Текст книги "Лёгкое Топливо (СИ)"

Автор книги: Anita Oni

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Вообще, под железнодорожным настилом обитало достаточно много шиномонтажек и мастерских, но эти двое оказались равноудалены от них ото всех. Алан подозревал, что какой-нибудь «доброжелатель» в очередной раз проткнул шину, только это было не важно. Сейчас его больше занимал ремонт, не возмездие.

Пока Нала держала зонт и подавала инструменты, он менял колесо. Дождь усилился, надвинулся косым фронтом – так, что даже зонт не спасал. Руки пропахли чёрной резиной и WD-40, на скуле вытянулась полоска грязи, ещё одна – у подбородка. Куртку он сбросил сразу, и футболка теперь отсырела; пот смешался с дождём, с ветивером из чужой парфюмерной композиции, с капелькой машинного масла; он замечал на себе взгляд своей спутницы, и опыт подсказывал, что ей нравится это зрелище, эта смесь ароматов; его наблюдение вызывало лёгкую эйфорию, уверенность, что день удался.

А потом мимо проехал какой-то лихач и обрызгал Налу из лужи.

Блэк выругался, помог ей снять плащ, усадил девчонку в салон и включил печку.

– Не волнуйся, о химчистке я позабочусь. Затяну болты, снимаюсь с домкрата и едем. Номерной знак я, кстати, запомнил – пробью по базе и посмотрю, как научить щегла уважению.

– Да ладно тебе… – но он подмигнул и скрылся из виду.

В Камберуэлле пришлось парковаться за пару кварталов – ближе мест не нашлось. И без разницы, что она попросила довезти до порога, а дальше она уж сама (ты ведь куда-то спешишь, ты говорил?). Нет уж, он не уверен, что девушка, которая рвётся танцевать под дождём, доберётся до дома без приключений и своевременно переоденется.

– Танцевать? – Нала чуть возмущена: разве ж она танцевала? Всего-то разок постояла под ливнем – босиком, в одном платьице. Ой, раз он сам напросился…

Зонт – прочь, рука на плече, другая – на талии. Веди, кавалер.

Вальс или танго? Пусть будет второе. Непрофессионально, конечно, но если она расслабится и будет повторять движения, а он поведёт медленно и аккуратно, шалость удастся.

Надо сказать, у неё неплохо получится. Гибкая и податливая, даже не зная шагов, она чётко последует невербальным указаниям, наставничеству взглядов, прикосновений – и просто магии момента.

Они ворвутся в убежище Налы, нарушив запреты – в обуви, с драмой и без масалы. Обрызгают кошку, наследят на полу. С виду – два человека, потерявшие благоразумие, на деле – хотя бы у одного рассудок не дремлет. «В душ!» – говорит он, ведёт по маршруту, и оба разоблачаются – ровно до той границы, когда взору явится слишком уж много того, что предопределит дальнейший путь неравновесной системы. Так лучше застыть в этой самой волнительной точке бифуркации, когда открыты любые дороги, когда возможно решительно всё.

Постулаты термодинамики всегда приходят некстати и помнятся не дословно: гуманитарное образование здесь даёт слабину.

«В понедельник», – говорит он себе.

«Ты первая, – обращается к ней. – Я подожду».

Ставит чайник под шум воды в душе, на раскисающих улицах, затирает следы на полу – как разведчик. Холод крадётся по очертаниям тела – беззащитного, неприкрытого. Он как раз того сорта, что пронизывает до костей, но сейчас ему это не вполне удаётся. Человек, попавшийся на крючок, хоть и не чересчур толстокож, но как будто покрыт тонким слоем брони, и холод не в состоянии найти-пробить брешь.

За окном слышен рёв самолёта, в чайнике бурлит кипяток. Отопление – курам на смех, и Блэк думает с ним разобраться. Изучить контракт, посмотреть, как можно снизить цену. Оформить через брокера корпоративный тариф – ведь здесь как-никак целое здание, не квартира в классическом понимании. Ещё и некогда склад.

За этими мыслями его настигает очередь сполоснуть с себя холод и флёр автосервиса. Сцепив пальцы в замке за спиной, Алан минует девушку в полотенце – словно граф, обходящий владения. Руки прочь от искушения прикоснуться к махровому краю, раскрыть, будто обёрточную бумагу на ценном подарке, чтобы узнать, что внутри.

В понедельник – и струи дождя с потолка впервые за сегодняшний день обжигают.

В понедельник – но для этого надо сперва пережить воскресенье. И всё сделать по плану. А если потом SFO будет медлить… Да плевать! В понедельник – и точка.

***

А потом он лежал на оскорбительно бюджетном дерматине, слушая дробную капель по стеклу и согревая в ладонях её миниатюрные ступни.

– Может, останешься? – предложила она.

– Да нет, нужно ехать. Клиентка – респектабельная женщина, и это её первый крупный проект в этой области. Люди просто не поймут, если я не появлюсь.

– А вернёшься потом?

Голос не был заискивающим, молящим, подчёркнуто деловым. В нём слышались и надежда, и любопытство, и приглашение, и флирт – всё в гармоничных пропорциях. И хотелось ответить: «Вернусь», и он так и ответил. Подумал немного, добавил: «Но в понедельник».

Она улыбнулась, будто приняв к сведению и подивившись его самоуверенности. Приподнялась на локте, обернулась к нему.

– В понедельник меня уже может здесь не быть.

– Может, – согласился тот, памятуя о её планах отправиться в путешествие. – Тогда сообщи заранее: реорганизуемся.

Она кивнула, добавила что-то привычное и философское – не то: «Нам никогда не принадлежит то время, которое ещё должно прийти; лишь настоящее – наше», не то: «Мы никогда не живём, а только надеемся жить». Но будь то Монтень или Паскаль, слетая с её губ, всё принимало оттенки Ричария.

А потом, когда он полушутя коснулся губами её согревшейся пятки, Нала добавила, что он мог бы и не дожидаться послезавтра, а заглянуть уже сегодня. Так, вскользь, по касательной – но с чувством.

Эта фраза застала его за бокалом шампанского – третьим, что ли, по счёту. Контесса, та меру знала: un piccolo brindisi e basta [1]. Эстафету подхватили другие, им было мало, а шампанское закупали с запасом.

Тогда он подумал: а, может, и правда? Водрузил опустевшую креманку на поднос, сделал пару шагов по направлению к двери…

– Синьор Блэк, вы ведь так и не рассказали нам очередную юридическую новеллу. Милости просим!

Знали, что любит Блэк, когда у него испрашивают милостей. Когда приглашают блеснуть перед толпой. Когда смотрят на него в восхищении, когда волнуется море фальшивых улыбок и истинных бриллиантов. Тогда он готов окунуться в него – и не выныривать на поверхность аж до полуночи.

Тогда часы бьют двенадцать, мажордом бьёт часы (в них завод, говорят, чуть сбоит, и понимают они лишь язык грубой силы), гости спохватываются и разбегаются. Он целует руку контессе, намекает, что скоро вернётся с одним любопытным предметом искусства – никак не эпохи почтеннейшей Ираиды, да и не к стилю, но зато весьма ценным и перспективным.

– А как быть с другим предметом искусства, синьор?

Она имеет в виду незнакомку, с которой Блэк стрелял в тире и оттого непростительно задержался.

– Что ж, это искусство – вечно. И для него придёт своё время.

– Ах, молодость. Это, конечно же, не моё дело, но позвольте заметить вам: если речь идёт, в самом деле, о высшем искусстве, не упустите его, синьор Блэк. Только взвесьте всё хорошенько и сделайте правильный выбор. Я всегда рада вашей компании, но для меня несколько огорчительно, что вы ни разу не посетили мой скромный салон в сопровождении дамы. Надеюсь, в будущем вы устраните данное упущение – с которой из спутниц, решать уже вам.

Змеюка, что уж тут скажешь. И обо всём в курсе.

Он кланяется, улыбается леди в мехах и джентльмену с моноклем.

Ночные огни стучатся в стёкла лакированного кэба, светофоры подмигивают, будто районные наркодилеры и сутенёры, Алан едет домой.

Возвращаться в сей поздний час – моветон. Даже если туда, где тебя ждут, вернуться никогда не поздно.

* Название главы переводится как «Шейдз оф Ричария». Это не шутка, это реальная транслитерация английских слов «Shades of…» (оттенки…) на хинди – вещь, между прочим, до сих пор довольно распространённая в Индии. К примеру, название того самого недофанфика на хинди не переводили, а именно транслитерировали. Вот что колонизация животворящая в своё время сделала с полуостровом!

[1]Un piccolo brindisi e basta – один маленький тост, и довольно (ит.)

Сцена 53. На высоте

Воскресенье, 23 октября 2016 года

С утра пораньше прибыл Ривзов «полный фарш», и Томми, посвистывая как мальчишка, подключал оборудование, устанавливал ПО (не какой-то там Windows, конечно же, но с условием, чтобы босс тоже мог в нём разобраться) и потихоньку расправлялся с бутылочными слониками. Третьего Алан выхватил у него из рук, брезгливо понюхал и со словами: «Довольно» наклонил над раковиной, наблюдая страдание и боль на лице.

– Ладно, щажу, – и вернул Ривзу пиво. – Как закончишь, пробей мне вот этот автомобильный номерок и занеси досье. Я пока что отъеду.

– Куда?

Не его ума дело. В шиномонтаж, в Crockett & Jones, за новой обувкой – и себе, и машинке. Затем за ключами и за getaway vehicle [1]. Ну, Алану нравилось так говорить. Не по подземке же Томми потащит статуэтку за пять миллионов – и уж тем более не в блэковском внедорожнике.

Алан позвонил Поппи, предупредил, что вечером появится на автомобиле поскромнее: дескать, «Ягуару» меняют резину (что вовсе не ложь). Та морозилась по традиции, затем разморозилась, насмешливо сопела в трубку, просила завезти годный тортик. Блэк не стал уточнять, имеет ли «годнота» отношение к сроку годности, или за ней кроется что-то более сакральное.

Попросил владельца знакомой кондитерской испечь что-нибудь мягкое, рыхлое, с миндалём и с изъяном. Чтобы сохранить ауру домашней кулинарии от не слишком искусного, но старательного обывателя.

Дома обменял у Ривза ключ от квартиры на запрошенные сведения.

Ничего выдающегося: Дин что-то там -вик, менеджер среднего звена на синем Ford Focus RS. Живёт с подругой в Ротерхайте, обедает с недругами на Суррей-Докс, красуется почём зря. Черный пояс по каратэ… купленный вместе с кимоно в китайском универмаге (Ривз даже чек откопал). Американский бульдог. Детей нет. В анамнезе мелкое превышение скорости, эпизодическое хамство кассирам, раз – оскорбление должностного лица при исполнении (извинился). Фото с камер – парковка в неположенном месте, разговоры по телефону во время вождения, распитие энергетиков (не нарушение, но никто не мешает подретушировать этикетку). Всё такое разрозненное, но меткое, если собрать в один сноп и отправить, куда следует: в полицию, страховую, работодателю. Кто любит понты и невнимателен к окружению, того настигает не шальная пуля, а собственная самоуверенность.

А бонусом Томми откопал фотографии этого кадра в полной выгулочной амуниции своего бульдожки на форуме фриков со странными фетишами.

– Я думаю, – мягко произнёс Блэк, – его подружке пойдёт на пользу эта информация. Знаешь, я за прозрачность и честность в отношениях.

Ривз не стал это комментировать, но снимки отослал. Как и другие, с сопроводительным текстом от Алана.

Чем дело кончится, Блэку было неинтересно. Пусть он так и не узнает, что Дину поднимут тарифы на страховку, что ему придёт пачка штрафов, понизят оклад, а с подружкой придётся долго, изобретательно объясняться. Ему это знать и не требовалось. Свою часть дела он выполнил.

***

Он повернулся ещё раз перед зеркалом. Знал, что выглядит прилично, и не хотел в этом вновь убедиться, только полюбоваться. Чёрные хлопчатобумажные брюки, белая рубашка с коротким рукавом, новые лаковые ботинки – ничего лишнего. Готов покорять горизонт.

Томми, не в пример ему, выглядел так, словно его провернули в стиральной машине, плеснув вместо воды бензину, и теперь держали прямо перед зажжённой свечой. Он трясся, и мямлил, и путал слова – и Алан позволил ему принять пинту в качестве анестезии.

– Сущая ерунда, – говорил Блэк. – Добираешься до Слона плюс-минус к полуночи, поднимаешься на этаж, проникаешь в квартиру, в хранилище, берёшь статуэтку, уходишь. Автомобиль на подземной парковке, ключ в бардачке. Куда проще?

Он повторял это уже в третий раз, с такой холодной яростью, что Ривз понял задним умом, что четвёртого раза не будет. Печально кивнул, преисполненный трагизма бытия, но пообещал быть на высоте.

– На высоте или нет, просто будь.

***

На высоте надлежало быть Алану. Или на том, что там Меррис почитает за высоту. Играть нетипичную роль, но довольно занятную.

Это, конечно, не контесса Ван дер Страпп с её аристофидером, в чьей компании требуется держать марку – но всё же он подготовился на совесть.

Поднялся в лифте – в одной руке красный мак (не без труда раздобытый в теплице), в другой – коробка с миндальным тортом. Неудивительно, что он не смог себя защитить, когда Меррис, распахнув дверь, потянула его внутрь за галстук.

Так и знал, что надо было прийти без него, по-простому.

С другой стороны, подобный приём подтвердил, что Алан на верном пути. Чуть меньше, когда она шлёпнула его по лицу. Ещё меньше – когда прошипела, что в лифте есть камера, и что она в любой момент может раздобыть запись и отослать её в правоохранительные органы. И что он, Торн, поплатится.

– Уже на шаг впереди, – торжественно объявил тот и, вручив ей наконец мак, достал флешку из внутреннего кармана. – Вот, держи свою запись для коллекции фильмов, будоражащих кровь и фантазию.

Пояснил, что подкупил лифтёра после её судорожной эскапады – и чтобы Поппи имела в виду: персоналу нельзя доверять. Легенда, конечно: запись добыл Томми, для личной коллекции Блэка (а заодно чтобы изучить здание перед вторжением) – но качество оказалось столь превосходным, что Алан захотел поделиться.

Флешку она не взяла, тогда Алан сам понёс торт на кухню, а по пути вставил её в ноутбук, довольно кстати оставленный на диване.

– Не бойся, – обронил в ответ на возмущение хозяйки, – она не заразна. Если не считать навязчивых мыслей, вызываемых просмотром её содержания.

Что поделать: пришлось взглянуть на контент. Вся палитра эмоций отразилась на миловидном лице сквозь слой пудры и тонального крема. Разрозненные, противоречивые, они складывались в гримасу отторжения, призванного служить фасадом для затаённого влечения. Алан меж тем напомнил, что ещё со времён Древнего Рима к зрелищам полагается хлеб.

Был и хлеб, и жареный цыплёнок на ужин – с чесноком, розмарином и перцем. Были зловеще чёрные маринованные грецкие орехи и голубой сыр. Было французское полусухое, на которое хозяйка чересчур налегала, и джаз без слов, и пятно на салфетке, напоминавшее свиной пятачок. Был разговор, никуда не ведущий, и язык жестов, приведший уже куда следует.

***

– Ну, – сказала она после ужина, – чем займёмся?

– Будем перемывать кости клиентам с начальством. Здесь, или где-либо ещё на твой выбор.

Выходить из дома сегодня Поппи была не намерена, а вот выбор темы поддержала обеими руками и долго рассказывала о топливных перипетиях, о партии керосина, который так и не удалось закупить по выгодной цене, поскольку Terk Oil иссушил все счета, вложившись в российские нефтепродукты: партнёры прочили снижение экспортных пошлин, а по факту они так и остались, как были, что сказалось на ценах. О растяпе-бухгалтере, допустившем ошибку в отчётности – он предупредил по электронной почте, но письма у них никто не читает, и вообще… А комплаенс, а что комплаенс? Он-то тут не у дел, но обязан пинать и за то, что поверили русским, и за несоблюдение zero email. Не потому, что это его ключевая сфера деятельности, а потому, что шеф так сказал. Он-то держит её отдел за такую цепную полицию нравов, которую, чуть что не так, можно вздуть – а она уже будет кошмарить нижестоящие звенья. А ещё, знаешь, арабы…

Алан знал. Что не знал, то делал вид, что знал. Изредка вклинивался с сочувствующим лицом и уместной цитатой рангом чуть выше мудростей Инстаграма. Рассказал пару баек от нефтетрейдеров, чьи дела вёл – в общих чертах, изменив имена и локации.

– Словом, все беды от денег, – подытожила Меррис. После четвёртого бокала это звучало уместно, обычно именно такие реплики проскальзывают на данной стадии: уже не «Давайте ещё по чуть-чуть», но и пока что не «Ты меня уважаешь?»

Значит, дошла до кондиции. Значит, довольно вина.

– Почти, – согласился Алан. – Знаешь, как говорят? Где деньги, там секс. Где секс – там проблемы. А где проблемы… там – я. Люблю, когда всё по порядку.

Ей совсем не обязательно было знать, что это всего лишь дополненная цитата из второго романа Мика Херрона, который Алан почитывал перед свиданием. Да и откуда бы Меррис догадалась?

– Вот как? – Она насмешливо сложила губы сердечком: точь-в-точь Сальма Хайек. – Тогда позволь спросить, Торн: ты появляешься, чтобы решить эти проблемы или чтобы их усугубить?

– Зависит от того, с какой стороны посмотреть. Что для одного решение, для другого – усугубление. А ещё бывает так, – добавил он, снизив голос и добавив опасных ноток, – что я и сам – проблема. И тогда берегись!

Она рассмеялась. Хотела, по-видимому, возразить, затем что-то припомнила и согласилась.

– Да уж, с тобой вечно какие-то проблемы. Ты странный.

– Именно поэтому я до сих пор здесь. Тебя это интригует и привлекает. Обыденное ты метёшь прочь из жизни метлой. А я… возвращаюсь.

– Понять бы, зачем!

Она поднялась, покрутилась на каблуках – не шатко, устойчиво. Значит, почти не пьяна. Хорошо.

Алан встал вслед за ней, показал пару па – как это должно выглядеть, если уж кто-то завёл невербальную речь о танцах. Приблизился, провёл даму по комнате в выбранном ритме – это было не так уж и просто с её сопротивлением, всё равно что управлять автомобилем, не сняв с ручника.

Ручник предстояло нащупать.

– Стрижка тебе идёт, кстати. Каре на ножке: дерзкое и непокорное, под стать гордой Поппи.

Та расцвела чуть не маковым цветом, но и виду не подала.

– Наконец-то заметил. Я уж и не ждала.

– Нет, ждала. А заметил я сразу. Просто каждому жесту и фразе – своё идеальное время.

Блэк аккуратно протянул руку, провёл по её волосам, превосходно уложенным и зафиксированным лаком, но на ощупь совсем неживым. Меррис положила ему руки на плечи, поднялась на носках, дотянулась до губ. Он оставался неподвижен. Была особая сладость в том, чтобы не отвечать на поцелуй, особенно когда женщина пробовала ещё, полагая, что это шутка.

Наконец Поппи оторвалась от него с недовольным лицом, и нахмурилась ещё больше, увидев насмешку в глазах.

– Значит, решила убрать все толкования, а? Сразу к делу, без сносок и отступлений. Что скажешь, согласно закону это ещё домогательство или уже насилие? Как на это смотрит HR?

– В моей организации я отвечаю за комплаенс, – строго ответила Поппи. – Поэтому у меня есть определённые преимущества.

– А. Так и запишем: злоупотребление служебным положением. Профсоюз будет уведомлён.

Меррис воздела глаза к потолку и схватилась за голову.

– А может просто потрахаемся? – предложила она. – Без всей этой корпоративной чепухи.

Алан поморщился. Не от выбора глагола, хотя и признавал, что подобные словечки обитали куда чаще вне его юрисдикции. Скорее, от этого самого «просто». «Просто» для него никогда ничего не бывало.

– Да, – сказал он наконец, – такой вариант не исключён. Можно и просто. По-быстрому. Ни к чему не обязывающе. Ноги на плечи, руки на бёдра. Но скажи мне сама, разве ты именно этого хочешь? Чтобы было всё просто? Зашёл – и вышел? Чтобы я не смотрел на тебя так, будто знаю лучше тебя самой, как тебе нравится? Чтобы не делал в точности так, что реальность двоится в глазах? Чтобы воздух не дрожал и не раскалялся от напряжения? Чтобы… – он подбросил ещё несколько литературных штампов, снабдив каждый по случаю уникальным звучанием, и не без удовольствия наблюдал за тем, как меняется её дыхание. Отступил на полшага, будто предоставляя ей выбор, и наконец уточнил: – Ну так что?

Их прервал джазовый рингтон смартфона. Поппи ничего не сказала, хотя в уголке губ явственно читалось: «Кого чёрт надоумил трезвонить в такой час?!» – но вызов приняла, отпрянула к окну.

– Смит? Это могло подождать до завтра?

В трубке сбивчиво забубнили. Бубнили долго и настойчиво, трижды сбиваясь с ритма, дважды – по её настоянию – начиная сначала.

– И что теперь? Скажи, мы к этому не причастны.

Бубнёж сорвался в истерику.

Блэк не стал дожидаться, чем кончится этот спектакль. Подошёл сзади, положил ей руку на талию – твёрдо и властно. Другой рукой взял телефон, нажал на отбой, включил беззвучный режим и швырнул гаджет за спину. Тот с глухим стуком ударился об пол, приземлившись, по всей видимости, на ковёр.

– Это был важный звонок, между прочим, – заметила Поппи, порываясь ускользнуть из объятий.

– Чепуха. Сейчас я покажу тебе, что действительно важно.

Или не прямо сейчас, но покажет. Алан мельком взглянул на часы, затем на синеву зарождавшейся над городом ночи. На смог-туман-облака – что-то серое и неравномерное. В Лондоне звёзд, как правило, не видать – даже с тридцать первого этажа небоскрёба. Особенно в октябре.

Но сегодня, так уж и быть, Алан Блэк позволит ей их увидеть.

Прежде чем обмакнуть её в бездну.

[1]Getaway vehicle – дословно: транспортное средство для побега. ТС, которое используется преступниками, чтобы быстро и незаметно скрыться с места преступления.

Сцена 54. Демонтаж. Ничего личного

Спальня хозяйки, немного за полночь. Свет здесь особый, ласкающий, бархатный; не свет – норковое манто в золотцу, касающееся щёк, струящееся по плечам.

– До конца, – говорит она насмешливо, наполняя бокалы.

До конца – это не про алкоголь, тем более, что пьют они тоник с лимоном. Для живости кожи, для блеска в глазах, для… чего там Торн ей наплёл, усердно сохраняя серьёзное выражение лица?

До конца – это как далеко она замыслила пойти.

Мужчина чуть раньше сказал: хорошо, он ответит на её запрос – но сделает это по-своему. Что-то может её отпугнуть, что-то вызвать вопросы. Пусть не переживает, от неё потребуется лишь капля доверия – он не станет им злоупотреблять. Обещает.

Сажает её на кровать, стаканы – прочь, на угловой столик, где оба шипят нерастраченными пузырьками. Сам подходит вплотную, но не касается. Словно даже касание – роскошь, которую надо заслужить.

– Когда ты приглашаешь иди до конца, ты знаешь, что я не ограничусь словами. «До конца» – это не эффектная фраза. Это дверь, которая за мной закрывается.

Он не повышает голос, но каждое слово будто прижимает к стене.

– Ты согласна лишиться контроля? Почувствовать, что не управляешь больше ни голосом, ни телом, ни собой? Согласна, чтобы тебя читали будто запретную книгу, без позволения, без запроса, в открытую? Не под полой?

Воцаряется пауза. Чрезмерно подвижная, чтобы просто повиснуть, чересчур напряжённая, чтобы не желать с ней расквитаться.

Поппи задирает нос и кивает, состроив насмешливую гримасу.

– Тогда не борись. Не подыгрывай. Прими это как данность. Как принимают яд, зная, что он не убьёт – а изменит. Потому что когда я заберу контроль, Поппи, ты не скажешь ни слова без моего позволения. Ты будешь только смотреть и дышать. Всё остальное сделаю я.

Он не спрашивает разрешения, потому что она уже сказала достаточно. Не объясняет, что собирается делать, ведь она уже отказалась от контроля.

Он отступает на шаг. Но глаз с неё не спускает.

– Тогда помни, – говорит он мягко, – ты сама сняла предохранитель и протянула оружие мне. И теперь я – не на твоей стороне. Я – твоё начало. Твой конец. И твой порядок. И то, что приходит после.

Он щелкает пальцами, и послушный «умный» светильник зажигает сапфировые лампы. Комната погружается в океанскую синеву, тонет в леденящей лазури.

– После меня ты не сможешь смотреть на людей, как раньше. Они будут казаться тебе мягкими. Пластиковыми. Совсем не опасными. И ты будешь скучать по мне даже когда меня возненавидишь.

Поппи смеётся.

– Что, прости?

Алану и самому смешно. Ей – оттого, что не понимает смысла сказанного, ему – оттого, что прекрасно знает, что именно он имеет в виду.

Вместо ответа он достаёт из нагрудного кармана рубашки чёрную ручку Montblanc. Открывает колпачок подобно ампуле с цианидом.

– Платье с широким разрезом на спине – то, что нужно. Рад, что ты его надела сегодня. Вот где я оставлю свой знак: прямо на твоей коже.

Какой ещё знак? Да чёрт его знает, не важно. Он импровизирует и наслаждается тем, как ему удаётся держать лицо. Разворачивает её, неподатливую, будто зацементированную; острый стержень касается лопатки, движется неспешно, щекотно, оставляя орнаменты – будто расписывает алтарь.

– Тебя нельзя трогать, пока ты не подписана, – говорит он хрипло, церемониально. Добавляет будничным тоном: – Сквозняк. Сейчас хлопнет дверь, не пугайся.

Дверь хлопает, отчего Поппи становится ещё больше не по себе.

– Что ты там написал?

– То, без чего наше соглашение недействительно. Но теперь, когда ты дала согласие, а я его завизировал, это уже не просто уговор. Это договор.

Ручка возвращается в карман, рубашка медленно расстёгивается, пуговица за пуговицей. Поппи намеревается помочь – он останавливает её жестом.

И снова подходит. На сей раз иначе.

Не как мужчина. Как демонтажник, скрупулёзно измеряющий, откуда начать снос. Чтобы обрушить всё нужное – и ничего лишнего.

– Одежда. Сними её сама, – приказывает он; в голосе нет доминирования. Есть оценка, как будто он смотрит не на тело, а в душу. В свет, во тьму, в лабиринт внутри этой женщины, помыслы и желания.

Когда она остаётся в чём мать родила, в своей первозданной красе, он изучает её так пристально, что женщина теряет счёт времени. Но мужчина не просто смотрит – он выстраивает план.

Рука тянется не к её обнажённому телу, а к небольшой вытянутой шкатулке, которую он принёс с собой. Внутри оказывается нож. Не боевой, не кухонный. Не медицинский скальпель и не театральный реквизит – а тонкий резец, как у скульптора. Он берёт его, словно кисть.

– Мне нужна капля крови. Не ради боли. Чтобы поставить печать – в том месте, где боль и желание совпадают.

Женщина явственно бледнеет и сглатывает как можно незаметнее, но не пытается его остановить.

Он приближается медленно. С тем особым выражением лица, от которого воздух в комнате становится осязаемо неподъёмным, а тишина – гробовой.

– Только один раз, – говорит он. – Я обещаю.

Поппи не отступает. Просто смотрит в ответ. В глазах отражается работа мысли: «Окрикнуть его? Вызвать полицию? Сказать, что шутка зашла слишком далеко – прежде чем станет поздно?»

– Ты не доверяешь мне. Но дала слово. Планируешь его не сдержать?

Тогда она выдыхает – с обречённым раздражением.

Он опускается на колени.

Его ладонь ложится на внутреннюю поверхность её бедра.

Выше. Ещё выше.

Настолько близко к центру, что он чувствует, как она вновь затаила дыхание: из страха, или потому что не может поверить в буквальность происходящего.

Надрез крошечный – боль едва ощутима, не страшнее муравьиного укуса. От неё бросает одновременно в холод и в жар.

Кровь медленно проступает – алый мазок. Он смотрит на него словно через микроскоп.

– Вот так, – говорит он и поднимается с колен.

Ни следа торопливости. Ни грамма вульгарности. Только что он касался не её тела, а средоточия её естества.

***

Мужчина обходит её и встаёт за спиной – близко, но не прикасаясь, лишь напоминая, что может. Она готова к этому: лопатки напрягаются, жилка на шее вибрирует в бешеном темпе. Он – ждёт.

– Скажи мне, – произносит он низким голосом, с хрипотцой не забывшего откашляться юнца, а страстного и уверенного в себе человека, – где ты хочешь, чтобы я начал ломать? Хочешь, я сломаю тебя через удовольствие? Или через твой страх, желание всё держать под контролем? Чтобы ты знала, как выглядит полное подчинение.

Тогда Поппи надменно фыркает, но напряжение тела выдаёт, что она по-прежнему в смятении.

– Выбирай сам, – отвечает она, запрокинув голову. – Если уж ты сегодня лидируешь, посмотрим, хватит ли тебе смелости сделать достойный выбор.

Алан Блэк не моргает, не держит паузу.

– Хорошо, – говорит он. Безразлично, как хирург, которому всё равно, что удалять, лишь бы чисто. – Я выбираю и то, и другое. Сначала – удовольствие. Но не твоё.

За стеной раздаётся неожиданный грохот, и он использует этот звук как сигнал. Ставит подножку – и женщина опрокидывается на колени.

– Ты это слышал? – уточняет она, озираясь. Мужчина фиксирует её шею ладонью, чтобы та не оборачивалась.

– Да, слышал. В этом доме пропасть людей. Молчи. Нам сейчас не до них.

***

Он берёт её как зеркало, на чьей гладкой и лживой поверхности отражается его власть. Делает не то, что приятно, а то, от чего она начинает просить – не ласки, а дозировки. В определённом смысле, пощады. Потому что он не жалеет.

Мужчина прислушивается к её просьбам, но далеко не сразу.

– Громче, – требует он. – Тебя едва слышно.

Где-то по соседству бьют посуду, судя по шуму и звону. Она не замечает. Она просит громче. Почти умоляет.

– В рифму. На итальянском.

Она хочет спросить, почему – а именно, какого дьявола?! – но не находит слов.

Рифм тоже.

– Затрудняешься? Тогда повторяй.

Le notti son lunghe per chi soffre d'insonnia,

Ma deliziose per chi le condivide…

Он требует повторять слово в слово и следить за произношением. Если собьётся – начнёт сначала. Слегка ослабляет пальцы, сомкнувшиеся на горле, чтобы ей было легче говорить.

…Fra lenzuola che odorano di sudor e colonia,

Abbandonandosi ai piaceri proibiti.

Пальцы перемещаются с шеи на грудь, стискивают её немилосердно, но терпимо.

Perciò tu dovresti alzare la voce —

Il mondo ascolta solo quello che grida…

– Громче, кому говорю! Почему я слышу себя больше, чем тебя?

…Soddisfando la bestia con gemiti dolci

Esprimendo la fama per passioni della vita.

Теперь он опускает руку ей на бедро, ягодицу, сопровождая последнюю строчку шлепком.

– Хорошая девочка.

Возня за стенкой, кажется, прекратилась. Если она вообще была. В моменте «здесь и сейчас» всё как-то уж слишком причудливо переплелось.

***

Наконец он действует так, как ей нужно, и как ей нравится. Он методичен, тактичен, ритмичен. И измеряет всё – вплоть до её дыхания.

Когда она срывается, когда хочет ещё – он не даёт. Напротив, он отступает. Молча. Вне её поля зрения – так, чтобы она не видела, каков будет следующий шаг. В грозовом облаке тишины ощутимы две вещи: её желание и его контроль.

И вот тут начинается второй акт.

Подчинение.

***

– Встань, – говорит он. – Сядь на кровать. Повернись. Смотри мне в глаза. – Встаёт напротив, кладёт её руку себе на бедро, свою ладонь – ей на затылок и продолжает: – Делай, что следует. И не отводи взгляд.

Она подчиняется. Не потому, что он сильнее неё. Не потому, что имеет высшее право ею распоряжаться. А потому что он тоже прекрасно это осознаёт и всё равно позволяет себе действовать по своему усмотрению.

Она знает: в других обстоятельствах он мог бы сломать, мог бы унизить, мог бы заставить бояться. Но даже тогда он бы выбрал другое. Подчинение через страсть и зависимость – тонкую, как шёлковая удавка на горле.