Текст книги "Лёгкое Топливо (СИ)"

Автор книги: Anita Oni

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Прибыли новые материалы из Абу-Даби. Наконец договорились рассматривать дело в Королевском суде – но клиент требовал настоящего адвоката. Причём не самого, с точки зрения Алана, компетентного. Он уже работал с этим выскочкой – в галстуке больше пафоса, чем во взгляде английской королевы, а самому приходится растолковывать детали аж по три раза. Увы, некоторые клиенты свято верят в классическую схему solicitor + barrister, и переубедить их непросто. [1]

Впрочем, ему-то что? Меньше судебной мороки.

Слушание назначили на восьмое ноября.

В Шанхае тоже назначили слушание, и тоже на ноябрь. Этим делом пришлось заняться лично: клиент и без того настрадался со своим порченым грузом, чтобы сбрасывать его на малолетних балбесов.

Но вообще день выдался спокойный, побольше бы таких дней. Нашлось время и самому подобрать мебеля фешенебельные в подвал (с техникой Ривз, конечно, помог, но в дизайне не сёк абсолютно) и книжечку шпионскую дочитать. Тех самых коней Мика Херрона. Можно было обойтись аудиокнигой, но у них имеется досадная особенность: чтобы вычленить главное, приходится слушать от корки до корки. В то время как бумажную версию достаточно прочесть наискосок, слёту выделив ключевые абзацы и пропустив второстепенные. Скорость чтения – такое понятие не пустой звук, в отличие от скорости прослушивания, и каждый стоящий юрист это подтвердит.

Алан Блэк одолел роман за два дня. Мог бы и за один, ещё вчера, но не стал торопиться. Уж больно книга оказалась хорошей. Настолько, что захотелось поделиться впечатлениями.

«Я прочитал…» – написал он в сообщении и тут же стер: как будто отчитывается перед студенткой! Начал сызнова:

> Алан:

>> Роман «Slow Horses» достойный. Слог на уровне: автор явно проштудировал полный словарь, не ограничиваясь разговорником. А Блэк… что ж, похоже, он был достаточно умён, чтобы возглавить ультраправую группку идиотов, но достаточно туп, чтобы поверить, что выйдет оттуда живым.

Его смерть предсказуема, как листопад в октябре. Переоценил себя, недооценил фанатиков. И да, обезглавлен. Символично.

Я, конечно, так просто головы не теряю.

Впрочем, в каком-то смысле мы с ним похожи: оба носим маски. Но у меня, в отличие от него, есть стратегия для любой партии.

Плох тот агент, что не просчитывает собственную гибель. Но мне нравится его фамилия 😏

И потом:

«Он был полноват, среднего роста, средней внешности, да и характером тоже довольно средний».

Ничего общего со мной, как ты понимаешь 😉 <<

Блэк откинулся в кресле, улыбнулся своим воспоминаниям. Подумать только, поколение девяностых не так уж безнадёжно. Девчонка подсказала ему отличного автора.

Он заказал два других тома и составил из первого список цитат – для светской беседы, для отсылок и для себя, из того, что привлекло внимание.

Да уж, не каждый день встретишь книгу, в которой MI5 так цинично нагибает сама себя. Ещё и не без помощи слабаков из Слау-башни. Инсценировать похищение пакистанского мальчишки, чтобы героически спасти его на камеру – и грандиозно провалить этот план по всем статьям! Но пытаться до последнего держать лицо и гнуть пальцы. Да, именно такой Алан Блэк и знал Пятёрку. Именно такой её ненавидел.

А Херрон – это больше, чем сатира; для Алана его творчество стало апогеем литературного отмщения. За отца. За себя. За Англию.

Особый отклик у него вызвали так называемые «лондонские правила» – фраза, слышанная им неоднократно в конторах и кабинетах, в судебных чертогах. Но всегда оставалось за кадром, откуда растут ноги у этого выражения. Вроде как, никто толком не в курсе, но каждый старательно делает вид, что знает больше других. А Мик Херрон провёл великолепную аналогию: «Московские правила требовали держать ухо востро, а лондонские – держать задницу прикрытой. Московские правила писались на улицах, лондонские сочинялись в тиши Вестминстерских коридоров и вкратце гласили следующее: за каждый косяк кто-то расплачивается. Приложи все усилия, чтобы это был не ты».

Когда Алан впервые прочёл эту фразу, он скептически хмыкнул: неужели для кого-то это стало озарением? А потом удовлетворённо отметил, что хоть кто-то открыто признал, что некоторые правила рождаются не из стремления к общему благу, а чтобы не оступиться первому. Весьма в духе его окружения.

Также его заинтриговало, как автор обошёлся с картинной красоткой Сид Бейкер – а именно, достаточно оперативно и бесстрашно вывел её из повествования, оставив на больничной койке с огнестрельным ранением в голову. Как правило, в триллерах и детективах вся история держится на смазливом личике, играющем роль приманки для читателя. Здесь же Херрон переписал правила.

Блэк закусил губу, размышляя об этом: он и сам не был склонен придерживаться канонов.

В этой позе его и застало ответное сообщение:

> Нала:

>> Можешь не хвастаться, главный герой триллеров. Твой профиль в Тиндере уже сделал это за тебя. Кстати, как продвигаются поиски матчей? <<

А чёрт их знает, подумал Блэк. С тех пор, как он выудил Меррис, в приложение он больше не заходил. Видимо, надо бы прошвырнуться – для соответствия образу.

И вообще, почему она спрашивает? Неужели скрывает ревность за любопытством?

Его эта мысль воодушевила, как и сообщение, прискакавшее вдогонку:

> Нала:

>> Рада, что тебе понравилась книга. Также благодарю за прекрасный вечер. Необычный, да… Но хотя бы раз в жизни стоило побывать гостьей мадемуазель Фонтен и выгулять новое сари.

P.S. Один господин оставил мне золотое кольцо, пока я выступала на подиуме. Я не очень сильна в этикете богемы: подскажи, пожалуйста, как мне следует поступить? Я ведь его даже не знаю. <<

Слово за слово, он договорился заехать к ней вечером, взглянуть на кольцо. Так-то с дарителя взятки гладки, но мало ли.

И по привычке убеждал себя, что это простой визит вежливости – а не желание увидеть Налу.

По крайней мере, в выборе литературы девчонка была неплоха. Тут она могла бы дать фору даже Элеоноре со своим заунывным нуаром – с которым, помимо прочего, приходилось мириться.

Одно время Алан даже пробовал вникать в этот жанр. Или стиль? Он до сих пор не мог точно сказать, что это вообще такое – форма письма, построение сюжета, мироощущение? Что-то, где вечно капает дождь, а кто-то строит козни и пафосно страдает. Как в Лондоне, короче, только в дыму и при скудном освещении. И непременно с револьвером в ящике стола.

Нуар потянул за собой воспоминание…

Элли сидела в кресле на лестничном пролёте – в том самом леопардовом кресле, о котором Алан нелестно отозвался при покупке дома (и правда: только полный недоумок мог поставить мебель в проходе) – на что жена возразила и попросила оставить его как есть, и даже подобрала к нему какой-то угловатый торшер, напоминавший костяшки домино, по которым проехался грузовик… Так вот, она сидела, закинув ногу на ногу, а он стоял у окна и читал ей вслух «Долгое прощание» – как водится, не оставляя ни параграфа без собственной едкой ремарки.

Наконец он дошёл до культовых слов, повсеместно цитируемых:

Алкоголь, как любовь: первый поцелуй, как магия, второй – сугубо интимный, третий становится рутиной, после чего вы просто срываете с девушки одежду.

– Не знаю насчёт алкоголя, – заметил Алан, никогда не находивший в нём особого очарования, – и уж тем более насчёт любви. И то, и другое относится к зависимостям. Но про женщин это правда. Можно даже без магии.

– Как бы не так, – возразила она тогда, запрокинув голову. – Если для девушки это станет такой же рутиной, она просто не позволит себя раздеть. Есть занятия и получше.

– Ну, хорошо. Как должна звучать эта цитата в исполнении Элеоноры Блэк?

Элли поиграла туфелькой, прежде чем скинуть её на паркет со стуком судейского молотка.

– Первый поцелуй – магия в моменте. Второй – момент оценки. Третий… может и не случиться, если второй ясно показал, что продолжение не имеет смысла.

– Логично, – признал он. – Знаешь, если ты всё ещё хочешь женщину после третьего поцелуя, никакая это не рутина. Если нет – никакая одежда уже не снимается.

Элли чётко понимала, что нуар – это всего лишь перформанс, который даже малая капля здравомыслия разъест подобно кислоте. Чего Алан не мог взять в толк, так это почему тогда при ясной голове её снова и снова тянуло к этим романам? К запутанным делам и роковым красоткам, в которых из рокового были только неутешительные диагнозы. Ну и к прочему «Она вошла, и её ноги были настолько длинны, что в комнату они вошли за неё». Когда он в последний раз выдал такую абсурдную пародию на нуар, Элли запустила в него покетбуком (который он ловко поймал и оставил на шкафу, на самой вершине, куда ей не удалось бы дотянуться без стула).

Возможно, она и себя считала роковой героиней – той, которая знает, что всё кончится плохо, но продолжает играть. Которая хоть и умеет трезво мыслить – но это же её снедает.

А вот Нала такой не была. Не тяготела к року, предпочитая философские споры и юмор.

И красный перец.

***

Алан Блэк ничего не планировал. В таких вещах он позволял себе действовать по наитию – избегая резких движений. Тем не менее, перед тем как отправиться на южный берег, он заглянул домой, сменил костюм на джинсы и футболку, забросил в сумку смену белья и свежую рубашку. И предупредил Томми, что, скорее всего, ночевать будет снова не дома.

[1] Речь идёт об особенностях британской системы правосудия. Solicitor – юрист, работающий с клиентами (консультации, ведение переговоров) и документами. Barrister – юрист, специализирующийся на ведении дел в суде (обычно солиситор собирает материалы дела, готовит документы и передаёт их барристеру, чтобы тот уже выступил с ними в суде). Solicitor advocate (которым и является Алан) – юрист с дополнительной квалификацией Higher Rights of Audience, который, как и barrister, может представлять интересы клиентов в судах высшей инстанции, но его основная сфера деятельности заключается не в этом. Ему не обязательно передавать материалы барристеру, благо он и сам в состоянии справиться с обеими ролями, но в данном конкретном случае клиент предпочёл сотрудничать со своим барристером.

Сцена 46. Audi, vide, tace

Кольцо оказалось из цельного золота – не слишком дорогое, но и не бижутерия.

– Ну что сказать? Finders keepers, – просуммировал Блэк. – Кому-то ты в душу запала. Похвально. А тебе самой как, понравился перформанс? – непринуждённо поинтересовался он, нарочно не акцентируя внимание на её исчезновении.

Вместо ответа Нала вынесла ему чайную розу.

– Вот. Ты просил сохранить.

Он так и фыркнул мысленно: то ли девчонка поддержала шутку, то ли в самом деле серьёзно отнеслась к его поручению. Принял цветок, не выразив никаких эмоций, поставил в ближайшую пустующую вазу. Теперь фыркнула Нала – в отличие от него, вполне явственно.

– Для человека, который с такой серьёзностью потребовал оставить розу ему, ты проявляешь к ней чересчур малый интерес.

– Главная здесь не роза, – нехотя пояснил он, – а сам факт. Сядь, как тогда.

Чтобы подкрепить распоряжение действием, Алан освободил кофейный столик и убедился, что тот сможет выдержать вес её тела. Девушка колебалась, но всё же расположилась на столе по-турецки. «Что теперь?» – вопрошали её глаза.

– Надеюсь, мне не придётся опять держать эту розу? Она, между прочим, шипастая. Или ты тоже намерен подарить мне кольцо?

Алан не отвечал. Он обошёл вокруг столика, внимательно, но не навязчиво изучая экспонат.

– Вчера тебя никто не обижал? – спросил он ровным голосом, таящим, тем не менее, какую-то невыраженную угрозу.

– Ты бы знал наверняка, если бы не покидал зал.

Нала тоже говорила достаточно ровно, но Блэк уловил нотки обиды.

– Даме требовалась помощь. Так сказать, экстренный детокс. А у тебя какое оправдание?

– Ранние лекции, – пожала та плечами. – Завтра последний день перед учебной неделей. Самый интенсив.

– Ну, хорошо, мисс заучка. А в целом как вы провели время?

– Нестандартно, но с пользой. Алан, мне долго ещё так сидеть на столе?

Он наклонился, положил руку ей на колено, заглянул в глаза.

– Пока не закончится инсталляция. Это ведь ты пригласила меня сюда, и сегодня ты – мой личный экспонат. Из частной, так сказать, коллекции. Не шевелись, – добавил Блэк, когда Нала недоверчиво хихикнула и сделала попытку потянуться. Его тон не был приказным, но отчего-то даже не возникало желания не подчиниться.

Алан отошёл от неё, прошествовав победным шагом в сторону кухни.

– Ну, рассказывай, как ты готовишь эти манговые коктейли. Нет-нет-нет, не крути головой. Просто называй последовательность.

Она называла. Он делал. Блендер визжал, как электрогитара в death metal. Но результат вышел отменный.

Алан поднёс к её губам соломинку. Девушка отпила, рассмеялась.

– А что потом? Ты приготовишь мне ужин и допишешь за меня эссе по нигилистам?

– Нигилизм лучше не поощрять. Но потом видно будет. Пока что я навёрстываю упущенное вчера.

Нала опустила глаза.

– Это неправильно.

– Почему?

– Потому что неравноценно. Вот я сижу неподвижно, а ты разгуливаешь по дому.

– В этом смысл инсталляции. Ты на витрине. Я – зритель. Освещение… – Блэк покосился на хипповатую бутылочную лампу с разноцветными стёклами… – артхаусное. Экспонат руками не трогают. А впрочем…

Он поднялся с дивана, в глазах промелькнуло намерение.

– Другие прикасаются из любопытства, из праздности. Я – чтобы оставить след. Прикосновения всех прочих случайны и мимолётны, мои же врезаются в память.

– Похоже, кто-то вошёл в образ, – улыбнулась она.

Алан не стал это комментировать. Он медленно, медленно двигался по окружности, пока не очутился у неё за спиной – тогда, выдержав паузу, он одной рукой снял с девушки очки, а другой распустил волосы. Провёл пальцами вдоль лопатки, почувствовал, как та напряглась.

Затем он прижал ладонь к её шее – сбоку, так, что большой палец касался мочки уха. Слегка сжал пальцы, подержал их, ощущая, как под мизинцем пульсирует сонная артерия. И так же неожиданно убрал руку, отступив на шаг – не резко, но бегло.

– Принеси альбом, – попросила она, почти не меняясь в лице, если верить отражению в зеркальце на стеллаже.

Алан не стронулся с места.

– С какой целью?

– Если уж мне придётся сидеть неподвижно, я призываю тебя делать то же. Заодно тебя нарисую.

«Неожиданно», – признал он и направился на поиски альбома.

***

Она по-прежнему сидела на столе, не меняя позы, но вот в чём парадокс: под взглядом её близоруких глаз Алан сам чувствовал себя экспонатом.

– Садись, – говорила она. – Нет, не так, ногу на ногу. Откинься на спинку, поза непринуждённая. Взгляд немного в сторону. Поверни голову. Ещё больше, я ведь рисую три четверти. Нет, так уже профиль. Поправь футболку. Слишком однотонная, здесь бы рисунок. Слушай, Алан, верни мне очки наконец!

Он вернул, заставив её предварительно поторговаться. Возвратив взгляду резкость и чёткость, Нала велела надеть куртку.

– Пусть будет больше деталей, – пояснила она. – Воротник, пуговицы… Так, а теперь замри.

И принялась рисовать. Неспешно, зато не нуждаясь в ластике. Каждый штрих ложился на лист как финальный, не требуя исправлений.

Приходили усатые – ластились к ногам, клянчили вкусности и мяукали. Убедившись, что оба сумасшедших двуногих полностью их игнорируют, отступили. Кошка, прежде чем ретироваться, вскочила на стол и демонстративно прошлась перед носом у Налы, угодив ей хвостом прямо в ноздрю. Та чихнула и шикнула на животное, и кошка совсем разобиделась. Позвала своих спутников – и была такова.

– Готово, – сказала наконец девушка и развернула лист.

Алан поднялся и с удовольствием потянул мышцы. Улыбнулся, снял кожанку и, повесив её на крючок в прихожей, принял альбом будто распечатку положительного вердикта.

– А тебе, – сказал он, – я вставать пока не велел.

И принялся изучать портрет.

– Прости за моё неэкспертное мнение, – начал он тихо, – но мне кажется, я здесь похож на какого-то турецкого поп-музыканта. То ли стиль у тебя такой, то ли зеркало нагло мне лжёт.

– Это стиль, – подтвердила Нала. – Друзья называют это этнической арт-деформацией, но я, честно говоря, не вижу принципиальной разницы. Не знаю, как так получается.

Он кивнул, принялся сыпать заумными комментариями про длину штрихов, игру света и тени – по глазам было видно, что не всерьёз. Наконец отложил рисунок.

– Возможно, тебе всё равно, – заметила Нала, – но мне нужно отлучиться.

– Далеко?

Она указала взглядом в сторону двери с ночной вазой.

– Ладно, – великодушно согласился гость, – но потом возвращайся на витрину.

– Тебе не кажется, что шутка несколько затянулась?

Алан немного подумал.

– Казалось бы. Если бы это была шутка. Видишь ли, у нас тут больше односторонняя оферта. Когда ты села на стол, ты автоматически приняла её условия. А, значит, пока куратор выставки, – он многозначительно указал на себя, – не распорядится убирать экспонаты, они обязаны оставаться на местах. Вот почему так важно читать мелкий шрифт, прежде чем оставляешь подпись.

Нала открыла рот – видимо, для того, чтобы сказать, что ничего не подписывала, – но затем передумала и ушла в ванную.

«И правильно, что не сказала, – подумал Блэк, – уж слишком банальная реплика».

Возвратившись, она указала на настенные часы, приготовившиеся бить восемь.

– Время закрытия музеев, даже работающих допоздна. Хватит с меня, экспонат голоден, а ещё нужно ужин готовить.

– Ужин я беру на себя.

Нала скривила губы, затем её, кажется, осенило.

– Да, мастер-шеф. Тогда позвольте вам ассистировать. Я к вашим услугам.

Блэк позволил. На что только не пойдут другие лишь бы не скучать, подумалось ему. Но её умение подстраиваться и поддерживать игру было достойно похвалы.

***

Пришлось всё-таки сгонять в ближайший супермаркет за продуктами.

– Ризотто, значит, не соответствует итальянским стандартам, – фыркал Блэк, разглядывая витрину с тридцатью сортами пасты. – Вы только послушайте. Тогда я приготовлю тебе такую аутентичную cacio e pepe, что даже Алессандро Боргезе не сумеет придраться. Если, конечно, у тебя нет претензий к овечьему сыру. И к спагетти вместо тонарелли, – добавил он упавшим голосом, осмотрев все полки предельно внимательно и не обнаружив искомого.

Претензий у Налы ни к тому, ни к другому не было – разве что к его деланно обиженному тону. Девушка встала напротив и, когда Алан обернулся, сделала сердитое лицо. Какое-то время они смотрели друг на друга, как кот смотрит на кошку – оба принюхиваются, едва заметно топорщат усы, а кончики хвостов синхронно подрагивают.

– Что, паста тоже не пойдёт? – спросил наконец Блэк, не понимая, что на неё нашло. – Senti, io non lo so… Mangiate voi quello che volete e non mi scassate la minch... [1]

Пришлось прерваться на неприличном слове, поскольку его собеседница рассмеялась, как ребёнок.

– Ты такой милый, когда говоришь на других языках, – призналась она. – Вчера весь вечер на французском болтал, теперь, вот, на итальянском, да? А на латыни сможешь повторить? Чтобы твоя соседка не обвиняла тебя голословно.

Алан сложил руки на груди.

– Хм, я попробую. Audi, ego nescio… Comedite quod vultis et… в общем, дальше будет непечатно.

– Да? На итальянском тебя это не смутило.

«С итальянской обсценной лексикой я, по крайней мере, знаком», – подумал Блэк. Древнеримской он, в принципе, тоже владел в той или иной мере, но эти знания набили ему оскомину ещё в университете. Была у студентов юрфака и медицинского местная фишка грязно и пафосно ругаться на латыни и ржать над каждым словом – и Алану эти забавы довольно скоро приелись.

Но вообще, призналась Нала, она кроме «ауди» всё равно ничего не поняла – да и насчёт последнего подозревала, что это не имеет отношения к автомобилям.

– Ну или «audi» это же, вроде как, «слушай»? Audi, vide, tace, si vis vivere in pace…

У Алана загорелись глаза. Не понимает она, как же. А сама шпарит как по писаному. Припомнила не самое, между прочим, известное выражение: «Слушай, смотри, молчи, если желаешь жить в мире».

– Да нет, я его знаю по песне Ингви Мальмстина, – пояснила та, – она как раз с этих слов начинается.

И прямо так спела:

Ab antiquo,

Ab inte-e-e-egro,

Audi, vide,

Tace si vis vivere in pace… [2]

Это напомнило Блэку утренний эпизод в лифте, и он многозначительно ухмыльнулся, но решил остановиться на сей музыкальной ноте – а то до ужина дело не дойдёт.

– Ладно, пойдём поищем, нет ли здесь пекорино. В противном случае придётся готовить что-то другое. Сыр в блюде я менять не намерен.

***

Пекорино, как ни удивительно, нашёлся – стоил он, разумеется, столько, что проще было бы за ним самим отправиться пешком в Италию, но это уж условности, которые Алана не волновали. Он добавил к покупкам чёрный перец и соль (рецепт пасты элементарный, даже Ривз справился бы). Ну и немножко овощей для салата.

В машине Нала косилась на мёртвую панель бортового компьютера.

– Вот, кстати: разве ты никогда не слушаешь музыку за рулём?

Водитель до странности сузил зрачки: он, что, похож на человека, который катается с музыкой?

– Я отправил навигатор на перепрошивку, – небрежно бросил он. – Не трогай дисплей, он без начинки. Не хочу, чтобы провалился к чертям.

Готовка на лофтовой кухне расслабляла и сбрасывала пятнадцать лет жизни. Вспоминались студенческие годы и вдобавок грело душу осознание, что кухонные ритуалы давно уже не являлись для Блэка рутиной. Что он мог в охотку поозорничать и поколдовать над кастрюлями, но совсем не обязан был делать это каждый день.

Оттого и готовилось, в целом, и лучше, и легче, и веселее.

– Интересное сочетание вкусов, – похвалила Нала, – и солёное, и острое, и при этом всего две приправы. Хотя, этот твой овечий сыр сам сойдёт за приправу.

– С ароматом носков, ага, – подтвердил Блэк. Впрочем, ему что? Он захватил зубную щётку. – Я могу ещё наколдовать баклажаны на гриле. Или стейк – но это уж не по твоей части.

Нала положила себе ещё немного салата с помидором и руколой и уточнила, почему никто не добавил в него сыр.

– Не знаю, как-то не принято. Во всяком случае, у тех итальянцев, которых я знаю. Предпочитают смешивать в тарелках, отдельно. Ну его от греха подальше своевольничать с итальянской кухней – особенно в присутствии уроженцев этой страны. Потом такого наслушаешься… Они, конечно, неплохие ребята, но уж больно на еде помешаны. Будто кроме еды больше и нет ничего стоящего. Ты была в Италии?

– Всего пару дней в Риме. Мы с девчонками отправлялись оттуда в средиземноморский круиз. Иногда было непросто объясниться с местными без знания языка. Довольно самобытный край. И я вот думаю, – сказала она, отложив вилку, – если Италия захочет вслед за Британией выйти из Евросоюза, как это назовут? Не Brexit, а…

– Usc-ITA [3], – не задумываясь ответил Блэк и пояснил игру слов.

Поговорили ещё немного о путешествиях, о культурных особенностях и местной прикладной философии, о психологии и менталитете. На последнем Нала уверенно поддержала тему как человек, выросший на стыке двух культур – а её тётя, добавила она, вовсе практикующий психотерапевт.

– Кстати, на днях она рассказала про один интересный психологический тест…

«Ну вот тебя уже и тестируют, Блэк», – ухмыльнулся её собеседник, прекрасно знавший, к чему забрасывают такие удочки в беседе. Впрочем, почему бы и нет. Испокон веков проще всего изучать тех, кто изучает тебя – по той простой причине, что они мнят себя у штурвала.

– Ладно, – улыбнулся Алан, не дожидаясь, пока Нала предложит сама пройти этот тест, – давай уберём со стола, и я попробую ответить на твои каверзные вопросы. После ужина самое время взбодриться.

[1]Senti, io non lo so… Mangiate voi quello che volete e non mi scassate la minch(ia) — Слушай, я не знаю. Сами ешьте, что хотите, и не морочьте мне голову (это в приличном переводе; в оригинале – не ломайте мне х…)

[2]Yngwie Malmsteen – Leonardo.

[3]Uscita – выход (ит.)

Сцена 47. Анализируй то. Анализируй это

– Возьми лист бумаги, – говорит она, – а ещё карандаш или ручку. Лучше ручку.

Он и сам знает, что лучше. Карандаш – для неуверенных, не способных с первого раза донести мысль так, чтобы не пришлось ничего вымарывать. А во внутреннем кармане у него всегда припасён верный Montblanc.

Следовать её указаниям забавно, особенно потому, что это вызывает у девчонки иллюзию значимости. Она даже не знает, в чьих руках сосредоточен контроль – сейчас и всегда.

– Пиши, – говорит она, когда Алан кладёт пустой лист на стол и садится рядом. – Я никогда не смогу…

– А дальше? – требует он, выводя строчку. Пусть диктует живее. Алан не школьник.

– А дальше ты пишешь сам. Семь пунктов. Семь вещей, которые ты никогда не сможешь сделать.

– Это шутка такая?

Он смеётся, но ему не смешно. Что она себе вообразила? Что он так и признается, что никогда не сумеет… а что, собственно говоря, не сумеет? Об этом Блэк прежде как-то не задумывался. Он мог всё – по крайней мере, всё, что задумал. А о другом старался не помышлять.

Возможно, возможно…

Первым ему приходит в голову, что он никогда бы не смог ослабить контроль. Сейчас он притворяется, что делает именно это, а, по сути, верховодит из тени.

Он заносит ручку над первой строкой – но меняет решение.

Алан Блэк пока что в своём уме, чтобы признаваться в подобном.

Он может отказаться от теста. Сказать, что не будет писать. Он уверен, что именно так поступают другие – отшучиваются, переводят тему, возмущаются, «внезапно» вспоминают о неотложных делах… Но это – путь слабаков. Покидать поле боя, даже не попытавшись перехитрить оппонента.

Терапевт тоже пичкал его подобными тестами. Ни один из них он не проходил честно. Конечно, ложь – это тоже своего рода самораскрытие, но если ты в этом хорош, то самораскрытие на твоих условиях.

– Мне нужно подумать, – говорит он по-деловому. – Завари пока чай, если хочешь. Чтобы не ждать, не скучать.

Нала прячет усмешку в ладошку, но поднимается из-за стола.

– Конечно-конечно.

Подумать. Самое лучшее будет сейчас спрогнозировать, что ответил бы адекватный, среднестатистический человек. Такой приглаженный списочек из пяти-шести позиций, разбавленный парочкой личных, не самых вызывающих. Для достоверности. Чтобы никто не смел упрекнуть, что в ответах нет его голоса.

Чего никогда бы не смог обычный тестируемый? Убить человека? Ха! Алан не только смог бы, но и уже убивал. Ничего выдающегося – так, между прочим. И потом… если человек пишет, что не сможет убить, не значит ли это, что он уже задумывается об убийстве, и только закон, собственный страх, желание выглядеть лучше, чем есть, или что-то ещё его ограничивает?

Словом, не самое адекватное заявление.

А что тогда? Стать президентом?

Он видит здесь жажду амбиций и отвергает такой вариант.

Как насчёт полёта в космос? Типичная детская мечта.

Алан вспоминает, как в десять лет одноклассник спрашивал у него, не желает ли тот полететь в космос. Алан скривился и ответил тогда, что не имеет никакого намерения пахать в армии за чужие идеи, подвергать организм перегрузкам, выслуживаться перед начальством, чьи погоны одни других круче, заискивать перед военными и учёными – и всё это ради того, чтобы прогуляться на несколько десятков тысяч километров вверх.

Надо признать, его мнение не изменилось. Но утверждение выглядит безобидно: он решает записать его третьим по счёту.

Вторым будет что-то семейное, взывающее к тёплым отношениям. Не очаг и трое детишек, конечно, – ему попросту не поверят, – но что-нибудь наподобие.

Четвёртое, пятое… он там посмотрит. Что-нибудь с юмором, что-нибудь общее и даже кокетливое, вроде «никогда не смогу выразить словами, какая ты разносторонняя личность».

А вот первое… С чего начинают такие послания?

Алан вздыхает. Сжимает ручку покрепче – так, что корпус впивается в кость. А затем пишет:

Я никогда не смогу вернуться в церковь.

Алан, чёрт возьми, что ты несёшь?!

Он закрывает глаза. На внутренней стороне века – прохладный полумрак, пылинки в прожекторе солнечного луча цвета взбалмошной фуксии, проникшего сквозь витраж, в ушах – гортанные звуки органа и шёпот:

Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae. Amen.

Чаще эта молитва звучала на английском, конечно, но мать и родственницы молились всегда на латыни. Вот их чёрные скорбные спины, шали на поникших плечах будто пуховая скатерть на полукруглом гробу. Пятки, локти и ягодицы упираются в лакированную твердь скамьи. Алан от скуки пинает генуфлекторий и старается дышать реже, чтобы ладан не так сильно бил в нос.

Ему двенадцать, и у него есть занятия поважнее.

– Встаньте, – говорит священник, – помолимся.

Все поднимаются, слышны змеиные шорохи платья. Он тоже порывается встать…

Алан вскакивает из-за стола, отгоняя видение, но за ним настигает другое, в иной временной промежуток – они выходят из церкви вслед за гробом отца: безутешная мать, святоликие тётки и, конечно же, Кэролайн – с таким видом, будто вся церемония – её рук творение.

Он отстаёт, не желая нырнуть под завесу дождя, пусть даже зонт уже наготове. Оборачивается и плюёт на порог.

«И больше, – говорит он себе, – ноги моей здесь не будет».

Он сдержал обещание вопреки материнским истерикам, родственному вмешательству и ненавязчивым беседам священника. Возражал мягко, грубо, ультимативно – а год спустя отбыл наконец в Саутгемптон, и конфликт, хоть и не исчерпал себя, но с расстоянием поутих.

Так какого, спрашивается, дьявола он выносит это сейчас, да ещё во главу списка?

Видимо, такова она, правда.

***

Пятнадцать минут спустя Нала меняет лист в его руках на чашку Earl Grey. Пробегает глазами по всем позициям.

Вернуться в церковь… завести собаку… полететь в космос… жить без распорядка дня… выразить словами, какая ты разносторонняя личность (на этом месте она закусила губу, но её выдал лёгкий румянец)… сыграть в шахматы с признанным гроссмейстером… явиться в зал суда в пижаме.

– А последнее-то как сюда затесалось? – смеётся она.

– По аналогии с беседами в курилке. Один адвокат как-то раз поделился, что это его навязчивый сон: он приближается к кафедре, обращается с речью к суду, и тут замечает, что одет в пижамный комплект. Ну уж нет, не приведи такое.

– А это точно его сон, не твой? – уточняет она.

– Точно. Мои сны более рациональны.

– Надеюсь, когда-нибудь ты расскажешь о них. А сейчас – вторая часть теста. Зачеркни в каждой фразе «никогда не» и прочитай вслух, что получится.

– Я смогу вернуться в церковь, – буднично произносит он, цепенея внутри.

«Ни за что!» – вопит внутренний голос.

– Я смогу завести собаку.

«Вот ещё!»

– Я смогу полететь в космос.

«А также на Альфу Центавра, ага!»

– Я смогу жить без распорядка дня.

«Да, но зачем?»