Текст книги "The Green Suitcase: Американская история (СИ)"
Автор книги: Блэк-Харт
Жанр:
Слеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
– Дэйв…
– Молчи. Выслушай до конца. Он был готов убить и меня – он говорил об этом маме. Сказал, что, если она не будет молчать об убийстве Эстер, то мне конец, – Дэвид закусил губу, на лице его заходили желваки. – Бедная мама, что ей пришлось пережить… Она… она была такой хорошей, Пат. Я до сих пор не понимаю, как её угораздило связаться с таким чудовищем, как мой отец, – Дэвид сильнее сжал руку Патрика. – И в одном я уверен. Уверен на все сто, Пат. Хоть и не могу доказать. Смерть моей матери не была несчастным случаем. Она покончила с собой. Из-за него. Из-за этой мерзкой грёбаной свиньи.
Патрик положил руку ему на плечо:
– Тебе нужно отдохнуть, Дэйв.
Как ни странно, Дэвид не стал спорить.
– Думаю, ты прав, детка, – сказал он. – Правда, мне бы не помешал душ. От меня за версту тащит этим чёртовым перегаром и вонючей блевотиной.
– Тебе помочь? – спросил Патрик, заранее предваряя пошлые шуточки наподобие предложений отсосать, но их не последовало.
– Сам справлюсь, – ответил Дэвид. – Мне уже получше. Почти не шатает. Когда проблюёшься – обычно отпускает, – он легко, едва ощутимо, прикоснулся к волосам Патрика. – Спасибо тебе. За всё.
Патрик кивнул в ответ и остался неподвижен.
Он знал, что сегодня не уснёт.
Поэтому не стал даже пытаться.
Он так и просидел до утра, глядя на спящего Дэвида, рядом с которым, как будто в знак солидарности с Патриком, так же беззвучно бодрствовал верный Мозес.
Патрик ждал рассвета. Для него рассвет всегда был чем-то сакральным… чем-то, что было связано с древними индейскими легендами и поверьями, о которых в детстве рассказывала ему мать.
Патрик любил ночь – какой-то странной, особенной любовью. Но рассвет он любил ещё больше.
Его часто терзали странные мысли – ещё с детства. И с приходом рассвета ему всегда становилось легче.
Всегда.
Но не сегодня.
И когда заполонивший душу мрак не рассеялся с восходом солнца, Патрик понял, что был прав.
Мир изменился.
Навсегда.
Как будто кто-то незримый в какой-то момент нажал не на ту кнопку или дёрнул не за тот рычаг. И маленькие, невидимые шестерёнки резко начали вращаться в другую сторону.
Резко – и необратимо.
Да, необратимо.
Теперь он был в этом точно уверен.
*
Раввин Джозеф Цукерман был ещё в постели, когда у него завибрировал мобильный телефон.
Осторожно, стараясь не разбудить спящую рядом жену, Цукерман дотянулся до лежащего на тумбочке мобильника и взглянул на дисплей.
Сэм Райхман.
– Доброе утро, друг мой, – сказал Цукерман, нажав клавишу приёма вызова. – Рад вас слышать.
– Доброе, ребе, – ответил Сэм. – Надеюсь, я вас не разбудил.
– Ни в коем случае, – Цукерман любил спать допоздна, но всем говорил, что он ранняя пташка. – Я встал уже давно. Сами понимаете – дела мирские не ждут.
– Понимаю, ещё как, – ответил Сэм. – Как вы, ребе? Как поживает ваша ненаглядная Джудит?
– Джудит, как, я думаю, вы уже догадались, ещё в царстве Морфея, – Цукерман тихо рассмеялся. – В отличие от меня, она большой любитель поспать. А как вы сами? Всё ещё в Колорадо-Спрингс?
– В нём самом. Но к завтрашнему вечеру планирую вернуться. Есть что нового в нашем родном Денвере, ребе? Надеюсь, за время моего недолгого отсутствия мой ненаглядный сынок не вляпался снова в какую-нибудь гадость?
Цукерман снова рассмеялся:
– Как вы знаете, я регулярно смотрю местные новости, Сэм. Я настоящий патриот своего родного штата и родного города. В последнем выпуске ничего не упоминали о нетрезвых мотоциклистах, попавших в очередную передрягу, так что можете не беспокоиться.
– А вы, однако, шутник, ребе, – ответил Сэм. – Ну раз вы говорите, что можно не волноваться, я поверю вам на слово. Просто я знаю, что Дэвид на днях получил диплом. А вы сами понимаете, как принято отмечать всякого рода знаменательные события у этих… байкеров, – Сэм выдержал паузу перед последним словом, словно стараясь показать, как неприятно ему его произносить. – А тут ещё и этот отвратительный индеец, которого он приютил…
– Вы рассказывали, – отозвался Цукерман. – Сочувствую, что тут сказать. Жаль, что вашего мальчика тянет к таким ужасным типам.
– Вы даже не представляете, к насколько ужасным, – полным скорби голосом произнёс Сэм.
– Навестите меня, как только приедете, – сказал Цукерман. – Признаться честно, Сэм, я сильно по вам соскучился. Мне не хватает наших бесед о религии и политике. Сами знаете, как сложно в наше время найти достойного собеседника.
– Непременно загляну, – ответил Сэм. – Тем более, мне очень нужен ваш совет, ребе. Надеюсь, вы не откажетесь поделиться со мной своей безграничной мудростью?
– Вы мне льстите, Райхман! – Цукерман довольно расхохотался, и по тону голоса можно было безошибочно определить, что ему очень приятно. – Ну само собой, как можно отказать после такого! Позвоните мне, как только вернётесь. Буду ждать с нетерпением.
– Обещаю, что позвоню сразу же, – сказал Сэм.
Обменявшись ещё парой-тройкой льстивых фраз, они, наконец, попрощались.
Повесив трубку, Цукерман спустился вниз в холл. Плеснув себе на дно стакана немного виски, он расположился в кресле-качалке напротив окна.
Интересно, что же за совет понадобился Райхману?
Этот хитрый пронырливый адвокатишка, считающий себя царём и богом юриспруденции, нередко обращался к нему, Джозефу Цукерману, за советом и всегда получал его.
Раввин умел хорошо говорить – в этом ему невозможно было отказать.
Но помимо этого он умел кое-что ещё.
Цукерман умел молчать. И его молчание сводилось не только к умению хранить чужие тайны (разумеется, в тех случаях, когда хранить их было выгодно).
Цукерман умел не задавать лишних вопросов. Даже в тех случаях, когда прекрасно понимал, что именно осталось «между строк».
И по большей части за это его так ценил Сэмюэл Райхман.
Это Джозеф Цукерман знал наверняка.
========== Суббота ==========
Пятница прошла почти в полном молчании. С утра Патрик поехал в редакцию, чтобы взять задание от своего нового босса. Дэвид ещё спал, и Патрик не стал его тревожить. Когда он вернулся, Дэвид сидел на подоконнике с сигаретой в руках. Лицо его было непривычно бледным и осунувшимся, взгляд – абсолютно пустым, и Патрик мог только догадываться, какие мысли копошились в его голове.
Когда наступил вечер, они оба легли спать.
Рядом.
Молча.
Патрик снова не мог уснуть. Такой тихий молчаливый Дэвид пугал его. Он хотел поговорить с Дэвидом, ещё днём, но что-то подсказывало ему, что лучше этого не делать.
Только под утро Патрику удалось заснуть.
Совсем незадолго до рассвета.
Который теперь, казалось, утратил для него свой сакральный смысл.
Пятница сменилась субботой.
*
– У Морин на следующей неделе день рождения, – Патрик произнёс эту фразу крайне осторожно, внимательно наблюдая за Дэвидом, словно боясь, что разговор о Морин снова заставит его вспомнить о родной сестре.
Дэвид взглянул на Патрика, и, казалось, даже слегка улыбнулся:
– Ей будет шесть?
– Да. Мне нужно купить для неё подарок. Пойдёшь со мной?
Дэвид покачал головой:
– Нет, детка. Купи ей что-нибудь от меня, хорошо? Хотя нет. Я сам. Только не сегодня. Завтра. Лучше завтра.
Патрик понимающе кивнул:
– Хочешь побыть один. Я понимаю, – он легко коснулся плеча Дэвида. Дэвид тут же сжал кончики его пальцев.
– Спасибо, – сказал он.
За Патриком захлопнулась дверь, и в квартире вновь стало очень тихо.
Дэвид не стал включать музыку, как обычно делал.
Он не хотел. Не хотел осквернять эту, пускай и такую гнетущую, тишину.
Заполонившая душу скорбь была глубокой и тягучей, словно жевательная резинка, и сейчас не хотелось от неё избавляться.
Он чувствовал, что должен это пережить. Пережить до конца.
Должен выстрадать.
В память о ней.
О них.
Обеих.
Временами скорбь обретала иную форму, трансформируясь в тихую бессильную злобу, и тогда на его лице вновь начинали ходить желваки, и руки сжимались в кулаки.
Но глаза были сухими.
Без слёз.
Они смотрели прямо перед собой.
Точно как тогда.
В ту самую ночь, навсегда расколовшую его детский мир.
*
Телефон, казалось, названивал уже минут пять, когда он, наконец, дотянулся до него. Слово на дисплее заставило его губы сжаться в тонкую злую полоску, и первым порывом было не отвечать, выключить этот проклятый телефон, но…
Нет.
Дэвид Айзек Райхман не привык убегать.
Взглянув на дисплей ещё раз, словно пытаясь удостовериться, он нажал клавишу приёма вызова.
– Здравствуй, Дэйв, – не дождавшись дежурного «алло», произнёс Сэм Райхман.
– Здравствуй… папа.
Как тяжело давались слова. В горле будто застрял комок, а сердце бешено колотилось.
– Я вернулся из Спрингс вчера вечером, – как ни в чём не бывало, продолжил Сэм. – Надеялся, что мой дорогой сын хотя бы позвонит мне и спросит, нормально ли я добрался. Но – увы и ах. Видимо, мне стоит смириться с тем, что тебе нет до меня никакого дела. Как говорят у нас, «люди часто забывают того, кто поставил их на ноги, и лезут на голову»[1].
Кровь ударила в виски, руки похолодели, желваки на лице заходили с удвоенной силой…
– К чему это? – Дэвид старался, чтобы его голос звучал невозмутимо.
– Да так, просто к слову пришлось, – Сэм выдержал паузу. – Дэйв. У меня есть к тебе серьёзный разговор. Ты не мог бы сегодня приехать ко мне? Только умоляю, не садись на эту адскую машину. Сегодня ведь суббота – а, значит, ты наверняка уже пропустил пару-тройку банок этого… пойла, и я не хотел бы…
– Мой мотоцикл в ремонтной мастерской, – перебил Дэвид. – Так что на нём я не могу ехать даже при огромном желании. Не знаю, что тебе нужно, папа, но, так и быть, я приеду.
Каждое слово отдавалось болью в висках. Терпи, детка, это ведь всего лишь телефонный разговор. Сможешь ли ты удержаться, когда посмотришь в эти глаза?
В глаза убийцы.
Он знал, что должен в них посмотреть.
Должен, после всего, что узнал.
– Ну тогда можешь приехать сегодня в удобное для тебя время, это ведь…
– … и мой дом тоже, я знаю, – снова перебил Дэвид. – Я скоро буду.
– Я жду, – сказал Сэм.
– И, кстати, я абсолютно трезв, – сказал Дэвид и повесил трубку.
Внутри всё бурлило, и он отчаянно пытался взять себя в руки.
Уже выходя из квартиры, он взглянул в зеркало в прихожей, и его собственное отражение едва не заставило его отшатнуться.
Ты похож на ходячего мертвеца, детка.
Захлопнув дверь, Дэвид направился к лестнице.
Лифты он с детства не любил.
*
– Ну, наконец-то, – Сэм улыбался, даже шире, чем обычно. – Надо признать, на своей адской машине ты передвигался гораздо быстрее, чем при помощи общественного транспорта.
Дэвид кивнул:
– В городе пробки, папа. На байке их гораздо проще было объезжать.
Сэм не переставал улыбаться, напоминая какую-то жалкую пародию на Чеширского Кота, и Дэвид с трудом подавил желание врезать ему по зубам.
Интересно, он так же улыбался, когда…
Тварь.
Держи себя в руках, детка. Сейчас не время.
Он прошёл в холл, и то, что он там увидел, заставило его и без того до предела напряжённые нервы натянуться как канаты.
В кресле напротив секретера, закинув ногу за ногу, гордо восседал Джозеф Цукерман.
– A gut ovnt, David, – сказал он. – Es frayt mikh dikh tsu kenen.[2]
– A gut ovnt, ребе, – кивнул Дэвид.
Нервы напряглись ещё сильнее, натянулись и уже, казалось, готовы были с треском разорваться. Но он твёрдо решил держать себя в руках.
Интересно, какого дьявола здесь делает эта крыса Цукерман?
Не дожидаясь приглашения, Дэвид присел в кресло и бросил вопросительный взгляд на отца.
– У нас случилось что-то такое, что требует непременного присутствия при разговоре нашего достопочтенного раввина? – поинтересовался он.
Цукерман тихо рассмеялся, повернувшись к Сэму.
– Сколько живу на этой грешной земле – всё не могу понять, за что меня так ненавидит ваш мальчик, Сэм, – сказал он.
– Дэйви у нас ненавидит всех, – усмехнулся Сэм. – Видите ли, ребе, так принято у байкеров. Ненависть ко всем, кто не катается на этих внушающих любому нормальному человеку ужас двухколёсных конструкциях – их обычное состояние. Это часть их так называемой культуры.
– Ах, вот оно что! – Цукерман театрально всплеснул руками. – Спасибо, что объяснили, Сэм, буду знать.
– Мы будем обсуждать байкеров или я смогу, наконец, узнать, зачем меня сюда вызвали в «день, созданный для радости»? – Дэвид подался вперёд.
– Вижу, мои уроки ты ещё не забыл, – кивнул Цукерман. – Жаль только, что они не проникли в твою душу, мой мальчик.
– Это бесполезно, ребе, – отмахнулся Сэм. – Думаете, я не пытался? Так что перейдём к делу, – он повернулся к Дэвиду. – Видишь ли, Дэйв, в Колорадо-Спрингс я выступал адвокатом по делу одной очень приличной дамы, которая решила опротестовать завещание своего мужа, поскольку уверена в том, что на момент написания оного её покойный супруг не находился в здравом уме. И мне было крайне неприятно услышать от составлявшего то самое завещание нотариуса, что у меня, известного адвоката по семейным делам, оказывается, у самого, как говорится, рыльце в пуху. Потому что – ну кто бы мог подумать – мой родной сын тайком от меня составляет завещание. Он даже едет ради этого в другой город – ведь весь Денвер сплошь и рядом населён моими личными шестёрками, которые доносят мне о каждом шаге моего единственного наследника, – Сэм взглянул на Дэвида в упор, тёмно-карие глаза излучали неприкрытую ненависть. – Что скажешь на это, мальчик?
Дэвид вернул взгляд и неожиданно тихо рассмеялся.
– И ради этого разговора ты даже потревожил в субботу нашего глубокоуважаемого раввина, лишив тем самым стольких честных иудеев Денвера возможности в очередной раз припасть к ногам местной святыни?
– Не смей оскорблять моего друга, мальчик, – покачал головой Сэм. – Для того, чтобы говорить о ребе в таком тоне, ты ещё слишком зелёный.
– Сэм, право же, оставьте, – великодушно отмахнулся Цукерман. – Я совершенно не обижен на Дэвида. Как можно обижаться на человека, который не ведает, что творит? Как говорят у нас, «слабый бьёт первым»[3]. Пускай нападает, это даже смешно, – он повернулся к Дэвиду. – Скажи мне, Дэвид, эти твои байкеры – они все такие злобные и смешные?
Дэвид поднялся с кресла.
– Что ещё тебе сказал этот нотариус? – спросил он у Сэма.
– Ты хочешь узнать, раскрыл ли он мне вселенский заговор… ах, прости, великую тайну твоего завещания? Представь себе, нет. Я совершенно не в курсе того, как ты решил распорядиться своим имуществом, состоящим из старой квартиры, мотоцикла, вшивого бесхвостого кота и некоторой суммы на личном счёте, которую, скорее всего, ты уже почти полностью истратил. Но сам факт, что мой сын тайком от меня составляет завещание, глубоко оскорбил меня.
Дэвид на пару секунд отвёл взгляд, и Сэм уже решил было, что победа осталась за ним, и продолжил:
– Будь же благоразумен, мой мальчик. Аннулируй весь этот бред, составленный и заверенный этим жалким пронырой Смитсоном, и мы…
– Нет!
Дэвид поднял глаза, и Сэм едва не отпрянул от этого холодного взгляда, пугавшего его ещё с тех пор, когда Дэвид был ребёнком.
Но на этот раз взгляд был не просто холодным.
Весь комок мучительной терзающей боли, вся жгучая ненависть к тому, что эту боль причинил – всё это было во взгляде, заставившем поёжиться не только Сэма, но и Цукермана.
– Не смей мне указывать, – сказал Дэвид.
– Дэвид, но ведь твой отец всего лишь хочет… – начал Цукерман, привстав с кресла, но Дэвид резко прервал его:
– Сядьте!
– Не смей говорить с ребе в таком тоне! – рявкнул Сэм.
– Сядьте и замолчите, ребе!
Дэвид был на пределе. Смитсон, завещание – всё это было лишь жалким поводом, последней каплей. Рубикон был перейдён, и теперь вся эта дикая мешанина терзающих чувств рвалась наружу, и он чувствовал, что уже не сможет остановиться.
– Расскажи мне, что случилось с Эстер, – сказал он.
Сэм попятился на пару шагов:
– Дэйв, но к чему сейчас говорить о том, что…
– Расскажи мне, что случилось с Эстер, папа.
– Ты сам всё знаешь! Её убил один ненормальный!
– Дэвид, думаю, не стоит сейчас теребить старые раны, тем более, вам обоим… – попробовал было снова вмешаться Цукерман, но, когда Дэвид перевёл взгляд на него, он решил не продолжать.
– Я сказал вам, чтобы вы сели и замолчали, ребе, – сказал Дэвид. – Или мне вручить вам Тору, чтобы вы углубились в её изучение и, наконец, заткнулись?
– Дэвид! – заорал Сэм.
Дэвид подошёл к нему вплотную.
– Говоришь, мою сестру убил один ненормальный? – усмехнулся он. – И это правда. Её действительно убил один ненормальный. Ты.
Глубокая кривая усмешка прорезала выразительное лицо с идеально правильными чертами, а в тёмно-карих глазах отразилась такая свирепая злоба, что Дэвид с трудом выдержал этот взгляд.
– Ты маленький глупый засранец, если всерьёз говоришь мне такое, – отчётливо чеканя каждое слово, произнёс Сэм. – Слышал, Дэвид? Ты маленький глупый засранец. А ещё тебе пора завязывать с выпивкой. Или, может, ты употребляешь что-то покрепче? Слышал, байкеры и этим промышляют.
Дэвид кивнул:
– Ты действительно убил её, – сказал он. – Придушил подушкой и вышитой кружевной наволочкой. Ведь так ты сказал тогда маме, папочка?
– Вижу, злоупотребление алкоголем и регулярная содомия с этим жалким индейским отродьем окончательно лишили тебя разума, – сказал Сэм. – Вон из моего дома, Вельзевул! Я больше не желаю тебя видеть после таких оскорблений! – он толкнул Дэвида в грудь. – Слышал? Убирайся отсюда! Катись к своему жалкому индейцу и своим ненормальным друзьям!
Дэвид перевёл взгляд на раввина, наблюдавшего за этой сценой с немой усмешкой, и ему вдруг всё стало ясно.
– Вы знали, – сказал он.
– Глупый мальчик, – ответил раввин. – Додуматься только – предъявлять такие обвинения отцу… человеку такого уровня…
– Знали, – продолжил Дэвид. – И мне стоило догадаться. Вы ведь ближайшее доверенное лицо моего отца, вы не могли не знать. А значит, вы сообщник.
– Дэвид-Дэвид, – покачал головой Цукерман. – Чего тебе вдруг взбрело в голову копаться в прошлом? Кто оглядывается назад – упадёт первым.[4] Послушай-ка лучше отца, поезжай домой.
Дэвид усмехнулся:
– Вы мне угрожаете, ребе? Вы собираетесь держать мои руки и ноги, пока отец будет душить меня подушкой?
– Вон, – зашипел Сэм. – Последний раз по-хорошему прошу тебя уйти. Иначе…
– Я сам уйду, – ответил Дэвид. – Только не думай, что это сойдёт тебе с рук, папочка.
Уже выйдя за дверь, сжимая руки в кулаки (почему у него так похолодели пальцы?), он понял, что проиграл эту партию.
Они выиграли.
Отец и Цукерман.
А он лишь выставил себя ненормальным, наполовину спившимся идиотом, бросающим голословные обвинения родному отцу.
И дело было не только в этом.
Умом Дэвид понимал, что всего этого говорить было нельзя, что он сделал только хуже. Но понимал и то, что пути назад больше не было. Он не смог бы делать вид, что ничего не знает.
Возможно, Патрик смог бы, будь Патрик на его месте.
Но он не Патрик.
Отец и Цукерман выиграли эту партию.
Это был шах.
Но не мат.
Он искренне надеялся, что не мат.
И почему-то ему не было страшно.
Первый раз в жизни Дэвид Райхман понял, что больше не боится своего отца.
[1]Еврейская пословица.
[2]«Добрый день, Дэвид. Рад тебя видеть» (идиш).
[3]Еврейская пословица.
[4]Еврейская пословица.
========== Вагон ==========
Вагон метро казался узким и тесным и вызывал нечто вроде приступа клаустрофобии. Звуки, запахи, ощущения – всё было обострено до предела. Время тянулось, и в какой-то момент Дэвид подумал, что эта поездка никогда не закончится. Он так и будет вечно ехать в этом тесном вагоне, пропахшем потом, духами и прочими запахами человеческих жизней.
Какая-то женщина задела его локтем, протискиваясь к выходу и, разумеется, не извинилась, бросив вместо этого презрительный взгляд; это ужасно его рассмешило.
«Сброд. Отвратительный татуированный сброд. Футболка с агрессивным рисунком. Наверняка, фашист. А ещё сатанист. Из тех, что в свободное время режут на куски бездомных кошек и собак. Сброд. Сброд. Сброд».
Он улыбнулся женщине одними уголками губ, внимательно наблюдая за реакцией. Что-то фыркнув себе под нос, она начала ещё быстрее протискиваться к выходу.
Люди. Они такие глупые. Судят по обёртке. По фантику. Словно о конфетах. У Сэмюэла Райхмана красивый фантик. Сэмюэл Райхман хороший человек. А он, Дэвид, – всего лишь сброд. Сброд. Сброд.
Поезд остановился. Недовольная женщина и ещё несколько людей вышли на этой станции. Зашли другие.
Запахи по-прежнему били в нос, а человеческая речь сливалась воедино, напоминая хор нетрезвых людей, решивших затянуть застольную песню на вечеринке.
Прислонившись спиной к стенке вагона, он на какое-то мгновение прикрыл глаза, словно пытаясь сбежать от этого всего. Не видеть, не слышать…
Не чувствовать.
Открыв глаза, он увидел перед собой абсолютно пустой вагон, и это вызвало столь жгучий приступ иррационального страха, что он отчётливо ощутил дрожь во всём теле.
Он сходит с ума. Он, Дэвид Айзек Райхман, медленно, но верно слетает с катушек.
Хотя почему же медленно?..
Он сходит с ума, о да. Скоро он чокнется окончательно. И тогда его запрут в клинике для душевнобольных, и он станет говорить на несуществующих языках и ловить бабочек, как Адель Вайсман, его прабабушка. И отец станет посыпать пеплом главу, а его ненаглядный ребе будет его успокаивать. «Мой единственный сын и наследник! Как же такое могло случиться! – Я понимаю ваше горе, Сэм. Примите волю Господа Бога нашего и не гневите его». Так они станут говорить.
При мыслях об отце руки Дэвида вновь сжались в кулаки.
Он закрыл глаза, затем снова открыл.
На какое-то мгновение Дэвид увидел людей и вновь ощутил всё это обилие запахов и звуков, затем всё пропало.
В вагоне замигало электричество – как будто произошло короткое замыкание.
– Дэйви…
Он повернул голову на звук, и то, что он увидел, заставило его сердце заколотиться в бешеном ритме.
Он сходит с ума, он точно сходит с ума…
Посреди опустевшего вагона стояла белокурая девочка. Её волнистые волосы рассыпались по плечам, а светло-голубые глаза – такие же, как у самого Дэвида, только не настолько холодные – смотрели прямо и открыто.
– Эсти… – тихо сказал он. Точнее – не сказал. Его губы оставались неподвижными, а язык точно прирос к нёбу. Тем не менее, он был практически уверен в том, что произнёс это.
– Да, Дэйви, – ответила девочка, делая несколько шагов навстречу к нему. – Не удивляйся. Здесь я могу ходить. И могу нормально разговаривать. Хотя с тобой мы всегда отлично болтали. Ты слышал меня. Там. Значит, услышишь и отсюда.
– Откуда? – его губы по-прежнему не двигались, тем не менее, он как будто откуда-то издалека слышал свой собственный голос.
– Долго объяснять, Дэйви, – ответила девочка. – У меня очень мало времени, – она подошла к нему вплотную, и Дэвид почувствовал, как его руки коснулись маленькие холодные пальчики. – Послушай меня, Дэйви. Не садись на мотоцикл после ремонта.
Он не был уверен, что правильно расслышал последнюю фразу – как будто помехи сбили волну в радиоэфире.
– Что? – переспросил он. – Что мне делать с мотоциклом?
– Нельзя, – сказала девочка. Пальчики сильнее сжали его руку, и, казалось, всем своим существом он ощутил могильный холод. – Нельзя садиться на мотоцикл, Дэйви. Нельзя. Поверь мне и запомни.
– Эсти, что…
– Нельзя, – повторила девочка. – Запомни.
И всё исчезло.
Запахи снова резко ударили в нос, нестройный хор звуков чуть не разорвал барабанные перепонки. Голос из динамика речитативом объявил следующую станцию.
Протискиваясь к выходу, он ненароком задел нескольких человек и тут же извинился.
Какой-то недовольный афроамериканец сквозь зубы обозвал его чёртовым фашистом, прибавив ещё парочку нецензурных словечек, но сейчас Дэвиду было наплевать.
В его голове всё ещё звучал нежный детский голос.
Нельзя садиться на мотоцикл, Дэйви.
Нельзя.
Нельзя.
Он вышел из поезда под непривычно громкие звуки голосов, и всё вдруг померкло.
Не стало больше заострённых чувств.
Мир словно вернулся в нормальное состояние.
Проходящая мимо девушка улыбнулась ему, и он вернул улыбку.
Девушки любят плохих парней, детка.
Он старался переключиться.
Ничего не выходило.
Детский голос продолжал звучать в голове, то нарастая, то убывая, как будто кто-то невидимый регулировал громкость динамика.
Нельзя садиться на мотоцикл, Дэйви.
Нельзя.
Нельзя.
Не садись на мотоцикл после ремонта.
Нельзя.
*
Сэм Райхман метался по кабинету, пытаясь успокоиться. Потягивающий виски Джозеф Цукерман внимательно наблюдал за своим другом.
– Думаю, вам следует для начала успокоиться, Сэм, – сказал он, наконец. – Не стоит принимать это так близко к сердцу.
Сэм усмехнулся:
– Вы так думаете, ребе?
– Ну разумеется, друг мой. Рассудите сами: ну что такого может сделать ваш сын? Всё, что он тут нёс – обычный бред воспалённого сознания. Мальчик слишком долго вёл неподобающий образ жизни, а это, сами понимаете, никак не могло пройти бесследно для его психики. Такое безудержное злоупотребление алкоголем… общение со всеми этими маргиналами на мотоциклах… плюс ещё этот индеец… Всё это лишило его способности рассуждать здраво.
– Если она у него вообще когда-нибудь была, – бросил Сэм, отворачиваясь к окну и закуривая сигару.
– Уверяю вас, он не пойдёт в полицию, – сказал Цукерман. – Вы ведь сами рассказывали мне, что байкеры предпочитают считать себя вне закона. А если пойдёт – кто ему поверит? Это будет его слово против вашего. Только и всего.
Сэм повернулся к раввину.
– После всего, что случилось, мне невыносима одна мысль о том, что это отвратительное, порождённое мной существо ходит по той же самой земле, по которой ходим мы с вами, ребе, – сказал он. – И дышит тем же самым воздухом.
– Сэм-Сэм, не горячитесь, – покачал головой раввин. – Как ни крути, это ваш сын.
– Не говорите мне этого! – отмахнулся Сэм. – У меня больше нет сына! Я не желаю иметь ничего общего с этим ненормальным отродьем, – он повернулся к Цукерману. – Клянусь вам, ребе, больше всего на свете я сейчас хотел бы, чтобы он умер!
Цукерман кивнул.
– В колодец ведро – туда и веревка[1], – сказал он.
[1]Еврейская пословица.
========== Решение ==========
Дэвид вышел из метро.
Воздух по-прежнему казался до отказа наполненным запахом, который Дэвид обычно называл «запах города». Но он уже не бил в нос и не казался таким удушливым.
Он закурил последнюю сигарету и, смяв пачку, швырнул её в ближайшую урну.
Хорошо, что в кармане куртки лежит ещё одна.
Нежный детский голосок вновь зазвучал в голове, и это заставило Дэвида содрогнуться.
Почему она сказала «не садись на мотоцикл после ремонта»? Почему она так сказала?..
Дэвид был стопроцентным материалистом. Он не верил в мистику. Рассказы о призраках, явившихся с того света, всегда веселили его от души. Каждый раз, когда в его присутствии поднималась подобная тема, он заявлял, что всё это напоминает ему бредни из Торы, которой он ещё в детстве наелся на всю оставшуюся жизнь. После чего обычно следовал его «фирменный жест» – выпускание дыма через ноздри с характерным прищуром глаз. А потом он начинал смеяться.
Вот только сейчас ему было совсем не смешно.
Пройдя несколько метров, Дэвид почувствовал, как кто-то тронул его за плечо, и едва не подскочил на месте, взяв себя в руки в последний момент.
Ты стал каким-то нервным, мой мальчик. Что такое? Тебя что-то беспокоит? Бедняжка. Должно быть, генетическая предрасположенность к психическим расстройствам сыграла с тобой злую шутку. Ты ведь всегда был больше Вайсманом, чем Райхманом, правда ведь, Дэйви? Неудивительно, что ты сходишь с ума, да-да, Дэйви, ты сходишь с ума и скоро будешь томиться в клинике для душевнобольных, как несчастная Адель…
Он услышал эту фразу у себя в голове так, словно её произнёс его отец, и в голове отчаянно загудело.
Ты видишь призраков повсюду, детка.
Он обернулся – слишком медленно. Как будто действительно боялся, что за спиной окажется призрак.
Только не такой милый, как Эсти. Какой-нибудь полуразложившийся труп с висящими на оголённых костях ошмётками гнилой плоти.
Но ничего подобного не произошло. Перед ним стоял Шон О’Хара.
Всего лишь Шон О’Хара, отец Патрика.
– Добрый день, Дэйв, – сказал он. – Есть минутка? Признаюсь, хотел позвонить вам на днях, но раз уж так вышло, что я вас встретил…
Дэвид посмотрел на Шона. Взгляд был вымученным – он сам чувствовал это.
– Что вам нужно от меня, мистер О’Хара? – спросил он.
– Хочу поговорить с вами по душам, Дэйв. Давайте выпьем кофе.
Блядский боже, Шон О’Хара, откуда ты взялся… Только тебя сейчас не хватало.
Чёрт, чёрт, чёрт…
Но убегать… от Шона…
Ни за что.
Он снова взглянул на Шона. Последний выглядел несколько потерянным. Он отводил глаза и нервно теребил руки, и Дэвид сразу понял, что ничего хорошего от этого разговора ждать не придётся.
Хуже уже не будет, да, детка?
Перехватив, наконец, бегающий взгляд Шона, он кивнул в ответ:
– Хорошо, мистер О’Хара. Правда, у меня не так уж много времени…
Шон легко прикоснулся к его плечу. Глаза его по-прежнему бегали.
– Это займёт не более получаса, – сказал он.
Плохое предчувствие усилилось.
Хуже уже некуда, детка?
Дэвид легко пожал плечами.
– Выбирайте, куда нам пойти, мистер О’Хара, – сказал он. – Мне всё равно.
Шон снова кивнул, всё так же пряча глаза.
*
Кафе было уютным – слишком уютным для того, чтобы Дэвид мог чувствовать себя комфортно. Но кофе здесь варили отличный. Сделав несколько глотков и закурив, он немного расслабился.
– Надеюсь, вы не против, мистер О’Хара, – сказал он, кивком головы показав на дымящуюся сигарету в своей руке. – Я знаю, вы не курите.
– Не курю и, сказать честно, не особо приветствую эту привычку, – ответил Шон. Он тоже слегка расслабился, по крайней мере, его глаза больше не бегали. – Но нотации читать не собираюсь.
Дэвид кивнул:
– В таком случае, может быть, перейдём к делу, мистер О’Хара?
– Вы правы, – ответил Шон. – Значит, так и поступим, – он поднял глаза от чашки с дымящимся кофе, сложил руки в замок и внимательно посмотрел на откинувшегося на спинку стула Дэвида. – Дэвид, послушайте. Как я уже сказал, я не собираюсь читать вам нотаций – и это касается всего, не только курения, поэтому…
– Короче, мистер О’Хара.
Казалось, Шон не ожидал такого поворота.
– О… – покачал головой он. – Евреи, как самый деловой народ в мире, предпочитают сразу перейти к главному? Не так ли, Дэйв?
Дэвид усмехнулся.
– Вы могли бы не подчёркивать лишний раз то, что вам неприятны евреи, мистер О’Хара, – сказал он. – Точнее – жиды. Называйте вещи своими именами.
– Дэвид, я вовсе не хотел…
Дэвид отмахнулся:
– Перестаньте, вы же взрослый человек. Давайте избавим друг друга от излишней необходимости разыгрывать вежливость, мистер О’Хара, – он взглянул Шону в глаза. – Я вас слушаю.
Шон усмехнулся. Усмешка не выглядела злой, скорее – нервной.
![Книга Праздник живота [СИ] автора Борис Хантаев](http://itexts.net/files/books/110/oblozhka-knigi-prazdnik-zhivota-si-145240.jpg)
