Текст книги "Повести писателей Латвии"
Автор книги: Зигмунд Скуинь
Соавторы: Андрис Якубан,Мара Свире,Айвар Калве,Харий Галинь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)
Мартынь Тутер взял открытку. Почерк ясный, но рука не привычная к перу.
«Уважаемая соседушка, – прочел Мартынь. – Позволь в день твоего рождения приветствовать тебя словами поэта:
Дни, как жемчужинки в бусах, скользят,
Вот уж в окошке алеет закат.
Солнышко утром взойдет, как всегда,
Счет продолжать твоей жизни годам.
Доброго здоровья, радости и счастья в личной жизни желает семейство Веперисов».
– Вот, вот! Верная моя догадка, м-м-хм-хм-м, – закряхтела Мирта, потирая руки.
Мартынь улыбнулся, вспомнив, что так она всегда делала, когда бывала чем-нибудь очень довольна.
– Доброе утро! – Из комнаты вышла Дагния.
– Доброе, доброе! – приветливо откликнулась старушка. – Иди-ка погляди, какой пирог мне соседка Элга подарила. Сейчас разрежем или потом?
– Н-не знаю… – замялась Дагния, пытаясь угадать, какой ответ будет тетушке больше по душе.
– Тогда к вечеру оставим, – решила юбилярша. – Я нонче пару петушков зарежу, а вы, гуляючи, дойдите до дома на горушке, пригласите Веперисов на ужин. Сразу за лесом их дом-то, Мартынь небось помнит! Даумант, правда, тогда сопливый еще был, дружба-то не больно ладилась.
– М-м-хм-хм-м…
В день своего восьмидесятилетия Мирта сидела за праздничным столом и потихоньку покряхтывала от удовольствия, пока гости, встав, пели: «Здоровья и счастья, здоровья и счастья, здоро-о-вья!»
Мотив держал сосед Даумант, Мартынь громко, но не сказать, чтобы приятно, вторил, Элга тянула высоко, с дрожанием, особенно на «о-о-вья», а Дагния еле губами шевелила, видно, у бедняжки ни слуху, ни голосу.
Хозяйке хутора Леясблусас так и хотелось потереть руками, да нельзя, в правой рюмка с вином. Вот уж сколько лет свои дни рождения она проводила в одиночестве. А в прошлом году только перед сном, когда уж в постель ложилась, и вспомнила. Нет, не дело в себя зарываться, от людей отгораживаться. И хорошо сделала, что написала тогда Мартыню, – вот уж второй раз приехали. Теперь, слава богу, опять есть кого ждать. Сидишь все равно что в семье.
– Ну, тетя, за твое здоровье! – Мартынь склонился к ней, как бы собираясь поцеловать, но в последний момент уклонился.
– Будь здорова! – поднял свою рюмку Даумант и опорожнил ее одним духом.
– Счастья вам! – присоединилась Дагния.
Элга молча чокнулась с виновницей торжества.
– Кладите, милые, кладите на тарелки-то, – угощала Мирта. – Картошка остынет, и подлива холодная вкус потеряет.
– Если бы я знала, что тетя будет резать цыплят, привезла бы фольгу и восточные пряности. Цыплята, испеченные в фольге, – объедение, разворачиваешь – сочные, ароматные, – щебетала Дагния.
Соседка Элга повела головой, будто услышанное для нее вовсе не новость, а Мирта не удержалась.
– Это чего такое – фоль-га?
– Серебряная бумага, еще шоколад в нее завертывают, – пояснила Дагния.
– Нешто такой бумагой курицу обхватишь?
– Специально большие куски продают.
– По мне, так протуши ты курицу хорошенько, и – лучше бы надо, да некуда! – Мирта признавала только то, к чему привыкла.
Дагния не стала возражать. Глазами дала знак мужу, чтоб вновь наполнил рюмки. Сосед от вина отказался, показав пальцем на принесенную с собой бутылку водки, и, когда налили, выпил без дополнительного приглашения:
– Так и быть, на одной ноге долго не проскачешь!
– За счастье в личной жизни, как вы там, в открытке, написали!
Элге послышалась насмешка в голосе рижской гостьи. Чего это она? Даже на знатных юбилеях так говорят… Сколько раз по телевизору слышала!
– Спасибо вам, люди добрые и родственники дорогие! – Мирта высморкалась. Слезы у нее сперва скопились в солидных размеров носу, и уж потом промокли глаза. – Как бы я без вас, даже не знаю… Мартынь меня прокатил на славу, Даумант с Элгой помогли картошку убрать.
– Да чего там, соседка! – Даумант Веперис сделал жест рукой, как бы отводя похвалы.
– Выкопать да собрать-то я и сама бы сумела. Продержись погода, за неделю управилась бы. А вот мешки на телегу поднять, в яму засыпать – тут без помощника ну прямо хоть в поле урожай оставляй.
– А мне это что спичкой чиркнуть! Весной с посадкой подсобим, – пообещал Даумант. – Пригоню трактор, раз-два – готово. Элга с дочкой картошку в борозду покидают, Каспар и тот с десяток бросит. А ты будешь на краю поля стоять и любоваться.
– Каспар мал еще, – Мирта растянула в улыбке беззубый рот.
– Пусть привыкает. С весны уж пятый год пойдет.
– Крышу бы на доме обновить надо, – вставил Мартынь.
– Да стоит ли хлопотать-то. Сколько мне жить осталось… – Мирта вздохнула. – Разве что на хлеве да на каретном сарае. Лимузин целее будет. А мне ничего уж не надо.
– Не дело говорите, тетя, – пожурила Дагния. – Вы еще такая бодрая.
– Была, была. А в этом году, чую, уходит силушка. Не знаю, дождусь ли весны.
– Споемте-ка лучше, – предложила Элга. – Соседушка, какая тебе песня больше по сердцу?
– Спойте «Шумит зеленый лес», что ли. Старые песни я все люблю. Нонешние не признаю. Мотива в них нет, да еще как загрохочет посередке, будто сковородками дерутся. Голосов хороших не слышу. Певицы все хриплые какие-то, не то спились, не то от курева.
– А вот Нора Бумбиере и Лапченок мне нравятся… «Странное лето», «Зачем цветешь ты, яблоня лесная» и все такое… – вставила Элга.
– «Зачем цветешь ты, яблоня лесная…» – во всю силу завел Даумант.
Жена дернула его за рукав, шепотом напомнила, что другая песня была заказана. Муж замолчал мгновенно, как пластинка, с которой сняли иглу. «М-м-м», – помычал он в поисках верного тона и затянул «Шумит зеленый лес».
Даумант пел, вслушиваясь в собственный голос, вначале бархатно гудевший, затем перешедший на трагический стон, и вовсе не заботился о том, слышно ли других, да он и не замечал, подпевает кто или нет. Одолев последний вздох по ушедшей молодости, что «сердцу кажется лишь сном», он сам будто очнулся от сна и схватил рюмку, хотя для отчаяния оснований не было – его, Дауманта, молодость пока находилась тут, при нем, как бы раздумывая, уходить или годик-другой подождать.
Рюмка оказалась пустой. Даумант протянул руку к бутылке, только вдруг ладонь подпрыгнула кверху. Он поморщился: опять Элга! И когда она бросит дурную привычку на людях дергать мужа, как фанерного Ваньку за веревочку.
Рижский гость тем временем сделал то, что местному помешала сделать жена. Веперис тут же схватил рюмку – когда полная, Элга уж не дернет.
– Выпьем за новую крышу на хлеву! – выдал свой тост Мартынь. – Ты, тетя, обеспечь только дранку, весной покроем.
– Зачем дранку, лучше шипер! Сейчас все шипером кроют…
– Только шифером! – сосед поставил рюмку на стол, как бы припечатав сказанное. – Шифер легче достать – это во-первых. Покрыть дешевле обойдется – это во-вторых. В конце концов, оно так на так и выйдет, зато крыша, можно сказать, навек.
– Верно, верно! Если уж делать, то как следует, – поддержала Дагния.
– Дыры что побольше хорошо бы до осени заделать. Хучь на каретном сарае, чтоб на лимузин-то не текло.
– Что с ним станется, – махнул рукой Даумант. – Лучше о корове, соседушка, подумай.
– Сказал, да невпопад, – обиделась Мирта. – Корову я могу в другой угол завести, где сухо. Места хватает – одну-то хучь каждый день к разным стойлам привязывай. А лимузин небось не передвинешь.
– Конечно, конечно, – поспешила согласиться Дагния, поперхнулась непроглоченным куском, – кхе-кхе, – закашлялась она. К счастью, крошка из дыхательного горла попала куда следует, и женщина смогла договорить начатое: – Прямо завтра, Мартынь, залезь на крышу и поправь!
– Если б к двум не спешить на автобус…
– На моциклете-то вовсе не ездите, что ль? – поинтересовалась тетя.
– По осени приятного мало. Возраст не тот, чтоб на ветру трепыхаться. А если еще дождь, радикулит можно схватить.
– Да, сообщение здесь неудобное, – вздохнула Дагния. – Если б мы не зависели от автобуса, можно было бы выехать попозже вечером, а эти километры до остановки…
– Не расстраивайтесь, – улыбнулась Элга. – Мы-то рядом. Как-нибудь Даумант зайдет, и все такое…
Эта улыбка Дагнию как оса ужалила. Уж конечно эти всегда тут как тут, званые и незваные! Какая неприятная личность эта соседка! Банальный вкус, а воображает о себе невесть что. Только и есть что большие глаза да прямой носик, и тот красный, наверное, летом семь раз облез – ухода-то никакого… Ни настоящего образования, ни интеллигентности, просто зоотехник, поэтому и в мужья не нашла никого лучше этого тракториста; вон и следи теперь за ним, чтоб не напился.
– Если б на машине махнуть в Ригу… А что, тетя Мирта, поедем? – Племянник сильными руками обнял родственницу за плечи, тряхнул и сам испугался: кости старушки так и затрещали по всем суставам, казалось, вот-вот рассыплются. Однако тетя весьма бодро откликнулась:
– Чего бы и не поехать, только кто меня домой привезет?
– Поживете немного в городе.
Носок жениной туфли впился Мартыню в щиколотку.
– А кто ж тут коровушку подоит, кто борову картошки наварит, – вздохнула Мирта. Оно бы неплохо, конечно, в Риге она с самой молодости не бывала. Полтораста верст – не шутка. А дома всегда одно дело другое подгоняло. Нужды особой не было в Ригу-то. Сейчас бы охотно съездила, да вот не вырваться. Потом, как бы там, в Риге, не стряслось чего с Серкой. Когда на глазах, оно спокойнее. Мирта опять вздохнула.
– Ну, нет так нет, – вздохнул и Мартынь. Машина ржавеет в сарае, как старая колымага. Без тетки ни с места, а тетка к коровьему хвосту привязана. Смешно!
III
Вытащив бадью из колодца, Дагния перелила воду в кухонное эмалированное ведро. Пузыри быстро растаяли, буря в ведре унялась – вода была прозрачная до голубизны. Дагнии вдруг показалось, что рот пересох и язык прилипнет к небу, если она сейчас не напьется. Чем ближе она наклонялась, тем голубее и прозрачнее казалась вода. Ржавое пятно на дне ведра, где была отбита эмаль, колыхалось, то расплываясь в ширину, то вытягиваясь, пока наконец застыло на месте, и можно было разглядеть каждую его щербинку. Дагния сдула пару соринок, которые попали в ведро от прогнившего деревянного сруба. Когда губы и кончик носа коснулись воды, ее поверхность вздрогнула, пятно ржавчины вновь ожило. Рот наполнила влага, такая студеная, что заломило зубы. Сделав пару глотков, женщина разогнулась. Только что казалось, сроду не напиться, и вот все, больше не хотелось, хотя вода в колодце была очень вкусная. Надо бы деревянный сруб заменить бетонными кольцами, а журавль… Нет, журавль пусть будет, он смотрится оригинально, – рогатина, приспособленная для опоры, настоящее чудо природы. Сейчас найди такую в лесу, так ведь не срубишь и не вынесешь – лесник настигнет. Верхнее бетонное кольцо можно обшить бревнами или хотя бы досками, чтобы внешне не нарушался стиль, в то же время и правила гигиены будут соблюдены. Надо поговорить с Мартынем.
В березовом перелеске закуковала кукушка. Вот тебе и на! А Дагния сегодня еще и крошки во рту не держала, и денег в кармане халатика, само собой, нет. Она улыбнулась, подумав о невидимой насмешнице, весенней пустозвонке, пугающей своим пророчеством старых людей.
– Дагния, что ж ты стала посреди двора! Иди засыпай кофей, вода уже кипит! Мужики завтрака заждались. Даумант вот-вот придет.
– Иду, тетя Мирта, иду! – неохотно откликнулась Дагния.
Забота старухи о желудках своих ближних, прежде всего, конечно, мужчин, была бы просто трогательной, если бы ее осуществление не ложилось надоедливым бременем на ее, Дагнии, плечи. Едва убрана посуда после завтрака, тетя заводит разговор об обеде: что варить, что жарить, да скорей к кастрюлям, и все снова здорово. Нет, уж лучше крышу на хлеву чинить, хоть на солнце побудешь, мужчины вон как загорели, а ей, Дагнии, только и остается что у плиты щеки жарить. Летом это будет вообще невыносимо, надо сказать Мартыню, пусть убедит тетю, что от газа не так уж много домов взлетает на воздух, как ей кажется. Мужчину она скорее послушает.
Дагния подняла ведро с водой и потащилась на кухню. По пути бросила взгляд на зеленый луг за клетью: было бы там озеро! Хоть небольшое, хоть совсем маленькое, даже ручеек, его бы можно перекрыть. Впрочем, успокоила она себя, три километра до реки – тоже не проблема, особенно если есть машина.
– Неужто сегодня думаете кончить? – за завтраком спросила Мирта, обращаясь вроде бы к обоим мужчинам, а глазами буровя одного Мартыня.
– Голову на отсечение, тетя! – ответил племянник. – Готовь магарыч, а то крыша течь будет!
– Где уж мне… Сам хозяином тут будешь. У меня ведь других наследников нет.
– Какой там хозяин! Дачник, – усмехнулся Даумант.
– Пока мы на крыше возимся, взяли бы с тетей да скатали в магазин, – обратился Мартынь к жене.
– Нет, нет, не поеду я! – замахала руками Мирта. – Из бабы какой шофер!
– Права, тетя, у мужчин и у женщин абсолютно одинаковые, – обиделась Дагния.
– Только езда разная, – старая женщина на этот счет имела свое мнение. – Мартынь везет, будто кверху поднимает, а ты дергаешь. Мне дурно делается.
– Я бы не обещал сегодня-то закончить, – сосед повернулся к Мартыню. – Ну, а если такое случится, так я пол-литру из Элги выжму. У нее всегда где-нибудь припрятано.
Тетя закивала головой: вот и хорошо, вот и ладно! А Дагния вместе с глотком кофе проглотила досаду: эти Веперисы всегда тут как тут, когда вкусным запахнет.
IV
– Угис! У-у-ги! – звала Мирта, но откликалось только эхо. Ну как же, клеть нараспашку, знать, опять мальчишка махнул на реку. Как утро, так вытаскивает из клети «Латвелло», и айда. Сыночек-то, Майгонис, и поездить на нем толком не успел. Лисапед довоенный, хороший. А этот хоть бы дверь прикрыл, разбойник. И родители ничего не скажут. Лисапед аж трещит, когда этакой верзила на него садится. Загубит последнюю память по сыночку, а Мартыню с Дагнией хоть бы что… Надо как-нибудь им сказать, нельзя так мальчишку баловать. Ее Майгонис к шестнадцати годам и сено косил, и хлеб убирал. А из этого лоботряса ничего путного не выйдет, потом схватятся, да поздно будет.
– Что тебе от него надо? – отозвалась из кухни Дагния. – Угис поехал рыбачить.
– Я уж и вижу. Дверь-то мог бы затворить, – пробурчала Мирта. – Дров надо принести. И лучины наколоть.
– Мартынь принесет.
– Он меня сегодня в город повезет.
– Сегодня? Перед праздником и тут достаточно хлопот!
– Каких это хлопот? Пиво бродит, сыром я сейчас сама займусь, тут с умом надо, а пирогов ты напечешь, пока мы в городе будем.
Через час Мирта уже катила на своей Серке. Она сидела рядом с племянником и спокойно наблюдала, как за стеклом мелькают придорожные деревья, телеграфные столбы, поля. Жаль, быстро проехали, не успела разглядеть, где какие яровые посеяны, высоко ли рожь поднялась. Ага, колос выбросила, цвести бы пора, да, видно, поздняя весна задержала. Мартынь чересчур быстро едет, как бы это Серке не повредило. На перекрестке люди автобуса дожидаются, лимузин-то ведь не у каждого. Оно неплохо, конечно, автобусы эти, место старому всегда дадут, да больно уж неловко туда забираться – такие ступеньки высокие делают! В лимузин садишься – заднее место и то не так высоко поднимаешь, как в автобус ногу. Хорошо, уж как хорошо, когда свой лимузин есть, в старости-то он больше всего нужен.
– Это не кантрилеры? – Мирта показала на двоих мужчин у обочины дороги.
– Общественные – может быть. Сегодня суббота, не до правил, каждый третий попадается, – Мартынь как-то весь съежился.
Чего он боится? Небось не на краденой машине едет. Мирте, напротив, нравилось, когда их останавливал милиционер или общественный контролер, как Мартынь этих, без мундиров, называет.
Потребуют документы, на нее посмотрят. «Владелица?» – спросят.
Мирта кивнет головой. Милиционер поднесет руку к козырьку, пожелает ей счастливого пути. А Мартынь всякий раз сидит как на иголках, аж покраснеет весь. Да, как-то сказал, будто ему портит кровь эта бумага с цифрой 70, что на заднем стекле приклеена. Так ведь господи! Нешто это мало? Бывало, на лошадях раз в десять тише ездили, а все одно – куда надо, поспевали.
Миновали перекресток. Не остановили. Значит, эти не кантрилеры были, издалека не разглядела, ошиблась. Мирта, недовольная, ерзала на сиденье.
– Вроде в спину дует…
– Да что ты, тетя, только ветровое стекло чуть приоткрыто.
– А я говорю, дует. Ночью опять не засну.
– Ладно, я закрою, только тогда ты открой на своей стороне, чтоб на меня дуло. А то задохнемся.
Мартынь хлопнул стеклом, тетя принялась возиться у своего окошка. Оно не поддавалось.
– Нажми вон ту блестящую кнопку и поверни ручку кверху, – подсказал племянник.
– Да не нажимается она.
– Ну как же так, – начал сердиться Мартынь, но сам не решился от руля потянуться к злополучной кнопке, настолько уверенно он себя еще не чувствовал.
Мирта поковырялась, поковырялась и опустила большое стекло. Это она умела.
Хозяйка хутора велела остановить машину у нотариальной конторы, наказала, чтоб племянник ждал ее, и, загадочно улыбаясь, скрылась за двустворчатой коричневой дверью. Скоро она вышла, чтобы сказать, что задержится тут на час или полтора. Мартынь, мол, может пока походить по магазинам.
Набродившись в универмаге, купив в продуктовом масло, колбасу, хлеб и совсем свежий крендель, Мартынь через час возвратился к автомобилю. Солнце накалило салон. Мартынь оглянулся – улица пуста, ни машин, ни прохожих. Он открыл с обеих сторон дверцы.
Проветрив машину, Мартынь опустил все стекла, с удовольствием развалился на мягком сиденье и принялся читать «Спорт».
Наконец показалась тетя. Как и давеча, загадочно улыбаясь, она уселась на свое законное место. Бог ты мой, подумал Мартынь, неужели она действительно считает, будто я не догадываюсь, что делает старый человек у нотариуса?
– Ну, поехали, коровушку доить пора. М-м-хм-хм-м, – закряхтела Мирта, потирая руки.
У дома она проворно вылезла из машины, а Мартынь откатил автомобиль в сарай. Но когда он, увешанный покупками, вышел оттуда, тетя стояла все на том же месте и, задрав подбородок, смотрела куда-то вверх.
– Воробьев считаешь, что ли? – засмеялся племянник.
– Напортачили, мастера, – ворчала Мирта, – теперь не крыша – расстройство одно.
– Отчего же расстройство? – с раздражением спросил племянник. – Сама ведь шифер хотела. Я говорил, что дранка больше подойдет.
– Шипер-то хороший. Да положен нехорошо. На коньке края, как крылья у несушки, растопырены. Надо бы залезть да поправить, чтоб не торчали.
– Тут лучше не сделаешь. Будь крыша более покатой, тогда другое дело.
– Можно приспустить.
– Тогда конек не на месте будет.
– Мерить никто не станет. А когда эдак-то торчат, в глаза бросается.
– Тогда ведь вода в сарай потечет.
– Не потечет. Хучь гвоздями прижми края-то.
– Шифер – не жесть, тетя. Его ни загнуть, ни отогнуть.
– Делать тебе не хочется, – Мирта повернулась и затопала к дому.
В кухне вовсю хозяйничала раскрасневшаяся Дагния. Слава богу, хоть у этой привычка к труду есть. Пахло тающим шпеком и прихваченной жаром корочкой – пирожки пеклись. Второй противень подходил на загнетке, на столе рядками лежали маленькие белые полумесяцы на третью посадку. И куда столько: зачерствеют, завтра есть никто не станет, только шпек да муку зря извела. Маргарин как развернула, так обертку и бросила у плиты. А ведь могла поскоблить, хоть с ноготок, да сберегла бы добра-то. Ну и люди пошли, только бы разбазаривать, а еще удивляются, что ничего не нажито. Побранившись про себя, Мирта вслух ничего не сказала: всех разве научишь, пусть каждый своей головой живет. Она подошла к плите, наклонилась, чтоб получше разглядеть.
– Не мелковаты ли?
– Что вы, тетя! Скорее уж крупноваты. Чем мельче пирожки, тем интеллигентнее считается. Пекут и на один укус.
– Блажь все! Этак гости голодные останутся. За каждым укусом руку-то тянуть совестно.
– В гости не затем ходят, чтобы наесться.
– А зачем же?
Дагния не ответила. Она устала наклоняться к большому зеву печи, жонглировать противнем с пирожками. Тут рубашка к спине прилипла, а эта накаталась в своем лимузине, теперь пришла критику наводить. И хотя Дагния давно усвоила пословицу, часто повторяемую Мартынем, что «худой мир лучше доброй ссоры», на этот раз она не смогла сдержаться, ее так и подмывало сказать старой что-нибудь неприятное.
– От крыс спасу нет. По чердаку бегают, как коты. Даже вон хлебную лопату обгрызли.
– Как бы не посекли Янов тулуп! – встревожилась Мирта. – В праздник разберем сундук да проветрим.
Лучше б не заикалась, подумала Дагния, теперь еще работенка прибавилась. Зачем вообще нужно хранить тулуп умершего мужа? Кто его будет носить? Старомодный, наверное, до невозможности.
– А крысомор у вас тут не носят?
– По фермам да зернохранилищам носят, а по домам – нет.
– Может, потому что не вызываете?
– Кому вызывать-то? Кто ж признается, что в дому у него столько крыс, что на помощь звать приходится?
– Надо было из города яд привезти.
– В лавках нету. Я спрашивала, продавец только смеется: мамаша, говорит, в результате подъема благосостояния населения крысы уничтожены как… Забыла.
– …как класс, а с оставшимися экземплярами справляйтесь в индивидуальном порядке.
– Вот-вот, так и говорил. Откуда ты знаешь?
– А что он еще мог сказать?
Дагния принюхалась: пахло горелым. Так она и знала, первый противень подгорит, последний не допечется. Ох уж эти деревенские печи! Была бы здесь газовая плита!
Мартынь Тутер сидел во дворе в тени огромной липы за круглым, вокруг ствола, столом, который сам смастерил. На скамье, что окружила ствол вторым кольцом, могло разместиться человек двадцать, может, и больше. Ветви липы склонялись почти до самой земли, как стена. Днем они заслоняли от солнца, вечером – от ветра, а пожелай гость выйти, стоит раздвинуть ветви – и в любом месте готова дверь. Когда более полувека назад тетя вышла замуж и переехала сюда жить, липа будто уже занимала полдвора. Наверное, двухсотлетняя. А то и старше. Больше трех метров в обхвате. Может, она достойна быть зарегистрированной как памятник природы? Надо будет ее сфотографировать и послать карточку в Общество охраны памятников истории и природы, там определят. Прямо хоть свадьбу под ней справляй. А почему бы и нет? Лет через пять-шесть, когда Угис надумает жениться. Да, что это он сегодня опять так долго на реке пропадает? С утра ушел. Тете это не нравится. Лучше бы по дому что-нибудь сделал. Надо было заставить его сколотить хоть этот стол да скамью. Может, не так аккуратно получилось бы, но ведь мастерами не рождаются. После Янова дня начнется сенокос, взять мальчишку с собой, что ли… Да-а, вот предстоит работенка. Тутер налил пива в глиняную кружку, сдул пену, отпил пару глотков. Тогда, в то военное лето, они с дядей и отцом немало попотели на огромном лугу, который теперь, пересеченный мелиоративной канавой, вовсе не казался таким необъятным. Сейчас тут ячмень колышется, дружный, высокий. А помнится, одна осока и росла. Значит, хорошо и правильно все сделано, только дядя не вынес перемен – концы отдал. Неужто из-за какого-то луга можно расстроиться до смерти? И ведь уже не свой был, колхозный. Когда дядю хоронили, тетка бегала к экскаваторщику, чтобы хоть в этот день не гремел, дал спокойно проститься.
По листьям застучал дождь. Ну конечно! Разве Янов день без дождя обойдется! Вот и накрыли стол, попировали под липой. Хоть то хорошо, что непогода прогонит домой этого непутевого рыболова, подумал Мартынь, направляясь в комнату.
Тучка прошла, лишь немного покропив, и меж облаков показалось солнце, в день праздника обнадеживая тех, кто собрался в гости и кто ждал гостей.
Дагния сновала из кухни и обратно, расставляя угощения, хотя не было известно, придет ли кто: уж сколько лет, как не стало Яна в этом доме, да и настоящих гостей, что с песнями и прибаутками ходили из дома в дом, тоже не стало; теперь, если хочешь, чтобы к тебе пришли, пригласи. Придет человек, сядет за стол, на кой ляд ему вскакивать и бежать к соседу, будто там водка крепче или консервы из другой лавки. Но раз тетя хочет, будем готовиться к приему гостей, как бывало в Янов день. Только не пришлось бы весь праздник вчетвером под липой просидеть – зван никто не был. Разве что Веперисы пожалуют, эти прилипли к Мирте, как репьи к подолу.
Всякий раз, выходя из кухни, Дагния бросала взгляд на дорогу, не едет ли Угис: продрогнет мальчишка в мокрой одежде, в разгар лета ангину схватит.
Наконец он показался. Старый «Латвелло» скрипел и громыхал, цепь трещала, заржавевшее седло поднять невозможно, и мальчишка сгибался в три погибели, просто чудо, что этот старый хлам не разваливался под ним.
Бросив велосипед посреди двора, Угис победно замахал полиэтиленовым мешочком, в котором трепыхалась довольно крупная рыбина.
– Мам, отгадай, что я поймал!
– Убери велосипед. Тете не нравится, когда вещи разбрасывают.
– Тете, тете… А как тебе нравится, что я выловил… ну, что за зверь?
– Щука, – попыталась попасть в точку Дагния. Она радовалась, конечно, вместе с сыном, когда ему удавалось выловить что-нибудь крупнее уклейки или окуня, но стоило только подумать, что надо будет эту рыбу чистить, потом варить, руки и сковорода пропахнут рыбой – три потом солью, полоскай уксусом, и ее одолевало отвращение, тем более что рыбу в семье никто не любил.
– Вот и нет! Не угадала! – ликовал Угис. Радуясь, он вновь становился ребенком. – Это фо-рель!
– Форель? – переспросила Дагния, не веря, что ее сын сумел поймать такую осторожную и проворную рыбу.
– Я тоже не поверил, когда она попалась. На быстринке, у старой мельницы.
– Разве на этой речке есть мельница?
– Ну вот, мам, дальше кухни да двора ничего ты не видела. Завтра беру тебя с собой!
– Не выйдет! Хватит, что ты целый день бегаешь задрав хвост, а мне, хотя бы для равновесия, надо дома что-то сделать. И потом, тетя…
– Опять! Но ведь это форель, правда? – Угис вытащил рыбину из мешочка и положил на ладонь. – Видишь, радужная какая!
Услышав радостные крики мальчишки, Мирта не смогла удержаться и тоже пришлепала. Подошел и Мартынь, взял рыбину, подкинул на ладони и авторитетно заявил, что это форель. Он, правда, не был рыболовом и живую форель видел впервые, так же как и жена, но ведь интеллигентный человек обо всем более или менее осведомлен, значит, может и судить. Отец одобрительно похлопал сына по спине.
– Осталось почистить, посыпать солью, перцем, и через два часа можно подавать на стол.
– Ну уж меня сырую рыбу есть не заставишь. Мне она не по вкусу, – наотрез отказалась тетя.
– А ты разве пробовала? Не знаешь, а говоришь. Малосольная форель – это же деликатес, – поучительно закончил племянник.
– По мне хоть кто она будь. Сырую есть не стану.
– Пусть нам будет хуже. Так и запишем: отказалась в нашу пользу, – Мартынь обнял тетю за плечи.
– М-м-хм-хм-м, – закряхтела Мирта. – Раз уж все тут собрались, зайдемте в мою комнату, хочу кой-чего показать…
Пока тетя искала свой ридикюль из настоящей свиной кожи – довоенный подарок мужа, – Тутеры стояли в дверях, словно богомольцы, вошедшие в храм, когда служба уже началась. В наступившей тишине старушка сунула руку под подушку, открыла ящик комода – ну куда это она, вернувшись из города, подевала эту сумку? Угис видел тетину комнату впервые – без приглашения сюда никто не смел заходить – и теперь разглядывал ее в недоумении: почему такое старье ревниво оберегается от постороннего глаза? Воздух спертый, неприятный. Парень, ближе всех стоявший к двери, потихоньку приоткрыл щелочку, чтобы было чем дышать.
Наконец Мирта отыскала ридикюль. Она вытащила из него вдвое сложенную бумагу и торжественно вложила ее в руки Мартыню:
– Читай!
Тутер откашлялся, развернул лист и, от удивления вздернув левую бровь, прочел:
– «Налоговое извещение номер 33. Гражданка Леясблуса Мирта Карловна…»
– Не то, не то! – спохватилась тетя. – Дай сюда. Вот это!
Угис хихикнул, мать бросила на него негодующий взгляд. Торжественный настрой грозил распасться.
Тутер пробежал глазами бумагу. Да, это было то самое.
– «Я, Леясблуса Мирта Карловна, в случае своей смерти завещаю племяннику Тутеру Мартыню Екабовичу принадлежащую мне автомашину „ВАЗ-2101“ с государственным номером… а также вклад по сберегательной книжке, все свои личные вещи и хутор Леясблусас с хозяйством, кроме коровы, овец и свиньи, коих завещаю Веперису Дауманту Вилисовичу. Кур и теленка, если таковой появится, забить для устройства моих похорон…» Даже не знаю, тетя Мирта, как и благодарить, – пробормотал Тутер, возвращая документ хозяйке хутора.
– Нет, нет, – отмахивалась она, – пусть у тебя будет. Не придется искать, когда помру. У меня ведь, кроме вас, никого из близких нет, вот я и подумала: надо это дело уладить, сколько мне жить-то осталось.
Мартынь неловко схватил руку отцовой сестры, наклонился. Губы коснулись теплых пульсирующих вен под высохшей кожей.
Угис отвернулся и, несмотря на сердитый шепот матери, выскользнул в полуоткрытую дверь.
Дагния подошла к старухе и поцеловала ее в обе щеки:
– Доброго вам здоровья!
– Нет уж, помру я, помру, – тетя захлюпала носом. – Ноги не слушаются, делать почитай что ничего не делаю, а уставать устаю.
– Ноги – это не беда, было бы сердце крепкое, – успокоил племянник.
– Типун тебе на язык! Не дай бог обезножеть да в постель слечь!
Тутеры переглянулись: да, о таком исходе они не подумали. Кто тогда за тетей ухаживать станет! Летом еще ладно, а с осени до весны?
– Думаю, не обидитесь, что я коровушку-то Дауманту…
– Что ты, что ты! Зачем нам корова, – поспешила Дагния.
– Хучь они, наверно, все равно продадут, и то польза. Восемь сотен им заплатят без единого слова.
– Разве коровы нынче такие дорогие? – вырвалось у Дагнии.
– Дорогие, дорогие! – с гордостью отвечала тетя. – А хорошая овца сотню стоит. Веперы ведь для меня все равно что свои, потому и их вспомнила.
– Ну да, ну да, – поддержал Мартынь, а Дагния два раза качнула головой.
Что ни лето, Ян приходит, лиго, лиго…
Так громко пел только Даумант. Тетя поспешила во двор встретить гостей. Хоть и вдовствовала она уже шесть лет, все равно считала себя Яновой подругой.
Мартынь взял на кухне со стола глиняную кружку, чтоб наполнить пивом.
– Ой, форель еще не посолена, – спохватилась Дагния.
Интересно, скажет тетя соседям про свое завещание или нет, приготовляя рыбу, думала она. И как Даумант с Элгой поведут себя, когда узнают? Так же, как раньше, когда на машину рассчитывали? А что рассчитывали – это точно, иначе с чего бы им любезничать и чуткость проявлять?
В Янову ночь на хуторе никто не дождался рассвета. Старую хозяйку еще до полуночи сморил сон, правда, около шести она проснулась, но солнце уже было высоко. Рижские гости сладко спали. Еще бы, чуть не до утра все дверьми скрипели. Да, неспокойная была ночь, Даумант то и дело свои трели, словно горох горстями, в окно забрасывал. Чуть выпьет, ему песня-то к горлу и подступает. А так бы был человек как человек.
