Текст книги "Лёгкое Топливо (СИ)"

Автор книги: Anita Oni

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

***

После работы Алан отвёз трофей в клуб. Виконтесса, как и он, не ожидала, что статуэтка окажется с сюрпризом – точнее, именно с таким сюрпризом. Сам сюрприз, как она пояснила, был заявлен производителем и организаторами аукциона. Надеялась выяснить в среду по фотографии, в чём он заключается, но не сумела. Теперь понятно, отчего: ретушь.

Она долго охаживала Фелицию на манер кота-ловеласа, изучила такие места, куда даже после тридцати лет брака не всякий отважится заглянуть, записала детали в блокнот, чем насторожила собеседника.

– Не бойся. Я никому их не покажу. Это нужно для объективной оценки, чтобы ничего не забыть.

– Ничего, говоришь?

Он подошёл сзади, ухватил её пониже спины – до румянца на щеках, до блаженной улыбки. Она облизнула пересохшие губы, заторопилась с оценкой – согласно которой неожиданная анатомия была чуть ли не основным ценообразующим фактором. Сама статуэтка, конечно, высшего качества, без изъянов, даже усы оказались из глины («Очень хрупкие, между прочим, поосторожнее с ними» – на что Алан Блэк показал, что он знает, как быть осторожным).

Затем они вместе поехали к Ираиде хвалиться приобретением. Та пригласила своего эксперта, сказала, что есть у неё на примете один господин американско-голландского происхождения, который мог бы быть заинтересован в покупке. А что до груди, так изящные формы и кошку красят.

– А всё же это не та дама, о которой вы мне говорили, – заметила она Блэку в приватной беседе.

Конечно, не та.

Той он пытался ещё раз звонить – по-прежнему автоответчик.

***

Но это полбеды. А вот что она и весь следующий день к телефону не подходила, Алана уже насторожило. У него, видите ли, дело сдвинулось с мёртвой точки, и даже стажёры в кои-то веки чему-то сносному научились и перестали лажать (хотя бы на время), а Нала не объявлялась.

Во вторник зато объявилась валькирия. Сама она уже находилась где-то под Клайпедой, раскручивала следующее звено цепочки. Была рада услышать, что Блэк с поручением справился, да не от всего сердца. Напомнила про Элеонору.

– Возьми и сама съезди к ней, – раздражённо предложил Блэк, мысленно добавив: и выносите друг другу мозг как-нибудь без меня.

Отключился, сосредоточился на работе. Через час позвонила двоюродная сестра, вернувшаяся на днях из Ниццы. Спрашивала, почему Джейми всё время рисует обезьян и лошадок, и покемонов в чёрных костюмах, мантиях и париках.

Она, дескать, всех уже опросила, Алан один оставался. Тот, насколько честно сумел, ответил, что тоже не в курсе.

– Возрастное. Должно пройти.

«В отличие от моей личной неприязни ко всем вышеобозначенным покемонам».

Сцена 57. Now I'm looking for you…

…or anyone like you

К среде выяснилось, что Поппи с лёгкой руки заложила ещё двоих соучредителей – тех, кого знала лично. Это было и плохо, и хорошо. Хорошо тем, что их головы полетели вслед за её, плохо – тем, что Блэк сам их не знал и как следствие не знал, кого знают они. Он не контролировал обстановку и рисковал. Сам вляпался в ситуацию, где рука руку моет – и обе становятся грязными.

Хорошо хоть доверительный акт продолжал действовать – а с ним и пункт о взаимной анонимности учредителей, даже бывших. И что на управляющего их трастовой матрёшкой, как и прежде, в деле неразглашения можно было положиться. Он же сам и сказал: трое выбыли, трое остались. Даже двое, по сути: Алан, кто-то ещё и его заместитель, записанный как учредитель.

Если так пойдёт и дальше, жить можно.

Вот только куда, чёрт возьми, унесло Налу? Нет, Блэку не жалко, он может и подождать, просто, как бы, он просил его предупредить.

А, может, она в беде или что-нибудь изменилось? Нет, он не волновался, функцию мандража по пустякам природа в него как-то не заложила. Просто Алан Блэк не любил повисшие спаниэлевыми ушами вопросы.

Да и ответы на них не любил – если те оказывались не по нутру.

Когда Алан вернулся домой поздно вечером, он обнаружил в прихожей письмо. Рукописное, в конверте – хотя до рождественского открыточного спама оставалось ещё два месяца.

Без обратного адреса, только с именем Налы на хинди.

Хотелось открыть конверт моментально, но Алан, не поощрявший в себе импульсивность, заставил себя добраться до кухни и приготовить чай. Не потому, что хотел пить – всего лишь воспользовался чуть более сложносоставным ритуалом, чем курение, чтобы успокоить нервы. Он терпеть не мог, когда нервничал, особенно без повода.

Уже первые строки послания вызвали массу вопросов:

Hello, my love,

It's getting cold on this island...

В каком таком смысле, my love? До подобного обмена любезностями они ещё не доходили.

Алан не сразу обратил внимание на выравнивание по правому краю. Потом хлопнул себя по лбу: это же цитата! Вот только зачем? Почему?

Прости, что не уложилась в срок, но пришлось десять раз переписывать твоё псевдомедицинское заключение.

После которого... я тоже пришла к определённому заключению.

Алан Блэк, ты интересный, разносторонний человек – адвокат, режиссёр, сценарист, стрелок из «Беретты», поджариватель креветок, рациональный иррационалист. Мне безумно понравилось проводить с тобой время и познавать новое. Для меня это были одни из самых взбалмошных и между тем органичных отношений.

Вот только...

Они никогда не были отношениями.

И вряд ли когда-нибудь ими станут.

Мы с тобой это прекрасно понимаем.

Дело даже не в возрасте, не в семейном или социальном статусе, не в сходстве или различии точек зрения, характеров, темпераментов, – всё это преодолевается при желании и взаимном доверии.

А ни того, ни другого, как раз, и нет.

В общем, Алан, я уезжаю – а когда вернусь в Лондон, полагаю, мы оба сойдёмся во мнении, что это был прекрасный октябрь, и лучше его таковым сохранить в памяти – без продолжения. Мне нелегко это говорить и, признаюсь, совершенно не хочется, но сделать это необходимо.

Лучше всего было бы, конечно, поговорить лично или хотя бы по телефону, но я не уверена, что смогу... сохранить сбалансированное эмоциональное состояние во время беседы (прости, опять выражаюсь по-научному). Поэтому пишу. От руки: так честнее, в рукописях больше души.

So long, goodbye,

Have a good life, my dear...

Nala Richariya.

На этом месте он оглушительно фыркнул и подавился бы чаем, если бы не успел заблаговременно его допить.

– Прекрасно… – пробормотал он под нос, и повторил ещё раз: – Прекрасно, дери вас всех чёрт.

Одна уехала, а за ней и вторая – притом неизвестно, куда. А SFO хоть и развинтили схему в нужном направлении, но как Блэк намекнул им, что сегодня истекли двадцать дней, и неплохо бы снять обвинения, сделали морду кирпичом, и скалились гаденько так, по-лисьи.

А ещё Алан к своему неудовольствию и вместе с тем удовольствию отметил, что девчонка налепила бунтарских пробелов между тире. Решила сыграть по своим правилам. Чертовски возмутительно, чертовски похвально.

Само письмо можно было не открывать вовсе. Удалить, как то голосовое Элеоноры. Ну или выбросить.

Ладно, посмотрим, что за «псевдомедицинский отчёт» она состряпала.

Отчёт помещался на обороте портрета, который Нала нарисовала в четверг и подписала, добавив в уголке мелким шрифтом, что сохранила себе скан рисунка.

Пациент Б. не демонстрирует откровенных расстройств, но фиксируется на юридических, навигационных и философских метафорах, заменяя эмоциональную вовлечённость контролем и сардоническим юмором. Эмпатия латентна, возбуждение выражается в риторике. Функционален, внешне стабилен, изредка подвержен лёгкой форме дисфории, особенно по утрам, но опасен лишь когда раздражён по-настоящему.

Склонен к интеллектуальному доминированию. Подыграть ему проще, чем исцелить.

Блэк поднял взгляд от бумаги, развернул её и опять начал вглядываться в рисунок. Человек с листа явно над ним издевался упомянутыми в письме «сходствами и различиями», словно (турецкий, чёрт его побери!) доппельгангер – вот только кто из них тёмный, кто светлый, предстояло ещё разобраться.

Он мысленно проговаривал пункты заключения, плюясь над каждым из них и нехотя признавая филигранную точность формулировок. Просмотрел ещё раз письмо – и только сейчас обнаружил сноску. Да не просто, а со ссылкой на видео из Ютуба. Написанной от руки. Вот это дотошность.

Ссылка тоже заставила Блэка порядком поплеваться, прежде чем он ввёл её в браузер. А уж когда она привела его к какому-то блюзовому музыкальному клипу, Алан вовсе позволил себе крепкое словцо.

Koop – Island Blues. Серьёзно?

По крайней мере, это объяснило цитату в начале письма.

«И в этом вся Нала», – признал Блэк, досмотрев клип до конца. Как всегда дерзкая, провоцирующая, но если копнуть, обнаружится глубокая философия, крик души, даже надлом…

Алан не признавал видеоклипов, особенно тех, где содержание не совпадает с текстом. Он усматривал в них умышленное покушение на расщепление сознания – трюк, который на протяжении тысячелетий находился в юрисдикции Церкви. И который ввиду ослабления влияния религии на массы в двадцатом веке частично отошёл на откуп светскому искусству.

Но в данном случае налицо было не просто двойное послание, а целая фрактальная ветка смыслов, многие из которых упирались в то, что так и не случилось.

И хорошо, видимо, что не случилось, если она так отреагировала даже на одну только возможность.

Кроме того, когда девчонка на пятнадцать лет моложе шлёт тебе песню при расставании, где звучат строки: «The truth is, we were much too young…» [1] понимаешь, что тебя только что элегантно унизили. Либо польстили, но это уж вряд ли.

Зато Алану Блэку однозначно удалось прописаться в её внутреннем мире – возможно, даже оформить постоянную регистрацию и гражданство.

Нала его нескоро забудет. Никогда.

Но вот что странно: он не ощущал приличествовавшего ситуации удовлетворения. Скорее, предвестник волнения: эмоций толком никаких, глухо – а ёрзал как на иголках. Достал сигарету, затем отложил. Подошёл к окну, вернулся за стол. Наконец принял решение, закурил. Обе подряд.

За первым решением пришло и второе. Он сбросил данные девушки Томми, чтобы тот отследил её текущее местонахождение. С одной стороны, до одури не хотелось делиться с этим хорьком столь личной информацией, с другой – ему нужны были сведения. Ривз всё равно ни черта не догадается, что для него это куда важнее, чем он сам готов был признать.

***

На поиск ушло не больше десятка минут, большую часть которых Томми досматривал дораму и давился лапшой навынос из китайской забегаловки.

Гоа, остров Дивар. Бунгало в небольшом переулке неподалёку от церкви, куда ведёт терракотовая дорожка из латеритного камня.

Гостит у родни.

– На них досье тоже собрать?

– Нет. Только адрес. И ещё: ты здесь долго планируешь околачиваться?

Томми невнятно замычал.

– Тогда я скажу. Вот тебе адрес взамен. – Блэк продиктовал какую-то улицу в южном пригороде и вручил ключ. – Снял на три месяца на своё имя. Надеюсь, за это время тебе хватит мозгов как-нибудь определиться с собой. А дальше ты сам по себе.

Ривз замычал что-то больше похожее на благодарность, вытянутую клещами, и был напутствован паковать вещи.

Алан тоже занялся багажом. Своим.

Ведь так или иначе едва он получит паспорт, как возьмёт первый же билет до…

А до какого, собственно, пункта назначения? Вариантов теперь было два: либо восток, либо запад. Два пути, две женщины, которые сами для себя всё решили, исключив его из этого решения и из своего будущего. Обе знали: одна по опыту, другая интуитивно, что если они дерзнут обсудить это с ним, то достаточно скоро проникнутся его точкой зрения и будут вынуждены остаться. Обе, видимо, полагали, что им сойдёт это с рук.

С каждой он был по-своему другим – в чём-то лучшей, в чём-то неожиданной и даже пугающей его версией себя.

По-хорошему, следовало бы доказать обеим, что они неправы.

Но кому первой?..

Алан скрылся в просторной гардеробной, где, миновав два увесистых платяных шкафа с нарядами Элеоноры и чем-то ещё из категории «нечего надеть», застыл у дальних полок. На секунду сверился с внутренним органайзером, потянулся ко второй сверху, извлёк оттуда гавайскую рубашку с голубым принтом сбежавшего из Vice City, ещё хранящую на воротнике нитяной узелок тайской прачечной.

«За рубежом будешь выглядеть как дурак», – предупредил его внутренний голос. Алан приказал тому заткнуться. Подумай о нём такое кто-нибудь хоть раз – сам останется в дураках.

[1]The truth is, we were much too young... – Правда в том, что мы были слишком молоды (англ.)

Сцена 58. Día de Muertos

Понедельник, 31 октября 2016 года

«Ну спасибо тебе, Джеймс Бонд, удружил!» – отфыркивался Алан Блэк, ступая по центральным улицам вечернего Мехико и медленно, но верно ошалевая от карнавального столпотворения под эгидой Día de Muertos – одновременно религиозного, философского и развесёлого праздника, стирающего грань между живыми и мёртвыми. Как если бы первые пригласили вторых на отвязную вечеринку – а те взяли и явились, и каждый в итоге отлично провёл время.

В воздухе витал аромат копаля и бархатцев, заглушаемый обильными винными парами и амбре из закусочных. Жара спадала, уступая место сумеречной свежести и даже осеннему холодку: 31 октября выдалось славное, в меру прогретое днём, потусторонне леденящее вечером.

В четверг, 27 числа Алану Блэку вернули паспорт и сняли все обвинения. Даже пожали руку и поблагодарили за активную гражданскую позицию и содействие в расследовании подозрительной офшорной активности. Он про себя ухмыльнулся: люди просто не умеют посредничать! Лавры-то предназначались валькирии.

Он сообщил ей эту новость и выпил за её здоровье бокал редкого коллекционного вина с кухни Меррис. Не удержался. Поппи теперь обитала в несколько иных краях, где стены теснее, а решётки прочнее – а Блэк до сих пор держал при себе дубликат… Рисковал, разумеется, но без риска и жизнь ведь не та.

Тем же вечером, не откладывая, он связался с детективом, запросил обновление.

Элеонора Блэк приземлилась в Мексике накануне, остановилась в центре. Одна, но уже в первый вечер завела среди местных знакомства. Собиралась посетить концерт Paté de Fuá.

Алан смутно припоминал, что о чём-то таком жена говорила последние полгода. Не часто, но и не пару раз. Он ещё посмеялся над названием группы, а про песни сказал, что ну так себе мелодийки для людей с лёгкой улыбкой и кошельком, тяжёлым сердцем и списком грехов.

Он презрительно фыркнул: знакомства! Совсем от рук отбилась. Положил трубку и заказал билет через Атлантику.

Элементарная логика: Нала так или иначе вернётся сама. За Элли ручаться не приходилось.

***

В юго-восточном районе Тла́уак ситуация оказалась не лучше: те же подростки в несвежих футболках и костюмах скелетов, те же ростовые куклы и смуглые лица, недавно вошедшие в контакт с текилой и не намеренные его прерывать. Тот же pan de muerto [1], жареные сосиски, лепёшки и сласти в киосках. Те же разукрашенные черепа повсюду, словно в какой-нибудь компьютерной игре в сеттинге дарк фэнтези, но с авторскими модами.

Блэк отпустил таксиста за пару кварталов до Explanada Delegacional, намеренный преодолеть их пешком, и сейчас журил себя за опрометчивость. Здесь, по всей вероятности, тоже готовился парад, и оттого приходилось прокладывать курс в гуще тел и голов, нежели наслаждаться прогулкой.

Он покачал головой, вновь помянув Бонда.

Годом ранее на экраны вышел фильм «007: Спектр», где создатели довольно гротескно изобразили вымышленный парад на День мёртвых в Мехико. Кто угодно посмеялся бы да забыл, но городские власти всерьёз вцепились в эту идею, заявив: «Почему бы и… да?»

Первой ласточкой этого самого «да» стал конец октября 2016. И Алана, по вине его Элли, угораздило угодить в самый эпицентр этого красочного беспредела.

Он кивал проходящим мимо девушкам в пёстрых платьях и улыбался особенно цветастым «Катринам» [2]. Обе руки держал в карманах – чтобы в них не порылись другие.

Вдалеке звучала бодрая перекличка духовых, так что сомнений в верности направления не возникало.

Вот и площадь. Концерт был в самом разгаре. Одна группа только что сменила другую и, судя по звукам, училась заново дудеть в свои трубы и саксофоны, или чем они там запаслись – Блэк не вникал.

Наконец грянули. Музычка оказалась на удивление бодрой и ритмичной. Алан мог бы вполне выкурить сигару-другую под нечто подобное.

Гримированный фронтмен в клетчатой рубашке почесал лёгкую небритость и завёл:

Yo vengo de una tierra lejana

Donde las aves cantan distinto…

Испанского Алан не знал, тем паче мексиканского, но довольно сносно владел итальянским. Часть сознания принялась переводить скороговорку в более привычные слова:

Io vengo da una terra lontana – так, что ли?

Dove le api cantano d'istinto… [3]

Нет, погоди, какие ещё пчёлы поют? Из какого инстинкта? Чушь собачья.

А вокалист тем временем перешёл к припеву:

Y no soy extranjero

Yo no soy extranjero en ningún lugar!

Вот это уже было ясно как день: non sono uno straniero in nessun luogo. Да ещё если lugar повторить раза три. Чтобы усвоилось, так сказать. [4]

К третьему куплету Блэк со стыдом обнаружил, что топает ногой в такт ударным. Вернул себе контроль над телом и принялся обозревать толпу.

Он здесь не ради музыки.

Но Элеонора похоже не намеревалась облегчить ему поиски. Если она вообще не передумала и явилась на площадь. Женщины, в принципе, склонны заявлять одно, а поступать по-другому.

Алан подождал смены песни и отправился прочёсывать толпу. Популярность Paté de Fuá, экспрессивность публики и её костюмированность играли против него. Да ещё эта музыка…

Paso la vida intentando olvidar lo que fuimos,

Pero no puedo olvidar

Voy llevando el dolor

Donde quiera que voy… [5]

Алан замер, прислушался. Чёрт возьми, этот кадр про него поёт, что ли? Он тоже, как ни странно, пытался забыть, кем они были друг для друга с Элеонорой. И у него тоже ни дьявола не выходило.

Nosotros Dos

Nosotros Dos

Seremos siempre una cuenta pendiente… [6]

«А вот это – правильно», – согласился он, хищно сузив глаза, как-то разом сумев угадать перевод. Решил дослушать песню до конца: уж больно хорошо звучала.

А потом слушал другую, La tempestad. Не счёл себя вправе наступать людям на ноги во время баллады, пока они раскачивались из стороны в сторону, как завсегдатаи кабака в изрядном подпитии; впрочем, не все из них были исключительно «как».

Ten en cuenta que yo estaré

Siempre a tu lado en la tempestad

Ten en cuenta siempre estaré

Toma mi mano en la oscuridad… [7]

«Как скажешь», – пробормотал он вполголоса. Пришлось признать, что это было сильно. И что ему тоже было кого держать за руку в шторм и во тьме. Оставалось лишь отыскать эту руку.

«El borracho» его повеселила. «Мексиканцы в своём репертуаре», – фыркнул он, выбравшись в первые ряды и повернувшись к сцене спиной, вглядываясь в лица. Половина разукрашена, другая заросла щетиной. Да что ж такое!

Певец рассказал анекдот, и толпа расхохоталась, зааплодировала. «El fantasma enamorado!», – объявил он, тогда расхохотался уже Алан. Только влюблённых привидений ему не хватало на этом празднике смерти!

Но музыкальное вступление увлекло, затянуло. Чем-то напомнило классику, на которой он вырос, только на мексиканский манер.

Он развернулся, поднялся на носках, оглядел сцену.

Вибрафон?! Серьёзно? А это что ещё за струнная приблуда, мяукающая похлеще кошки Налы у холодильника и завывающая, как настоящий призрак? Озадаченный, он дослушал до конца, а вместе с ней заодно и «El soñador». Это якобы про мужика, который спит и видит женщин? Или какую-то конкретную женщину? Тоже мне, удивил. По крайней мере, ему не снится судья Харпер с волосатой родинкой на лбу, кутающийся в мантию и умудряющийся картавить даже на английском.

Но когда очередь дошла до «La canción del linyera», этого Блэк стерпеть не смог. Слово linyera было ему знакомо в связке с одним аргентинским судовладельцем (точнее, исполняющим обязанности (точнее, не исполняющим)), которого можно было вполне им охарактеризовать: бродяга-лентяй, не пойми кем нанятый рулить сухогрузами и перевозками через Атлантику. Каждый фрахт с этим человеком отзывался болью в душе и документации.

Алан потерял интерес к сцене, хотя одним ухом продолжал слушать песню. Вновь развернулся, принялся рыскать взглядом по лицам, ходить между рядами, аккуратно просачиваясь между зрителями, прямо как ассасин из небезызвестной серии игр от Ubisoft.

И наконец обнаружил искомое. Точнее, искомую.

Она стояла в готическом чёрно-белом платье, таком же чертовски элегантном, как всякая деталь её гардероба. В маленькой шляпке с вуалью, которой позавидовала бы и Кейт Миддлтон. И с половиной лица, разрисованной под calavera catrina. Как ни странно, ей это шло. Даже очень. Даже слишком.

Рядом с ней возвышался мужчина в белом костюме. Время от времени он оборачивался в её сторону и что-то оживлённо говорил.

«Сволочь», – срезюмировал Алан. Преодолел разделявшие их метры, скрылся за его спиной.

Элеонора не просто смотрела концерт или слушала песню. Она жила в ней, отзываясь на каждый аккорд и пассаж. На звук голоса Яйо Гонзалеза и его жесты. Подавалась вперёд, когда он наклонялся к публике, и запрокидывала голову, рискуя потерять шляпку, когда он воздевал руки вверх.

Элли явно была счастлива и время от времени делилась переполнявшими её эмоциями со своим спутником.

– Стало быть, это твой новый любовник? – проворковал голос у её плеча. – Вам обоим сейчас придётся молить небо, чтобы моя догадка оказалась неверна. Ты ведь знаешь, что в противном случае я буду вынужден его убить. Не из ревности, нет. Просто есть черта, которую переступать крайне не рекомендуется.

Элли застыла. Затем медленно обернулась – будто на глазах у хищника, готового молниеносно отреагировать на любое её резкое движение.

– Больше месяца, – прошипела она и усмехнулась, отчего разрисованная часть её лица приобрела зловещие черты. – Теряешь хватку, Блэк.

– Можно подумать, у меня не было дел поважнее. Но не переживай: ты всегда в списке моих текущих задач, даже если не в первой тройке.

– Так себе утешение, – фыркнула Элеонора.

Он взял её за руку и безапелляционно потянул за собой. Мужчина в белом костюме заметил, что кто-то намеревался увести его даму, и вмешался на спором испанском.

– Tranquilo, – сказал ему Алан. – Mi mujer. [8]

На большее ему бы не хватило вокабуляра, но взгляд договаривал невысказанное с лихвой. Под этим взглядом человек отрёкся бы даже от престола, не то что от чужой жены.

Не желая создавать напряжение между двумя мужчинами, Элеонора последовала за мужем. Натренировавшись к этому моменту двигаться в толпе, он без труда вывел её с площади. Шторм миновал, тьма ещё только сгущалась, а её рука покоилась в его – как и должна была.

– Ты хорошо провела время? – спросил он с заботой, сквозившей в его голосе достаточно искренне.

– Достойно. До определённого момента.

Алан не стал реагировать на её последнюю реплику.

– Признаю, музыка не так уж плоха. А Яйо… – Он кивнул в сторону фронтмена, старательно выводившего припев, – ну, похож на меня немного, не скрою. Если смыть весь этот грим, возможно, даже больше. Уж не потому ли ты выбрала его концерт, Элеонора?

На сей раз реагировать не стала она. Вздохнула, позволила себя усадить в ловко задержанное авто.

[1] Pan de muerto – «хлеб мёртвых». Особый сладкий хлеб, который пекут в Мексике ко Дню Мёртвых.

[2] Имеются в виду девушки, нарядившиеся в стиле «Калавера Катрина»: модное платье и яркий макияж в виде сахарного черепа. Очень распространённый образ, характерный для этого праздника.

[3] Я родом из далёкой земли,

где птицы поют иначе… (исп.)

Перевод Алана на итальянский:

Я родом из далёкой земли,

Где пчёлы поют инстинктивно.

[4] И я не чужой,

Я не чужой ни в одном краю (исп.)

Итальянский перевод соответствует.

[5] Я провожу жизнь, пытаясь забыть, кем мы были,

Но не могу позабыть.

Я ношу эту боль в себе,

куда бы ни шёл… (исп.)

[6] Мы – мы двое —

так и останемся делом, не доведённым до конца… (исп.)

Очень поэтически-бюрократическая строчка, на самом деле. Una cuenta pendiente – это буквально «висящий, неоплаченный, непогашенный счёт». Такие слова Блэку известны, именно они ему и понравились.

[7] Помни, что я буду

всегда рядом с тобой в бурю.

Помни – я всегда буду там.

Возьми мою руку во тьме… (исп.)

[8] Tranquilo. Mi mujer.

Спокойно. Моя жена / женщина.

И, да, эта двойственность абсолютно намеренная. Он не говорит esposa, добиваясь менее официального, более властного звучания.

* Автор приносит искренние извинения за много испанских букв. Он очень любит Paté de Fuá. Очень.

Сцена 59. Сalavera Eleonora

– Из тебя получилась хорошенькая Катрина, – нехотя признал он позже, в гостиничном номере с видом на Площадь Конституции и как следствие мертвецкую вакханалию вокруг надувного скелета с гитарой и в шляпе. – Знаешь, в Лондоне мне чуть ли не каждый день приходилось встречать напыщенных франтих, не заметивших, как превратились в скелеты из собственных платяных шкафов, но ни разу не доводить вступать с ними… в более тесные отношения. До сегодняшнего дня я и не знал, что это, оказывается, моя фантазия. Которую предстоит удовлетворить. Прямо сейчас.

Он взял её левую руку в свои ухоженные ладони, мягко сжал пальцы, невзирая на её сопротивление. Элеонора возмущённо фыркнула и попыталась его оттолкнуть.

– С ума сойти! Не успели мы подняться в номер, как ты уже требуешь восстановления в супружеских правах! Не сделав ровным счётом ничего, чтобы этого заслужить.

– Войти мы всё-таки успели, – жёстко возразил тот. – Уже достижение, не правда ли? Я был джентльменом, хоть мне и далось это с трудом. Ты бы видела, как ты неотразима. А права не требуется заслуживать – они прописаны в договоре. Печать на котором до сих пор действительна.

Он выразительно указал на безымянный палец её руки, где красовалось плетёное кольцо из белого золота.

– Ты по-прежнему носишь его. Одно это красноречивее тысячи слов и отменяет любые твои возражения.

Он поцеловал по очереди каждый из пальчиков её левой руки, затем правой. К мизинцу она сдалась.

– Это был мой знакомый, на площади, – прошептала она. – Ничего серьёзного. Показал мне город, свозил к руинам…

– Я знаю, – ответил Блэк также шёпотом. – Думаешь, я бы не сумел распознать что-нибудь непростительное? Я ведь не просто так тасовал документы в Пятёрке. Кстати о документах: почему ты не сообщила о том, что меня вызывали в SFO? Это было совсем не любезно с твоей стороны. Так и знай, мы ещё вернёмся к этому разговору… в более… формальной обстановке. А пока – иди-ка сюда…

Он не стал снимать с неё платье, чтобы не нарушать образа – ограничился лишь бельём. Будто прославленный маг-иллюзионист выудил винтажный бюстгальтер из строгого декольте, отбросил за ненадобностью, накрыл ладонями грудь. Осторожно, словно бы проверяя, всё ли на месте – да, честно говоря, и не словно: ведь существовал риск взбалмошного пластического вмешательства. К счастью, беда миновала, и мир в его руках принадлежал лишь ему, как и должен.

***

Она могла бы ему не ответить. Могла отказать… нет, не могла. Алан есть Алан, и при всех его недостатках он знал, как к ней прикасаться, что ей говорить.

Вёл себя так, будто ничего не случилось. Будто Элеонора не дала ему ясно понять, что не желает больше оставаться частью его жизни.

Нет смысла находиться рядом с человеком, который в упор тебя не слышит. Не слушает. Фильтрует. Все десять лет кряду – но в последнее время особенно. Как будто в её ближайшем окружении таких людей не было предостаточно.

Нет, Элли, конечно, не питала иллюзий собственной значимости и эксклюзивности в глазах Алана Блэка, когда связала свою судьбу с ним. Это было отчасти притяжение, отчасти – расчёт. От большой части – провозглашение права на собственный голос: её выбор взмутил и без того нечистые воды родственных отношений; ей прочили куда более перспективных, но неугодных женихов, в ультимативном порядке, попутав двадцать первый век с девятнадцатым.

Ну и, конечно же, свойственная всякой женщине непоколебимая уверенность в способность изменить другого, оказать на него благотворное влияние. Ведь известно же, что рядом с достойной спутницей даже мужчина может стать человеком.

Правда, к этому изречению забывают добавить, что для успеха необходимо желание самого мужчины меняться. Ну или хотя бы искренняя любовь к своей избраннице.

Чашу этой поправки Элеоноре за десять лет брака пришлось испить досконально: у Алана не было, как водится, ни любви, ни желания. Ну или желание было – только отнюдь не «меняться». Просто, само по себе: уж чего не отнять!

Она хотела, чтобы тот любил её… Увы, этого Алан не обещал, а вот «любил» исправно. Подолгу. Со знанием дела. Временами неистово.

С возрастом она признала, что можно вполне удовольствоваться этим. Придётся.

Последние лето-осень выдались напряжёнными, деловыми – даже такой аспект на время покинул семейную гавань. Но это – мелочь, пусть и досадная. Нечеловеческий график работы – тоже, в принципе, мелочь: оба приходили домой поздно, если вообще приходили, и почти не пересекались. Она оставляла ему послания на зеркале в ванной – кусочком душистого мыла или губной помадой, самые тайные – в облаке пара на запотевшем стекле. Он изредка отвечал, чаще – нет. Она пыталась быть рядом, даже не имея возможности. Он принимал это не как должное – по ощущениям, как обыденное, а порой как раздражающий фактор.

Тогда она оставила попытки наладить коммуникацию. Сказала себе: просто период такой. Просто Brexit, магнитные бури… шутка, конечно, но удобно списывать невзгоды на внешнюю обстановку.

23 сентября ей исполнилось тридцать два года. Не круглая дата, но значимое событие, да ещё и пришедшееся на пятницу – Элли желала использовать этот день в качестве передышки. Возможности провести вечер с мужем, только вдвоём. Конечно, он об этом знал. Конечно, «принял к сведению». Утром оставил в кухне подарок: коробку французского печенья пяти сортов и серьги Cartier с рубинами и бриллиантами. Дорогая, статусная вещь, соответствующая её образу. А вечером Элли сидела одна за праздничным столом. Муж задержался на заседании, потом решил, что ужин с клиентом в данном случае будет перспективнее. «Ты ведь не расстроишься, правда?» – «Конечно, расстроюсь». – «Тогда извиняюсь. Тем лучше: по крайней мере, тебе не всё равно, и ты не пытаешься скрыться за ложью. Ценю в тебе это. Ciao».

Это последнее ciao, которое она так любила, вдруг вывело её из себя. И этот его беспристрастный взгляд, говорящий: «Я по тебе не скучаю, ведь я никогда и не был рядом». Они общались по телефону, и взгляд она видеть никак не могла – но, тем не менее, видела.