Текст книги "Повести писателей Латвии"
Автор книги: Зигмунд Скуинь
Соавторы: Андрис Якубан,Мара Свире,Айвар Калве,Харий Галинь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)
Щелк, я не смею, щелк, щелк!
– Отец, мне пора, вечером опять на работу, с недельку придется еще потопить…
– Хорошо, Арнольд, скажу, чтобы мать приискала гостинец для Арики. Она со скотиной возится, не хочешь ли взглянуть, как боровки растут? Сам не успел еще посмотреть… Так что…
Прохожу следом за отцом. Лицо матери озаряется радостью, когда открываем дверь коровника. Меня обнимает влажное тепло. Втроем стоим перед загончиком. На соломенной подстилке похрюкивают два поросенка. Отец, перегнувшись через дощатую загородку, норовит почесать их промеж ушей, поросята мокрыми пятачками тычутся ему в руку.
Щелк, щелк, господи, это стало бы самым прекрасным снимком в нашем семейном альбоме: посередке счастливая мать, отец забавляется с поросятами, я стою слева от матери, мне даже голову пришлось слегка наклонить – в коровнике за зиму набралось навозу.
Щелк, щелк: отца выбили из седла, когда спалили его мельницу, из-за этой мельницы он сызмальства света белого не видел и больше в седло так и не взобрался… а я – я безболезненно могу пересесть с одного коня на другого – могу делать науку, ведь правда же, я бы мог… Какое-то время был учителем, не таким уж плохим учителем… Я очень даже толковый электрик, подрабатываю в качестве истопника, а летом отправляюсь пилить дрова и зашибать деньгу, разве я жалуюсь? Я преспокойно могу пересесть с одной клячи на другую, так легко стремена не уйдут из-под моих ног. Смею уверить, я кое-чему научился: лучше синицу в руку, чем глухаря на суку…
Чему я буду обучать Увиса? Тому, как с одного седла перепрыгнуть в другое?
Я всегда делал только то, что находил полезным. Не то б по сей день еще прозябали в стариковском закуте, позеленели бы в нем от плесени. Мы утверждаем себя в работе, я не жалуюсь и не ропщу на жизнь!
Увису я отдам все до последнего.
Отец взял в руки поросенка и пытается его удержать. Тот поднял жуткий визг, но мы смеемся. Мать сама их с горем пополам выхолостила; уж как ветеринара упрашивала, но тот такой важный, из колхозного центра никуда его не сдвинешь! Она рада, что может похвалиться перед нами: да, в былые времена даже соседи приходили к ней с просьбой помочь в этом деле, когда наступал срок; когда корова объедалась клевера, опять же ее звали прокол сделать, да ведь нынче эти школьницы на ферме – они и к теленку-то боятся подойти, сначала за угол сбегают выплакаться. А уж если теленок сорвался и сбежал на пастбище, пастуху вроде бы прибавка к жалованью полагается…
Так не хочется уходить и садиться в машину.
VIII
Арика, толком еще не проснувшись, рывком поднялась на постели. В комнате было темно. Даже уличные фонари в окно не светили.
Слегка кружилась голова. Она сбросила с себя сон вместе с одеялом. В комнате прохладно, прикоснулась к полу босыми ногами и тут же отдернула их. Ветер трепал занавеску. Арика набросила на плечи пуховый платок, пригладила волосы и торопливо прошлепала в соседнюю комнату.
Увиса там не было. Она заглянула на кухню и в ванную, как будто Увис мог где-то спрятаться. Да, Увис когда-то имел привычку прятаться – забьется в укромный угол, а потом вдруг выскочит, рыча, как медвежонок, обхватит ее колени… Но сейчас при всем желании Увис не смог бы спрятаться ни в одном углу, такой теперь дылда…
В недоумении Арика еще раз обошла всю квартиру. Арнольд заполонил дом всяким хламом, того гляди, в проводах запутаешься, споткнешься, сломаешь себе шею. Сколько тут разных паяльников, клещей и плоскогубцев, молотков и молоточков, целые штабеля отверток, какие-то измерительные приборы и прочая дребедень, которой она даже названия не знает. Прямо руки опускаются. Неужели это ее квартира?
Здесь впору шаманить какому-нибудь Нортопо. Все эти штуковины иной раз на нее лавиной обрушивались. Ей не хватало ни времени, ни сил, чтобы воевать с Арнольдом и Увисом.
Щелк, щелк – она нажала несколько кнопок. Отец с сыном, вместо того чтобы оставлять записки, все необходимое наговаривали на магнитофон. Придя домой, она могла не беспокоиться. На сей раз динамик долго хрипел и потрескивал.
«Ты все еще никак не вылезешь из берлоги! – вдруг совсем рядом раздался слегка приглушенный голос Арнольда. – Яйца сварились, а ты еще в постели, Нортопо!»
«Ты отвезешь меня в школу?» – издалека спросил Увис.
«Сегодня нет времени, Увис, я за дедушкой еду в больницу», – оправдывался перед микрофоном Арнольд.
По интонации она уловила: Арнольд оправдывался! Для нее это было внове, что Увиса по утрам на машине отвозят в школу. Сама она вставала рано, нужно было добираться до центра, Арика была против того, чтобы Увис учился в ее школе и на переменках путался у нее под ногами. Ей не хотелось быть учительницей собственного сына, и Арнольд не настаивал.
– Меня так ты ни разу не подвез! – вслух сказала Арика. – Для меня тебе покрышек жаль, и вечером ни разу не заехал в школу… Пропади ты пропадом со своими «Жигулями»!
Арика в раздражении выключила микрофон. Арнольд почему-то стыдился, что купил «Жигули». Чуть ли не оправдывался перед знакомыми, всем объяснял, что это старик дал ему взаймы деньги, что теперь он, видите ли, по уши в долгах, не знает, как расплатиться.
Эти вечные его долги! Как будто кого-то могут интересовать долги Арнольда!
– Арнольд, я тебя решительно не понимаю, – отчеканила Арика, встав перед микрофоном. – Дом завален всяким хламом, а тебе еще понадобился железный ящик во дворе, и после этого ты от стыда готов сквозь землю провалиться! Как будто ты совершил бог весть какое преступление, на отцовские деньги купив машину… А теперь отвечай поскорей: куда задевался Увис? Ты тоже не знаешь? Вот видишь, до чего дожили, ты в родительском доме у печки греешься, а я тут должна сходить с ума!
Арика улыбнулась пресной улыбкой: так они с помощью магнитофонной ленты когда-то выясняли отношения. Не только выясняли отношения, сотни всяких глупостей нашептали и накричали в микрофон.
Теперь это немыслимо, что подумает Увис, прослушав дурачества родителей.
Рано или поздно он откопает старинные записи и проиграет все счастливые и мрачные минуты родительской жизни. Арнольд ведь ничего не хочет уничтожить. Даже кусок провода не позволит выкинуть в мусорный ящик.
В третий раз обойдя квартиру, Арика не на шутку встревожилась. Стрелка электрических часов будто замерла – двадцать минут двенадцатого. Арика прижала ухо к часам: секунды падали, как капли, тиканье чуть слышно. Арнольд терпеть не мог звонких пружинных часов.
Арнольд да Арнольд!
А куда Увис делся? Бейся тут как муха об оконное стекло…
Арика второпях отыскала сигарету. С первой затяжкой в голове прояснилось.
Что за дурацкие шутки! Арнольд с Увисом никогда не умели шутить… Их шутки больно оборачивались…
Ничего себе шутка: половина двенадцатого, а ребенка нет дома!
Арика сняла трубку и задумалась: куда же звонить? Точно молния сверкнула: больница – милиция – больница – милиция!
Медленно набрала номер сестры. Лиесма отозвалась сразу.
– Что ты горюешь об Увисе, скорей всего укатил к матушке в Меллужи! – рассмеялась она в ответ.
– Ты точно знаешь? – недоверчиво переспросила Арика.
– Я ничего не знаю, но ты оставь парня в покое и немедленно приезжай ко мне, – объявила сестра, узнав, что Арика дома одна.
– Никуда я не хочу ехать! – возразила Арика не слишком уверенно.
– У меня для тебя сюрприз, – искушала Лиесма. – Ты непременно должна увидеть!
– Лиесма, неужто опять погром устроила в своей комнате? – встревожилась Арика, она всегда боялась «непредсказуемых ходов» сестры. Не хватало, чтобы еще и сестра что-нибудь выкинула!
– Я прокляну тебя, сестричка, если ты через полчаса не позвонишь у моих дверей! – кричала Лиесма в телефонную трубку.
– Только комнату не трогай! – уговаривала Арика. – Я, право, не знаю, ехать ли, ты пойми, Увис…
– Прокляну тебя… Увис в Меллужах… – уверяла Лиесма, но Арика уже ее не слушала. Похоже, Лиесма опять беснуется после спектакля, все равно бы ей сегодня позвонила и просила бы к ней приехать, сначала бы прокляла, потом упрашивала. Арика знала все фокусы сестры. Она дала возможность Лиесме выговориться. Первые десять минут Лиесма ругалась, как извозчик. Где только нахваталась таких слов и как терпели соседи по коммунальной квартире! Арика старалась не слушать. Когда Лиесма перешла к мольбам, Арика спросила:
– Что ж ты меня на спектакль не пригласила, в полночь я тебе вдруг понадобилась, а на спектакль не приглашаешь!..
– Не думаю, чтобы тебе доставило удовольствие смотреть на мой толстый зад, – отрубила Лиесма.
– Что ж, кроме этого, ничего больше не было?
– Да, сестричка, я не обмолвилась, – всхлипнула Лиесма.
Арика бросила трубку. Теперь изволь еще среди ночи ехать к Лиесме, но, может, так оно и лучше. Дома все равно ей не успокоиться, будет носиться по квартире, как знать, может, начнет названивать в милицию – больницу – милицию…
Она торопливо стала одеваться.
Щелк, щелк – нажала кнопку магнитофона и сказала сыну:
– Как только объявишься, сразу позвони тете Лиесме. Точка. Я у нее. Не желаю с тобой разговаривать. Точка. Этого я от тебя не ожидала. Точка. Разве так поступают порядочные люди? Вопрос. Ты чересчур большой, чтобы пороть тебя, но я попрошу, чтобы твой любимый папочка это сделал… Многоточие. Позвони и укладывайся спать. Точка. Не забудь свет погасить. Точка.
Почти в радостном настроении она покинула квартиру, оставив в прихожей свет. Мокрые от дождя улицы светились огнями. Посвежевшая Рига открывалась весне. Весна, какой бы тяжелой ни была она в школе, всегда до слез волновала Арику, хотелось смеяться и плакать, как маленькой девочке.
Странно было шагать в одиночестве по совершенно пустынным улицам без пяти минут двенадцать. Мелькнул огонек такси. Арика почувствовала, что силы возвращаются, сон освежил ее. Она не могла вспомнить, когда в последний раз вот так бродила ночью, да – и трепетала… А что еще было делать? Целоваться в парадных, пока губы не вспухнут?
Губы, губы, да… Взбредет же такое в голову? Должно быть, в глубине души всегда таилось, а теперь проснулось желание бродить по лужам, зачерпывая туфлями расцвеченную фонарями и витринами дождевую воду. Чтобы промокли ноги, чтобы ступней ощутить пролившийся дождь…
– Ах ты старая дура! – вслух обругала она себя. Взвинченность вроде бы должна была пройти, однако пустынные улицы держали ее в напряжении. Она не помнила, как перебиралась через лужи. Пока шла, попыталась вспомнить всех художников, писавших пустынные улицы, брошенные кирпичные дома и двери без ручек, часы без стрелок, детские игрушки без детей и небо без звезд. Арика обожала старательно выписанные полотна, они всегда манили: пройдись по булыжникам моей мостовой! Пустота отзывалась болью – лишь до ближайшего поворота, за ним мог разверзнуться омут радости, где танцуют облака, цветы, звери, где радужные птицы расселись по веткам деревьев, распевая райские песни, завлекая к себе Одиссея пустынных улиц, первого встречного… В такой омут можно броситься очертя голову…
– Мне не хватает радости, безыскусной, чистой радости! – словно перед Арнольдовым магнитофоном, негромко, самой себе сказала Арика.
Винить во всем Арнольда, неблагодарного балбеса Увиса, самой себе бередить душу?
По случаю Дня Победы она сегодня в классе зачитала письмо солдата из Керченских каменоломен, письмо, которое она знала почти наизусть:
«8 мая 1942 года.
Привет из города К.Здравствуй, дорогая женушка Таллуците!
Чувствую себя хорошо и очень благодарен твоему письму. Да, Таллуците, 12 мая исполнится четыре месяца, как… Таллуците, звездочка моя, я никогда тебя не забуду! Здесь ты со мной постоянно, и я не пишу таких глупостей, какие ты пишешь мне, – „может, ты совсем забыл“… У нас тут уже зеленеет трава, рядом со мной боевые товарищи. Мы все поверяем друг другу… Скоро, очень скоро наступит день, когда мы снова будем вместе, будем трудиться, жить и любить… Я пишу и вижу, как ты бежишь, смеешься, плачешь, сердишься, целуешь меня, потому что ты постоянно со мной. Погода стоит теплая. Хожу без шинели, сплю в землянке, воздух душистый, степной. Грустно без тебя, но все-таки я очень счастлив… Кончаю письмо… Передай привет Валии, не волнуйся, моя ненаглядная. Люблю безмерно».
Чего она ждала, читая классу это более чем на три десятилетия запоздавшее письмо, теперь удивительным образом обнаруженное? Она пыталась представить себе парня, писавшего перед боем любовное письмо, еще не зная, что и сам он, и письмо его останутся в каменоломнях… А может, он вышел оттуда целым и невредимым, встретился со своей Таллуците или с другой какой-то женщиной? Арике не хотелось думать о том, каков он сегодня. Он весь был в тех строчках, что она знала наизусть, – лежит в весенней траве, загорелый, сильный, влюбленный. Ей хотелось, чтобы этого парня увидел весь класс, увидел просветленным взором. И «12 мая будет четыре месяца» – теперь уж три десятилетия. Рассказать бы Арнольду, как они в классе отметили День Победы…
Арнольд не любит рассказов о школе: видите ли, школа – его больное место! Перед кем-нибудь похвалиться проведенным уроком, склонить бы кому-нибудь на плечо голову, довериться сильным рукам, излить душу, стать на мгновение Таллуците… Этого ей хочется? Чтобы Арнольд называл ее Таллуците… Сына – Нортопо, а ее – Таллуците!
Арнольд нередко спрашивал: «Подумай хорошенько, этого ли ты хочешь и почему ты этого хочешь?» Поначалу ей нравилось, когда он задавал такие вопросы, стараясь докопаться до причин, какие бы они ни были. Арнольду частенько удавалось развенчать ее мечтания. И она ему не отказывала в победах.
Только бы не задеть его самолюбия!
Увидев перед домом сестры автомобиль, Арика испугалась, что ей предстоит очутиться в шумной компании. Ох и надерет она тогда сестре уши, но, может, так оно и лучше – в шумную компанию.
– Подумай хорошенько, этого ли ты хочешь? – спросила она себя.
Обратного пути не было.
Взбегая вверх по лестнице, она еще отругала себя за то, что легко уступила Лиесме. Не разумней ли было остаться дома и ждать возвращения Увиса. Нет, мыслимое ли дело, сидеть как на иголках!
Ужаснее всего неизвестность.
Окунуться в шумную компанию, что ж, она, пожалуй, и выпить не откажется, только бы не было слишком шумно. Лиесма иногда зазывала сестру к себе после спектакля, прямо с постели поднимала, и она, дура, неслась сломя голову, зная, на какие сумасбродства способна сестра.
И откуда у Лиесмы эта страсть к безрассудствам? Чем дальше, тем отчаянней. Бывало, в комнате такой устроит кавардак, посуду перебьет, а потом неделю плачет.
– Ты иначе не можешь? – пыталась она понять сестру.
– Что делать, ума не приложу, ведь, знаешь, у меня это с детства…
При появлении Арики Лиесма обычно успокаивалась, давала слово пригласить ее в театр, чтобы вдвоем вернуться домой и лечь спать.
Вспомнилось первое и пока единственное интервью сестры какому-то журналисту. Арика тогда даже позавидовала сестре. Она представила себе самоуверенный тон Лиесмы, когда та говорила:
«Очень люблю выезжать из Риги в окрестные леса, подышать в тиши свежим воздухом, собирать грибы. Кроме того, люблю плавать, круглый год купаюсь в море, в полыньях, и еще увлекаюсь иностранными языками, читаю в оригинале на английском и немецком, очень успокаивает нервы…»
Арика не могла себе представить, чтобы Лиесма хоть когда-нибудь залезла в полынью, и потому однажды спросила, правда ли это.
– А ты как думаешь! – надувшись, ответила Лиесма.
В сравнении с Лиесмой она жила неспешно, в какой-то душевной вялости, оттого и злилась.
– Наконец-то, наконец-то, наконец-то! – радостно завопила Лиесма, обнимая ее.
– Ты опять пила? – в упор спросила Арика.
– Как же без этого, сестричка…
– А завтра сердечные капли будешь пить…
– Не затем же ты явилась, чтобы мне читать мораль!
– Не знаю, чего ты, собственно, хочешь!
– Не ершись, сестричка… Прошу, прошу тебя, только не сегодня! Сегодня праздник, сестричка…
– У тебя праздник бывает через день!
– Арика, ты невозможна! – Лиесма хлопнула в ладоши и отступила на шаг, пропуская сестру. – Проходи, хоть в коридоре меня не брани. Школа тебя окончательно испортила, но я люблю тебя именно такой, сестричка ты моя…
– Не надо, Лиесма!
– Так что, нашелся твой Увис?
– Прямо не знаю, что делать. Понимаешь, пошел на почту и как в воду канул.
– Во сколько он ушел?
– Что-то около семи. Точно не помню, устала зверски, повалилась и заснула.
– Не беспокойся, скорей всего укатил в Меллужи к нашей матушке.
– Как бы не так, поедет он в Меллужи!
– А почему бы нет, у него там по соседству друзья, разве не знаешь?
– Вот видишь, ты, оказывается, больше меня знаешь… – опять рассердилась Арика.
– А сейчас улыбнись и заходи, у меня гость, только не пугайся и ни в чем не упрекай меня.
– Я его знаю?
– Нет.
– Чего ж ты раньше времени стращаешь?
– Сейчас сама увидишь.
В комнате Лиесмы царил впечатляющий хаос: с уверенностью можно было лишь сказать, откуда сестра начала все валить на середку комнаты; она всегда начинала с одного и того же угла, где стоял старинный буфет, а в нем хранились куклы, ее и Арики… Затем уж сбрасывала в кучу все остальное.
Арика прикинула, что сегодня сестра добралась лишь до платяного шкафа и еще ничего не успела разбить.
– Знакомься, вот жутко невезучий тип! – Лиесма кивнула на здоровенного парня, сидевшего в углу, привалясь спиной к шкафу. – Это он помешал моим маленьким ночным радостям, не дал перевернуть вверх дном квартиру!
– Скажи ему спасибо, Лиесма!
– Ты можешь сделать это вместо меня! Харро, а ну-ка встань и поздоровайся с моей сестричкой, встань и познакомься, – подстегивала Лиесма.
Парень не спешил подниматься.
Лиесма немного выждала. Молчание парня ее разозлило.
– Послушай, ты, Харро с двумя «р», можешь оставаться на месте, иначе сестричка увидит, что ты вдугаря пьян! Она у меня учительница и потому ужасно строга!
– Угу, – выдавил из себя парень.
– Не делай такое жуткое лицо!
– Мне что, я спокоен, я совсем спокоен!
– Харро, пока мы тут поговорим, тебе разрешается чуточку подремать. Не обращай, сестричка, на него внимания, представь, что его нет, он в стельку пьян.
– Лиесма, как ты можешь?.. – Арика с укоризной поглядела на сестру.
– Он привез меня из театра домой, а потом… Он сегодня заработал бутылку виски, каких-то моряков отвез в Вентспилс.
– Не хочешь ли ты сказать, что впервые видишь этого типа! – ужаснулась Арика.
– Нет, этого я не хочу сказать. Мы с Харро знаемся уже некоторое время, разве я не говорила?
– Ты опускаешься, Лиесма.
– Не пили меня в его присутствии. Он меня крепко жалеет и может осерчать!
– Лучше мне уйти!
– Нет, я тебя не отпущу среди ночи, Харро проспится, отойдет немного и отвезет на машине.
– Лиесма, ты отдаешь себе отчет в своих словах?
– Еще бы, Харро за рулем неподражаем, надо только усадить его в машину. Никто его не задержит, он уверяет, будто заговорен от автоинспекторов, не правда ли, Харро?
– Угу, – сквозь дрему отозвался парень.
– Зачем ты позвала меня? – Арика была близка к отчаянию. Они стояли посреди комнаты, каждая возле вороха своих кукол, широко раскрытыми глазами наблюдавших за сестрами.
– Сестричка…
– Ну! – отозвалась Арика.
– Мне кажется, я для того лишь и живу, чтобы изгонять из себя детство, а тут мне вдруг сделалось страшно и захотелось, чтоб ты была рядом. Кто-то должен быть со мной рядом?
– Нельзя изгнать из человека детство…
– А я ненавижу ту чистенькую, добропорядочную девочку из Меллужей, страшно ненавижу… Мне хочется вывернуть себя наизнанку и вытряхнуть, как вытряхивают сумочку!
– Зачем тебе это? – почти словами Арнольда спросила Арика.
– Сестричка, да что ж мы стоим! Присаживайся, сейчас приготовлю кофе. Закурим.
– Сначала позвоню домой, не пришел ли Увис.
– Напрасно ты это, он в Меллужах.
– Откуда ты знаешь?
– Увис достаточно взрослый, чтоб ты о нем не беспокоилась.
– Достаточно взрослый?
– Присядь.
– Нет, не понять тебе, был бы у тебя самой… Ты бы на моем месте… – Арика замолчала, это вырвалось у нее нечаянно.
– Ладно, позвони, только тихо, как бы соседи не взбунтовались, они из рода древних латышей – спать отправляются вместе с курами. Все же я сварю кофе. Ну, иди же! И будь добра, не читай ему нотаций!
– Не сердись на меня… Я тут раскудахталась…
– Да нет же, Арика! Я тебе благодарна… Не то бы Харро полез ко мне в постель.
– Ты этого не хочешь?..
– Сама не знаю.
– И на том спасибо, Лиесмук…
– Ты собиралась позвонить.
– Возможно, я не то говорю.
– Да нет же, сестричка, я к себе Харро не подпущу ради тебя, сестричка… Слышишь, Харро, будешь спать на полу! Он тут весь вечер рассказывал, как жена выставила его из квартиры, ей – квартира, ему – машина! Какие нынче бессердечные женщины! Бедный Харро, все равно тебе придется спать на полу, ты слышишь?
– Он спит.
– Счастливчик…
– Подложи ему под голову подушку.
– Сестричка, у тебя доброе сердце, иди звони, потом закурим. Только умерь свой ужасный учительский голос, не разбуди моих чутких соседей.
Арика долго прислушивалась к длинным гудкам. Быть может, Увис крепко спит, но, вероятней всего, еще не вернулся, и Арнольда, как на грех, нет поблизости, никого нет, кроме Лиесмы, никого, только длинные гудки – пиик, пиик, пиик, – и сердце скачет от волнения.
Арика вернулась в комнату. Харро, вытянув ноги, сладко похрапывал. Лиесма принялась убирать разбросанные вещи. Арика наклонилась, чтобы ей помочь.
– Право, не знаю, как быть…
– Ты преспокойно переночуешь у меня, а завтра вместе съездим в Меллужи. Харро нас отвезет.
– Ты по-прежнему считаешь, что Увис в Меллужах?
– А где же еще! Об Увисе ты меньше всего должна беспокоиться, уверяю тебя, никуда он не денется. Сколько ему лет?
– Скоро тринадцать.
– Надо же! И когда ты только успела?!
– Вот уж четырнадцать лет, как мы с Арнольдом поженились.
– Тихий ужас! – со смехом воскликнула Лиесма.
– Чего ты смеешься?
– Откровенно говоря, сестричка, я тебе завидую…
– Как не стыдно!
– Ужасно тебе завидовала и тогда, когда ты ушла из Меллужей. Это было просто ослепительно!
– Арнольд меня вытащил. От кого-то и куда-то уходить – это у него, можно сказать, в крови. Он человек, который вечно кого-то бросает…
– Кого ж он теперь бросает?
– По-моему, меня.
– Вот уж не ждала от Арнольда! Другая завелась?
– Ты не знаешь Арнольда, из-за другой он никогда бы этого не сделал, в этом я уверена, другой у него никогда не будет.
– Чего ж он тогда бесится?
– Он не бесится, нет, он потихоньку разваливается… По-моему, Арнольд не может мне простить: я, видите ли, заманила его в свои сети, зачем понадобилась эта женитьба, лишь для того, чтобы обмануть распределительную комиссию и остаться в Риге?
– Он тебя упрекает?
– Нет, но чувствую, что хочет упрекнуть.
– А ты была зачинщицей, сестричка? Прости, что спрашиваю, но раз уж мы начали…
– Да, я.
– Но ведь он не возражал? Его это даже устраивало.
– Я думаю, в ту пору мы были немножко влюблены. Да и потом все было хорошо. Ему хотелось устроиться в какой-нибудь НИИ и заниматься наукой.
– Разве сейчас Арнольд не может заняться этой самой наукой? Теперь у вас квартира, машина…
– Господи, ты ничего не понимаешь!
– Ну зачем же так? Арнольд не пьет, на шею никому не вешается, много работает, почему ты считаешь, что нельзя начать все сначала?
– Я же говорю, ты ничего не понимаешь: для науки он уже трижды состарился. Он сам это прекрасно сознает.
– Прости, Арика, я и в самом деле ничего не понимаю, но ведь в постели вам хорошо?
– В том-то и дело, что нехорошо!
– Сестричка…
– В последнее время я стала такой бесчувственной, ну прямо каменная, и он, мне кажется, сам виноват. Ничего не могу с собой поделать. Хоть режь меня, не могу себя превозмочь.
– Ты должна отдохнуть, сестричка, и опять все будет хорошо. Давай куда-нибудь съездим… Возьмем с тобой две путевки на Кавказ, что скажешь на это, сестричка? А может, Арнольд сам нас отвезет туда на машине?
– Похоже, мы никуда не поедем на этой машине.
– Почему?
– Арнольд взял деньги в долг у своего старика, и не знаю еще, у скольких друзей. Теперь он будет из кожи лезть, чтобы расплатиться с долгами.
– Научись сама водить машину! Послушай, колоссальная идея! Хочешь, я попрошу Харро, он тебя научит. Только тебе придется быть начеку, любит руки распускать… А знаешь, я и сама начала учиться, какое это все-таки наслаждение…
– Ты о чем? Когда твой Харро «руки распускает»?
– …сидеть за рулем машины, ты поняла меня правильно.
Порядок был восстановлен, комната прибрана, только храп Харро все еще беспокоил. Арика озабоченно оглядела парня: плечистый, с крепкими руками, усы, с какими нынче щеголяют гитаристы из оркестров, синяя рубашка на груди расстегнута. Арика неожиданно вспомнила свой урок в школе: из всех солдатских писем, которые она читала, лучше запомнилось письмо, адресованное Таллуците. Потому что оно дышало чистой, большой любовью? Первой любовью… У нее сразу был Арнольд. Первый и единственный. Кроме него, никого. Ее курс был настоящим «девичьим пансионом». В большинстве своем девицы повыходили замуж, некоторые ухитрились даже выйти по второму разу.
«Вот кто у нас молодчина!» – с завистью говорили девочки, когда она на последнем курсе обженила Арнольда.
Молодчина, да, может, и молодчина, но этого наверное никто не знает.
– Три часа, не пора ли на боковую? – предложила Лиесма.
– Даже не знаю, не лучше ли мне все-таки уйти… Не могу я, когда он тут храпит в углу…
– Успокойся! Он спит как сурок. Харро ко всему привычен. Настоящий спортсмен-гонщик, и с тех пор, как ушел из дома…
– Перестань, уж лучше я уйду…
– Сестричка, никуда тебя не пущу! Хотя ты никогда и не слушаешь меня, все равно не отпущу! Ты дома не сможешь заснуть, разве я тебя не знаю.
– Не беспокойся, посуду бить не собираюсь.
– Уж это точно, Арнольд отучил.
– Прости, Лиесма, лучше нам не ссориться. Не могу же я раздеваться в присутствии Харро.
– Да ведь он же спит! – с недоумением воскликнула Лиесма. – Если так ставишь вопрос и если ты в самом деле не можешь, я сейчас разбужу его и отправлю спать в машину. Ты за него не бойся, Харро привык. Харро, мальчик, ну-ка вставай, мне очень жаль, но тебе придется переспать в машине!
Лиесма принялась трясти Харро за плечи.
– Где он так наклюкался?
– Он совсем не пил, разве что стаканчик… Харро просто переутомился. Он под вечер моряков отвез в Вентспилс, и те дали ему бутылку виски. Харро, да вставай же!
– Угу.
– Ну вот, малыш, так оно лучше. А завтра поутру ты поднимись к завтраку. Потом нам надо будет съездить в Меллужи, ведь ты нас отвезешь?
– Плесни глоточек, и я пошел, – попросил Харро.
– Кофе дам, а виски нет, я его в шкаф заперла.
– Ну и ну…
– Спокойной ночи, Харро! Постой, провожу тебя, чтобы ты чего-нибудь не опрокинул в коридоре, не всполошил соседей!
– Ну и ну.
– Харро, ты не сердись, сегодня сестричка останется со мной, она неважно себя чувствует.
Харро и Лиесма вышли. Арика бухнулась на диван и закрыла глаза. Ей показалось, что диван медленно поплыл по комнате. Арика чувствовала стремительный ток крови в жилах. Внизу на улице взвизгнули тормоза. Харро с ума сошел, если он вздумал в таком виде куда-то ехать, Харро… Лиесма… Лиесма… Харро… Звенит в ушах! Звенит колокольчиком горных лугов, горных зеленых, цветущих лугов, упасть бы лицом в траву, а впереди белеет Эльбрус…
– Сестричка, ты бы разделась… – откуда-то издалека донесся голос Лиесмы.
– Сил нет, Лиесмук.
– Дай я тебе помогу…
– Ладно, не беспокойся, Лиесмук… С Харро у тебя серьезно?
– Сама не знаю.
– И что ты в нем только нашла.
– Он славный парень. Ведь между нами ничего еще не было… Я разрешаю ему подняться ко мне. Иногда он дожидается меня после спектакля…
Лиесма легла рядом. Сначала она открыла окно, комната наполнилась прохладой майской ночи.
– Помнишь, как мы тайком забирались друг к другу в постели? – спросила Лиесма.
– Да, сначала ты ко мне, потом я к тебе…
– Не знаю, почему матери это так не нравилось.
– Да ведь она и не замечала.
– Думаешь?
– Не до нас ей тогда было, ей не терпелось поскорей сбежать к своему хахалю, этому придурку из меллужского кабачка…
– По-моему, ты путаешь… Он был пожарником, сестричка, ты все забыла, хотя как раз тебе и следовало лучше помнить.
– Ничего я не забыла.
– А напрасно, нам с тобой не мешало бы научиться забывать, так было бы лучше, понимаешь, – выбросить из головы, и все дела.
– Ты имеешь в виду отца?
– В прошлом месяце он приезжал и останавливался у меня.
– Что ж ты не позвонила, Лиесма?
– Поздно было, он только на ночь…
– Все равно должна была позвонить.
– Ты же сказала, что слышать о нем не желаешь. Он работает там же, в Вентспилсе, капитаном небольшого буксира. Сын его в этом году заканчивает одиннадцатый класс. Собирается в Риге поступать в институт, а пристроиться негде, в общежитие не хочет, просил подыскать ему койку в какой-нибудь порядочной семье.
– Отец тебя об этом попросил?
– Да, Арика, что тут особенного. Чему ты удивляешься?
– Ведь мы же с тобой поклялись никогда с ним не встречаться, а если и встретимся случайно, то сделать вид, что незнакомы, если в дверь постучит – не открывать, у нас это было в рифму придумано, могли прочитать как стишок.
– У тебя голова всегда была стишками забита…
– Нет, я серьезно.
– Мы же теперь взрослые, и глупо дуться на отца. Моя комната на его деньги куплена и твоя квартира наполовину им же…
– Разве мать у него взяла?
– А ты не знала, сестричка?
– Я в денежные дела не вникала, все устраивал Арнольд, у него были всякие знакомства по части квартир.
– Сестричка, давай-ка лучше спать, скоро уже утро, а мы тут шепчемся… Ты знаешь, я этого мальчика возьму к себе!
– С ума сошла!
– А почему бы и нет, комната довольно просторная. Вечерами я в театре, он сможет заниматься…
– Лиесмук, ты ничего не понимаешь! Этот «мальчик» давно уже взрослый мужчина! Ведь ты совсем его не знаешь, и тебе самой надо устраивать жизнь.
– Он сможет спать за шкафом, я разгорожу комнату, чтобы было удобно ему и мне.
– Подумай, что ты говоришь! Его ребенка ты берешь к себе!
– Он взрослый парень, ты права, он не виноват, мне даже интересно…
– А куда ты Харро денешь? – не унималась Арика. Ее раздражала легкомысленность сестры: раз уж что-то втемяшила себе в голову, непременно сделает, а потом локти будет кусать, просить помощи. И почему этот парень должен жить у Лиесмы! Неужели отец не боится дурного влияния? Какое легкомыслие со стороны Лиесмы!
– Давай спать, сестричка, глаза слипаются…
– Ты меня так расстроила, что я не успокоюсь до утра. Сначала Увис, теперь ты! От вас обоих жди чего угодно!
– Не ворчи, сестричка! Скажи мне, ты счастлива?
– Не задавай глупых вопросов!
– Ты над этим не думала?
