Текст книги "Повести писателей Латвии"
Автор книги: Зигмунд Скуинь
Соавторы: Андрис Якубан,Мара Свире,Айвар Калве,Харий Галинь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)
Мужчины, поднимаясь из-за стола, нарушили течение ее мыслей. Виктор еще посмеялся: спит с открытыми глазами, что принцесса на стеклянной горе, а ведь собиралась взглянуть на тропинки, по которым когда-то ходила.
Во дворе все говорило о том, как много прошло лет. Яблоньки, посаженные перед войной, разрослись, сплелись ветвями, по междурядьям хоть на четвереньках ползи. У старых деревьев, напротив, крона стала реже, кое-где совсем отмерла, и на этих суховатых, корявых ветках, в которых еле теплилась жизнь, появились десятки молодых побегов. Словно внуки, они в своем эгоизме позволяли старичкам тратить на себя последние силы.
– Этим нужна омолаживающая подпилка, – рассуждал Виктор. А эти – проредить, и они еще столько яблок народят, только знай убирай.
– И так падают да гниют, а пуще всего белый налив. Сколько его съешь-то, твердый небось, – пожаловалась Мирта. – Хорошо бы, конечно, по осени на базар свезти, да Мартыня зачем-то уж в августе в школу требуют.
– Надо будет нам как-нибудь подскочить.
– На моциклете?
– Да хоть на вашей машине отвезем.
– А бумаги на езду есть?
– Давно, еще с молодости. Думал, заработаю денег, куплю машину. Только деньги не так скоро копятся, как цены на машины растут. Потом женился, Ласма родилась… Где уж тут… А в долг лезть не хочется, когда не знаешь, чем отдавать.
– В долг не годится, не годится! – замахала Мирта обеими руками. – Когда мы дом строили, в земельном банке ссуду взяли. Во всем себя ужимали, зато рассчитались до срока. И на тебе: в сороковом году долги отменили, а мы уж отдали все до копеечки.
– Да, яблони надо привести в порядок, – тоном знающего человека продолжал Виктор.
– Мне-то уж ни к чему, сколько жить осталось, а деревья хорошо бы спасти. Только тут дело знать надо, без этого лучше не браться, эдак можно самые плодоносные-то ветки и вырезать.
– Если хотите, весной чик-чик – и готово. Это для меня безделица.
– Ну, не забудь!
– Святое дело! – пообещал Виктор.
Олите двор показался маленьким, наверное, потому, что липа еще больше разрослась и кусты сирени превратились в чащобу; а может быть, просто память что-то напутала за долгие годы.
– Если тут вскопать клумбу да посадить розы, красиво получилось бы на фоне зеленой травы, – вслух размышляла Олита.
– В прошлом году, в день рождения, Дагния привозила мне какие-то невиданные, французские будто.
– «Гауярд», – небрежно пояснила Дагния.
– Вот как?
Про себя же Олита усмехнулась: учительница, а не знает, что надо произносить «Гожар», а не как пишется: «Gauiard». Да пусть остается в счастливом неведении, и так уж Виктор с Мартынем цепляются, не хватало еще им, бабам, поссориться, как тогда еще сюда покажешься?
– Дому новая крыша требуется, – по-хозяйски заметил Виктор.
– Погреб нужнее, – живо откликнулась Мирта. – Уж два года как провалился. А то до буртов далеко за картошкой ходить…
– Ну-ка, где он? – гость сейчас же должен был осмотреть бывшую постройку.
– Кажется, где-то тут, – Олита неуверенно раздвинула кусты сирени.
– Помнишь, значит, м-хм-хм-м… Заросла тропинка-то, заросла. Пойдем кругом, с той стороны подход лучше.
Полузасыпанная яма имела безнадежный вид, как могила, не дождавшаяся своего покойника. Песок уже начал затягиваться дерном, торчали концы трухлявых бревен.
– Сюда бы экскаватор, – рассудил Виктор.
– Коли волк поможет, и комар лошадь загрызет, – вставил Мартынь.
– Но чего нет, того нет, – глубокомысленно продолжал Виктор, будто и не заметив подковырки. – Зато у вас родственник вон какой богатырь, и мальчишке лопату в руки – глядишь, осенью будет куда засыпать картошку.
– Без бетонирования толку не будет. А вдвоем мы этого не осилим.
– Угису еще рано тяжести поднимать! – добавила Дагния.
– Устроим как-нибудь воскресную толоку, – предложила Олита. – Ну, скажем… скажем… Недели через две, да, Виктор?
– Если они к тому времени подготовят яму…
– Сделаем, сделаем, – обнадежила Дагния.
– Не будь всем бочкам затычка, – пробурчал Мартынь. Он не собирается плясать под Викторову дудку, а лучше вообще вместе ничего не затевать. Вот если бы с Даумантом… Да он сейчас сеном занят. Кстати!.. – А кто же сено будет косить?
– Да, да, вперед сено, пока погода хорошая и трава не перестояла, – согласилась тетя.
– Тогда отложим погреб до осени, – решила Олита. – Виктор тоже может на сенокосе помочь.
– Вот хорошо-то, – обрадовалась Мирта. – Тогда и с погребом поспели бы, а то моим Тутерам в конце июля уже уезжать надо.
– Будет вам, мамаша, погреб. Святое дело. Это я, Виктор Спреслинь, говорю.
Последнее воскресенье июля близилось к полудню, а участники толоки все не показывались. Спасаясь от зноя, Мартынь тянул под липой пиво и в душе желал, чтобы бывшая невестка со своим Виктором не явились. Тутер терпеть не мог этого трепача: на обещания прыткий, а как до дела доходит, так ищи его… Они, видите ли, аварию по пути увидели и дальше не поехали. А в следующее воскресенье с утра облака набежали – «Мы подумали, все равно сеном не займешься». Нет, его, Мартыня, не проведешь. Тете, той Олита своими медовыми письмами совсем голову задурила, ишь сидит, бедная, у клети, с дороги глаз не сводит.
Каждый мотоцикл Мирта встречала полными надежды глазами, но он проносился мимо, и пыль от него, казалось, оседала прямо на сердце. Яма, слава богу, вырыта, стены досками обшиты, цемент и гравий заготовлены, осталось только замесить раствор да залить. А этот пивом балуется. Один, вишь ты, не может. А мальчишка на что! Тяжело, мол, ему, хватит с него, что рыть помогал. Распускают детей, парень с отца вымахал, а все скачет что теленок. В прежние времена уж в работники годился бы. А эти боятся, как бы не надорвался. Раньше про такое слыхом не слыхивали – и бед не знали. Выдумки одни. В среду Мартыню уезжать, а яма так и останется. Прямо наказание!.. И куда это Олита с Виктором пропали? Сами ведь день назначили. Надо бы у Олиты лекарство какое попросить от бессонницы – замучила совсем. И бальзам кончился. Так и обдавал жаром до ног, а потом ударял обратно в голову, стылую кровь разгонял.
– Сколько еще ждать будем, теть? Пора обед готовить. На этих рассчитывать или нет? – высунувшись в дверь кухни, прокричала Дагния.
А ей, Мирте, почтовый голубь весточку принес, что ли? Понимает ведь, а спрашивает! Будто нарочно дразнит. Плохо одной, ох плохо, а и с молодыми нелегко ужиться. У них свое на уме, у тебя свое…
И все же через несколько дней, собирая родственников в дорогу, Мирта прослезилась. Привыкла уж, что в доме люди, теперь опять из всех углов одна пустота глядеть будет.
– Могли бы еще пожить, – сказала она, наблюдая, как Дагния укладывает чемодан.
– Вы же знаете, теть, с первого числа нам на работу.
– Какая ж работа, когда детей еще нет в школе?
– Кабинет истории надо привести в порядок… Дел много, всего не перескажешь. И потом, для учителей ведь тот же закон, что для всех: отпуск кончился, надо быть на работе.
– Ну да, служба она служба и есть. Только вот погреб не закончили. Начнутся дожди, а ну как глина поползет…
– Мы бы и начинать одни не стали. Не подведи ваша бывшая невестка с мужем, и вправду осенью картошка была бы в погребе, как тот пустозвон обещал. Так ведь пропали и про святое дело свое забыли, – Дагния разогнулась и взглянула на тетю, карие глаза сверкнули, как зажигалка, Мирта чуть не испугалась.
– И Даумант не пришел помочь, – простонала она.
– Что на Дауманта надеяться? У него то сенокос, то уборка. Дни и ночи на комбайне. Хорошо, если в своем-то доме успевает что сделать, – отрезала Дагния.
– Даг, ты скоро? – сунув голову в дверь, спросил Мартынь.
– Сейчас, оденусь только.
Увидев тетю, Тутер подошел и сел с ней рядом. Дагния со своей одеждой выскочила в соседнюю комнату.
– Помру тут одна, никто и не узнает. Пока найдут, крысы нос обгрызут, как вон Петеру Лациту, – с тоской проговорила старая женщина.
– Приедет Олита, привезет бальзам, и будешь жить сто лет.
– Нет, где уж, – покачала головой Мирта.
– И мы тебя не бросим. Только с автобусами морока… Все время на дорогу уходит. Вот если бы на меня доверенность оформить, тогда на машине можно было бы каждую неделю подкатывать. Все равно ведь ты одна никуда не ездишь.
– Виктор обещал на базар с яблоками свозить.
– Обещанного три года ждут.
– Хоть бы и так, только Серку из дома не выпущу. Не могу я. А в Ригу и подавно. Опасно там.
– Ну конечно! Лучше в Гулбене! К бывшей да сплывшей невестке! – Тупое упрямство тетки взбесило Тутера.
– Что вы с Дагнией на них кидаетесь как скаженные? Чем уж они вам так насолили?
В дверях показался Угис.
– Теть, можно яблок с собой взять?
– Собирай, собирай, все равно корове скормить придется. Только зелены еще.
– Ничего, белый налив уже вкусный.
– Ты, детка, в дорогу ничего получше-то не наденешь? – не удержалась от вопроса Мирта, увидев парня в тех же линялых бумажных штанах.
– Нет, и так хорошо, – буркнул он и хлопнул дверью.
– Совсем вы дите не одеваете, – упрекнула тетя. – Неужто на его долю не хватает, оба ведь получаете.
– Сейчас мода такая. – Мартынь встал. – Пойду попробую, заводится ли еще эта таратайка.
– В последнюю минуту! – Мирта так и всплеснула руками. – И что за человек, неужто вчера нельзя было моциклет спробовать! А еще хочет, чтобы лимузин ему доверили! Нет уж, Серку из глаз выпускать не годится, хучь ты, племянник, обижайся, хоть нет.
V
Она встала с кровати и, как была, в одной рубашке, подошла к окну. Подумать только, ночью выпал снег! Вот почему в комнате светлее стало. Ни разу, ни разу в свой день рождения Мирта не видела снега.
На липе еще листьев полно, они удержали снег, поэтому стол и скамья под деревом темные. Да и тот, что / выпал, уже тает, холода-то нет. И все-таки снег был, хотя октябрь еще до середины не добрался. Крыши белые, двор будто простыней покрыт, утыканной зелеными иголками: трава торчит из-под снега. Такой не улежит. Плохой знак, плохой – быть зиме непостоянной. В метель ветер будет дом насквозь продувать, к оттепели – кости ныть. А там кто знает, не пришлось бы с белым светом проститься: когда первый снег выпадает ночью, больше старые люди мрут. Дешево, дешево Мартыню дом с лимузином достанется: за один укос, ну, еще полкрыши присчитать можно да яму эту, под погреб. Лучше бы и не рыли ее вовсе, сейчас наполовину водой залита, были бы гуси, хоть пускай, как в пруд.
Мирта всплакнула. В прошлом году на день рождения были розы, и пирог нашла на скамеечке. Сегодня никто через двор не проходил – видно было бы. Опять одинешенька, всеми забытая. Мирта продрогла. Нет, нарочно губить себя нельзя, надо одеваться, скотинушка ждет.
Справив все утренние дела, она съела кусок хлеба с салом, накинула на плечи большой платок и села у окна. Непривычно было этак-то бездельничать, прямо чистый грех, да чем ты, старый человек, займешься, если корову выгонять не надо, картошка и овощи убраны. Набрать петли для носка или рукавицы? Так вязать не для кого, к чему и глаза портить.
Так и сидела она, вспоминая времена, когда сама была молодая и сильная, когда подрастали мальчишки. В ушах зазвенели детские голоса. Гедерт и Майгонис хватают первый легкий снег, лепят снежки и кидают друг в друга… Снег прилипает к обувке, где ступишь, там остается черный круг, а ногам делается тяжело, будто поверх ботинок снежные онучи обуты.
Что это? Мирта привстала. Ах, да это ее собственные следы, в хлев и обратно… А вот какая-то фигура все-таки показалась. Идет сюда. Мирта узнала соседку Элгу. Слышала, как она обила снег у порога, без стука открыла дверь на кухню, а у комнаты поцарапалась.
– Входи! – пригласила Мирта.
– Здравствуй, соседушка! Чинно уселась, только поздравления и принимать!
Поставив сумку, Элга вынула сверток и протянула юбилярше:
– С днем рождения тебя! Жаль, нет цветов, прошлой ночью последние снег приморозил. Зато вот в поселке, в столовой, продавали ватрушки, совсем теплые были. Может, не завтракала еще, взгляни-ка!
Она вынула из сумки большой бумажный кулек и положила на стол.
– Ела я, не хочется. А тут что? – Мирта пощупала сверток.
– Разворачивай, увидишь!
На колени старушки скользнул шелк.
– Не успею я всех платков сносить, – вздохнула она. – Помру – назад получишь.
– Опять ты про это…
– В ваши годы люди про жизнь говорят, в мои – про смерть. Кому что.
– На почте мне поздравления передали, чтоб тебе отнесла.
– Поздравления, говоришь? – Мирта оживилась.
Элга протянула конверт и две телеграммы. Старая взяла в руки, принялась рассматривать: на одном бланке была большая желтая роза, на другом – ветка с багряными листьями.
– Прочти, не хочется очки искать.
Сверху оказалась та, что с веткой.
– «Пусть твою жизнь придет…» Ага, в твою, значит… «Пусть твою жизнь придет вся красота осени Рижане».
– А сами не могли приехать! – Мирта поджала губы. Конечно, бумагу послать легче.
– Так не воскресенье ведь.
– Их и в воскресенье не было. Картошку не помогли выкопать, ты сама видела, каково мне было… Без вас не знаю, что бы я и делала.
– Мы не могли не помочь. Сами сажали, самим и выкапывать, и все такое… – улыбнулась Элга.
– А они могли не помочь? Как родных детей приняла, на всем готовом… Наверно, осерчали, что лимузин в Ригу не дала.
– Ну и пускай бы себе ехали, соседушка! Машина, на месте стоя, все равно ржавеет.
– Может, и так, и все-таки непорядок это. Береженая вещь завсегда больше служит. Я к своему лимузину привыкла, будто он живая тварь. Это чужому не понять.
– Ну как же не понять.
– Дагния вот не хочет. Холодное сердце, холодное! Хучь бы подошла когда, спросила, мол, у тебя, тетя, ничего не болит?.. Где уж! Какое ей до этого дело! Вот дылду своего стережет, как малого ребенка: чтоб сыт был да чтоб не надорвался. У Мартыня сердце добрее, а тоже – бросил меня с этой ямой. Я уж и ходить, и глядеть в ту сторону зареклась: недоделанная работа что покойник, не преданный земле.
– Мартынь тут не виноват, скорее уж тот, другой. Обещал, да не приехал.
– Начальство распорядилось не закрывать лавку. План надо было гнать.
– Тогда чего ж на последнее воскресенье месяца толоку назначил? Первый год за прилавком, что ли?
– Виноват, не виноват… Чего теперь толковать. Яма как была, так и осталась…
– Жаль, Дауманту некогда было. Может, весной. Правда, там опять сев. А потом сенокос, за ним уборка… и все такое. Сегодня навоз возит. Каспар один дома остался.
– А Хилда где же?
– Уехала к сестре Дауманта, у той событие: сын родился. Не справиться ей со всеми делами, так что мама там немного поживет.
– Значит, сын у Сподры… А ты боишься Каспара одного оставлять? Не натворил бы чего.
– Как же, боюсь, конечно! А что поделаешь, Агра в школе, мне с утра в правление надо было.
– В другой раз приводи ко мне. Мы тут с ним не заскучаем.
– Неплохо бы. Только он у чужих не привык.
– Ничего, обвыкнет… Ну, читай, вторую-то!
– «Нам тебе приехать время не велит телеграмма пусть твой дом скорей летит Олита Ласма Виктор».
– Чего, чего?
Элга повторила.
– Прямо так и написано? Они что, смеются надо мной? Чего это мне время не велит?
– Наверное, ошибка какая-то, – попыталась успокоить ее соседка. – Постой, постой, «нам тебе приехать…» Нам к тебе приехать! Время не велит! «Телеграмма пусть твой дом скорей летит».
– Как это, «пусть мой дом скорей летит»?! Вот так пожелание, будто злому врагу!
– Нет, нет! Тут что-то не так.
– Уж ты проясни, а то я всю ночь не засну.
Элга рассердилась: тоже писаки, шлют старому человеку какую-то китайскую грамоту, поди тут разберись. Чтобы тетя за гаданием время коротала, что ли? Разве не знают, какие нынче телеграфистки!
Она перечитала телеграмму еще раз и, наконец, воскликнула: «Не дом летит», а «в дом летит!» «Телеграмма пусть в твой дом скорей летит!» Додумалась все-таки! – радовалась Элга.
– Тогда так и пропечатали бы, – сказала тетя, слегка разочарованная, что за всем этим крылся такой простой смысл, даже пожелания толкового не было.
– Небось Виктор посылал. Он у нее какой-то с подпрыгом, уж что есть, то есть, – рассуждала она. – Насулил и солнце, и луну, а хоть бы одну звездочку достал. Олита – другое дело, сердечный человек.
– Ничего, летом опять все съедутся, во всем помогут, и все такое… Ну, побегу я.
– Тебе легко сказать, а попробуй-ка прождать целую зиму. Еще кто знает, доживу ли до весны-то… Приходите вечером, для Дауманта бутылка вина найдется. А то одна как старая кочерыжка.
– Если Даумант вовремя заявится… Да вряд ли. А мне после обеда на ферму сбегать надо.
– Ну да, всем недосуг, – вновь вздохнула старушка.
Элга подхватила сумку, попрощалась. Когда за ней хлопнула дверь, Мирта принялась распечатывать конверт. Она знала: от Фридиса Фигала. Ну как же! Коли всю жизнь помнил, нешто на краю могилы забудет.
VI
Кукование кукушки напомнило, Дагнии прошлую весну, то утро, когда она ходила за водой. Тогда она себя здесь больше чувствовала хозяйкой, чем сейчас, хотя Мартынь, а значит, и она, его жена, считаются законными наследниками этого дома. В прошлом году Дагния бродила по двору и по саду, прикидывая, что и как они переделают. Но какой смысл строить воздушные замки, если тетя всякую попытку что-нибудь переменить встречает в штыки, оправдываясь тем, что скоро умрет, а сама все не умирает. Упаси бог, Дагния не ждала ее смерти, пусть живет на здоровье, только, раз уж отписала дом, дала бы и будущим хозяевам сделать что-нибудь по-своему.
Женщина бросила взгляд на зеленую лужайку за клетью: ну было бы там озеро! Летом сохнешь на этой горушке, как вобла. Три километра до реки все же далеко; пока домой вернешься, пот опять катится ручьями. Да и сколько раз туда сходишь? Прошлым летом только дважды выбрались. Добро бы хоть покупаться можно было как следует, так ведь нет, вода и до пояса не достает. Если бы на машине можно было туда ездить, тогда другое дело, да где уж, тетка непременно скажет: лимузин не для того, чтоб его по кустам гонять. Сама свои телеса замочить боится и другим не дает. И народу на хуторе что-то многовато стало. Слишком обжитой сельский дом теряет свою романтическую привлекательность. А Олита с Виктором чуть ли не каждую субботу сюда являются. В конце месяца девчонка школу закончит, начнется у них отпуск; значит, будут тут жить безвылазно. Тетушка, конечно, приглашает их что есть мочи: бывшая невестка станет ей утром и вечером давление мерить, капельки капать. Залечит тетку до смерти, ей-богу. На наследство рассчитывает, да не знает, что напрасно…
Дагния подошла к кусту сирени, наклонила ветку, сунула лицо в прохладные гроздья и закрыла глаза. Так в последнюю школьную весну она ходила искать счастье о пяти лепестках, чтобы на экзамене повезло, а сама, спрятав лицо в сирени, думала о Мартыне из параллельного класса, лучшем спортсмене школы, который на переменах как бы невзначай то и дело оказывался рядом, потом на школьных вечерах приглашал ее на вальс, потом стал провожать домой. Разумеется, тогда было безумием зарегистрироваться на первом курсе и поселиться в одноместной комнатке общежития, подавая плохой пример остальным девушкам. Зато на своей серебряной свадьбе она будет выглядеть невестой, а не пожилой тетенькой. Наверное, ей на роду написано раннее замужество: мать очень рано вышла за отца, у сестры была свадьба, когда она еще не закончила сельскохозяйственной академии. Только бы Угис не поспешил, не повесил бы какую-нибудь соплюху на шею себе и родителям! Ранние браки часто неудачны, а развод у них в роду не принят.
Дагния отпустила ветку, несколько цветков упало, один зацепился за пушок на руке. Дагния подумала, как поздно в этом году все цветет, скоро уж Янов день, середина лета, а сирень только-только начинает осыпаться.
Она пошла вдоль кустов. Там, в конце двора, стучали лопаты.
– Мужчины, обедать! Стол накрыт, все стынет!
– Женщинам кажется, что самое важное на земле – кастрюля с супом. – Голос Мартыня звучал резко, наверное, опять с Виктором не поладили.
– Враз не можем, раствор залить надо, а то затвердеет, – откликнулся Даумант.
– Это долго?
– Минут десять – пятнадцать.
– Пожалуйста, поскорее! – возвращаясь, повторила Дагния. – Иначе мои фирменные котлеты потеряют свою кондицию.
Она гордилась своими котлетами. Мясо, конечно, нужно хорошее. Дагния сама пропускала его через мясорубку вместе с луком, добавляла к фаршу щепотку крахмала, пару яиц, по вкусу соль, перец – все в точности, как написано в поваренной книге, как делают сотни хозяек, и все же не у каждой котлеты получались такими вкусными, как у нее. Секрет Дагнии был в другом: воды она добавляла ровно столько, чтобы котлеты были сочными, но не разваливались. Чуть меньше или больше – все насмарку. Вроде лотереи: возьмешь первый билет, возьмешь третий, а выигрышный посередке останется. А бывает, и все три пустые. Конечно, играть в лотерее – не котлеты жарить, и опыт здесь не имеет никакого значения, кому суждено, тому и выпадает счастье. Дагнию оно, слепое, всегда обходило стороной.
Обед затянулся. Да и как иначе, если на столе и водка, и пиво. Тут уж мужчины должны все мировые проблемы решить, а это, понятно, скоро не делается.
Что касается чемпионата мира по хоккею, то мысли Угиса на этот счет всерьез не принимались. Даумант не следил за матчем, поэтому в споре не участвовал, а мнения Мартыня и Виктора разошлись, благодаря чему изменения в турнирную таблицу внесены не были, и чемпионы, слава богу, пока остались при своих медалях. Футбольный сезон еще не набрал силу, а состоявшиеся игры можно было бы обсудить без больших споров, если бы Виктор, болельщик-любитель, больше уважал мнение Мартыня-специалиста; в конце концов, учитель физкультуры больше понимает в спорте, чем провинциальный лавочник, хоть он и называет себя гордо заведующим магазином.
Мирте не нравились эти разговоры про всякие ауты, шайбы, ворота и незнакомых людей. Скоро уж вечер, а работа застопорилась на полпути.
Дагния убрала тарелки из-под второго. Олита принялась наливать в глубокие кисель из ревеня.
– Мне не надо, – отказался Виктор. – Ты же знаешь, когда я пью, сладкое не ем.
– Дают – бери, а бьют – беги, – вставила Мирта.
– Это смотря как бьют, тещенька дорогая, смотря как бьют! – у Виктора явно развязался язык. – В футболе, например, чем больше бьют, тем лучше. И публике нравится, и команде польза.
– Опять про футбол…
– А бывает, так бьют, что не дай бог! Недавно один знаменитый боксер после полуночи шел домой, ну, был под мухой – с друзьями в ресторане посидели. Пристали к нему двое длинноволосых. Сначала, как водится, попросили закурить. Этот отвечает: «Не курю». Ведь спортсмен. А эти: «Ах так!» И в морду. Ну, а боксер тоже не деревянный божок. Дал сдачи, святое дело! Левый удар, длинноволосые рассыпались кто куда, ну, а этот отправился домой. На другой день приходит к нему депеша из милиции. Что такое? Оказывается, сломал человеку скулу. Еле отделался от тюрьмы.
– Это было лет пятнадцать назад или даже больше, – заметил Мартынь.
– А я говорю, недавно!
– Какая разница, – потушила спор Мирта. – А что ж его не посадили? Это нешто дело – ходить по улицам да скулы ломать.
– Он не ударил бы, не напади они. Сами и виноваты, надо понимать, что порой осечка бывает. А за себя постоять всякий имеет право. Святое дело!
– Так-то оно так, а все одно нехорошо, – встревоженно шамкнула свое Мирта. – Ну и дела творятся на белом свете! Одна я ничего не вижу и не слышу. Будто ничего и не случается.
– Постоянно случается! Когда спать ложитесь, смело можете помолиться за упокой очередных душ. Да вот хоть вчера: по пути к вам «Жигули» в канаве видели. Стекла вылетели, кузов помят, как шляпа. Вверх тормашками, говорят, летел.
– И погибшие есть? – тетины глаза загорелись любопытством.
– Надо думать, есть, – чувствуя, что приобрел заинтересованного слушателя, продолжал Виктор свой рассказ ужасов. – Правое сиденье разворочено, руль согнуло, кто впереди сидел, вряд ли в живых остался. А в тот раз, когда у поворота на Элстери машина перевернулась, из пяти человек четверо на месте скончались. Все в ряд лежали, лица тряпками прикрыты… У меня сердце не выдержало, разворачиваем, говорю, жена, транспорт, катим назад. Так мы в тот раз к вам и не приехали, да ведь Олита писала. Сколько там кровищи пролилось, в машине будто бидон с сиропом опрокинули.
– Удивительно, как это вы мимоходом успели все до тонкостей разглядеть, – пожала плечами Дагния.
– Почему мимоходом? – Олита округлила глаза. – Мы отъехали в сторону и остановились.
– А мы никогда не останавливаемся, когда видим аварию. Удовлетворять свое любопытство за счет чужого несчастья – это как-то…
– Зачем же любопытство? – Виктор бросился на выручку жене. – Я остановился, чтобы разобраться. Все проанализировал, что, как и почему.
– И за десять минут тебе картина стала ясна полностью! – усмехнулся Мартынь.
– Святое дело! – Виктор, задетый, вздернул подбородок.
– Просто непонятно, что это следователи да эксперты неделями разбираются в причинах аварий. Пустили бы тебя, десять минут – и готово!
– Это точно, я ковыряться не люблю. И вообще, если за что возьмусь, то довожу до конца.
– Ну, тогда айда на погреб!
Мартынь с грохотом отодвинул стул и пошел к дверям. Вот уж, ей-богу, дураков не сеют, не жнут, они сами растут. На чужих нервах. Мартынь был зол.
– Скажите мужьям, чтоб раздетые к столу не садились! – обратилась Мирта к Дагнии с Олитой, когда мужчины вышли. – Тут не сборище нугистов.
– Нудистов, тетя, – поправила Дагния.
– Все одно! Почитай что без одежи сидят, все «хи-хи» наружу, прямо не знаешь, куда глаза девать. Ласма тоже в прошлое воскресенье ходила что Ева, самый стыд только прикрымши.
– Где же солнышка схватить, как не на деревне? – защитила Олита свое дитя.
– Чуток поприличнее-то можно бы. Я в молодости и перед солнцем не оголялась, не то что перед всем миром! А сейчас, смотрю, такие времена пошли… Ну, на дворе – ладно. А только за стол чтоб голые не садились. Не люблю я.
– Ладно, ладно! – пообещала Олита. – Ты лекарство приняла, мама?
Ого! Уже «мама», поразилась Дагния. Недавно еще называла свекровушкой. Оно, конечно, намек чересчур горький, «мама» звучит короче и милей. Для ушей Мирты особенно. Льстивый язык во все времена что капитал; к сожалению, ей, Дагнии, этого богатства не дано.
– Пусти! Кусает, – Ласма руками уперлась в грудь мужчины и оттолкнула его.
– Кто кусает?
– Не знаю. Наверное, сикухи, муравьи, ну, – она села, подобрала колени, обхватила руками.
Мартынь снял с обнаженной спины девушки прилипшие травинки. Может быть, потому что ладонь его загрубела от работы, кожа показалась сказочно нежной. Нет, она и вправду была такой, каждый нерв чувствовал ее бархатную эластичность. Выше пояса рука нащупала несколько позвонков, ниже они исчезли, еще ниже ощущалась округлость бедер. В мозгу вновь вспыхнуло желание, но пресыщенное тело не откликнулось на призыв.
– Тебе не холодно?
– Нет.
Мартынь все же дотянулся до своего пиджака и накинул его на загорелые плечи девушки, однако сейчас же пожалел об этом: Афродита превратилась в Деметру. (Дагния привезла с собой «Мифологию» Парандовского, и, так как других книг тут не было, он прочел ее уже дважды.) Мужчина прикоснулся к темным волосам, покрывшим колени, Ласма выпрямила спину, откинула волосы и смотрела на Мартыня своими большими серыми глазами, которые в мягком сумраке стога будто излучали свет. Спрашивали они о чем, просили или приказывали? Он должен признаться себе, что не понимает эту девушку, которая позволила говорить своим волосам, плечам, округлой груди, талии, узким ягодицам и стройным ногам. Однако этот язык был такой неопределенный; одновременно обещание и запрет. Глаза же имели странное выражение, они будто проникали прямо в мозг, высвечивая там мысли и желания, которые, может быть, хотелось бы скрыть, ну, во всяком случае, поначалу. Девушка охотнее дарила ласку, чем слово. Может быть, ее молчаливость и привлекла Мартыня? На потных, самоуверенных, шумных и порой грубоватых старшеклассниц он смотрел скорее как отец, чем как мужчина. Возможно, впечатление оказалось бы иным, если бы он попытался на одну из них взглянуть другими глазами, но у него не возникало такого желания: это ведь его ученицы. Ласма же – молодая женщина, изо дня в день находящаяся рядом, и она так похожа на Олиту в молодости. Почти двадцать пять лет он был верен Дагнии, так что в распущенности его никак нельзя упрекнуть. Разве только в том, что недостало сил не протянуть руку, отказаться от этой девушки, которая соединила в себе ту, давнюю, и сегодняшнюю любовь. Она, разумеется, могла обидеться, оттолкнуть, бить, царапать, звать на помощь. Но Ласма молчала. Потом ответила на поцелуй, а потом… оказалось, что он у нее не первый.
– Надо возвращаться, покажется подозрительным, куда это мы оба пропали.
– Да.
– Ты не бойся, мы недолго будем прятаться. Еще пару недель, и в Риге мы сможем ходить в тобой в кино, в кафе…
Ласма кивнула головой, волосы закрыли лицо. Мужчина откинул их.
– Подыщу какую-нибудь комнатку. Чтобы нам было хорошо. Разведусь, конечно.
– Когда?
Вновь этот насквозь видящий взгляд.
– При первой возможности. Дагнию подготовить надо.
– Съездим куда-нибудь!
– Как это сделать?
– Очень просто. К горе Мунамяги, например.
– Можно… Только тогда тетю надо орать с собой, черт побери! А там Угис захочет и еще кто-нибудь…
– Нет, на мотоцикле! Твоя «Pannonia» ведь на ходу?
– На ходу, но…
– Но?
– Не можем же мы в одно прекрасное утро сесть вдвоем и поехать.
– Пожалуйста, подай мне бюстгалтер!
Мартынь выполнил просьбу, подал блузку, джинсы и сам начал одеваться. Не обиделась ли Ласма, подумал он и взглянул на девушку: нет, лицо не надутое, она деловито застегивала одну пуговицу за другой, Мартынь скользнул рукой под блузку, погладил нежный бок, ладонь его потянулась вверх, встретила плотное сопротивление бюстгалтера. Но мужчина уже знал, что ткань эластичная… Ласма не сопротивлялась, ее тело, как обычно, потянулось навстречу ласке.
Угис валялся на кровати, задрав длинные ноги на спинку. У дверей кто-то поцарапался, или ему только показалось? Опять. Кот? – не может быть, он пролез бы в дырку, выпиленную внизу двери. Отец и Виктор сюда не заходят: если Угис нужен, его зовут, тетины тяжелые шаги он хорошо знал. Мать не царапала бы, она толкнула бы дверь и зашла. Остается… Остается только… Угис вскочил на ноги. А если все же? Он подкрался к двери и резко отдернул ее.
Ласма вздрогнула, попятилась, споткнулась и, наверное, упала бы с высокого крыльца, если бы Угис не схватил ее за руку.
– Какие глупые шутки! – рассердилась девушка. – Ты всегда так встречаешь гостей? Да пусти же!
