Текст книги "Белая мель"
Автор книги: Зоя Прокопьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)
10
Медленно, чуть мешкая, идут ребятишки задами огородов, заболоченными солонцами к всхолмку, где элеватор и пустырь.
Печет солнце. Все цветет, дышит. Перелетывая с кочки на кочку, стонут чибисы, пищат длинноногие, шустрые кулички, кружат речные чайки. Высоко-высоко стоит в небе коршун. А где-то далеко за пустырем на болотах плачут журавлята.
Лидка собирает незабудки. Фишка высматривает в высокой траве бледно-сиреневые нежные цветки цикория и выдирает их с корнем. Цветки на букет, а корни можно высушить, размолоть – будет вроде кофе.
Вовка же ищет в зарослях колючего пустырника золотисто-зеленых жучков. Жучки эти живут на листьях пустырника, и Вовка обирает их, как ягоды, в картонную коробку. Вовка говорит, что мамка зачем-то просила насобирать этих самых шпанских мушек. Но Лидка-то знает, что такое шпанские мушки, и еще она знает, но молчит, что слыхала, будто этими мушками опаивают любимых мужиков. И тогда эти мужики будто бы так и живут у порога опоивших их баб. Лидка тоже как-то собирала этих мушек – просила тетя Рая, заведующая овощехранилищем. Только что-то вроде никто до сих пор не валяется у ее порога. Только Лидка Вовке ничего не говорит. Пусть собирает, думает она. А жучки эти и впрямь красивые. Они небольшие, всего с божью коровку, то зеленые, то темно-синие с золотым отливом – шибко блестят. Вовка потерялся в траве – не видать. Но вот он вылетает из болотной ямы – довольнехонек.
– А я лягуху надул, во!
– Отпусти! – сморщилась Фишка. – Фу, какой ты!..
Под напором девчонок Вовка краснеет.
– Мы все под небом живем, – поясняет Лидка, – на земле... И это тоже божья тварь, хотя бога нет. Но это так говорится. Отпусти! – приказывает она сердито. – А то мы с тобой играть не будем... Правда, Фиша?
Вовка неохотно подчиняется. Отпускает лягушку.
Идет дальше. На Лидке сегодня новое сатиновое платье. Платье какое-то бурое, с темными размывистыми пятнами – красивое: юбка в сборку, а рукава фонариком на резинке. Мамка так и не сказала, из чего сшила, только Лидка точно знает, что она что-то красила ночью в ведре. Похоже, что-то красное. И еще одно платье пошила мамка. Это-то она знает – из холщового мешка. Мешок, что подарила ей тетка Палаша, она долго отстирывала, отпаривала, потом тоже выкрасила. Это платье зеленое, жесткое и прямое – рубахой. Теперь у Лидки три платья: одно старое и два новых. А майку и трусы мамка не дает носить – хранит к школе.
У Вовки на штанах дыры. Зашить бы ему надо, что ли? Мать-то у него доярит все лето. Живет на кордоне с коровами. А Вовка все один и один – правит хозяйством, иногда зарабатывает трудодни в колхозе, возит к матери на быках подкормку коровам или соль-лизунец.
А Фишка всегда аккуратная, платья у нее все выше колен – «интефлигентные». Зато Лидке мамка шьет длиннющие, чуть не до пят – это, значит, на вырост. Но Лидка все равно делает по-своему – подол подрезает, подшивает, а обрезки с подола идут на куклы. Мамка даже и не замечает. Да и когда ей разглядывать? К ним заявился Герасим, так мамка – вот молодец! – не открыла. Порассказала она тогда мамке, что не желает он с ворами знаться. Плакали теперь зимой дрова. Ну да ничего! Зато без Герасима они остались с мамкой. Вот возьмет Лидка и сама насобирает целый ворох сухих коровьих лепешек. Тепла от них, правда, с гулькин нос, но тлеть-шаять будут. Можно еще зимой с санками бегать в березовый колок. Ничего, перезимуем и без Герасима, утешает себя Лидка. Да и Палаша говорит, что он кот масленый, повадился натирать лысину на чужих подушках. Совесть-то в глазах начисто вытаяла. У-у, анчихрист, козьи рога! Нет уж, Лидка-то замуж никогда не выйдет, не дождутся!
На пустыре она совсем нечаянно натолкнулась на одинокий опенок в сочной пырейчатой траве и обрадовалась.
– Гли-ко – диво-то какое привалило, батюшки-и! Эй, Вовка, Фишка, ищите опенков! – Сдернула с головы платок-тряпицу, букет незабудок бросила на голую полянку с изморозью соли по краям и принялась бегать по полю – собирать грибы. – Корни тоже, с корнями рвите! От них тоже навар, – наставляет она ребят.
У Фишки с собой был мешочек, а у Вовки не было ничего.
– А я во что? – взмолился Вовка.
– Сними штаны и завяжи веревочкой, – посоветовала Лидка.
– Я тогда лучше рубаху сниму.
– Ну, тогда рубаху, – согласилась Лидка.
А солнце печет и печет. Дрожит, зыбится белое марево над ровным болотистым простором. Сквозь марево далеко сереет деревня с белой церковью. Ближе, от кордона, движется игрушечная подвода, за ней тянется длинный хвост пыли. Поют жаворонки. Безветрие. Оглушительно цвиркают кузнечики. Где-то тут, под ногами, заполошно кричат перепела: «Подь... Подь полоть, подь полоть...» Видать, отманивает, бедная, от своих цыпушек.
– Не кричи, глупая, мы их не тронем, – обещает Лидка.
– Пи-ить хочу-у, – канючит Фишка. И вдруг зажимает рукой нос. Сквозь пальцы сочится кровь.
– Бывает, – говорит Лидка, бросив свой узел с опятами. – Вот иди сюда, полежи на травке... Смотри в небушко и улыбайся солнышку – это поможет, пройдет... А пока ты лежишь, я пособираю тебе опенков, а потом пойдем во-он к той ляге – она чистая. Искупаемся там...
Лидка зовет Вовку и приказывает ему приглядывать за Фишкой.
Находит в кармане нового платья тряпочку, сует Фишке.
А солнце палит и палит. Фишка тускло-печально смотрит на Лидку и Вовку своими большущими глазищами – такие Лидка видала только на иконах – и говорит:
– Маме моей не говорите. Она опять заволнуется и сляжет. У нее сердце... Она сразу заболела – после папы...
– Ты не кисни, – говорит Лидка. – Вот полежишь, и все пройдет. Ты в небушко гляди – от него, если долго смотреть, сила прибавляется... Тогда мы и пойдем купаться... А то где здесь воды-то взять?..
– Я еще ничего сегодня не ела, – тихо говорит Фишка, и пузатая слезинка медленно ползет из уголка глаза по виску к ушам, потом капает в траву.
– Вовка! – сурово говорит Лидка. – Ты сегодня разведчик! Фишка – раненый боец. Ясно?
– Есть! – вскакивает Вовка и вытягивается, как настоящий боец.
– Беги в нашу избу! Там не заперто. Возьми котелок, зачерпни воды, соль в стакане на полке. В огороде выдерни луковку... Да спички не забудь!.. Серные, в печурке... Арш!
Вовка подхватывается и сломя голову, прижав локти к ребрам, летит выполнять приказ.
– Да ложку, ложку не забудь!
Вовка машет рукой...
Фишка лежит и терпеливо смотрит в знойное небо. А Лидка сидит рядом скукожившись – горюнится. Это разве грибы, думает она. Это так, на худой конец. Вот были они прошлым летом с мамкой в бору, что далеко синеет за Тоболом – из окошек видать, – так там грибы так грибы: и грузди, и рыжики, и боровики, а уж синявок – видимо-невидимо. Напластали они тогда грибов навалом – целую кучу. Еле мамка доволокла две корзины на коромысле. Лидка тоже несла на коромысле два ведерка – тоже дай бог сколько! Хотя, конечно, своя ноша нетяжела. Хорошо еще, подвез их тогда дедка молоковоз, а то бы они с мамкой ноги протянули посередь дороги. Дома разобрали – грузди отдельно, рыжики отдельно, боровики отдельно тоже. Боровики надо сушить, а остальные вымыли в корыте и тут же засолили в кадушке. Два дня неохота было Лидке выходить из дома. Да и потом еще несколько дней она только и делала, что всем рассказывала – какие дива в том глухоманном бору видела. И про убитую змею на тропе, и про ежика, и про белку...
Эх, сходить бы им этим летом хоть разочек в тот бор! Она бы и Фишку и Вовку взяла с собой. Только мамке все некогда, а одну она разве отпустит?
Уж травы подвяли, а солнце печет и печет. Заумолкла, спряталась от жары перепелка. Улетел куда-то и коршун, и появился запыхавшийся Вовка.
Вовка умный, Вовка ничего не забыл, даже прихватил большую тряпицу, которой мамка прикрывала голый сундук, только вот расплескал воду, торопился человек.
– Я спотыкнулся, – оправдывается Вовка.
– Разведчикам нельзя спотыкаться. А если враг?
– Да я нечаянно...
– Ладно, воду всю допьем, а на груздянку и в болоте воды полно... Вовка, ты – разведчик, иди вперед к берегу и разводи костер. А я поведу раненую Фишку, ясно?
– Ясно! – с готовностью говорит Вовка, ковырнув в носу.
Доплелись по жаре до болота, где Вовка уже развел огонек из сухих камышин и наносных щепок. Лидка сняла новое платье – расстелила на траве. Взяла котелок и пошла подальше в болото, там вода чище.
Она вернулась вся в тине и ряске, повесила котелок и начала кидать в него из своего узла опенки.
– Съедим и еще сварим, – утешала Лидка голодную Фишку. – Искупаемся и снова пойдем, а то без нас все опенки выпластают... Их ведь еще и сушить можно. Можно на зиму запасти. Солнышко-то вон какое жаркое – за день поспеют... Только на маленькие не смотрите и руками не трогайте – они от глазу людского расти перестают.
– Тогда пойдем, – соглашается вроде бы малость ожившая Фишка.
– Вовка, давай твой ножик и лезь в болото за камышами. Раненую Фишку надо кормить. Ясно?
– Ага, – кивает Вовка. – Заодно искупаюсь, ладно?
– Ладно, – разрешает Лидка.
В середине камышей, сразу как Вовка бухнулся в воду, закрякали утки и всполошились, поднялись чайки, залетали над ним. Лидка отняла у Фишки тряпку, которой та все еще зажимала нос.
– Ну вот, и крови больше нет. А голова как, болит ли? Давай я тряпку простираю и мокрую тебе на лоб прилеплю... А может, искупаешься?
– Я боюсь, там букашки, – говорит Фишка.
– Так они же не кусаются.
– Все равно. Если б в речке...
– Ну смотри, давай тряпку... Фиш, в котелке помешай, а осядут, добавь еще опенков-то, чтоб побольше было. Я вылезу – дикого чеснока поищу – с ним вкуснее, чем с луком...
Когда поспела груздянка, ее охладили в воде у берега, поставили котелок в кочках на камыши, чтоб не утонул. Принялись за еду. Вовка приволок алюминиевую чашку и кружку. Хлебали одной ложкой по кругу, закусывая мучнистыми корнями камышей.
– Ну вот, – вздохнула Лидка, – скоро можно будет подкапывать картошку – вот заживем! Ты уж, Фиша, потерпи немного, ладно?
– Ладно, – кивнула Фишка, – подожду... Уж постараюсь не помереть.
Опьянев от еды, молча вытянулись на траве. Лидка легла голая, головой на платье, Фишка тоже сняла платье и осталась в трусиках. Вовка как разведчик, в штанах с дырьями на заду, вдруг какая тревога. Разведчику не положено раздеваться. Пусть сегодня Вовка заместо часового будет.
Потом они набили опятами мешок Фишки, рубаху Вовки, а Лидка набрала целых два узла – в платок и в тряпицу. Еле дотащились до Лидкиной избы.
– Вечером идем в разведку! – объявила Лидка. – Ты, Вовка, опенки развали на противни или на крышу – высохнут. А ты, Фишка, скажи мамке своей, что их можно сушить и квасить. Ну, до вечера!..
11
Сумрачным вечером Лидка ведет свою команду не в разведку, а на вечерки, где поют проголосные песни, пляшут, выбивают из земли пыль одинокие девки. Там тоже интересно – можно и в кино не ходить. Но сейчас-то Лидке не до вечерок, не до кино. Она просто ждет, когда совсем стемнеет; тогда и в проулках не будет прохожих, чтоб незаметно прошмыгнуть к дому счетоводихи.
Так и есть – девки приволокли гармониста, откуда-то появился моряк, облепленный ребятишками. Посиделки оживились, а Лидка кивнула Вовке и Фишке, мол, пора...
Обошли проулками дом счетоводихи и стали подкрадываться к огороду, минуя освещенные места, юркнули в целый лес крапивы и лебеды между баней и огородами. Пролезли под жерди ограды и перебежали, припадая к земле, ринулись к огуречным грядам. Залегли в борозды. Лидка поползла и наткнулась на что-то большое, круглое. Вскоре поняла – тыквина.
Лидка крутит, старается перегрызть толстый тыквенный стебель. Стебель не поддается. Крепкие волокна застревают в межзубьях, не перекусываются. Наконец она изловчилась и оторвала тыквину. Она велит Вовке катить ее из огорода подальше в траву.
Вовка завозился, закряхтел, но, видать, скоро справился, потому что не успела Лидка нащупать на грядке первый огурец, как Вовка уже снова сопел за спиной.
Огурцы выдрали все. Быстро. Насовали Вовке за пазуху, а себе в подолы. Лидка знала, что бежать с огурцами будет тяжело.
В лебеде присели, отдышались.
– Всех нам не дотащить, надо где-то тут припрятать, зарыть в землю, – сказала Лидка. – После прихватим, спрячем у Вовки в сарайке...
– А тыквину? – вспомнил Вовка.
– Тыквина нас будет ждать. Пошли.
Благополучно выгрузив огурцы в сарайку Вовки, Лидка попросила его поискать в избе ну хоть маленький какой огарочек свечки.
Вовка содрал запыленную свечку с бабкиной иконы. Бабка все равно давным-давно умерла, и икона висела просто так, как памятник бабке – кому было без нее молиться?
Возвращались обратно по деревне. Грызли огурцы. В одном доме, большом, на каменном высоком фундаменте, все окна были раскрыты. Там сидели за столом и пели, плясали, кто-то курил на лавочке у палисадника.
– Это у Витьки Хлыстова пируют, – остановился Вовка.
– Ага, – сказала Лидка и подкралась к открытому окну, заглянула. – Вовк, а там сидит та тетка, которая нас не записала в пионерский лагерь... Нас не записала, а Витьку записала...
Лидка отошла от окошек. Подождала. Те, что курили на лавочке, вернулись в дом продолжать пьянствовать.
– Вовк, у тебя есть еще огурцы? – спросила Лидка.
– Есть, – прошептал Вовка, вынимая из-за пазухи три огурца.
– Фишк, ты беги во-он туда, – показала вперед, в темный проулок. – Мы тебя догоним...
– Ладно. – Фишка ничего не поняла, но побежала – послушалась.
– Ты кинь в то, а я в это. – Лидка взяла у Вовки один огурец, думая о том, чтоб успеть кинуть и второй.
Отбежали и спрятались в крапиве.
В доме за столом поднялся визг, переполох – кто-то выскочил за ограду.
– Вот теперь пойдем, – сказала Лидка. Поднялась из крапивы и спокойно пошла вдоль улицы.
– Я крапивой обжегся, – хмуро сказал Вовка.
– Эй! – догнал их какой-то дядька. – Вы кого-нибудь здесь видели?
– Видели, – сказала Лидка. – Какой-то парень побежал вон туда, – показала в обратную сторону.
– Ах ты гад! – выругался дядька и затрусил догонять.
– Больно обжегся-та? – спросила она у Вовки.
– Больно.
– А ты подуй или слюной потри...
Под столбом стояла Фишка. Они спокойно дошли до дома счетоводихи – в двух окнах горел свет. Сквозь тюлевую штору было видно, что кто-то сидит у окна.
Вошли в траву и еле-еле нашли тыквину. Вовка от усердия и волнения забыл, куда ее спрятал. Лидка срезала бок тыквины, выдрала руками всю мякоть. Провертела две дырки, а над ними воткнула два обломка палки – получились рога.
– Что это будет? – спросила Фишка.
– Черт! – ответила Лидка.
– Их же не бывает! И зачем он тебе?
– Увидишь.
– А я знаю, – сказал Вовка, – потому что мы – мстители!
– А что мне делать? – спросила Фишка.
– Найди длинную крепкую палку, да потолще.
– Я сам – она не найдет, – сказал Вовка.
– Посмотри у бани, – посоветовала Лидка, вырезая ножиком рот и что-то похожее на торчащие зубы.
– А она не сильно испугается? – допытывалась Фишка.
– Кто ее знает. Наверное, не сильнее мамки, – вздохнула Лидка.
– Ой, кто-то идет! – испугалась Фишка.
– Это Вовка метлу тащит... Ну, Вовка, ну, Вовка – в базарный день цены тебе нет!
Вовка приосанился, выпрямился во весь рост.
– Присядь, дурак, чё вылупился-то! Тоже мне – разведчик.
Вовка старательно присел.
– Я забыл!
– Забыл! – прикрикнула Лидка. – А если б пули вокруг свистели?
– Не-е, я еще не нажился... Как же мамка без меня...
– Ну, то-то... А ты думай, прежде чем совать куда попало свою башку... Она тебе одна дадена – и мамка и башка... Ну, ладно, давай черенок... Вот молодец-то! В самый раз!..
Лидка отвязала метлу, а острым концом черенка проткнула тыквину.
– Темно, а то бы я так разрисовала – всем бы чертям завидно стало. Вовка, разведай – горит у них огонь?..
Вовка нырнул в темноту. Луны не было. Звезд не было. Тучи клубились низко. Трава была холодной от росы.
– Темно, – доложил Вовка.
– Тогда пошли, – сказала Лидка и поднялась. – Я пойду одна. Если поймают, то меня одну. Вовка, дай мне свечку и спички. Заберите огурцы... Меня ждите на углу, вон там. Ясно?
– Есть, ясно! – отчеканил Вовка и потянул Фишку в сторону.
А Лидка, с трудом неся под мышкой тыквину, прокралась в палисадник, затем к окошкам дома и прислонила свое чудище башкой к окну. Зажгла в тыквине свечку и сильно забарабанила в стекло раз-другой, а потом побежала.
Вслед ей понеслись истошные вопли, крики, и совсем неожиданно бабахнул выстрел. Зазвенели стекла. В соседних домах вспыхнули огни. Захлопали двери.
Лидка, когда бабахнуло, на секунду присела на дороге, а вскочив, дала такого деру, что зашумело в голове. На бегу она крикнула Вовке:
– Бежите в степь!
Бежали долго, бестолково. Лишь бы в темноту – подальше. Все еще слышались крики, но вроде за ними не гнались.
Они постояли, прислушиваясь и отпыхиваясь, пошли медленно.
Робко выглянула луна и осветила три их маленькие фигурки на ночной тихой пустоши. Все еще играла гармошка. Доносились песни и смех. Тарахтел движок электростанции. Перебрехивались собаки, да где-то в отдалении сонно взгогатывали гуси.
За полночь Лидка, чтоб не будить мамку, забралась на чердак. Только она улеглась, как мамка вышла.
– Лидк, а Лидк, ты пришла?
– Пришла.
– Где опять шастала?
– У Вовки была.
– Есть-то хочешь?
– Не-е, я огурцы ела.
– Это какие еще огурцы? Ох, Лидка, бить я тебя буду... Ты у меня только попробуй красть...
– Не, не огурцы – груздянку...
– Какую еще груздянку? Я тебе оставляла крапивницу.
– А я тебе оставила целый узел опенков... Не видала, что ли? Я у Вовки ела...
– А-а... Ты спишь?
– Не-е...
– Слезла бы – поговорить надо.
Лидке слезать совсем ни к чему – порвала платье. Надеялась зашить утром. А теперь вот как? Мамка пристала...
– Да говори, я ведь слышу и отсюдова.
Мамка, кряхтя, взобралась по лестнице, просунула голову в лаз.
– Слышь, вечор приходил сапожник из Корюкина: в отцы к тебе просится...
– Ну, а ты?
– Дак сказала, что подумаю...
– Вот и думай. Старый ведь он. Кривоногий – хуже б надо, да некуда... У всех отцы как отцы, а мне опять старого, да? Уж помоложе не можешь взять, что ли?
– Да я же сказала – подумаю. Чё кричишь-то?.. Сопля ты комариная, вот ты кто, тоже – учить принялась...
– А зачем тогда спрашиваешь?
– «Спрашиваешь, спрашиваешь...» Они что, отцы-то, на дорогах валяются? Али на грядках растут – выбирай какого хошь – так, что ли?
– Ну, не так...
– Тьфу ты господи! С тобой говорить, как в ступе воду толочь. Заладила: так – не так, бестолочь...
– Картошку-то когда полоть будем? – спросила Лидка.
– Видишь, поди, сама, что только и кручусь...
– Завтра да послезавтра приедут Колька с Маней – ладно уж, без тебя управимся. А укос-то нам дадут ли?
– Молчат пока.
– Чем Маруську-то кормить будем? Уж не сапожник ли твой накосит сена-то?
– Поди, накосил бы...
– Ага, жди... Держи карман шире. Я вон в угол у стайки Маруськиной начала кизяк собирать – дров-то теперь тоже не видать... А кизяк, хоть и кизяк, да свой.
– Ну, дров на картошку выменяем...
– Картошка-то у всех будет, а дрова на что и получше сменять можно.
– Ну, в колхоз сдадим картошки, или молока привезут.
– Тогда, может, не ждать, а тутока кой-где на задах покосить?
– Так когда ж я?
– А я схожу в кузницу к дяде Егору, попрошу сделать маленькую литовку...
– Ну и вовсе надорвешься. И так огород копала, воду таскала, а тебе еще надо силы копить – учиться.
– Копать-то мне мальчишки помогали. И ты копала...
– Чё там я копала... Шутка сказать – восемнадцать соток... А возить траву можно на тележке – Колька с Вовкой помогут. Погоди, может, на этой неделе что и решат.
– Ладно. Завтра я за опенками побегу – посушить на зиму надо...
– Говорят, этим летом рыжиков полно. Палаша сказывала – возами везут...
– Отпусти – мы сами сходим...
– Ну уж нет, и не заговаривай – одна не пойдешь. Кругом фулюганье шастает – всех еще вас укокошат... Спать, поди, хочешь?
– Хочу.
– Спи давай. Я тоже пойду...
И долго еще слышала Лидка сквозь скрип ставней то ли крик какой птицы, то ли вой ветра.
12
В воскресенье появились Колька и Маня. Гордые и обалдевшие от радости, они с ходу принялись одаривать друзей подарками. Колька привез им с Фишкой по берестяному туеску, а Вовке смешного человечка из корня березы – сам сделал. Маня подарила Вовке носовой платочек, обвязанный кружевами, а девчонкам по спичечному коробку с засушенными бабочками.
– Ты зачем же их мучила? – огорчилась Лидка.
– Я не мучила. Я притыкивала булавкой на стенку под кровать. Чтоб не украли, – обиделась Маня.
– А если бы нас с тобой вот так притыкнуть, а?
– Ой!
– Бить я тебя буду, – пообещала Лидка. – Ну, да ладно, спасибо тебе, Маня, что ты нас не забыла, правда, Фиша?
– Правда, – подтвердила Фишка.
– А бабочек мы отнесем в школу... А то прошлым летом Колька весь день за бабочкой бегал. Ну, рассказывайте, как вы там?
– Ой, а у нас был ежик! – оживилась Маня.
– Ха, ежик... Невидаль! У нас в подполе живет уж, – сказал Вовка.
– Покажи, – потребовал Колька.
– Так он редко вылазит.
– Все равно, – настаивал Колька.
– Ладно, – соглашается Вовка. – Мы ему молока в блюдечко нальем – он и вылезет.
– А еще мы разучивали песни и жгли костры. Очень было интересно! Правда, Кольк? – Колька кивнул. – А Колька влюбился. Вот! – добавила Маня.
– Дура! – покраснел Колька. – Сама ты влюбилась. Я только показывал, как надо строгать прутик...
– Знаем мы ваши прутики! – не сдавалась Маня.
– А ты только и пялилась на физкультурника. Что – съела?
– Дурак, я ж ему в дочери гожусь, а ты? Э-эх, ты-ы-ы... А еще – Колька!
Пока они топтались у Лидкиного палисадника и выясняли, кто в кого влюбился, не заметили, как налетела туча и припустил веселый, густой дождь. Он шел полосой. Дождины блестели на солнце. Чуть погромыхивал гром. Изредка ветвилась по небу слабая молния. А за Тоболом повисла большущая радуга.
– Дождик, дождик, пуще! Дам тебе я гущи! – задрав подол, кричала и прыгала по лужам Маня.
Дождик скоро кончился, но они все еще бегали по лужам. Вымокли. Взъерошились, как воробьи.
– Фиша, ты говорила, что солнце, луна, гром и ветер живут на небе, а где живет радуга?
– Радуга – это отражение света...
– Это какого еще света? – допытывалась Лидка.
– Не знаю. Я спрошу у мамы.
– Ладно, спроси – потом нам скажешь... А пошли все на речку? – предложила Лидка.
Все согласились и побежали к речке.
На берегу на плотиках бабы стирали одеяла, половики и тут же развешивали их на кусты ивняка. В травянистой заводи пурхались в грязи гуси и утки со своими выводками.
Разделись ребята под ивой. Колька забрался на дерево.
– Давай кто выше залезет? – предложил голый Колька.
– Давай, – согласилась Лидка.
Вскарабкались на ствол и уселись в развильях.
– Давай прыгать в воду! – явно подзадоривал Колька.
– Давай, – согласилась Лидка и поползла к краю сучка, свесившегося над водой. Ухватилась за пук тонких веток, раскачалась и прыгнула вниз.
– Ух ты! – ахнули на берегу.
Кто-то из баб завизжал.
– Чтоб тебя черт за ногу дернул!.. Напужала-то, лихоманка болотная! – кричала баба вынырнувшей Лидке.
– Это Симки Березиной девка, – сказала другая.
– Ну и что, что Симкина... Не девка, а чистый звереныш. Видано ли так в воду-то падать?.. И убиться недолго...
– Не убьется... Вот еще один сиганул.
– А этот еще чей?
– Файки Зюкиной...
– А-а...
– А давай еще выше, – воодушевился Колька.
– Давай, – согласилась Лидка.
– Все ребятишки как ребятишки, а эти вон что делают! – всплеснула руками еще какая-то баба.
– Хватит! – сказала Лидка, вылезая из воды.
Все собрались, отбежали из-под тени ивы и пали на горячий песок.
– А поплыли за Курейку – там смородина, – предложила Лидка.
– Так она зеленая, – протянула Фишка.
– Ну и что?
– Ладно, поплыли.
– Я же не доплыву, – призналась Маня.
– Сиди тут. Мы тебе целую ветку смородины приплавим, – пообещал Колька.
Колька поплыл рядом с Лидкой, а Вовка с Фишкой. Только лучше всех плавала Фишка, и Вовка еле-еле догонял ее.
Когда солнце скатилось за каланчу пожарки, оделись и пошли по домам.
– Коль, пойдешь завтра за опенками? – спросила Лидка.
– Мне тетка завтра велела уборную белить в школе.
– Мы тебе поможем.
– Тогда пойдем.
– А мне мамка наказала, чтоб я пришел на кордон и принес им зеленого луку.
– Так тут всего три версты! Хочешь, мы тебя проводим и подождем на пустыре? – спросила Лидка.
– Тогда ладно...
У овощехранилища толпился народ.
– Чё такое? – подбежала Лидка и сунулась сквозь толпу.
– Не лезь! – прикрикнули на Лидку. – Там Райка повесилась...
Перед дверью билась, драла волосы и голосила председательша – корявая и тощая, как столб, баба. Она выла, и ее никто не останавливал.
Двери ломать не пришлось. Председатель вышел сам. Высокий плотный мужик в зеленом военном кителе, в хромовых сапогах. У него были жидкие серые волосы, зачесанные назад, и сухие, безразличные глаза. Он молча обошел жену. И перед ним расступились. Он так же молча, с поднятой головой прошел сквозь толпу и так же молча, чуть покачиваясь, подался за огороды, в степь, За ним никто не пошел. Только встрепанная жена сунулась было за ним, да Лидкина мамка преградила ей дорогу:
– Оставь! Дай хоть ты ему раз в жизни побыть одному. Да и сама шла бы домой...
Больше ей никто ничего не сказал. Да и после бабы на улице шарахались от нее, как от чумы. Не здоровались. Председатель, говорили, стал после проситься снова на фронт.
