Текст книги "Белая мель"
Автор книги: Зоя Прокопьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Километр восьмой
Этот последний километр тянулся безмерно долго, и Нюре уже казалось, что она не выберется из этой кромешной тьмы. Маленький осколок луны, этот маленький островок света, напрочь утонул в темных, клубящихся тучах, медленно и неукротимо надвигавшихся с севера. И все усталее и усталее шла Нюра в этом мире ночной тайги. И весь этот мир с дикими звуками, с запахами тумана, сухих сосен и горькой осины, с запахами остывшего мазута на шпалах, тлена листьев и трав в низинах, мир этот сжимался для Нюры при мысли о скорой встрече, но самая эта мысль не принесла ей сейчас облегчения. «И все же, почему я иду? – недоумевала она. – Почему так рвется туда, к нему, сердце?» И это извечное «почему» не давало ей покоя.
Пройдя виадук через широкий, глухой распадок, на дне которого в травах и мхах, под черными корнями черемух, ольшаника бесшумно пробирался ручей, Нюра вспомнила, что возле линии, прямо в траве росли опята на невидимых, сгнивших пнях. Когда-то тут, наверное, владычествовала великая тишь, ветра да звери, потом пришли люди и построили через тайгу и горы железную дорогу, и вот она, Нюра, идет по ней к Олегу. «Спит, наверное».
И, представив его родное лицо и его любимую позу спать на животе, подогнув одну ногу и прижав подушку обеими руками к груди, Нюра рассмеялась: «Милый ты мой, лягушонок! Я устала к тебе идти, а ты спишь... Проспись и выйди меня встречать... Я иду к тебе – проснись!»
Наконец Нюра стала внушать себе отвлеченные мысли, чтоб не думать о том моменте, когда она явится на берег, успокоится и позовет Олега и как он ее встретит?
«А что, если вдруг да приедет обратно Братишкин? Что он ей скажет и что она ему скажет? Варя-то, поди, все ждет его, воспитывает ребят, – Антошка вон уже перешел во второй класс, да и младший Генка осенью отправится в первый...»
Однажды, получив премию, Нюра отправила Варе с Главпочтамта пятьдесят рублей, написала: для Антошки, а адрес обратный не указала, дескать, ехала проездом, тетя. Галя рассказывала, что Варя приходила, спрашивала, не Нюра ли прислала эти деньги, потому что тети вроде никакой нет, а Геннадию нет никакого смысла скрывать – алименты приходят исправно: к праздникам или ко дню рождения ребятишки получают от него подарки. Сам же за десять лет ни разу не приехал – все мечется по стране. Что ищет?
– Знаешь, – как-то сказала Галя, – он любит тебя...
– Кто это? – поинтересовалась Нюра.
– Братишкин. Кто же еще!.. Я на карты кидала. Думает. Путь сюда держит. Правда, не скорую.
– Пора. Дети же... Может, и приедет, только я-то при чем?
– А-а-а, милая... Бабушка моя говорила, что к любому чучелу можно привыкнуть. Только я вот ни к одному чучелу не могла привыкнуть – не судьба, а Якова встретила и сроднилась. Никто и никогда мне его не заменит, и жить, случись что, я без него не смогу... Вот каки дела... А бабушка говорила – к любому можно привыкнуть. Ан нет... Вот и Братишкин, может, весь век будет скитаться, как чайка, по свету белому... И не будет у него покоя... Так на карты падает... Смеешься?..
– Да ну, тетя Галя, скажете тоже...
– А вот и говорю, что он шибко там горюнится... А ты-то что тут видишь? Двадцать два уж – засиделась.
– А я замуж вовсе не пойду, – сказала тогда Нюра.
Она в то время еще не знала Олега и не ведала этого сладкого горя – любви. А ведь когда-то она с ним танцевала, и – ничего – не заметило сердце. Но этой весной встретились, пригляделась Нюра, доверилась, приникла к его спине, и покатили... Он привез ее к дому Гали, заглушил мотоцикл и вдруг сказал:
– А пошли-ка вечером в кино? Я возьму билеты на последний сеанс...
– Нет, нет, – поспешно сказала Нюра. – Я ведь не здесь живу. Я живу далеко, за заводом в поселке. Как-нибудь в другой раз...
Он насупил брови, но потом улыбнулся:
– Ладно. До завтра!
– До завтра! – сказала Нюра просто, обыденно и повернулась к дому.
А назавтра был субботник. И вое было так: Нюра привезла к южным воротам цеха две машины кирпича (не хватало на насадку), расставила людей, потому что транспортер там установить было невозможно, и люди, встав цепочкой, стали передавать кирпич из рук в руки. Со сдачей печей запаздывали и, чтоб не тревожить сменных, объявили субботник. Пришли итээровцы, конторские рабочие, дневные службы.
– Девочки, как вы, очень устали? – подбежала Нюра к своим девчатам. Те грузили сегодня целый день – сделали по две нормы.
– Жить можно, – сказала Люська и вытерла рукавом усталое разгоряченное лицо. – Феня вот, боюсь – упадет...
– Ну-у, я очень сильная! – объявила Феня, гибко наклоняясь за кирпичами и легко распрямляясь.
У Фени короткие светлые волосы. На маленьком круглом личике весело прыгали крупные родинки, темно-рыжие глаза колко блестели.
– Девочки, – остановила их Нюра, – придется еще погрузить одну машину. Я поеду с вами. Возьмем с собой кого-нибудь из ребят. А теперь отдыхайте... – Сама забралась на машину, отстранила Феню и стала ловко подавать Фофанову.
– Надо – значит поедем, – твердо сказала Люська. – И отдохнуть, пожалуй, стоит. Пойдем, девчата, возляжем вон на те плахи.
Они. спустились с машины и легли в тень на ветру, на новые доски у стены цеха. Появился Олег Кураев.
– О-о! Вот это аврал! Ну, Травушкина, ну, Травушкина. Помочь, что ли? Только я, чур, встану у истоков, – и отодвинул плечом Фофанова. – Девки-и, а ну-к, погуще ряды! – и стал ухватисто ловить кирпич из рук Нюры да еще успевал прихватывать другой рукой с машины.
– «И-и, эх, ваше благородие, госпожа удача, – запел громко Кураев, – ты к кому-то добрая, а к кому иначе».
Девять граммов в сердце, стой, не зови!
Не везет мне в смерти,
Повезет в любви...
И-и, эх, повезет в любви...
– Олег Николаевич, что-то сегодня в ударе? – неожиданно сникнув, спросил Фофанов.
– Сердце мое нырнуло в темный омут. Вынырнет ли?.. Эй, девки-и, где Кленова? Люсенька-а, подсоби...
– Пусть отдохнет, – вдруг осипшим голосом попросила Нюра.
– Люся, петь будем! – приказал Кураев подошедшей Люське и бережно поднял ее и посадил на машину. – Сиди и пой!
– Какую? – растерялась Люська.
– Любую!
Люська сняла косынку, выпустила русую косу и тихо запела:
Часто сижу я и думаю, как мне тебя
называть?
Славную, скромную, милую,
Как мне тебя величать? —
низко вела она, чуть склонив голову и глядя на далекий скверик за дорогой у цеха.
Я-я назову тебя рече-енькой, только ты дальше беги,
Я назову тебя звездочкой, только ты дальше свети, —
поддержал Кураев, за ним все. С верхней рабочей площадки, подбежав к перилам и свесившись, заглядывали вниз сталевары. Что за диковинка – песня в цехе. Увидев такой конвейер, улыбались.
А там, в конце пролета, выпускали плавку. Воздух плавился, розовел.
– Значит, говоришь, сердце в омут нырнуло? – спросил Фофанов, когда окончилась песня.
– Ну, – сказал Кураев.
– Смотри, а то попятишься, раком назовут, – усмехнулся Фофанов.
– А может, жениться приспело. Как думаешь, повезет?
– Чего не ведаю, того не ведаю... Что-то там, – сморщился и, погладив грудь, пояснил: – Отерпло.
– Девчата, живо, живенько, – повеселел Кураев, держа в обеих руках по кирпичу. – Чего, родимые, встали?
– Ишь ты, какой быстрый! – одернула Дуся Золотухина, вывернувшаяся из-за машины. – Там одному мальчику пальчик ушибли... Нюра Павловна, Пегов меня послал к тебе. Что скажешь?
– Бригадиром ко мне пойдешь?
– К тебе – пойду.
– Вот и чудненько! Иди вон к Люськиным девчатам, отдохни. Здесь чуть-чуть осталось... После поедешь с ними на склад. Погрузи кирпичики напоследок. Ну, а с завтрашнего дня начнешь начальствовать...
– Нюра, ты всех добрых девчат к себе собрала, – покачал головой Фофанов. – Не зря говорят: «У Травушкиной – бабье царство». Олег Николаевич, я пойду проверю, кому пальчик ушибли. А царство Травушкиной доверяю вам...
– Как-нибудь справлюсь, – весело пообещал Кураев.
– Нюра, а что же вторая машина стоит? – спросила Дуся.
– Пегов обещал людей прислать.
– Давай-ка я сбегаю на печь, займусь агитацией? Смена кончается, помогут...
– Небось все устали?
– А что, Кленова не устала? Все девчата по две смены отбахали. А тут, кстати, немного. Сообща-то быстрее...
– Молодец, Евдокия! – похвалил Кураев. – Жми на печь! Моих слесарей увидишь, скажи: Кураев приказал явиться всем на субботник.
– Хорошо. Так я, Нюра, побежала?
– Беги, – разрешила Нюра.
Поздно вечером после столовой и горячего душа неохотно расходились по домам. Кураев увязался за Нюрой:
– Я провожу.
– Я далеко живу, во-он за теми пустырями, в поселке. Там, Олег Николаевич, вам все покажется серым – бараки, землянки.
– Кто сказал? – Кураев решительно шагнул вперед, на вихлястую тропочку меж бракованных слитков, добавив: – Держись за мной, а то в этой свалке мертвого железа недолго ноги поломать.
– Я всегда хожу по этой тропке... – несмело начала Нюра, войдя в травы.
– Ну и зря. Тебе нельзя одной, мне тоже. Слышишь? Ты не пугайся, у меня в этом поселке живет друг.
– Тогда еще ничего, – оживилась Нюра, вспомнив, что пол у нее, наверное, не мыт и не прибрана постель, да и мало ли какой непорядок, когда никого не ждешь.
– ...Здесь было болото, – задумчиво сказал Кураев. – Давно ты живешь?
– Десятый год.
– Неплохо... Скоро весь этот пустырь застроят цехами, и ваш поселок вот-вот исчезнет.
– Я знаю.
– Все-то ты знаешь.
Она посмотрела на него искоса и вдруг к чему-то вспомнила, как весной стоял у ее оградки, под коряжистым тополем, командировочный электромонтер Борис Валежанин. Он крепко держался за штакетник и говорил в сторону сырого огорода:
– Ты думаешь, я старый? Мне всего двадцать восемь. И в Ленинграде у меня бабушка. Одна. Поедем, а? Я – один. Ты – одна. Что скажешь?
– Боря, я ведь тебя не знаю, – говорила Нюра, чтобы что-то говорить, лишь бы не сказать простое и ясное «нет».
Электромонтер ушел грустный, а Нюре ночью приснились незнакомые глаза. Они усмехались и говорили и не давали спать до утра.
– Что ты меня разглядываешь, нравлюсь? – спросил Кураев.
– Очень.
– Старый я и больной.
– Оно и видно, – улыбнулась Нюра.
– В мужья возмешь?
– Подумаю.
– Больно вы все любите думать да гадать.
– Я не гадаю. Я только думаю иногда, если вдруг накатит и станет невмоготу, что кому-то, может, еще хуже.
– Это тебя утешает? Суета все это.
– А что не суета?
– Хм, – Кураев склонил крупную голову, подумал и, подняв руку, ткнул пальцем в небо: – Вот. Только это вечно, а все остальное – суета.
– Какие-то странные у тебя мысли.
– Ничуть. Жить надо. Делать свое дело. Может быть, стараться умнеть. Умереть глупым – обидно. Нет у нас культуры врожденной, что ли... – Олег покосился.
– Чтобы не казаться дурой где-нибудь среди играющих в заумь, я к месту вверну, что материя – первична, и снова помалкиваю...
– Хитрая девка!
– А что тут хитрого? Просто не было систематического образования. Десятилетку кое-как закончила, и то в вечерней школе. Иногда пропускала занятия, иногда опаздывала. Далеко живу...
– Значит, ты считаешь, что культуры у нас нет?
– Конечно.
– А ты что же, хотела бы заставить своих женщин, таскающих кирпич изо дня в день, читать, допустим, Сартра, Экзюпери?
– Кстати, ни Сартра, ни Экзюпери я не читала.
– Ну, какие твои годы... Почитаешь, когда не захочешь умирать глупой, – скосил веселые, дымчатые глаза.
Незаметно вошли в поселок. У бараков, у палисадников, с густыми мальвами, ноготками, галдели ребятишки. На стадионе, огражденном густой акацией, играли в футбол подростки...
– Я уже дома, Олег Николаевич.
– В гости не зовешь?
– Как-нибудь в другой раз. Сегодня уже поздно, – Нюра деловито протянула руку: – До свидания!
– В иную пору я верю, что самый добрый народ – это женщины. Сейчас я убеждаюсь в обратном – в кои-то годы собрался проводить симпатичную девушку, а она даже в гости не приглашает... На этом, так сказать, и закончилось их первое свидание... Прошу прощения – второе... Ну что ж, до завтра!
Все так же плыли и клубились в темной вышине тучи, и все так же временами ненадолго выныривала лупа и вновь пропадала. И только далеко за горами небо чуть-чуть светлело, то ли не спал там город со своими шумными заводами и обильным электрическим светом, то ли тлел и все не мог истлеть поздний закат. И все так же шла Нюра и скоро совсем устала. Она уже не глядела по сторонам, только ощущала переходы. Там, где линии прижимались к лесу или скалам, понизу тянуло холодом, где выбегали к пологим предхолмьям, было теплее, уютнее. Вспомнив весь свой путь, Нюра с облегчением подумала, что осталось совсем пустяк – один километр.
То, чего Нюра не знала...
Поднимаясь на второй этаж, Пегов вдруг вспомнил, что надо бы поговорить с Фофановым. Парню хочется стать начальником цеха. Смешно, конечно. Но если недавний, пока что неофициальный разговор с директором о двухгодичной командировке в Индию на строительство большого металлургического завода осуществится, то кого же он, Пегов, оставит здесь вместо себя? Фофанова не хотелось бы, а где взять другого? Хотя можно ведь уехать и не видеть, что тут будет происходить, да ведь цех развалят – жалко. Фофанов прекрасно знает огнеупорные работы, но ведь он и должен их знать – лет десять, наверное, работает на печах. Ну, а кроме этого, что еще должен знать современный руководитель? Кем он должен быть? И экономистом, и юристом, и психологом, но если он к тому же еще не будет знать профессиональной этики, что тогда будет?.. Недавно Фофанов накричал на лучшего бригадира, тот прибежал с заявлением на перевод... «А я, чего я добился тем, что предложил главному сталеплавильщику понизить Фофанова в должности? Он посчитал, что я придираюсь к лучшим кадрам... Да-а... А на партбюро Фофанов вел себя как мальчишка. Нет. Надо с ним поговорить. Пусть берется за ум. Я вчера вот тоже выдал, как петух запел от радости. «Нюруша, – доложил я, – наверное, надолго поеду в Индию. Поедем со мной?» – скосил прищуренные глаза – попробуй пойми, – шутит или всерьез предлагает.
– Шибко ведь это ответственно – ехать с вами, – вздохнула Нюра и царапнула бугорок краски на голубом сейфе.
– Ну что ж, на нет и суда нет. Значит, никогда не покатаешься на слоне, – сказал он тихо и потянулся к телефону: «Ах, черт, что это со мной? Думаю о ней и думаю... Сдурел, совсем сдурел, ты, Никита...»
Открывая дверь, Пегов услышал голос заместителя:
– ...Ну-у, что вы, Юрий Михайлович, какой из него главный. Он начальник-то так себе, и к тому же эта аморалка...
Фофанов сидел спиной к двери, прижав плечом трубку, рядом с ним сидел Кураев и что-то подсказывал. Увидев начальника цеха, Кураев ухмыльнулся и уперся взглядом ему в лицо. Дескать, вот так и живем.
Фофанов оглянулся и начал густо краснеть:
– Да, да... Конечно... Его критерий... Что вы... – совсем смешался. – Нет, нет... Я вам позвоню позднее...
Делая вид, что ничего не слышал, Пегов, стараясь не смотреть на Фофанова, спросил:
– Чем так озабочен мой заместитель?
– Да так... Приятель вот звонил... – и деловито: – Никита Ильич, завтра миксер надо останавливать...
– Знаю.
– Мартеновцы оттягивают остановку на двенадцать часов.
– Знаю... – сказал Пегов и повернулся к Кураеву: – Когда пустишь второй растворный узел?
– Дня через три... Электрики уже доделывают.
– Кто снял фары и аккумуляторы с машины мартеновцев?
– Не грешен, – натянуто улыбнулся Кураев. – Ей-богу, не грешен... А кто вам сказал?
– Если придут с обыском и найдут – уволю...
– А чем прикажете работать? – У Кураева побелели и обтянулись скулы.
– Тем, что есть! – Пегов сел на стул и вытянул ноги.
– А то, что у нас есть, уважаемый Никита Ильич, моя бабушка в одном ящике в цветочках видела, – глаза взблеснули недобро, и еще больше напряглось лицо. – Один кричит – выгоню! Второй говорит – уволю! Красивый разговор!..
– А ты чего хочешь? – спокойно спросил Пегов, глядя на окно и прикрепленные к стене графики, на круглую вешалку в углу кабинета.
– Абсолютно ничего. Мне просто надоела примитивная организация работ... И мне хочется отворотиться от этой никчемной суеты...
– Резонерство это, милый мой, – Пегов быстро посмотрел в лицо Кураеву и, склонив голову, стал щелкать пальцем по спинке рядом стоящего стула, как бы ожидая возражения, но возражения не последовало, и он заговорил дальше: – Организуй, кто тебя сдерживает? Вместо того чтобы мять о стул одно место, сходи сам к главному механику, в отдел снабжения, да и мало ли куда еще... Сколько раз мне нужно говорить вам одно и то же? Вы привыкли к тому, что за вас за всех бегает Пегов. Так вот, господа, извольте сами заниматься нуждами производства... Все!.. К следующей оперативке вы, Олег Николаич, представьте мне свои соображения по этому поводу, а сейчас немедленно займитесь выяснением: кто украл аккумуляторы. Как вы их вернете – не мое дело... А с вами, Виктор Трофимыч, разговор у меня долгий. Идемте...
Глаза Фофанова беспомощно метнулись к Кураеву. Тот ободряюще хмыкнул и, встав, игриво блестя глазами, хлопнул заместителя по плечу и сказал:
– А ты позвони все же своему приятелю...
Фофанов кивнул и понуро пошел следом за Пеговым.
«Кошмар! – думал между тем Пегов. – И я должен смотреть на все эти безобразия? Зачем все это? Ты, Никита, слишком мягкий человек. Надо было тотчас же, как услышал, оборвать этого тихонького сателлита и тем самым навсегда пресечь подобные штучки. Так нет же, ты играл в чистое благородство. А они в отместку тебе в любой момент сделают удар пониже спины и не моргнут глазом. Зачем, кому и для чего нужна эта возня? Скушать, спихнуть с руководителя цеха? Смешно! Придет другой и заведет другие порядки... Фофанов выслуживается перед Лавочкиным – глупый, смешной человек! Тебе захотелось иметь титул начальника цеха? А кто тебе присвоит самый главный титул в жизни – титул человека, кто? – молча говорил Пегов следом идущему Фофанову. Вздохнул. – Как вам растолковать все это? Даже если я сейчас выплеснусь весь перед ним, он все равно не поймет ничего, не поймет, что не быть ему никогда начальником цеха, да и сейчас-то не у места... Тут-то уж я, милый мой, беспристрастен...»
Когда закрылась дверь за Фофановым, Пегов весело отбросил ручку, быстро встал и, подумав, что заместитель побежал звонить Лавочкину – это уж точно, – громко, с наслаждением расхохотался и, дважды обойдя стол, плюхнулся в кресло.
Он любил свой кабинет. Любил в нем работать.
– ...А знаешь, у него с ней точно шуры-муры, – сказал Фофанов Кураеву.
Оба стояли в гараже перед умолкшей машиной, с которой шоферу Цацкину было приказано снять аккумулятор и спрятать так, чтобы даже поднявшийся из земли Шерлок Холмс не смог найти.
– По-моему, ты ошибаешься, ничего подобного нет. И если уж есть у нее эти самые шуры-муры, то с кем-то другим...
– С тобой?
– А хоть и со мной. Стало быть, это ты написал в партком?
– Нет. Кто-то другой, – ухмыльнулся Фофанов уголками губ.
– Звонил главному.?
– Звонил. Он говорит: Пегова никогда не назначат на его место, что это так, разговоры. Но по голосу было ясно, что он взволновался... А еще Пегов мне сказал сам, что платит алименты...
– А ты и поверил?
– А как же, он же сам...
– Я тебе сейчас скажу, что у меня брат император Эфиопии. «Пегов его, конечно, разыграл, – подумал Олег. – И ведь он все слышал и все понял, когда вошел в кабинет. Попробуй сдвинь такого. А Фофанов будет портить нервы Пегову до тех пор, пока не вылетит с работы. Ну-ну, поглядим, что из этого выйдет...» По-моему, Пегова все-таки снимут. За травмы, за грубость с подчиненными и прочее... – сказал для Фофанова.
– Он же только на нас орет.
– Ну и что. Я, например, не вижу лучшего начальника цеха, чем ты, Виктор Трофимович...
– Да уж, – засмущался Фофанов.
– Да, да, а что Пегов? Дурак. Бабник. Демагог, – говорил Кураев. – Вот схожу в отпуск, вернусь, начальником цеха уже будешь ты.
– Если его в самом деле назначат вместо Лавочкина, то мне не быть начальником цеха. Цех он мне не доверит.
– Чепуха! Надо сделать так, чтобы его не назначили главным. И лучше бы вообще перевели куда-нибудь подальше...
– А как?
– А так вот: в парткоме есть жалоба – хорошо. А ведь есть газета. Есть директор. Все это на колесо нашей мельницы... Отклики на пожелания трудящихся. Так это называется.
– Глупости, – пробормотал Фофанов и, вздохнув, добавил: – Надо идти на печь. Опять ведь разорется...
«Тоска! – проводив взглядом заместителя, подумал Кураев. – Можно сдохнуть от этой тоски. Надо скорее в отпуск. На озеро. В лес. А там будет видно...»
И ему совсем стало скучно.
