Текст книги "Повести писателей Латвии"
Автор книги: Зигмунд Скуинь
Соавторы: Андрис Якубан,Мара Свире,Айвар Калве,Харий Галинь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)
Монвид Димант подыщет для него какую-нибудь комнатенку, на колесах что за жизнь, даже Харро, судя по всему, не очень-то доволен.
К чему ломать голову над тем, что будет завтра? Сегодня вечером Арнольд отправится в котельню, а завтра поутру вернется усталым, разбитым, и когда только кончится его ночная работа! Хорошо хоть домой не является в грязной одежде, но запах котельни все равно при нем. Битых полчаса приходится его уговаривать принять душ.
А потом он будет спать далеко за полдень. Затем оба с Увисом закроются в комнате и будут копаться в полупроводниках до позднего вечера.
Да и сам Арнольд что-то вроде полупроводника, не более!
Харро перестал насвистывать, раскрыл рот, сейчас что-то брякнет…
– Возьму старую жену, всегда будет ждать дома! – Все это Харро выпалил одним духом, каким-то непонятным бурчанием.
– Харро, ты что, это же неприлично! – одернула его Лиесма.
– Возьму стару… и богату… – проглатывая окончания, продолжал Харро, но больше ничего не успел сказать.
– А возьмешь богатую, навряд ли она дома захочет сидеть, – поддела Лиесма.
– Захочет! – отрезал Харро.
– В конце концов, Харро, это же неприлично: ты приехал ко мне, я тебя угощаю кофе, а ты хочешь «стару» и «богату», я что же, не нравлюсь тебе? – продолжала Лиесма подзадоривать.
– Ты меня не станешь ждать, никогда не буду знать, где ты носишься, – пытался растолковать ей Харро.
– Что ж, я тебе не нравлюсь? – не унималась Лиесма, да еще покосилась на Арику – мол, посмотрим, что он на это скажет.
– Ты девочка что надо, но иногда мне хочется дать тебе оплеуху.
– Ого, за что же? – оторопела Лиесма. – Да ты, верно, и жену свою колотил.
– Элзе я дважды отвешивал оплеухи, потом она сбежала в Крым.
– Дальше можешь не рассказывать, нас не интересует, как ты отвешивал Элзе оплеухи, – резко оборвала Лиесма. – Надеюсь, Харро, с тобой мы так далеко не зайдем.
– Вот, видишь, Лиесмук, что мне приходится выслушивать, а вдруг придется и тебя разыскивать в Крыму, а то и где-нибудь подальше, – не слишком весело рассмеялась Арика.
– Не беспокойся, сестричка, никуда я не сбегу. Вообще-то Харро покладистый малый, не знаю, что уж там такое произошло, чтобы он решился «дать оплеуху». Мне он все о чем-то толкует, но я его с трудом понимаю. Харро, ты бы мог отвезти нас в лес, прогулялись бы, сморчков пособирали.
– Не надо, Лиесма, не проси, я с твоим Харро все равно не поеду. Теперь у меня ясное представление о современном сильном мужчине.
– Можешь говорить спокойно. Харро слышит лишь тогда, когда речь идет о запасных частях к машине. А так у него уши будто заложены.
– Другие у тебя были лучше.
– Говори, говори, сестричка…
– Не сказать, чтобы мой Арнольд был невесть какой… и все же…
– Что – все же?
– Это, по-моему, слишком, даже слов не нахожу!
– Ты посмотри, сестричка, какие у Харро сильные руки, однажды он разозлился и так грохнул кулаком в дверь, что она чуть с петель не слетела. Есть в нем что-то рогожинское, мне это жутко нравится. Мечтаю когда-нибудь сыграть в паре с Рогожиным, а после этого и помереть согласна прямо на сцене…
– Взаправду? – кольнула Арика.
– Не беспокойся, такое может сбыться только во сне, с моим толстым задом о подобных ролях мечтать даже нечего, сама видишь, в последнее время прибавлять стала в весе, хотя держусь на одних сигаретах да кофе. Не беспокойся, сестричка, Харро далеко не Рогожин, а твой Арнольд – чистое золото, он так, бедняга, старается, так трудится!
– Ты считаешь?
– Конечно! Вечно он на работе… А какие у вас дома венгерские кресла, у меня-то всего-навсего кофеварка!
– Лиесмук, ты ничего не понимаешь! Весь комфорт наш шиворот-навыворот, неужели ты не обратила внимание, что вся квартира набита жутким хламом, комнаты похожи на западню, где могут жить лишь они – отец с сыном, да еще их дурацкий Нортопо!
– Чего ты так волнуешься?
– Арнольда преследуют смешные страхи он страшно боится бедности и потому работает как зверь, зарабатывает деньги где только можно. Помнишь, мы почти четыре года прожили на улице Сеяс в коровьем закуте у старика…
– Да, я раз-другой была у вас, сестричка, тогда я тебе завидовала… Если бы не твой пример, по сей бы день сидеть мне в Меллужах и ковыряться в матушкином огороде… Обжиралась бы за троих, растолстела, как бочка, и мечтала, как бы выйти замуж за таксиста Харро, чтобы всегда ждать его дома… Твой пример вдохновил меня…
– Что же ты раньше молчала?
– Я не раз тебе говорила, если б не знакомства Арнольда, не видать бы мне теперешней моей комнаты! А ведь я была бы рада вместо вас поселиться в том коровьем закуте, перебиваться с хлеба на воду, лишь бы учиться в театральном училище. Харро, поосторожней, ты же видишь, кошка перебегает дорогу. Взгляни, Арика, какой милый котеночек! Так и хочется его погладить.
– Лиесмук, ну чем забита твоя голова: то ей подавай Рогожина, то коровий закут на улице Сеяс, то вдруг – котенка погладить! А мне не терпится узнать, где мой сын!
– Сейчас узнаешь. Еще пять минут езды, и будем у маменьки.
– Хорошо, хоть вместе…
– Почему, сестричка?
– Мне одной всегда неловко, в последнее время она стала такой занудливой.
– Наша матушка? Вот уж нет! – возразила Лиесма. – Она больна неизлечимым недугом – старческий эгоизм. Она, не стесняясь, пользуется своим возрастом, как-никак я у нее подольше тебя просидела, знаю.
– Не слишком ли это жестоко, Лиесма?
– Мы с тобой обе жестокие, просто тебя отучили бить посуду и вышвыривать вещи из шкафа, а мне это доставляет радость, – смеялась Лиесма.
– Не могла бы первой спросить про Увиса?
– Он сам тебе выйдет навстречу ягненочком.
– А если нет…
– Боишься спрашивать у матушки про Увиса?
– Сама не знаю.
– Вон облака, старые проказники, в струнку вытянулись, – буркнул Харро, указывая на три мохнатых облачка в голубом майском небе.
– Взгляни, Арика, он прав: эти облака и в самом деле почему-то кажутся проказливыми, только они вовсе не старые, скорее уж такие, как твой Увис с двумя дружками… Ну, веселей, сестричка!
– Нет ли у тебя в сумке какой-нибудь таблетки?
– Постой, посмотрю, хотя нет, ничего нет, потерпи, долго ли… Смотри, вон и крыша нашего старого дома! Башню отец, говорят, построил для себя… – В голосе Лиесмы зазвучали грустные нотки.
В свеже-зеленых кронах, точно безумные, насвистывали скворцы. Харро остановил машину метрах в пятидесяти от калитки матери. Сестры постояли в нерешительности.
– Не знаю, стоит ли Харро заходить… – усомнилась Арика.
– Я же сказала; он слышит лишь тогда, когда речь заходит о запчастях, а впрочем, как хочешь!.. Харро, сними рубашку, позагорай на солнышке, мы ненадолго, – распорядилась Лиесма.
– Ступай ты первой, Лиесмук!
– Как будто я с матушкой не в ссоре! – пожала плечами Лиесма и шагнула к калитке.
Мать поднялась с клубничной грядки, вытерла руки о передник и вышла навстречу. Дочки поздоровались, излишне громко чмокнув мать в щеку.
– Ну а теперь живо на прополку клубничных грядок, как раз на вашу долю работа осталась! – полушутя-полусерьезно сказала мать.
– Нас ждет машина, – возразила Лиесма, – по правде сказать, мы на минутку…
– На минутку, вы всегда на минутку… Арнольд на своей, что ли? Что ж он не зашел? Или уж и видеть не желает тещу?
– Нет, это не Арнольд, – поспешила объяснить Арика. – Арнольд в деревне.
– Скоро и забуду, как Арнольд твой выглядит, – сказала мать не очень-то любезно.
– Все так же выглядит, мать, у него столько работы…
– Работа, работа, вечно у него работа, а много ли ему дала работа! Крышу теще не может залатать, я бы заплатила, передай ему.
– Мы, откровенно говоря, за Увисом приехали, – вставила Лиесма. Пришла на выручку сестре.
– Увиса здесь нет!
– Как нет! – вскрикнула Арика.
– Откуда мне знать, где твой Увис?
– Мать, зайдем в дом, Арике плохо… Она очень встревожена.
– Чем я могу ей помочь?
– Прояви снисхождение, мать…
– Увис приехал вчера поздно вечером, я его впустила в вашу комнату, он полночи с книгами проколдовал, а рано утром опять ушел. Едва покормить успела. Разве ему в школу сегодня не надо?
– Сегодня, мать, праздник Победы…
– Я вижу, дочка, он у тебя бродяжничать стал.
– Если б ты его не оставила, он бы вернулся домой.
– Упрекаешь меня, дочь?
– Да нет же, мать, нет, – вмешалась Лиесма. – Она очень устала, перенервничала, с Увисом такое в первый раз.
– Как бы не так, он у вас и в прошлом году пропадал, или не помните? Диву даюсь, как вы его там воспитываете!
– Мать, нет ли у тебя какой-нибудь таблетки для Арики, гляди, вся побелела, – попросила Лиесма.
– У меня только водка. Годится?
Арика покачала головой.
– А я бы тебе советовала глоток выпить, не то ты изведешь меня по дороге в Ригу. Неси, мать, годится и водка.
– Мне надо поскорей добраться до телефона, – шептала Арика. – Было без чего-то двенадцать, когда я от тебя звонила, там никто не ответил… Никогда себе не прощу, что осталась у тебя ночевать… Я так волнуюсь… Где тут поблизости телефон?
– Сестричка, перестань, твои причитания начинают надоедать! – отругала ее Лиесма.
– Пойми, Лиесма, я всегда знала, где он… Лишь тогда и могу быть спокойна…
– Ты должна привыкнуть к тому, что впредь будет иначе, Увис взрослый парень, выше тебя вымахал…
– Ему всего тринадцать лет!..
– Присядь, сестричка, перестань, вон ты у меня какая трусиха. Мы со своими слезами и всхлипами никому не нужны. Вытри нос, на кого ты похожа!
– Легко тебе говорить.
– Заставлю тебя выпить целый стакан водки. В конце концов, можешь до бесчувствия напиться. Мы с Харро отвезем тебя домой, уложим в постель. Когда твой Арнольд возвращается?
– На работу ему во второй половине дня…
– Ну вот видишь, он и знать не будет, а может, тебе не терпится к нему в объятия?
– Как ты можешь нести всякий вздор, когда мы не знаем, куда делся Увис!
– Сестричка, прекрати, вот матушка несет угощенье.
– Вы что же, даже не присели? – удивилась мать.
Они молча сели. Три совершенно разных женщины.
Дочери украдкой наблюдали за матерью. Мать разлила по стаканчикам водку, пододвинула блюдо с закуской.
– Ну что ж, за наши страдания! – с усмешкой предложила мать. – Ты смотри, Арика, не то заберу у тебя Увиса, вы там с мужем за работой света белого не видите.
– Ты тоже, мать.
– Мне-то что еще остается? Пока старуха дышит, она сажает клубнику! Не станет в Меллужах старух, не будет и клубники! – усмехнулась мать.
– Увис тебе поможет, мать, я тоже на недельку выберусь…
– До того ли вам теперь, раз уж обзавелись колесами…
– Далеко Арнольд ездить боится, но мы обязательно куда-нибудь махнем, если только он опять не спутается со своими пильщиками или не подрядится ремонтировать квартиры.
– Могу поручиться, вы, словно кроты, просидите в своей рижской норе, и никуда Арнольд не поедет из страха, как бы ему в выхлопную трубу не засунули картошку или с машины не сняли колеса! Боже упаси! В автомобилях гибнут режиссеры, операторы, ученые и художники! – пропустив рюмку, принялась подтрунивать Лиесма.
– В Арнольде ничто не погибнет, – прервала Арика. – Мы в самом деле собираемся куда-нибудь поехать, в первый раз за четырнадцать лет! Это мы твердо решили!
– Вы оба или только ты? – переспросила мать.
Арика покраснела. Мать уличила ее во лжи: разговор о поездке еще был впереди, но она уверена, ей удастся уговорить Арнольда, непременно уговорит, да и как же иначе, они ведь даже студентами путешествовали!
– Должно быть, я никогда не пойму, что ты нашла в своем Арнольде, – продолжала мать.
– Матушка, ты же сама не желала меня видеть сельской учительницей в далеком поселке Нориеши!
– Никто не заставлял тебя четырнадцать лет мучиться.
– Послушай, мать, у нас же Увис!
– Этого тем более мне не понять. Ютясь в коровнике, родить ребенка!
– Ничего ты не понимаешь, мать.
– Ах, это я не понимаю! Если б я вас не вытащила!.. Не протяни вам руку помощи, не… – Прорвавшиеся всхлипы не дали ей договорить.
– Успокойся, мать, – тихо вставила Лиесма. – Она тебе благодарна, и Арнольд…
– Увис летом будет у тебя, мать, можешь не волноваться, но больше ничего от меня не проси, не проси того, чего я не в силах дать, – Арика произнесла это строго, бесповоротно.
– Иной раз я просто не понимаю, зачем еще живу, – негромко молвила мать.
– Для самой себя, мать, этому ты учила нас и…
– Прекрати, Арика! – одернула ее Лиесма.
– Думаешь, дочь, легко мне было? Разве вы ходили у меня раздетыми, необутыми, некормлеными? Разве я порола вас за ваши проделки?
– Опрокинем еще по стаканчику – и чтоб кучера нашего не держать на морозе! – примирительно сказала Лиесма.
– Да, мать, нас ждет один симпатичный молодой человек, нам, право, жаль…
– Арика, не сердись на меня… – с запинкой проговорила мать. – Может, я и в самом деле ничего не смыслю в вашей жизни, и потому вам лучше стороной обходить ворчливую старуху клубничницу.
– Выпьем еще по одной и поедем, – торопила Лиесма. – Но бутылку, мать, спрячь в буфет, а то, я знаю, ты любишь настойки.
– Слушаюсь, Лиесминь, слушаюсь, что мне еще остается.
– В другой раз, мать, спроси Увиса построже, знаем ли мы, куда он делся, очень прошу тебя, мать!
Они простились. Солнечный свет слепил после сумеречной комнаты.
Харро с нетерпением дожидался их. Слегка кружилась голова. Выпитое на голодный желудок сразу дало о себе знать.
– Лиесмук, может, позвонить… – несмело проговорила Арика.
– Харро в один миг домчит тебя, какой смысл звонить? Что тебе еще надо? Разве я не говорила, что Увис в Меллужах? Интересно, что его так тянет к нашей матушке…
– Увису она отдает все, чего лишала нас, даже дом обещает переписать на Увиса, только требует, чтобы Увис каждое лето жил у нее. К счастью, Арнольд пока об этом не знает.
– Смейся, смейся. Твой Увис вскоре станет владельцем дома и клубничных грядок, летом сможет драть с дачников бешеные деньги!
– Тебе это кажется забавным, Лиесмук?
– Харро, похоже, мы тебе испортили день… Сестра сделала вид, что не расслышала слов Арики. Харро стал жаловаться, что в животе бурчит, что по дороге надо хотя бы хлеба купить. Лиесме с трудом удалось уговорить его прямой дорогой отправиться в Ригу.
Арика залюбовалась простором полей за Бабите. Вдалеке, точно жуки, ползали по пашне тракторы. Машина мягко катила по гладкому шоссе. Настроение улучшалось. Легкая дрожь пробежала по телу. Жить бы среди простора полей… по утрам просыпаться и видеть за окном ровное поле, то снегом засыпанное и в лучах восходящего солнца, то тщательно обработанное, засеянное, а потом и с зелеными всходами, видеть, как колосятся хлеба, как над жнивьем льют дожди… вон в том домике ее муж мог бы плотничать. Прямо у окна стоял бы верстак и пахло бы свежими стружками: закрученные, как маленькие пружинки, они были бы повсюду разбросаны, а посреди комнаты – плетенная из прутьев колыбелька, у нее в руке раскрытая книжка, за спиной муж, склонившийся над верстаком… Господи, да ведь это ж картина Рембрандта «Святое семейство», точно так же, как и… темный фон, ребенок заснул, мать склонилась над ним, отец едва различим, откуда-то сверху слетают золотистые ангелочки, струится несказанный золотистый свет… Арнольд над этими ангелочками в Эрмитаже потешался до неприличия: и эти голопузые посланцы принесли с небес благую весть? Она не на шутку тогда рассердилась на Арнольда, четырнадцать лет назад в Эрмитаже…
И Арнольд… хоть раз он вспомнил их свадебное путешествие, хоть раз?.. Он, как карась, выброшенный на песок, ходил, рот раскрыв от удивления, стоял как истукан перед шедеврами!
«Святое семейство» – но почему именно сейчас?
Какое-то смутное чувство охватывает, когда смотришь на равнину или море, как, впрочем, и на эту новую автостраду, и как быстро гонит Харро! В другой раз можно будет вспомнить… наверняка на окраине этого простора полей живет семья, живет себе и горя не знает: она в руке держит раскрытую книгу, он облокотился на верстак, лучи утреннего солнца светят в окна. Над рембрандтовским «Святым семейством» пролился золотой дождь, как и над «Данаей», такой же весенний вчерашний дождь над Ригой, над этим простором полей, морем и приморскими поселками, только что засеянными полями, для тех, кто их засевает, праздника не существует, не то что у них в городе, они сеют и сеют, а ей, Арике, хотелось для длинноногих девчонок из своего класса чего-нибудь такого чистого, целомудренного… Большую, чистую любовь, пусть даже такую короткую, как у Таллуците… Выбрался ли тот солдат из Керченских каменоломен?.. Чтобы над ними, длинноногими, пролился дождь, золотистый вешний дождь, как над «Данаей»…
Хватило же ума затащить Арнольда в Эрмитаж!
Ему бы пришлось больше по вкусу что-нибудь такое деревенское: сошлись бы родичи, друзья, соседи и пили целую неделю, длинные дощатые столы с угощением из конца в конец двух комнат, две до смерти уставшие хозяйки и три дня кряду нескончаемые крики «горько», вот чего ему, пожалуй, хотелось. К счастью, Арнольд рассорился со стариками… Арнольда чуть ли не за уши пришлось тащить в Эрмитаж…
– А теперь ты спишь, как на уроке анатомии доктора Тюлпа…
Последнюю фразу Арика произнесла вслух.
– Что ты сказала, сестричка?
– Должно быть, я здорово опьянела с двух рюмок, всякие глупости лезут в голову.
– Хорошо хоть ты перестала волноваться, скоро будем дома, надеюсь, у тебя что-нибудь найдется перекусить для Харро, смотри, он даже побелел.
– О чем разговор, Лиесмук, весь холодильник в его распоряжении! Я вот сейчас подумала, что может из некрасивой женщины сделать гениальный художник.
– Я бы охотно себя предложила такому гению.
– В этом нет ничего смешного, Лиесмук!
– Почему ты решила, что я смеюсь?
– У Саскии была короткая шея, толстые ноги, пухлый живот и на редкость невыразительные глаза, а как она преобразилась на полотне Рембрандта!
– Сестричка, я люблю тебя, обожаю…
– Спасибо, Лиесмук.
– Иногда мне кажется, во всем огромном мире существуем только мы с тобой.
– Как в детстве в Меллужах?
– Как в пустом нашем доме, Арика.
– Ты помнишь?
– И ты, сестричка…
– Не понимаю, зачем тебе понадобился папенькин сынок?
– Прости, сестричка, уж прости меня.
– Пускай нас будет двое, Лиесмук, только двое.
XI
– Арнольд, не прощу тебе, что так долго не ехал! Не прощу себе, что проспала у Лиесмы до полудня, ни себе, ни тебе не прощу…
– Арика, бога ради, успокойся!
– Не прощу! – Покрасневшими от слез глазами Арика смотрела на Арнольда, лицо зареванное, волосы растрепались, от вчерашней укладки Нинон не осталось следа.
– Дорогая, у нас был уговор: я отвезу старика, заночую и весь следующий день пробуду с ними, мало ли накопилось дел! Отец так долго болел… Мы возились с пчелами, с ними одному не управиться. Ты же видишь, Арика, я весь искусан, – в совершенном отчаянии оправдывался Арнольд.
– Ты еще смеешь говорить?!
– Присядь, дорогая, нам надо подумать…
– Насчет того, чтобы подумать, ты мастер, все эти дни только тем и занят, что думаешь! Начни мы действовать раньше, все было бы иначе.
Арнольд молчал, возражать было бесполезно.
– Сколько осталось до следующего сеанса? Ты заставил меня поверить, я и в самом деле начинаю ждать!
Арнольд по-прежнему хранил молчание.
– Ты ждешь, когда они опять появятся? – спросила Арика.
– Пока они были точны, мне кажется, я скоро смогу вычислить, когда они начнут…
– Сеанс начнется через…
– Точнее?
– Не командуй мною, смотри сам.
– Как раз через… Ты же видишь, часы остановились. Сдается мне, они начнут через полчаса.
– Какая точность! Чтобы в твоем доме остановились все часы? Неслыханно! Даже я принимаю участие в проделках вашего Нортопо! До чего ты меня довел! Зачем втянул в эту игру?
– Арика, дорогая, надо хоть немного поесть, большой беды не будет, если ненадолго отлучимся на кухню, ты могла бы поджарить омлет, заварить чай. Сидение в комнате тебя вконец измотало, ты и в самом деле уже ждешь Нортопо?
– Как ты можешь думать о еде!
– Ведь мы же ничего не ели, это начинает отражаться на нашем восприятии. Пойми, мы должны иметь ясную голову, чтобы разобраться в том, что происходит. На сей раз во время сеанса я собираюсь задать Увису несколько вопросов, которые, быть может, что-то прояснят.
– Тогда ступай и набей себе брюхо, если это поможет тебе задавать вопросы!
– Перед экзаменами я всегда ел досыта…
– Арнольд, это тебе не экзамен, это ни в какие разумные рамки не укладывается! Я уж не помню, сколько мы сеансов здесь просидели, и ничего не можем понять. Ты считаешь, это шутка, но сам видишь, что может выйти из глупой шутки.
– Я начал записывать, Арика. Потом мы сможем прослушать. Прошу тебя, пойдем на кухню, микрофоны будут включены, даже если пропустим, потом сможем их прослушать. Потом все от начала до конца прослушаем, а сейчас пойдем, голова должна быть трезвой и ясной.
– Я умру здесь, в этом кресле, ты никуда меня не уведешь, – устало проговорила Арика. Вид у нее и в самом деле был жалкий, она сидела, ни на секунду не отрывая глаз от стены.
– Дорогая, я запрещаю! – Арнольд решительно шагнул к жене, взял ее под руки, приподнял. Руки Арики точно плети опустились ему на плечи. – Арика, мы теряем драгоценные минуты. Пока мы пререкаемся, время идет… Могли бы наскоро пообедать, ты не можешь постоянно находиться в комнате Увиса, это производит на тебя гнетущее впечатление!
– С чего ты решил, что время обедать? И давно ли мы тут сидим? Когда ты все это начал?
– Я приехал под вечер девятого мая, здесь еще крутились твои Харро и Лиесма. Я торопился на работу… Сначала они ушли, а потом… Потом ты стала на меня кричать!
– Не сдержалась, прости, тебе легко говорить, ты только узнал об исчезновении Увиса и первым набросился на меня.
– Не будем искать первого, по-моему, мы оба говорили в повышенных тонах. Твои платки промокли от слез. Меня одно интересует: сколько прошло со времени первого сеанса, с тех пор, как я начал…
– Можно лишь гадать, все твои электрические часы остановились, телефон отключен, телевизор не работает, радиоаппараты молчат! Объясни мне, что это значит, даже распахнуть окно, позвать соседа и то не можем! Над нами прямо какой-то купол возведен, мне страшно… Ты начал первый, ты во всем виноват, ты меня убедил, что мы их видим! Это же самый настоящий самогипноз.
– Мы живем ожиданием очередного сеанса, до остального нет дела, только вот чего я не пойму: как они там измеряют время. Увис в конце сеанса подает нам какие-то странные знаки. Никак не соображу, что они значат.
– С чего ты решил, что сеанс начнется через полчаса?
– Арика, мне хотелось тебя успокоить, лучше, если будешь ждать и верить, что именно через полчаса… Ждать и верить – что нам еще остается!
– Никуда я не пойду, слышишь, никуда, буду здесь сидеть и ждать. Ты начинаешь меня обманывать, а это ужасно.
– Хотел как лучше, дорогая… – оправдывался Арнольд. – Что толку смотреть на стену, когда на ней ничего нет.
– Сеанс может начаться в любой момент. Я тебе больше не верю. Ты не можешь запретить мне ждать! – Арика вытянула ноги и откинулась на спинку кресла. На мгновенье прикрыла глаза, с большим трудом раскрыла их вновь и продолжала смотреть на стену, где полчаса тому назад проходил сеанс. Увис его начал словами: «Говорит Нортопо, говорит Нортопо, говорит Нортопо». Слова Увиса звучали с металлическим призвуком, с трудом можно было узнать голос сына, с большим трудом. Поверить этому Нортопо! Едва различимым силуэтам, порхавшим по стене!.. Не бред ли это от переутомления? Проделки Арнольда, дурацкий гипноз!
– Я все же пойду на кухню, что-нибудь выпью. Тебе принести, Арика?
– Мне все равно.
– Не смотри на меня так, очень не хочется оставлять тебя одну, давай трезво подумаем, мы столько уже друг на друга кричали, столько пререкались…
– Можешь набить свое пузо, и все же ты ничего не сможешь мне объяснить! – устало укоряла Арика.
– Сама видишь: это выше человеческого понимания!
– И не нужно ничего понимать. Честное слово, я ничего не хочу понимать! Мне нужен Увис сейчас же, без промедления!
– Арика, прошу тебя, говори спокойнее, нам следует приберечь свои силы, чтобы выдержать. Поверь мне, наши желания совпадают.
– Не уверена, Арнольд. Во время сеанса ты преспокойно занимаешься всякими изысканиями, почему ты задаешь эти нестерпимые научные вопросы?
– А ты вообще не задаешь никаких вопросов, как только появится Увис, ты заливаешься слезами. Затем каменеешь, слова не можешь вымолвить.
– Я не железная, Арнольд.
– Я тоже не железный, Арика. Сейчас мы начнем спорить, кто из нас больше любит Увиса – ты или я, я или ты!
– Прошу тебя, не говори о любви!
– Почему?
– Ты никого никогда не любил.
– Арика, да как ты можешь говорить такое? – воскликнул удивленный Арнольд. Замечание больно задело его.
– Ты во что бы то ни стало пытаешься во всем разобраться и выспрашиваешь у него всякие глупости. По-моему, Увис постоянно изучает нас. Откуда он узнал про «котика» и «кошечку»?..
– Надо было лучше прятать фотографии!
– У нас в квартире ничего невозможно спрятать от Увиса, у тебя для него не существует никаких запретов.
– Мальчик должен себя чувствовать свободно, не хочу сковывать его инициативу.
– Сам видишь, что вышло из этого! Теперь можешь порадоваться «инициативе»!
– Он сыт по горло твоим постоянным надзором, твоей опекой, был бы я дома…
– Арнольд, если ты намерен продолжать в таком же духе… – в отчаянии пригрозила Арика.
– Прости, дорогая, мы попросту переутомились, у меня от голода кружится голова!
– Я не держу тебя, ступай на кухню, где тебя ждут тридцать восемь твоих кухонных чудо-аппаратов, и приготовь себе что-нибудь!
– Они все вышли из строя! – сокрушенно вздохнул Арнольд.
– И даже те, что я тебе дарила ко дню рождения, взбунтовались! – зло усмехнулась Арика. – Как-никак ты дежурный электрик! В конце концов, что здесь происходит?
– Ничего не понимаю, Арика.
– Никогда не видела тебя таким растерянным. Ты всегда умудрялся найти выход. Тебя всегда выручал какой-нибудь блат. Где теперь твой всемогущий Монвид Димант?
– Ничего не понимаю, дорогая, мы в своем несчастье совершенно изолированы от внешнего мира, это ужасно!
– Арнольд, поцелуй меня! – вдруг попросила Арика.
– С чего вдруг?
– Хочу посмотреть, как ты это сделаешь…
– Не мучай меня, Арика, прошу тебя, нам и без этого нелегко.
– Поцелуй! – приказала Арика.
Арнольд поднялся со своего кресла, обеими руками взял Арику за подбородок и чмокнул ее в сухие губы. Арнольд почувствовал их дрожь. Неужели губы Арики сейчас единственный хронометр в их сумрачной квартире? Нужно было действовать, но как? Стена и ожидание сеанса держали их в плену: хоть что-нибудь еще узнать про Увиса…
– Перестань, ты мне делаешь больно!
– У тебя потрескались губы, я принесу крем из спальни…
– Не уходи, пожалуйста, не надо!
– Соберись с силами, Арика, в любой момент может начаться сеанс, они нас видят так же хорошо, как и мы их, нам надо выглядеть бодрыми.
– Сомневаюсь, есть ли у нас еще спальня!..
– Да почему же нет, мы спим в соседней комнате.
– Ты в этом умерен?
– Перестань!
– Зачем мы мелем всякий вздор, вместо того чтоб говорить об Увисе?
– Скоро он сам заговорит с нами…
– Я запрещаю тебе называть его Нортопо, меня мороз по коже продирает, как только вы занортопуете!
– Как скажешь, Арика, – уступил Арнольд, – просто так легче, и боюсь ему возражать. Боюсь задеть его самолюбие. Увис должен себя чувствовать во время сеанса совершенно непринужденно, будто ничего не произошло, и мы втроем находимся в его комнате… В последнее время Увис стал таким чувствительным, ты заметила, как он вырос?
– Я не слепая, Арнольд. Когда он вернется, все будет иначе, Арнольд… Теперь я научена горьким опытом.
– Только прошу тебя: мы не должны и вида подавать, что случилось нечто необычное!
– Не понимаю, ничего не понимаю! Всему виной ваше шаманство! То, что с нами происходит, было бы вполне уместно в книге «Физики шутят», а ты хочешь, чтобы я и вида не подавала! Я приберу Увиса к рукам. С меня довольно твоего экспериментирования по части воспитания, уж тут не до шуток! Я забираю у тебя Увиса, с этого момента не смей к нему приближаться!
– Мне всего-навсего хотелось, чтобы Увис стал мне другом, понимаешь, и я ему – настоящим другом… Больше мне ничего не нужно, лишь бы Увис был другом, и все…
– Не будь я в школе так перегружена, я бы не допустила… Я б еще раньше…
– Арика, ты ни в чем не виновата.
– Если бы я в тот вечер не умчалась к Лиесме…
– Арика, да успокойся ты, возьми меня за руку, вот так, крепче, не бойся, мне не больно.
– Слышишь: стучат в стену!
– Они начинают сеанс…
– Мне страшно…
– Стисни мою руку, не бойся сделать больно мне, вот так, я сам весь дрожу.
Стена сначала потемнела, потом на ней высветились три золотистые фигуры. У всех троих на головах надеты яйцевидные шлемы, и временами казалось, будто шлемы эти разукрашены самоцветами наподобие монарших корон. Было видно, как Увис выступил вперед, теперь они гораздо лучше различили его лицо. Сквозь толстые стекла очков он дольше, чем обычно, всматривался в отцами мать. Затем в комнате послышалось:
– Говорит Нортопо, говорит Нортопо, говорит Нортопо.
Они видели, как шевелятся губы Увиса, золотистые губы… Даже пушок и прыщики на щеке сына стали различимы…
От волнения у Арики пресеклось дыхание.
– Здравствуй, Увис, ты узнаешь нас? – спросила она, глядя во все глаза на сверкающее изображение.
– Нортопо узнал тебя.
– Опять Нортопо! Ты Увис Лусен, запомни – Увис Лусен! Где ты сейчас находишься? – с ноткой отчаяния в голосе спросила она.
– Не перечь ему, пожалуйста!
– Меня одно волнует: где он сейчас находится?
– Если ты будешь кричать, мы ничего не узнаем. Начинать надо исподволь, не сразу…
– Увис, сын мой… что ты с нами делаешь… – простонала Арика.
– Нортопо, должно быть, ты видишь: мама не слишком хорошо себя чувствует… Ты нас видишь, Нортопо? Видимость хорошая, Нортопо?
– Видимость отличная!
– Арнольд, перестань, слышать не могу, когда вы нортопуете! Я не вынесу этого! Позволь задавать вопросы мне! Не верю я этим обманчивым теням, и все же позволь мне!
– Нортопо, слушай! Будет говорить мама, будет говорить мама, – вставил Арнольд.
– Прекрати, Арнольд, помолчи немного!
– У меня все! – сказав это, Арнольд откинулся на спинку кресла и принялся внимательно наблюдать за ходом сеанса. За темным пологом просвечивал пульт управления «Золотого облака». Пристегнутые ремнями, за пультом дежурили спутники Нортопо.
– Увис, скажи мне… – неуверенно начала Арика.
– Нортопо слушает.
– Ты хоть что-нибудь там ешь, не страдаешь от голода, сын?
– Питаться нам совсем необязательно. Иногда мы кое-чем перекусим, но лишь для того, чтобы поупражнять свою память. В этом шкафу у нас хранятся стимуляторы памяти, хочешь, покажу?
– Покажи! – вмешался в разговор Арнольд.
