохнул. – Ладно, хрен с ним. Жирно ему будет – этому старому хитрожопому жиду, – он открыл новую банку пива. Раздалось тихое шипение. – Давай лучше за нас! – Дэвид поднял банку.

Патрик чокнулся с ним своей банкой. На какую-то секунду у него возникло уже знакомое ему неприятное чувство. Но оно очень быстро прошло.

========== Патрик и Сэм ==========

Занятия у Дэвида были в тот день допоздна, и Патрик не стал его дожидаться.

Он чувствовал себя не в своей тарелке, находясь один в квартире. Ещё до того злополучного вечера, когда Дэвид вернулся на взводе после встречи с отцом, Патрик уже подумывал о том, чтобы подыскать себе другое жильё. Он даже планировал поговорить с ректором насчёт места в общежитии. Скорее всего, ему пришлось бы объяснять, почему он больше не живёт с отцом. Но это мало волновало Патрика.

Его беспокоило другое. Он боялся обидеть Дэвида.

Положа руку на сердце, в глубине души ему не хотелось уезжать.

Но мешала гордость.

Он примерно представлял, что сказал Дэвиду Сэм. «Дэйви, ты приютил бездомного мальчика?»

И это уязвляло его самолюбие.

Заварив себе чаю, он по старой привычке расположился на полу и достал из папки тот самый незаконченный рисунок.

С забившимся в угол маленьким испуганным мальчиком.

Он уже начал было рисовать. Но звонок в дверь помешал ему.

Отложив карандаш и рисунок, Патрик пошёл открывать.

Он почти не был удивлён, увидев на пороге Сэмюэла Райхмана, который, как всегда, широко улыбался.

Словно тип из рекламы зубной пасты.

– Добрый день, Патрик, – сказал он. Улыбка по-прежнему не сползала с лица. – Надеюсь, я не помешал?

– Нет, мистер Райхман. Входите.

Райхман шутливо погрозил ему пальцем:

– Патрик-Патрик. Сколько раз можно повторять? Никаких мистеров Райхманов, мальчик мой. Просто Сэм.

Патрик кивнул:

– Хорошо.

Небрежно бросив лёгкое пальто на вешалку, Райхман прошёл в комнату.

– Дэйви, я так полагаю, ещё на занятиях? – осведомился он, и Патрику всё стало ясно.

Это был не вопрос. Утверждение.

Вне всякого сомнения, Райхман знал, что Дэвид ещё на занятиях. Узнать это было проще простого – достаточно было позвонить в деканат, чтобы уточнить расписание.

Он намеренно пришёл именно в то время, когда Дэвида точно не будет дома.

Чтобы поговорить с ним, с Патриком.

Что тебе нужно, Райхман?

– Да, мистер Райхман… простите, Сэм, – стараясь говорить как можно спокойнее, произнёс Патрик. – Он вернётся вечером.

– Ну что ж, это даже неплохо, – сказал Сэм, и Патрик понял, что не ошибся. – Значит, у нас с тобой будет возможность поболтать наедине. Ты ведь не против?

– Нет. Хотите чаю или кофе?

– Нет-нет, – Райхман покачал головой. – Не стоит беспокоиться. Я не отказался бы от бокала старого доброго красного вина, но, увы, я за рулём, – он усмехнулся. – Хотя тебе, должно быть, это непонятно. Суровые байкеры преспокойненько выпивают ящик пива, а потом садятся на свои байки и катаются по трассе, – он взглянул Патрику в глаза. Взгляд, несмотря на не сходящую с лица улыбку, был крайне жёстким и недобрым. – Ведь так?

– Байкеры байкерам рознь, мистер Райхман… Сэм.

Райхман развёл руками.

– Поверю тебе на слово, мой мальчик, – сказал он. – Уж не знаю, почему, но ты вызываешь у меня доверие.

Патрик внутренне напрягся, всем своим существом ощущая, насколько ему неприятен этот разговор.

И не только разговор.

Ему был неприятен сам Райхман.

Он вызывал какое-то странное, непонятное чувство, и Патрик вдруг понял, что имел в виду Дэвид, когда сказал об отце «я его боюсь».

– Ты не будешь против, если я закурю? – Райхман достал сигару и пододвинул к себе пепельницу. – Я знаю, что Дэйв курит в квартире, так что не думаю, что он бы возражал, – он посмотрел Патрику в глаза. – А ты куришь, Патрик?

– Да.

– Все байкеры курят, – усмехнулся Сэм. – Дэйв так говорит.

Патрик кивнул:

– Подавляющее большинство.

Сэм Райхман прикурил и принялся раскуривать сигару.

– Как тебе живётся здесь, Патрик? – спросил он. – Я знаю, что у тебя проблемы с отцом. Нет, не оправдывайся, – он поднял вверх ладонь. – Обычное дело. Мы с Дэйви долгое время тоже плохо ладили.

Патрик взглянул ему в глаза:

– А сейчас хорошо ладите?

– Бывает по-разному, – Райхман развёл руками. – Сам понимаешь – проблема отцов и детей вечна. Но лучше, чем раньше. Я научился понимать своего мальчика.

Патрик легко усмехнулся:

– Вы так думаете?

– Он считает иначе? – Райхман подался вперёд.

– Это лучше спросить у него.

– И то верно, – кивнул Сэм. – Хотя я думал, что ты в курсе. Ведь вы с Дэвидом так близки.

Он в упор смотрел на Патрика. Его тёмно-карие глаза, казалось, сверлили взглядом.

– Мы хорошие друзья, – сказал Патрик, выдержав этот взгляд.

– Я как раз это и имел в виду, – Райхман выпустил дым и закашлялся. – Прошу прощения. На самом деле, Патрик, я очень рад, что вы с Дэйви подружились, – он легко усмехнулся. – Знаешь, я уже, было, начал думать, что он никогда не подружится с кем-то нормальным.

– Вы считаете остальных его друзей ненормальными?

– Ну, как сказать… Не то, чтобы ненормальными, просто…

– Недостойными его, – закончил Патрик.

Райхман кивнул:

– Именно. Сам понимаешь, когда мальчик из порядочной семьи вдруг начинает водить дружбу со всякой швалью, это не может не беспокоить отца.

– Вы хотите сказать – мальчик из порядочной еврейской семьи?

Райхман, казалось, вздрогнул.

– Ты считаешь меня расистом, Патрик? – спросил он.

Патрик покачал головой:

– Я считаю вас истинным иудеем, мистер Райхман… Сэм.

– Бинго! – Райхман поднял вверх указательный палец. – Тебе нужно было учиться на психолога, Патрик.

– Вы мне льстите, – Патрик покачал головой. – Я всего лишь скромный художник.

– Не умаляй своих достоинств. Я смотрел твою страницу в Фейсбуке. Там есть альбом с твоими картинами. Надо сказать, я был поражён. Ты чертовски талантлив. Теперь мне ещё больше хочется помочь тебе с выставкой.

– Я всё же думаю, что вам не стоит беспокоиться, Сэм.

– Если ты так отказываешься, я не смею тебя принуждать, – сказал Райхман. – Принуждать кого-то к чему-то – последнее дело. Я всегда говорю это Дэйву.

– Дэйву?

– Именно. Знаешь, при всей моей любви к моему мальчику, я вижу в нём ярко выраженные садистские наклонности. Меня это беспокоит, – Райхман усмехнулся. – Так что ты поосторожнее с ним.

Патрик взглянул ему в глаза, легко усмехнулся и покачал головой.

– Не думаю, что Дэвид для меня чем-то опасен, – сказал он.

– Я не говорю, что опасен. Просто… он тебе помог и всё такое. Евреи крайне редко делают что-то просто так, Патрик. Это я тебе как еврей говорю.

Патрик кивнул:

– Именно поэтому я думаю, что вам не стоит беспокоиться насчёт выставки, Сэм.

Райхман тихо засмеялся:

– Один-ноль. Ты умный мальчик. Бесспорно. Хоть один достойный друг у моего бестолкового сына, – он поднял руку. – Не удивляйся. Я люблю Дэйва, но это не мешает мне принимать тот факт, что по большому счёту он редкая бестолочь. Знаешь, у его матери была крайне гадкая наследственность. Нет, не думай, я очень любил свою бедную Рейчел. Но она страдала склонностью к пьянству, распутству и душевным расстройствам. Её бабушка закончила свой жизненный путь в психиатрической клинике, – он деланно вздохнул. – Печальная история.

– Послушайте…

– Нет-нет, – отмахнулся Сэм. – Не говори ничего. Знаю, что ты скажешь. Сын за отца не отвечает, и всё такое, – он поднялся и похлопал Патрика по плечу. – Жизнь намного сложнее, мой мальчик. Уж поверь мне. А теперь я, пожалуй, пойду. Не буду тебе мешать. Когда Дэйв вернётся, пускай позвонит мне. А то у него вошло в привычку игнорировать тот факт, что у него есть отец, – он снова криво усмехнулся. – Он гораздо больше привязан к своей мёртвой родне.

– Я передам, – холодно произнёс Патрик.

– Не провожай, я захлопну дверь. Кстати, куда подевался этот чудный бесхвостый кот? Последний раз, когда я попытался его погладить, это ненормальное животное вгрызлось мне в руку.

Патрик едва сдержался, чтобы не расхохотаться.

Животные чувствуют натуру человека, мистер Райхман… ах, простите, Сэм.

– Должно быть, спит на балконе, – произнёс он вслух.

– Ну и чудесно, – кивнул Райхман. Улыбка типа из рекламы зубной пасты вновь вернулась на его лицо. – Ужасно не хотелось бы быть растерзанным любимцем моего сына. До свидания, Патрик. Надеюсь, скоро увидимся.

Патрик посмотрел ему в глаза. Настолько прямо и жёстко, что это заставило Сэма насторожиться.

– Можно задать вам вопрос, Сэм? – спросил он.

– Конечно, – кивнул Сэм.

– Вы считаете друзей Дэвида недостойным быдлом…

– Патрик, ради бога, я же объяснил…

– А индеец-полукровка, по-вашему, достойный вариант? – не обращая внимания на его слова, закончил Патрик.

Райхман ничего не ответил. Лишь покачал головой. Но его тёмно-карие глаза смотрели зло и враждебно, а губы сжались в тонкую полоску.

Бросив на Патрика последний, полный злобы взгляд, он вышел из квартиры и закрыл за собой дверь.

Патрик посмотрел ему вслед, затем раскрыл папку и снова достал из неё рисунок.

На какое-то мгновение ему вдруг стало понятно, чего именно боялся забившийся в угол мальчик.

Это было словно вспышка, словно озарение.

Что-то такое, что пыталось пробиться к нему, но он не сумел его схватить.

Через пару секунд всё погасло.

Мозес, который, оказывается, забился под диван при первых признаках Райхмана-старшего, вылез оттуда и с жизнерадостным мурлыканьем потёрся о руку Патрика.

Бросив взгляд на рисунок, Патрик убрал его обратно в папку.

Почему-то сейчас ему было страшно на него смотреть.

========== Рисунок ==========

Дэвид вернулся поздно – Патрик к тому времени уже спал и чуть не подпрыгнул на месте, когда растянувшийся рядом с ним Дэвид толкнул его локтем в бок.

– Проснись, спящий красавец, – сказал он в ответ на недоумённый взгляд Патрика. И, легко усмехнувшись, добавил: – Наверное, мне следовало бы разбудить тебя поцелуем, но уже поздно.

– Тебе следовало бы не будить меня вообще, – Патрик приподнялся на локте. – Обязательно быть такой сволочью?

– Пора уже смириться, – Дэвид обнял его за шею, притягивая к себе. – Держу пари, ты зол, что я заявился так поздно.

– Я не зол. Это твоё личное дело. Кстати, твой отец заходил.

– Я так погляжу, этот старый еврей заимел ещё одну гадкую привычку – являться без приглашения, – Дэвид сел на кровати. – Что он хотел?

Патрик пожал плечами:

– Спроси у него сам. Он просил, чтобы ты позвонил.

– В таком случае, придётся сделать вид, что я забыл, – усмехнулся Дэвид.

– Дело твоё. Между прочим, ты был прав. Он действительно всё знает.

– Он так и сказал? – Дэвид зашарил по тумбочке в поисках пачки сигарет и зажигалки.

– Нет, конечно. Он просто кидал намёки. Как и тебе.

– Тебе это неприятно? – нащупав, наконец, пачку, Дэвид извлёк из неё сигарету и закурил. После чего протянул пачку Патрику. – Будешь?

Патрик кивнул и взял сигарету.

– Да, мне неприятно, – честно ответил он.

– Он и тебе намекал, что я тебя использую, – Дэвид в упор посмотрел на него. – Верно?

Патрик не ответил.

– Значит, верно, – кивнул Дэвид. – Послушай, Пат…

Патрик отмахнулся:

– Забудь.

Внезапно он пожалел о том, что вообще рассказал Дэвиду о визите Райхмана-старшего.

– И то правда, – согласился Дэвид. – Хрен с ним. Пускай думает всё, что ему угодно – доказать всё равно ничего не сможет. Друзья нередко живут вместе. Всё остальное – игра его воображения. Как говорится, каждый мыслит в меру своей распущенности. Так что не будем об отце, – он глубоко затянулся и выпустил дым через ноздри. – Кстати, я встретил Дэнни, когда возвращался с занятий. Мы немного поболтали. Потому я и задержался.

Патрик с трудом сдержался, чтобы скрыть улыбку:

– Понятно.

– Он сказал, что встретил Сида на днях, – продолжил Дэвид. – Тот накинулся на него чуть ли не с кулаками. Обвинил во всех смертных грехах. Дэн послал его куда подальше. Это всё понятно, но Дэн сказал мне одну странную вещь. Дескать – быть бы тебе с ним поосторожнее. Я удивился. Никогда не думал, что Сид может быть чем-то для меня опасен. А тебе как кажется?

Патрик вдруг подумал, что, вероятно, Дэнни прав. «Есть в вас всех что-то очень противное»[1] – эта фраза, услышанная или вычитанная где-то, вдруг всплыла в его сознании. И Патрик понимал, почему. В Сиде действительно было что-то очень противное. Он почувствовал это сразу. Когда Патрик только начал общаться с «Ангелами», Сид неоднократно пытался завязать с ним разговор. Держался он вроде бы доброжелательно, но в каждой его фразе Патрику виделось желание укусить. Он сразу понял, что не нравится Сиду. Возможно, именно поэтому Сиду так хотелось пообщаться: вероятнее всего, он принадлежал к той категории людей, которые любят начинать разговоры с теми, кто им изначально не нравится. Патрик отвечал лаконично, держался спокойно, и Сид вскоре отстал. Видимо, тот факт, что Патрик игнорировал его подколы насчёт «краснокожих братьев» и «тонких творческих натур», окончательно убедил Сида в том, что не стоит тратить время понапрасну.

– Я думаю, что с любым человеком, с которым сложилась конфликтная ситуация, стоит быть поосторожнее, Дэйв, – сказал он вслух.

– Да ладно тебе, – отмахнулся Дэвид. – Что он, по-твоему, может мне сделать? Кинет клич своим дружкам, чтобы они набили мне морду? Так у него их нет. Закажет меня киллеру? Он вроде не настолько долбанутый. Одно дело – просто говорить гадости, а другое – решиться на преступление.

– Кстати, о преступлениях, – Патрик посмотрел ему в глаза. – Откуда у тебя кастет?

– Ношение холодного оружия запрещено, – кивнул Дэвид. – Я знаю.

– И, тем не менее, носишь.

Дэвид внимательно посмотрел на Патрика и легко, едва ощутимо погладил по волосам.

– В мире слишком много говна, детка, – сказал он. – Лично я предпочитаю иметь средство защиты от него. Хоть какое-то.

– Где ты его взял?

– Один старый араб сделал мне его на заказ. Кто-то из знакомых ребят – не байкеров, просто знакомых, кажется, с нашего курса – как-то ляпнул, что знает одного араба, который делает кастеты. Я заинтересовался. Узнал, как найти этого типа, и пошёл к нему. Он оказался редким психом. Пытался выставить меня вон, как только узнал, что я еврей – ну, Палестина и всё такое, сам понимаешь. Идеология. Но почему-то когда предлагаешь деньги, у большинства эта самая идеология сразу таинственно исчезает, – Дэвид усмехнулся. – Я сейчас говорю, как типичный еврей, да?

– Вообще-то, да.

– Не страшно. Надо же хоть в чём-то быть достойным сыном своего народа, – он подмигнул Патрику. – Так вот. В итоге каждый получил, что хотел: я – свой кастет, а он – свои деньги. Мы с ним даже вместе покурили кальян. Мы живём в странной стране, знаешь. Наверное, только здесь еврей и араб могут относительно спокойно беседовать. Как и представитель англиканского протестантизма с ярым католиком ирландцем. Индейцы имеют дело с белыми, которые когда-то их истребляли. Внешне всё так красиво. И всё равно где-то глубоко внутри все друг друга ненавидят.

Патрик покачал головой:

– Ты так мрачно видишь мир, Дэйв.

– Не мрачно. Просто так, как есть.

Патрик не знал, как поспорить с этим, да ему и не хотелось спорить с Дэвидом. Поэтому он просто замолчал, и какое-то время они курили в тишине. Затем её нарушил Дэвид:

– Пат…

– Ммм? – Патрик был сосредоточен на наблюдениях за дымом. Ему нравилось наблюдать за дымом – будь то дым от костра или от сигареты. Отчасти поэтому он начал курить.

– Можно тебя спросить?

– Давай без вступлений, Дэйв.

– Скажи… ты вообще чего-нибудь боишься?

Патрик удивлённо взглянул на него.

– Странный вопрос, – сказал он.

– Я объясню. Ты очень интересно воспринимаешь мир… и людей. Как будто… как будто наблюдаешь. Просто наблюдаешь. Без чувств. Без эмоций. Как эти чуваки из фильма «Эквилибриум»[2], которые принимали таблетки, блокирующие эмоции, помнишь?

Патрик кивнул:

– Помню. Мне нравится этот фильм.

Дэвид усмехнулся:

– Мне тоже. Особенно финал. Где герой всех рубит в мясо.

Патрик тихо засмеялся:

– Дэйв. Ты агрессивный еврейский мальчик.

– Бинго. Чёрт возьми, ты прав, – он легко улыбнулся и ткнул Патрика пальцем под рёбра. – Мне нравится. Это звучит лучше, чем мудак.

– Ты думаешь, я ничего не чувствую, так же, как герои этого фильма?

– Иногда мне так кажется. Поэтому я и стал думать – ты вообще чего-нибудь боишься?

Патрик отчётливо ощутил холодок. Это неприятное чувство появлялось у него время от времени само по себе. Как видения, вроде того, в котором он видел маленького испуганного мальчика.

– Да, – ответил он. – Иногда я тоже боюсь.

– Чего?

– Смерти.

– Смерти? – Дэвид казался удивлённым. – Я думал, индейцы не боятся смерти. А ты, уж извини меня, самый настоящий индеец, несмотря на своего правильного ирландского папашу. Он не нравится мне, между нами говоря. И ты на него не похож. Наверное, твоя мать очень красивой была. Ты явно в неё пошёл. Как мне кажется, ты гораздо больше индеец, чем те, что в резервациях живут, – он посмотрел Патрику в глаза. – Даже больше, наверное, чем Дэн. Только не говори ему.

Патрик кивнул:

– Не скажу. И… я боюсь смерти не в том смысле, Дэйви.

– А в каком?

Патрик внутренне напрягся. Несколько картинок, одна за другой, вереницей пронеслись у него в голове. Маленький испуганный мальчик. Семейный склеп Райхманов. Конверт («Ты вскроешь этот конверт только если со мной что-то случится»). Фото Рейчел и Эстер в доме Райхмана («Эсти – мы так её называли»). Мёртвый ковбой.

– Я боюсь смерти не своей, – ответил он.

Почему-то Дэвид промолчал. Лишь крепко прижался к нему. Очень крепко, но на этот раз в этом жесте не было сексуального подтекста.

Он будто искал защиты.

Маленький испуганный мальчик, забившийся в угол.

Чего он так боялся?

На лице Патрика появилось такое выражение, которое бывало всегда, когда он принимал окончательное решение.

Оно выглядело спокойным.

Крайне спокойным.

Мягко отстранив Дэвида, Патрик поднялся на ноги.

– Ты не возражаешь, если я включу свет? – спросил он. – Хочу кое-что показать тебе.

Дэвид кивнул. Включив свет, Патрик вынул из ящика тумбочки свою папку, достал оттуда рисунок и молча протянул Дэвиду, наблюдая за реакцией.

Лицо Дэвида вдруг помрачнело. Настолько, что, казалось, даже черты его исказились. Глаза сузились, губы сжались в тонкую полоску. На лице заходили желваки. Когда он перевёл взгляд на Патрика, в его холодных голубых глазах было столько боли и плохо скрываемого ужаса, что Патрик с трудом удержался, чтобы не отшатнуться. В какой-то момент ему даже показалось, что Дэвид сейчас ударит его. Но этого не произошло.

– Откуда ты знаешь? – чеканя каждое слово, произнёс он. Его голос дрожал. – Чёрт бы тебя подрал, Пат, откуда ты знаешь, как я выглядел в детстве? Ты ведь не видел ни одной моей детской фотографии! Так откуда ты знаешь?! Ты что, один из этих грёбанных индейских шаманов?!

– Успокойся, – Патрик подошёл к Дэвиду и положил руку на его плечо. Такой Дэвид напугал его, но он изо всех сил старался не подавать виду. – Успокойся. Да, я не видел ни одной твоей детской фотографии. Но я увидел это. Просто увидел и зарисовал. Вот и всё. Я же говорил тебе, что у меня такое бывает.

Дэвид резко протянул Патрику рисунок.

– Убери его, – сказал он.

Патрик молча кивнул и убрал рисунок в папку. Холодные голубые глаза впились в него взглядом.

– Пожалуйста, больше не показывай мне это, – сказал Дэвид и закурил новую сигарету. Когда он прикуривал, его рука дрогнула, и он едва не обжёг себе палец.

Патрик сел рядом.

– Прости, если тебя это задело, – сказал он.

Дэвид отмахнулся:

– Забудь. Всё нормально. Просто в какой-то момент… – он запнулся.

– Что «в какой-то момент», Дэйв?

– Просто в какой-то момент у меня появилось чувство, что это жжёт меня насквозь, – сказал Дэвид. – Всё это. Весь твой рисунок. Этот угол – я его где-то видел. И вообще… это лицо… этот взгляд… не так-то просто взглянуть на себя десятилетнего в таком состоянии.

– Ты сказал «десятилетнего», – тихо сказал Патрик и взглянул Дэвиду в глаза. – Почему «десятилетнего», Дэйв? Почему именно этот возраст?

– Не знаю, – отмахнулся Дэвид, в его голосе была мука. – Чёрт возьми, я не знаю, Пат. Я не знаю!

Патрик не стал больше ничего спрашивать.

Он просто крепко обнял Дэвида.

Изо всех сил стараясь не подавать виду, насколько всё это напугало его самого.

Он просто сидел, уткнувшись в эти жёсткие «проволочные» волосы и старался выбросить из головы одну мысль, которая, словно клещ, въелась в его сознание.

Чего так сильно боялся мальчик на рисунке?

Чего ты боялся, Дэйв?

[1]Фраза встречается в книге-сценарии С. Кинга «Буря столетия» и снятом по ней многосерийном фильме.

[2]Фильм-антиутопия режиссёра Курта Уиммера, повествующий о тоталитарном обществе, лидер которого стремился подавить в людях все человеческие эмоции путём принудительного приёма препарата «Прозиум».

========== Раввин Цукерман ==========

Сэм Райхман сидел за столом, откинувшись на спинку дорогого кожаного кресла. На столе стояла пепельница и бутылка старого доброго ирландского виски. Высший сорт. Гостям Сэм предлагал только всё самое лучшее, опровергая тем самым миф о том, что все евреи – скряги.

Тем более, таким «высоким» гостям, как его давний друг раввин Джозеф Цукерман.

Цукерман был невысоким полноватым лысеющим мужчиной средних лет с русыми волосами и жидкой бородкой. Его глубоко посаженные глаза, казалось, никогда не смотрели прямо – они бесконечно бегали, ввиду чего раввин напоминал человека, страдающего неврозом. Разговаривал он всегда уважительно и дружелюбно, однако дружил лишь с теми, с кем было выгодно. Среди евреев Денвера бытовала поговорка, что, если ты вдруг разбогател или получил хорошую должность – не ровен час, жди в гости Джозефа Цукермана. Последнего это совершенно не беспокоило. Цукерман не видел ничего дурного в желании водить дружбу с представителями местной еврейской элиты. Впрочем, не только еврейской. Если ему было важно наладить отношения с высокопоставленным не евреем, он, как правило, резко забывал об идее богоизбранности народа Авраама и Иакова и ни словом не упоминал о ней в разговоре. Как человек, бесспорно, умный, раввин всегда знал, что и кому сказать.

Сэм Райхман, по мнению Цукермана, идеально подходил на роль того, кого следует держать в приятелях, а ещё лучше – в близких друзьях. Они сошлись ещё в молодости и оставались друзьями до сих пор. Цукерман сочувствовал горю друга, когда тот потерял дочь, а вскоре – и жену. Именно раввин Цукерман был тем, кому Сэм рассказывал обо всех своих проблемах, связанных с непокорным, не желающим подчиняться сыном. По большому счёту, Цукерман был для Сэма своего рода советчиком, душеприказчиком и личным психотерапевтом.

– Рад, что вы нашли время, чтобы заглянуть ко мне, ребе[1], – сказал Райхман, наполняя бокал гостя виски. Несмотря на то, что они с Цукерманом были друзьями, он предпочитал обращаться к нему по правилам, принятым среди ашкеназских евреев, и это очень льстило самолюбию раввина.

– Ну что вы, Сэм, – Цукерман развёл руками. – Я всегда рад встрече. Жаль, что не получается видеться чаще. Сами понимаете – дела.

– Ну конечно, – Сэм понимающе кивнул и поднял свой бокал. – Что ж, за встречу, дорогой друг!

Они чокнулись бокалами и выпили. Цукерман лишь слегка пригубил виски. Он никогда не пил много, искренне считая, что алкоголь затмевает разум и развязывает язык. Как говорится у евреев, «вошло вино – вышла тайна»[2]. Сэм же залпом осушил свой бокал, поймав себя на мысли, что в последнее время он пьёт всё чаще и чаще.

– Как ваши дела, дорогой Сэм? – Цукерман промокнул губы салфеткой и поставил бокал на стол.

– Как всегда, весь в работе, – ответил Сэм.

– Что ж, это совсем неплохо, – заулыбался Цукерман. – Как говорят у нас, «лучше, чтобы ты был нужен работе, чем работа тебе»[3].

Сэм кивнул:

– Ваша правда, ребе.

– Я давно вас не видел. Последний раз, помнится мне, я видел вас по телевизору в новостях местного канала. Вы выиграли очередной процесс. Мне кажется, вы всегда выигрываете – по крайней мере, лично я не помню ни одного случая, чтобы вы проиграли.

Сэм улыбнулся и театрально развёл руками.

– Ну, есть немного, ребе, что уж тут, – сказал он. – Сказать по правде, я тоже иногда проигрываю, – Сэм вновь наполнил свой бокал. – Да-да. Не удивляйтесь. Но, видимо, мои проигрыши сами по себе столь скучны и унылы, что до них никому нет дела.

– Вам виднее, – кивнул Цукерман. – Как ваш мальчик, Сэм? По-прежнему считает себя Харли Дэвидсоном[4]?

Сэм покачал головой:

– Увы и ах, ребе. Мой сын вырос не таким, как я хотел. Я часто думаю – что я сделал не так? Почему этот милый мальчик, этот ангелочек со светлыми кудряшками вдруг превратился в такого агрессивного монстра?

Цукерман усмехнулся про себя. Он прекрасно знал, что Сэм несёт ерунду. «Ангелочком» Дэвид Райхман не был никогда. Раввин помнил, как много лет назад Сэм Райхман жаловался на своего семилетнего сына. «Это не ребёнок, ребе, это Вельзевул[5]!» – орал Сэм. Вид у него был такой, словно он сейчас бросится на землю и начнёт посыпать пеплом главу, словно Мардохей[6].

– Я думаю, дело отчасти в том, что ребёнку не следовало расти без матери, – продолжил Сэм. – Возможно, мне надо было снова жениться. Но сами понимаете, ребе, ни одна мачеха не заменит ребёнку мать. К тому же, Дэйви был так привязан к ней, – Сэм тяжело вздохнул. – Да и мне не хотелось приводить в свой дом другую женщину. Никто не заменил бы мне мою бедную Рейчел, – он залпом осушил очередной бокал.

– Это было ужасное горе, мой друг, – ответил Цукерман. – Однако вам прекрасно известно, что Господь наш посылает нам только те испытания, которые мы способны выдержать.