Текст книги "Повести писателей Латвии"
Автор книги: Зигмунд Скуинь
Соавторы: Андрис Якубан,Мара Свире,Айвар Калве,Харий Галинь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)
Последним осыпали особенно обильными «ура» самого популярного и уважаемого человека, любое слово которого тут же подхватывали спортивные журналисты и почти каждое, даже мельком орошенное в перерывах замечание потом скрупулезнейшим образом комментировали в «Спорте». Ему с наибольшим трудом удалось вырваться от энтузиастов и фотографов и нырнуть в автобус.
Покамест журналисты и специалисты окружали тренера, в застекленном автобусе уже царила чисто семейная атмосфера: хоккеисты целовали своих жен, тетешкали своих младенцев и чувствовали себя страшно счастливыми.
Многие тысячи зрителей могли через огромные стекла автобуса все это отлично видеть, зрелище было действительно трогательное, каждый чувствовал, что он как бы сидит у телевизора или прямо в театре, когда вдруг раскрываются самые сокровенные уголки души и помыслы излюбленных героев.
Единственно отец Юриса при виде этой идиллии болезненно скривился, достал из кармана пузырек с лекарством и тут же осушил его. Ближайшие хоккеисты сразу заметили это, утихомирили остальных, чтобы те не проявляли так открыто семейных нежностей.
– Ну, хватит, хватит, – произнес отец Юриса в автобусный микрофон, все еще болезненно морщась. – Сезон же еще не начался. Встречающих попрошу оставить автобус. Своих мужей сможете получить через месяц, после первых двух игр! И то, если они выиграют!
Последняя фраза была шуткой, и все весело посмеялись. Встречавшие, взрослые и дети, героически вылезли из автобуса, опасливо и почтительно поглядывая на тренера, а тысячи энтузиастов восторженно аплодировали: есть еще люди, которые умеют приносить себя в жертву, есть еще тренер, который, несмотря ни на что, ведет свою команду вперед к победе.
– Ничего, ничего! Когда начнем выигрывать – сами скажете спасибо. Этот кубок уже завоевали, и еще будут!
Он продемонстрировал женам хоккеистов маленькую хрустальную вазочку, но те больше смотрели на своих мужей сквозь стекла автобуса, махали руками, что-то еще кричали о здоровье ребятишек, о том, что купили, что дома все здоровы, и грустно смотрели, как застекленный автобус разворачивается по вокзальной площади и уезжает на тренировочную базу.
Отец Юриса тоже вылез из автобуса и уже сидел рядом с сыном в черной «Волге».
– У тебя опять какие-то неприятности, раз ты взял мою «Волгу» и приехал встречать, – отец Юриса был очень доволен собой и всем светом.
– Еще какие! Чистый кавардак!.. – ответил сын.
Он хотел рассказать отцу о случившемся в воскресенье и последствиях этого, хотел попросить совета, но понял, что отца сейчас интересует только хоккей: только потрясающее начало сезона.
– В данный момент никакого кавардака нет. И не будет. Это просто невозможно, ведь мы же завоевали предсезонный кубок. Пока наша сборная играет в Канаде, мы успеем отшлифовать технику, укрепим физическую подготовку – и, глядишь, на чемпионате будем на седьмом, а то и на шестом месте! – отец Юриса обращался больше к толпе энтузиастов, которые еще не разошлись и взволнованно обсуждали только что виденное и указывали пальцем на их «Волгу».
– Ты даже популярнее, чем в свое время Паул Вышегор-Потрясайтис, – заключил он.
– Паул Вышегор-Потрясайтис сочинил какое-то жалкое танго, а ты посмотри, какие все счастливые! И все потому, что мы выиграли! – отцу Юриса надоело, что их машина стоит на месте, а проезжающие по главной улице машины их даже и не замечают, поэтому он вылез из. «Волги» и выпрямился во весь рост.
Разумеется, водители тут же его заметили и затормозили, чтобы прославленному тренеру не пришлось долго ждать, и Юрис, насвистывая танго, смог протиснуться в узкий просвет в автопотоке. А что ему еще было делать? Ничего. Вот он и насвистывал танго, мелодию которого знал слишком хорошо.
XXIV
В 14.00 Юрис Страуме должен был быть у следователя. Уже за час до этого он направился туда, делая большой крюк по городу, можно было подумать, что он видит эти хорошо знакомые улицы последний раз. Раньше он о всех предстоящих событиях в жизни думал с легким предвкушением, этакое неконкретное ожидание доставляло ему приятное чувство, и вот никакого тебе приятного чувства, а одна смутная тревога.
Он уже успел прочитать штук семьдесят книг о преступлениях, начиная с Достоевского и кончая тощими детективными брошюрками, где убийцу находят быстро и просто, только слегка поломав голову, будто решая простенькую шахматную задачу. Юрис Страуме с удовольствием бы очутился в мире любой такой книжки, только вот трудные вопросы Достоевского были ему не под силу. Он мог этим наслаждаться как литературой, как искусством, но жить так напряженно, так мучительно он бы не смог. Ему страшно хотелось, чтобы все произошло так же благополучно, как в книжках с тонкими и обтрепанными обложками.
В половине второго, проходя мимо оперы, он увидел, что у этого храма муз стоит белоснежный «хорьх» с опущенным верхом.
Эдмунд сидел за рулем, и лицо его выражало смятение. Майя выглядела такой разъяренной, что казалось – вот-вот она совершит нечто ужасное. Рихард поправлял свою пеструю бабочку, и взор его горел угрюмым бессилием. Антония сидела со своим Фатумом на плече, все ее существо явно выражало, что все происходящее она предвидела заранее. Лина существовала так отчужденно, словно Юрис и не танцевал с нею танго.
Когда Антония увидела на противоположной стороне улицы у витрины книжного магазина капитана яхты, ее Фатум взревел так ужасно, что все проезжающие машины затормозили, водители долго крутили головой, не понимая, откуда вдруг донесся такой ужасающий звук. Люди, ожидающие трамвая, кинулись врассыпную, так как им показалось, что здание оперы рушится и сейчас свалится на голову.
Один Юрис не испугался этого вопля, даже помахал сидящим в «хорьхе», но сидящие в «хорьхе» смотрели на него с таким презрением, с таким осуждением, как на жалкую тварь, на половую тряпку или как на кошмарного негодяя, который садится за белоснежную скатерть с немытыми руками.
Именно так сидящие в «хорьхе» сделали вид, что вовсе даже не видят Юриса Страуме, элегантная машина круто взяла с места и исчезла, оставив Юриса с приветственно поднятой рукой.
Он понял, что все уехавшие считают его единственно виновным в исчезновении Янки Коцыня, считают его убийцей, нежелательным и даже опасным для общества, и внутри его вдруг зазвучало танго. Нет, нет, он не насвистывал, не мурлыкал, эта проклятая ретромелодия сама отчаянно зазвучала, и он уже не мог от нее отделаться. Юрис пытался внушить себе, что танго это последняя глупость, что в мире есть мелодии куда красивее и превосходнее, это же последний идиотизм – выбирать из всего богатейшего наследия мировой культуры такой пустячок, эту блестящую пустышку, но танго захватило его твердо и неотвратимо, танго уже внедрилось в него, он уже обволокся этим танго, словно броней, словно возвел неприступную крепость, это танго было остатками последней силы, последней связью с реальностью, утешением, смирением с невозможностью увидеть самого себя и других в истинном свете.
XXV
В 14.00 Юрис Страуме сидел в кабинете майора Григалиса и смотрел, как глазеют на него из аквариума яркие рыбки. Он был уже в другом мире, так как, отыскивая в длинном коридоре нужный кабинет, встретил много таких же людей, которые напряженно ждали и нервно ходили взад и вперед, не зная, как решится их судьба. Вот и сбылось желание, выраженное в день рождения, чтобы наконец-то случилось что-то решающее.
Майор Григалис был не в лучшей своей форме, он вообще был выбит из всякой формы, так как вчера по телевизору показывали документальный фильм про него. Это был первый знак, что дело идет к пенсии, так как следователей, которым доверяют особо важные дела, никогда не снимают. В фильме фигурировал главным образом аквариум с рыбками, и теперь у него была отнята возможность, наблюдая за посетителями, кормить этих рыбок. Он боялся и улыбаться, и морщить лоб так, как это он вчера видел по телевизору. Григалису оставалось только сделать вывод, что начальство ловко вставило ему фитиль. И он не знал, как ему сидеть, как говорить, вообще не знал, как должен держаться человек, которого вчера показывали по телевизору. Насмешки сослуживцев его не особенно тревожили, а тревожило его особенно то, что он не знал, видел ли этот вот Юрис Страуме дурацкую передачу или нет. Именно об этом ему и хотелось спросить, но как раз об этом он и не мог спрашивать.
– Почему вы решили покатать на своей личной яхте совершенно незнакомых вам людей? – спросил майор Григалис.
– Этого я вам коротко и просто не смогу объяснить, – ответил Юрис Страуме и улыбнулся.
– Отвечайте долго и сложно, – майор Григалис истолковал эту улыбку так, что этот молодой человек все же видел его вчера по телевизору и теперь смеется над глупым стариком.
Но Юрис вчера телевизор не смотрел, он улыбнулся просто потому, что у него не было ни одного действительно близкого человека, который бы выслушал его, которому он смог бы о себе рассказать. И Юрис свободно и легко рассказывал, что он делает в библиотеке: как ему нравится эта работа, поскольку библиотеки являются хранилищами духовных богатств. Все, что человечество за долгие годы накопило, все хранится в библиотеках. Что бы было с миром, не будь библиотек? Он задал этот вопрос и сам же на него ответил, что такую ситуацию невозможно себе представить. Но в благородной миссии библиотек ничего нового не происходит. К сожалению, в библиотеках выдают только книги. А у него гениальная идея. Почему бы не хранить там и картины, графику, скульптуры, ноты, которые каждый мог бы брать на дом? Музейные фонды полны картин, которые редко кто видит. А будь эти картины в библиотеках, почему бы, например, не взять на какое-то время домой картину Паулюка? Потом обменять Паулюка на какую-нибудь другую. Многие художественные ценности для многих зачастую недоступны, приходится пользоваться вместо них суррогатами. К суррогатам привыкают, а настоящего искусства уже не понимают. Он собирался написать об этом статью для одной газеты и, когда узнал, что на яхте хотел бы прокатиться начинающий писатель Рихард Витынь, подумал, – а вдруг этот писатель поможет ему изложить все это на бумаге.
Майор Григалис понял, что этот юнец все же не видел его вчера по телевизору, но легче от этого ему не стало, так как майор привык всех свидетелей делить на две группы. Одни хотят что-то скрыть от следователя, и вскорости же становится ясно, что именно они скрывают. Другие не скрывают ничего, но именно с ними всего труднее, поскольку рассказывается столько лишнего, что в груде рассказанного трудно найти что-то стоящее, какую-то нить, приводящую к раскрытию преступления.
– С Янисом Коцынем вы познакомились только в прошлое воскресенье? – спросил майор.
Юрис очень удивился, что Янка его не узнал, так как они ходили в одну школу. Янка, наверное, потому его не помнил, что учился классом выше, а старшеклассники никогда младших не помнят. Как-то в седьмом классе Янка даже спас его от тюрьмы. Это было так. Он влюбился в самую красивую девочку в классе, а классной руководительнице очень не понравилось, что в седьмом классе уже влюбляются. Она велела всему коллективу покритиковать их. А Юрис на эту критику ответил, что он такой человек – если уж влюбился, то по-настоящему, на всю жизнь, и не думает от своей любви отказываться, даже пообещал после окончания средней школы жениться. Все хохотали до упаду, а классная руководительница взялась за его девочку, и уже на следующий день девочка смеялась над Юрисом, как и все остальные. Ему было только четырнадцать лет, казалось, что весь мир рушится, поэтому он нашел на школьном дворе кирпич, раскрыл в коридоре окно над входом в школу и стал поджидать, когда появится гнусная классная руководительница. Но мимо проходил Янка Коцынь, он взял и высадил этим кирпичом стекло в окне. Потом у Янки Коцыня были большие неприятности, а Юрис так и остался неженатым.
Майор Григалис понял, что заносить в протокол этот странный любовный рассказ не стоит, поэтому вычерчивал на белой бумаге красивые кирпичики. Чем дольше он работал на этой должности, выслушивая людей, тем больше выслушивал много такого, что не стоило заносить в протокол. Иной раз ему казалось, что именно это нестоящее и есть самое существенное, именно это говорило о человеке куда больше, чем отпечатки пальцев или заключение авторитетной экспертизы.
– Этот нож у вас случайно не при себе? – майор Григалис отыскал фотографию, на которой Юрис Страуме был виден с ножом в руке.
– Нет.
– Где же он?
– Наверное, остался на яхте, – ответил Юрис и понял, что падает в пропасть, так как из-за всей этой чехарды, вызванной исчезновением Янки Коцыня, он совсем забыло своем ноже.
И вновь его постепенно и неотвратимо охватило танго. Проклятое танго, которому противиться не было сил, которое заглатывает его, как маленькую белую мышь. Не оставалось ничего иного, как чувствовать себя по возможности беспечальнее и раслабленнее в этом танго.
XXVI
Юрис искал на своей яхте нож и не мог его найти.
Младший лейтенант, поглаживая маленькие светлые усики, ходил за ним следом. Его интересовало абсолютно все, но больше всего яхта как таковая.
– Наверное, дорогое удовольствие?
– Две машины стоит.
– И принадлежим вам? Личная?
– Нет, отца, – ответил Юрис, ему всегда было стыдно, что он не может прожить на свою жалкую библиотекарскую зарплату и отец все еще ему помогает. Он читает книги, занимается ожиданием чего-то значительного и существенного, он старается подбирать книги, где должно содержаться это значительное и существенное, а отец дает ему свою «Волгу», свою яхту, даже деньги, если они нужны, и он может беспрепятственно совершенствовать свой вкус, облагораживать идеалы. Книг ужасно много, они противоречат одна другой, высмеивают одна другую, даже ненавидят, подлаживаются, вызывают смятение. Все эти полные духовной борьбы книги и своя личная цель, которой он никогда не мог достигнуть, сменились пустотой, в которую сейчас свободно влилось танго, все затмив своей яркостью, так что пустота лишь чуть ощущалась. В этом танго и удобно было исчезнуть и даже не заметить, что ты уже исчез, и найти себя уже было невозможно.
XXVII
Маленький буксирчик шустро тащил по реке огромную баржу с песком, и на эту будничную картину серьезно и с интересом посматривали Папаша-Тюлеша и майор Григалис. Оба сидели на скамеечке на берегу реки и поглядывали, как Юрис и младший лейтенант ищут на яхте нож. Папаша-Тюлеша, разумеется, кормил чаек. Они описывали вокруг них непонятные круги в непонятном танце, и неясно было, что заставляет их так кружить. Голод или же только удовольствие от полета.
– Это вы заполняли судовую роль? Кроме капитана, всех остальных вы видели впервые. Может быть, заметили какую-нибудь странность? Мелочь какую-нибудь? – майор Григалис уже забыл про документальный фильм о себе и вновь чувствовал себя человеком, профессионалом, который рано или поздно добьется ясности, какой бы она ни была.
– Мне уже давно надоело разбираться в людях. Вот птицы другое дело, – и Папаша-Тюлеша знай бросал чайкам хлеб, и чайки не давали хлебу падать в воду.
– А я вот люблю смотреть на рыбок в аквариуме. Часами могу на них смотреть. Глядишь-глядишь, а там что-нибудь и про людей придумаешь, – согласился с ним майор.
– А чего там думать. Такие же, как эти чайки. По внешности – красота одна, – Папаша-Тюлеша все бросал чайкам хлеб, а чайки описывали непонятные и непринужденно красивые круги.
– А где вы этот нож взяли?
– Больше никому ножей дарить не буду, – пообещал Папаша-Тюлеша, подобрал камень и бросил в тихую заводь яхт-клуба. Камень булькнул, и по воде от этой точки побежали быстрые круги.
– Почему так? – спросил майор.
– А вы поглядите на эти волны. Любое дело, плохое ли, хорошее, с чем-то связывается, круги образует. Как добро, так и зло жуть как расходятся. И от ножа этого ничего хорошего, – чрезвычайно серьезно сказал Папаша-Тюлеша.
– Но почему же именно этот нож? – не отступался майор.
– Старческая глупость. Когда я этот нож нашел, то на ручке была некрасивая и какая-то поганая девка. Я сразу рассердился. Как такое можно! Сам нашлифовал стекляшек и переделал эту девку в красавицу. Красивее всех этих птиц, вместе взятых. Показал Юрису, а Юрис сразу и упал на нее. А мне жалко, что ли! – Папаша-Тюлеша бросил еще камень в воду и стал глядеть, как во все стороны разбегаются быстрые и смятенные волны.
Майор подождал, не скажет ли чудаковатый старик еще что, но Папаша-Тюлеша был не из болтливых, без вопросов он с чужими не очень-то языком шевелил, только все смотрел на круги и что-то гудел про себя. Гудение это напоминало полное мистически странной загадки танго.
XXVIII
Большой Дом спорта был переполнен. Тут были и молодые, и старые, и мужчины, и женщины, и большие, и маленькие, и все как один были счастливы, все как один хлопали, самозабвенно глядя на то, что происходит внизу – на спортивной арене.
Но и спортивная площадка была заполнена зрителями, только посредине находилось длинное возвышение, на котором кружили манекенщицы, и самой божественной из этих чудесно одетых божественных существ была Лина.
Когда аплодисменты стихли, о себе заявило очень нежное и очень щекочущее нервы танго.
То самое танго Паула Вышегор-Потрясайтиса, которое насвистывал Янка Коцынь и которое танцевали Юрис с Линой, исполнял современный эстрадный ансамбль, волосатые парни извлекали его из гитар и швыряли через усилители в большой зал, чтобы все присутствующие совершенно забалдели от этой жажды несбыточного счастья и сладкого опьянения.
Но это еще не все. Рядом с оркестром за маленьким столиком сидела женщина с микрофоном. Одета она была подчеркнуто небрежно, даже прическе был придан художественный беспорядок. С помощью микрофона она перекрикивала это танго, как что-то нестоящее, поскольку излагала в микрофон, что именно демонстрируется, какие такие таинственные шаги и повороты совершают манекенщицы, и особенно говорила про наряды, так как наряды для нее были высочайшим достижением прогресса и всеобъемлющей философией.
Когда в зал вошел Юрис, он сразу увидел Лину, скользящую по возвышению, услышал их танго и тут же пошел искать гардеробную, сопровождаемый медитацией художественно растрепанной, философски настроенной женщины:
– Обратите внимание на сочетание цветов! Красные брюки и красный свитер! – с белым жилетом! Оранжевая юбка, оранжевая блузка – с черной туникой! Темно-зеленое со светло-зеленым! Темно-синее и красное! Разве это не признак элегантности, этот таинственный код, которым мы можем объясняться без слов! Обратите внимание на вытачки и аппликации, вроде бы пустячок, а ведь это еще одна возможность сделать нашу жизнь красочнее и богаче радостными оттенками. А теперь обратите внимание на модель девять-пять-девять. (Эта модель была Лина. Она шла в ритме танго, под гул и шорох восторженных зрителей.) Это так называемый шазубль. Что же такое всемирно известный шазубль? Ответ хорошо виден любому из нас – это просто платье, куски которого не сшиты. Вместо пуговиц и ниток – разных цветов ленточки и аппликации. Каждый может чувствовать себя весьма удобно и весьма приподнято, даже занимаясь обычными домашними делами. Шазубль – величайшее событие этого сезона, почти революция. Сущность шазубля проявляется только в характерных для шазубля тенденциях и определенных требованиях – долой пуговицы! Вместо пуговиц используем пояса и поясочки, чтобы еще большую ценность приобрели разрезы, как косые, так и прямые. И еще раз повторяю: долой пуговицы!
Этому смелому призыву аплодировали даже те, кто пришел на показ мод с пуговицами.
Один конец зала был отделен занавесом. Юрис обнаружил в занавесе проход и рывком очутился перед теми божественными существами, которые в сопровождении танго вызывали бесконечный восторг у многих тысяч зрителей.
Насколько в зрительном зале все эти существа выглядели возвышенными и скользящими, настолько здесь суетливыми и неуклюжими. Повсюду царила переодевальная суматоха! Быстрее! Быстрее! Снова улыбку на губы и – вперед! Переодеться в полминуты, так как каждую уже ждет следующее и вновь следующее платье, потому что все они живут только ради этих минут, чтобы выходить перед тысячами зрителей в новом, еще более красивом платье.
Ни одна из них не заметила внезапного появления Юриса, так как ни у одной не было на это времени, только – быстрее и быстрее! Пусть все лягут, увидев новое платье!
– Долой пуговицы! – сказал Юрис, увидев Лину всего в полуметре от себя, когда она стягивала только что превозносимое платье шазубль.
– Что вам нужно? – спросила Лина и одним рывком стянула платье, но в этом не было ничего неприличного, просто у нее была такая работа.
– Лина, может быть, вы вспомните, где на острове остался мой нож? – Юрис стоял перед Линой смущенный, боясь даже взглянуть на нее.
Между портнихами, которые сновали взад и вперед, что-то еще подправляя, что-то еще улучшая, возле журнального столика в мягком кресле сидел молодой человек со светлыми усиками и в больших темных очках, сидел и, ни на кого не обращая внимания, от скуки листал журналы мод. Он достал из кармана зеркальце и стал разглаживать свои усики, а в зеркальце очень хорошо мог видеть, что Юрис разговаривает с Линой. Разумеется, это был младший лейтенант.
Но Юрис его не заметил, у него не было ни времени, ни желания оглядываться по сторонам.
– Я дан этот нож Антонии Витынь, матери вашего жениха, чтобы она нарезала им колбасы для кота, но потом…
– Ступайте в кукольный театр и спросите у нее сами. Мне очень жаль, что судьба заставила нас провести один день вместе и даже танцевать, – ответила Лина величественно и даже чуточку высокомерно, так как на ней уже было очередное платье, которое называлось а-ля Марлен Дитрих, и это платье сразу же изменило ее поведение и даже манеру разговаривать.
Танго Паула Вышегор-Потрясайтиса звучало еще громче и величественнее, и из всех репродукторов Дома спорта уже разносилась очередная медитация:
– Современные бурные ритмы и стрессы вызвали своеобразное и всемирно признанное направление моды, полное романтики, полное ностальгии. Это стиль ретро, и сейчас вы увидите вечернее платье а-ля Марлен Дитрих. Это платье, вероятно, больше всего отвечает тому танго, которое исполняют наши мальчики.
– Какая вы красивая. Мне даже страшно вашей красоты, – пробормотал Юрис.
– Правда? – переспросила Лина.
– Если я в кого-то влюблюсь, то это навсегда, непоправимо и неотвратимо. Честное слово! – сказал Юрис вполне искренне, так как всего лишь второй раз в жизни осмеливался произнести такие слова, потому что это был тот редкий случай, когда его слова полностью совпали с его чувствами, реальностью и желаниями.
Любая другая на месте Лины смущенно потупилась бы и какое-то время не знала, что ответить этому симпатичному молодому человеку, поскольку этот молодой человек смотрел так страстно и обожающе, но Лину это признание заставило вскипеть:
– Любовь! Навсегда! Неотвратимо, до гробовой доски! Если ты когда-нибудь умрешь, то и моя жизнь утратит всякий смысл! Убирайтесь! Видеть вас больше не желаю! Честное слово! – Лина уже не выглядела горделивой и таинственной дамой, но она тут же спохватилась, поскольку это была лишь минутная слабость, и тут же исчезла за занавесом.
Все еще звучало все то же танго, тысячи зрителей ахали в восторге. Юрису был непонятен этот восторг, так как подобные наряды он уже видел в старых журналах, но сомнения его старалась развеять медитация, разносящаяся по репродукторам:
– Вот настоящий и классический образец стиля ретро, так что не будем бояться носить его в торжественных и романтических случаях. Ретро – это тяга ко всему забытому, тяга к прежней ясности, тяга к старой красоте и к старому образу жизни. Неужели вы действительно не тоскуете по всему этому? И никогда не тосковали?
Юрис прочитал груды этих старых журналов, и никакой там тяги, никаких парадизов не было, тяжелая, даже безжалостно тяжелая и суровая жизнь с революциями, с безработицей, с предстоящими и неумолимо приближающимися первой и второй мировыми войнами. Ему казалось, что это превозносимое ретро всего лишь возможность обмануть себя невозможно прекрасными временами, которых никогда в будущем не предвидится. Разве ретро не тот же самый суррогат, как крепленые вина, которые можно пить вместо коньяка. Разве ретро не является всего лишь модной возможностью довольствоваться вместо настоящего искусства жалкими суррогатами.
Но Юрис мгновенно забыл всю ненависть к моде на ретро, так как из-за занавеса появилась Лина, вся сияющая и счастливая, провожаемая аплодисментами и восторгами зрителей.
– Лина! – Юрис, кажется, еще что-то хотел сказать, но Лина не дала ему продолжить.
– Что здесь нужно этому постороннему гражданину? Нам же нужно переодеваться!! – закричала она.
И только тут начался визг и писк, танго зазвучало громче, и божественные создания, которые все время переодевались, не обращая на посторонних мужчин никакого внимания, визжали и прятались за многочисленными платьями. Наиболее активные портнихи накинулись на Юриса, остальные заметили младшего лейтенанта со светлыми усиками, и оба они пробками вылетели в коридор.
Юрис Страуме увидел лейтенанта и понял, что тот здесь делает.
– Лина не виновата! За нею вы зря следите. Совершенно зря, – попытался он внушить что-то представителю милиции, но тот был слишком растерян от имеющего место бедлама, чтобы ответить что-то вразумительное.
Даже в коридоре было слышно, что танго Паула Вышегор-Потрясайтиса все еще звучит, волосатые парни извлекали его из гитар и швыряли тысячами, как последнее чудо и последнее спасение.
XXIX
Оба Страуме – отец и сын – жили вместе и одни. Повсюду царил мужской порядок. С женской точки зрения – беспорядок.
В гостиной фотография матери Юриса находилась между различными спортивными призами, кубками, дипломами и фотографиями, на которых были увековечены многие, ныне уже забытые спортивные победы.
Юрису очень недоставало матери.
Мать умерла, когда ему было всего шесть лет, так что по-настоящему он ее и не помнил. Мать для него была каким-то идеалом всепонимания, так как те четыре мачехи, которые сменились за эти годы, Юриса и не замечали, позволяя ему расти и развиваться, как ему угодно. Единственное благо, что все четыре не могли ужиться и с отцом, видимо, не смогли вынести его жизни в спорте и вечных командировках. Пятая и самая преданная его жена – это хоккей, так обычно говорил отец.
Отец Юриса сейчас готовил на кухне ужин для них двоих и ел прямо со сковородки, стоящей на газовой плите. Так было быстрее. Не надо тарелки мыть, стол на кухне занимать.
Кухонный стол у отца был превращен в хоккейную площадку. Игроков его команды изображали огурцы, а противниками были помидоры. Он передвигал взад и вперед огурцы и помидоры и думал свои тренерские думы. Время от времени доставал из спортивной сумки бутылку молока, отпивал и ставил ее обратно в сумку.
– Тихо! Чапай думать будет! – это Юрис зашел поужинать.
Отец выглядел сейчас ужасно похожим на прославленного героя гражданской войны из не раз виденного фильма.
– Чапаеву было трудно, но и мне не легче. Что будет, если мы проиграем самую первую встречу? Общая растерянность, начиная со спортивных газет и кончая любым первоклассником. Первоклассники не смогут учить стишки, их родители будут являться на работу в отвратительном настроении. Срыв на уровне национальной катастрофы. И виноват во всем буду только я. А если выиграем! О! На фабриках повысится производительность. Народный праздник! – Отец передвигал по столу огурцы и помидоры, и казалось, вот-вот он изобретет нечто особенное в тактике игры.
– А я с каждым днем становлюсь все глупее. Глуп, как огородное пугало, внешне все в порядке, а внутри… – Юрис достал из отцовской сумки молочную бутылку и отпил хороший глоток.
– Сегодня я звонил в милицию. Этот Григалис с его помощником слабаки. При первой возможности расследование загадочного исчезновения твоего школьного товарища передадут асам высшего класса. Так, во всяком случае, мне обещали, – и отец вновь принялся двигать свои огурцы, а заодно пить молоко.
– Все почему-то убеждены, что виноват именно я. Почему?
– Возьми отпуск за свой счет. Отдохни. Я тебе дам денег. Как еще тебе помочь? Скоро начнется сезон, у меня забот выше головы, сам видишь, – отец произвел перестановку игроков и начал разрабатывать новый вариант.
– Ни деньги, ни отпуск не помогут. Я просто уже не могу отличать существенное от несущественного, все перепуталось, – Юрис хотел взять самый большой помидор, но отец не дал, чтобы не нарушать тактическую схему.
– Я могу позвонить еще раз, чтобы следствие подтолкнули.
– И это не поможет. Что ты, например, можешь сказать этому огурцу, если хорошо знаешь, что кожура у него красивая, а внутри он пустой, так что по сути никакого огурца и нет. – Юрис взял самый большой огурец и стал его есть. Огурец действительно оказался внутри пустым.
Отец выхватил огурец и тоже удивился пустоте:
– Понимаешь, этот центр нападения мне нужен тощий и высокий, а он толстый. Что делать? А выиграть надо. Выигрывай вот с таким. Мне все равно, что у них внутри. Надо выиграть с такими, какие есть. На то я и тренер. За то мне и деньги платят.
Юрис взял у него из рук огурец, посолил и съел весь. Он всегда переживал, что никогда не может поговорить со своим отцом серьезно. Чем серьезнее оба старались понять друг друга, тем явственнее один другого не понимал.
– Послушай, что ты натворил! – отец выглядел так, словно проиграл десять игр подряд.
– Ужинаю.
– Возьми денег и ступай в ресторан. Сейчас же в ресторан, ты же только что съел моего центрального нападающего. Что я без него буду делать? – он тут же схватился за сердце, достал из сумки пузырек с лекарством и залпом выпил.
Юрис давно хотел узнать, что, собственно, такое с отцом, почему он так часто пьет лекарство, но отец всегда делал вид, что этих вопросов не слышит, так что сын взял деньги и ушел. Он чувствовал себя таким опустошенным, что уже никакое танго не могло эту пустоту заполнить, каким бы ослепительно гениальным оно ни было.
XXX
Маленький, хорошенький котенок хотел лакать молоко из блюдечка, а большой пес с огромными зубами и чудовищно длинным языком не давал ему, отгонял котенка.
– Гав! Гав! – яростно и повелительно лаял пес.
– Мяу… Мяу… – тоненьким голосом жаловался котенок.
В зале кукольного театра за освещенным столиком сидел режиссер. Он в ужасе схватился за голову, так как эта многозначная и психологически сложная сцена не получалась, да и только.
