Текст книги "Козельск - Могу-болгусун (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

глаз. Самым опасным было то, что понять, с какой стороны на него смотрят, было невозможно, словно Вятка перешагнул черту, за которой напряжение стало

еще выше. Он не спеша вытер нож о шубейку очередной жертвы и медленно поднял

голову, но впереди слоились только пласты тумана, лежащие друг на друге.

Тогда он повернул шею в бок и встретился в просвете между белыми космами с

горящим взглядом, принадлежавшем тугарину в малахае, распластавшемся на

земле. Из горла у него хлестала кровь, но рука все равно пыталась выдернуть

из ножен кривую китайскую саблю. Вятка без замаха послал нож в лицо врага, острие вышибло зубы и застряло во рту, дрожа ручкой над толстыми губами.

Тугарин сунулся было вперед, потом голову словно отбросили, он стукнулся

затылком о твердый снег. Десятский наступил ему на лоб, выдернул лезвие из

раззявленной пасти за ручку, затем сузил зрачки, стараясь оглядеться вокруг.

Видимо, он только что разошелся с кем-то из ратников, бредущих параллельно, и подивился тому, как тихо управлялся тот с ордынцами, не позволяя издать ни

звука, тем более, подать сигнал тревоги. Он снова наклонился к тугарину, привлеченный блеском за воротником шубы со свалянным как у бездомной собаки

мехом. От нехристя шел запах, сравнимый с запахом лесной падали, когда ту

брезговали жрать даже вечно голодные вепри. Вятка концом ножа поддел

отвороты и увидел на шее золотую цепь с православным крестом, украшенным

драгоценными каменьями и покрытым цветной эмалью. На ней болтались еще

несколько золотых колец с перстеньками и женские сережки с алмазами и

жемчугом, а так-же другие украшения из серебра. Скорее всего, поганый носил

добычу на себе, не сваливая, как товарищи, в баксоны-кожаные переметные

сумки. Вятка хотел было продолжить путь, когда вдруг почувствовал, что к

нему кто-то приближается, медленно и осторожно. Он перехватил нож за лезвие

и приготовил его для броска, но сразу понял, что волнения напрасны. Из

тумана показалась лохматая голова Званка, покрытая треухом, за ней шерстяной

платок Улябихи, подвязанный под горло, супружники словно ведали, где искать

десятского. Тот молча указал им на добычу тугарина, как бы спрашивая, что с

нею делать, и пока семеюшка пожимал плечами, его супружница опустилась на

корточки и ловко сняла с шеи поганого цепочку со всеми побрякушками. Затем

обшарила его сумку и переложила найденное в кожаную торбу у себя на боку, которая оказалась забитой украшениями почти доверху. Вятка собрался было

продолжить начатое дело, когда из молока тумана вышел сбег Якуна. Десятский

пощипал подбородок, затем подался к нему и негромко сказал: – Сбирай мунгальских коней и выводи их за повода из низины наверх, откуда мы пришли. Ежели что не так, мы подадим тебе сигнал тявканьем лисицы, а ты ответишь нам волчьим воем. Кого встретишь – предупреди тоже. На волчий

вой мы и сбегимся.

Якуна понятливо кивнул, но вместо того, чтобы пропасть в космах седого

дыма, приблизил лицо к десятскому:

– Вятка, тут где-то наши посадские, которых поганые взяли в полон. – А кто скажет, где мунгалы их держат, – нахмурил тот брови. – Нам пора

сбираться в обратный путь, пока туман не опал на землю.

– А ров уже забыл? Он до краев полный кровными братьями, ажник под

ногами чавкают, – оскалился Якуна. – Наших мужиков с бабами в полоне у

поганых еще на такой ров наберется.

– Так оно и есть, – подтвердил Званок, поддержанный молчаливым

согласием Улябихи. И предложил. – Мы возьмем тугарина, отрежем ему для

острастки язык, чтобы только мычал, и прикажем указать место, где они держат

полон.

– А ежели он все равно заблажит? – захрипел Вятка. – Так рот-от у него будет тряпкой заткнут. – Тогда он кровушкой захлебнется. – Сглотнет, не впервой, – Званок скрипнул зубами. – А еще пообещаем

сохранить ему жизнь.

Ордынец с нашивкой десятника, с которым поступили так, как предложил

Званок, оказался понятливым, он засеменил короткими ногами из низинки

наверх, мотая локтями из-за связанных за спиной рук и помогая себе кивками

головы. Наверху пласты тумана поредели и охотники почти сразу увидели сбега

Курдюма и ратника Звягу с двумя бывшими десятскими, которых Вятка взял под

свое начало. Они были в крови, за плечами болтались ордынские луки и

переметные сумы с добром нехристей. Вятка знаком указал, чтобы охотники

пристроились к отряду и путь был продолжен. Скоро тугарин повернул по

луговине в сторону крепости, заставив десятского усомниться в его действиях, он придвинулся к Улябихе, спешащей рядом, и сказал ей на ухо: – Спроси у поганого, не надумал ли он сам стать ясыром заместо нашего

полона, который томится у них?

Баба дернула нехристя за лопоть-одежду и перевела вопрос, но тот

активно замотал головой, пытаясь указать плечом вперед. Ратники не стали его

снова требушить, все было ясно без слов. Наконец, ордынец убавил шаг и

кивнул подбородком в бок, скорее всего, он привел козлян в расположение

другой сотни, в которой бывал не раз, иначе бы в таком тумане давно

заплутал. Вятка оставил с ним одного из десятских с остальными направился

рысьим шагом по указанному пути. Через некоторое время они наткнулись на

кипчакские трупы, это сказало о том, что здесь успели побродить другие

десятки и что никакого полона тут быть не должно. А если он здесь находился, то козляне освободили соплеменников от пут и указали им дорогу к проездной

башне с крепостными воротами. И вдруг из темноты донесся слабый возглас на

русском языке, будто кто-то звал на помощь, сомневаясь, что она придет.

Вятка приготовил засапожный нож, Звяга и Курдюм скинули с плеч мунгальские

луки и насадили на тетивы бамбуковые стрелы, Званок тихо звякнул ножнами

китайского меча, отделанными серебряными пластинами, который он снял с пояса

сотника, убитого супружницей. Якуна крутнулся волчком и переглянулся с

Вяткой, тот указал кивком головы, чтобы он разведал то место. Сбега не было

так долго, что десятский уже принял решение идти вместе с Курдюмом на

выручку, когда из дымной пелены показался сначала он, а за ним размытые

фигуры каких-то людей в отрепьях. Вятка догадался, что это был полон из

посадских жителей, но не ожидал, что их окажется так много. А они шли и шли, окружая охотников молчаливой толпой, окровавленные, едва волочившие ноги, прижимавшие к груди кисти рук, разбитых каблуками мунгальских сапог.

– Посадских держали в овраге за Другуской, они чувствовали, что рядом с

ними что-то происходит, но боялись подать голос. Они думали, что это мунгалы

и тугары будили кипчаков, понуждая тех идти под стены нашей крепости даже

ночью. – объяснял Якуна. – Думали, что ордынцы придут за ними, поэтому

задушили охранников и настроились прорываться к нам сами.

Вятка вложил нож в ножны и развернулся к Звяге: – Веди всех к засаде, там скажешь, чтобы дружинники проводили посадских

до воротной башни, а сам бегом обратно, у нас каждый нож на счету.

– И до восхода солнца осталось недолго, – подсказал Якуна. Из толпы вышли несколько молодых мужиков, глаза у них горели от

внутренней ярости:

– Позволь, ратник, остаться с вами, у нас к ордынцам имеется дело, –

обратился один из них к Вятке, учуяв в нем главного. – Оружьем мы

обзаведемся, вон его сколько на трупах поганых.

– Дозволяю, но только здоровым, раненные и старики с бабами не теряйте

ночку даром, – негромко разрешил Вятка. – Но чтобы слушаться приказов

беспрекословно, и не шуметь, иначе все тут поляжем.

– Вота, оно так и есть, – выдвинулся вперед один из полонян. – Ты нам

дай, ратник, двух дружинников, мы хотим растребушить стенобитную машину.

– Так мунгалы их еще не подтаскивали, – опешил Вятка. – Где вы ее

заметили?

– А вота, с энтой стороны, надысь как раз и приволокли, – махнул шуйцей

посадский. – Она на столбах, а столбы на колесах, посередке висит на цепях

таранное бревно с железной оковкой на конце.

К первому мужику подмялся еще один вызволенный из плена, в рваной

поддевке, с дерюгами на босу ногу, за ним подтянулись человек пять других: – Ежели машину притрусить паклей, али тряпками, а потом прижечь от

факела, она враз оденется пламенем, – уверенно сказал один из них. – У нее

там, где трется, смазано жиром.

– Так и есть, – подтвердил сосед. – Ордынцы топили его из тех ясыров, кто по дороге издох, или кого убили сами. Растелешивали и бросали в

громадный котел.

– Сбирайтесь, – коротко бросил Вятка, понимая, что стенобитная машина

главнее всех мунгал, которых они успели отправить на тот свет. Если она

разобьет ворота на проездной башне, то крепостью может завладеть тумен

ордынцев во главе с темником. Когда набралось человек пятнадцать, Вятка

продолжил голосом, не терпящим возражений. – С вами пойдет Курдюм, он

приучен к ратному делу и знает наши сигналы. Но машину запаливать вы

погодите до тех пор, пока мы не отхлынем назад.

– Вота как! – опешил было первый полонянин. – Нам сполох ни к чему, пока не доведем до конца охоту, – ровным

говорком пояснил Вятка. Он посмотрел на Курдюма. – Как подам сигнал лисой, так палите таран, а пока снимайте охрану вкруг него. Он же без присмотра не

брошен.

– А ни то, за ним пригляд особый, – согласился недавний ясыр. Посадские во главе с Курдюмом исчезли в тумане, остальной полон

разделился на две части, малая отошла к охотникам и сразу принялась

обшаривать убитых кипчаков в поисках ножей и сабель с луками и стрелами, большая потянулась за Звягой, уводившем ее к засаде. Вятка разбил новых

охотников на десятки, выделил из них разведчиков и махнул рукой вглубь

равнины, не забыв, как в первый раз, назначить коновода, собиравшего

ордынских лошадей. И все опять погрузилось в странную сонную тишину, нарушаемую громкими стонами с храпом или воем настоящих волков с тявканьем

лисиц, сбегавшихся на свежую кровь.

Охотники продолжили углубляться в расположение ордынского войска, оставляя после себя равнину, уложенную трупами нехристей. Они успели пройти

несколько стойбищ с юртами сотников в центре, удалившись от рва на полторы

сотни сажен, а азарт в сердцах не ослабевал, заставляя вновь и вновь

взмахивать ножами, всаживая острия в спины, в горла и в груди врага, потерявшего чутье от одержанных побед над русичами. Но скоро адское

напраяжение начало давать о себе знать, то один, то другой охотник попадал

ножом в кость или доспех, заставляя врага вскрикнуть или вскочить на ноги, пока второй удар не ставил окончательную точку. Ночь тоже была не

бесконечной, туман начал редеть, сквозь него можно было рассмотреть силуэт

ратника, бредущего параллельно или впереди, и даже поймать последний взгляд

тугарина, умирающего на конце широкого лезвия. Вятка почувствовал кожей

обозначившийся конец охоты, он вытер клинок о полы тулупа жертвы и

осмотрелся вокруг, оценивая обстановку. Еще ничего не было видно но верхние

слои тумана начали светлеть, поднимавшийся ветерок стал рассеивать его как

пух с тополей, образуя отдельные кучи. Вятка отошел назад саженей на

тридцать и сложил перед губами ладони ушкуем, несколько десятских в разных

концах равнины откликнулись отрывистым лисьим тявканьем, от рва донесся

волчий голодный вой. Это сбег Якуна давал знать, что лошадей собрал и что

ждет на них всадников. Так-же отозвался Курдюм, его ответ означал, что

посадские расправились с охраной стенобитной машины, ждут указания на

поджог. Скоро подали сигнал и от заставы перед рвом, оповещая воеводу

маленькой дружины, что с ними все пока в порядке. Из дымных лохмотьев начали

выныривать охотники и примкнувшие полоняне, у которых глаза не потухали от

ярости, распиравшей изнутри, видно ордынцы оставили в душах глубокий след по

себе. Мужики были при мунгальских луках и другом оружии, на плечах висели

еще кожаные баксоны с добром нехристей. Когда собрались все, кто был

посвящен в затею, Вятка разделил их на три отряда и заставил снять с плеч

луки, потом выставил один отряд лицом вглубь равнины, а два других развернул

на обе стороны спиной друг к другу. Получился как бы тэ образный боярский

посох, ощетинившийся оружием.

– Поставить стрелы, – негромко командовал он, проходя между рядами. –

Поднять луки, натянуть тетиву.

Раздался тонкий звон тетив, которые охотники не натягивали, а

придерживали двумя пальцами десницы вместе со стрелой между ними, одновременно левой рукой выдавливая от себя по мунгальски роговую основу

лука. От этого нехитрого приема стрела летела куда дальше и имела большую

убойную силу. Козляне переняли прием с первых выстрелов поганых по крепости.

А Вятка продолжал отдавать команды, понимая, что задерживаться с ними

нельзя, потому что руки могут устать.

– Спустить тетивы, – сказал он, и как только туман проткнули десятки

стрел, пущенных воями со злым азартом, приказал громче обычного. – А теперь

бегом к Якуне и ко рву, там наши ратники с конями.

Охотники закинули луки за плечи и припустили за Вяткой, указывавшим

дорогу, за спиной послышался нарастающий вой и гвалт, который покатился по

равнине снежным комом. С боков донеслись визгливые крики, перемежаемые не

менее визгливыми командами. Значит, мунгальские стрелы с наконечниками

гарпунного типа нашли свои жертвы, чтобы заставить их возопить от страха и

боли и приняться искать врага. Вятка остановился и снова затявкал голодной

лисой, подавая сигнал Курдюму, ожидавшему его с посадскими у стенобитной

машины, ответом стал вой целой волчьей стаи, сорвавшейся с места. Там

полыхнуло пламя, оно устремилось красными языками в светлеющее небо. И пока

нехристи искали врага, сшибаясь лбами, охотники успели добежать до лошадей, они вскочили в мунгальские седла с высокими спинками и помчались по луговине

к слиянию Другуски и Жиздры, чтобы завернуть от того места к стенам

маленькой крепости, решившей на общем сходе биться с погаными до победного

конца. На проездной башне заскрипел подъемный мост через Жиздру, вспухшую от

талых вод, за ним заворчали воротные петли, державшие тяжеленные дубовые

плахи, плотно пригнанные друг к другу и обложенные по пазам толстыми

железными полосами, прибитыми коваными четырехугольными гвоздями. На

навершии и на пряслах засуетились дружинники с луками и с приготовленными

для броска короткими сулицами, чтобы отсечь врага от охотников, если он

бросится за ними в погоню, облить его под стеной кипятком и смолой, забить

бревнами и тяжелыми камнями, и заставить в который раз отступить от городка

ни с чем.

А на равнине, погруженной в остатки густого тумана, вскипал настоящий

бой между тугарскими сотнями, поредевшими после доброй охоты Вятки с

ратниками. Там ревели рожки и трубы, гремели барабаны и звенели медные

тарелки, ржали кони и визжали ордынские воины, погибавшие теперь от

собственных стрел и сабель...

Весь день ордынцы яростно штурмовали стены крепости, накатываясь

непрерывными волнами, покрывая крыши истоб тучами стрел с горящей паклей. Но

защитники держались стойко, они пережидали обстрел за толстыми бревнами

заборол и глугих вежей, а когда нехристи забрасывали на навершия железные

крюки от веревок и лестниц и устремлялись по ним вверх, то ратники, облаченные в доспехи, рубили их мечами и секирами, а бабы со своими детьми и

княжескими отроками не переставали варить смолу и подносить каменья, и

сливать и сбрасывать все это на головы поганых. Орешек на обратном пути орды

попался каленый, и это обстоятельство распаляло ее еще больше. Визг стоял

такой, что грачи, вернувшиеся из теплых стран, собрались снова в стаи и

покинули эти места, он не смолкал ни под стенами крепости, ни на стоянке

ордынских полков, доносясь оттуда сплошным воем вместе с непрерывным

грохотом барабанов и ревом длинных труб. Ко всему, лед на Жиздре наконец-то

стронулся с места, унося на себе множество неприбранных трупов кипчаков, ясыров из посадских и из дальних городов Руси, хашаров по мунгальски, просто

случайных людей, ставших невольниками задумки Чагониза и его наследников

дойти с ордами до последнего моря. И можно было смело предугадать, что если

дело пойдет так же под каждым городом урусутов, то из задумки великого хана

степей ничего не получится.

Вятка с малой дружиной рубился на стенах наравне со всеми, Латына

добавил под его десницу еще пять десятков воев из ремесленного люда, назначил сотником и определил ему самый опасный участок стены от воротной

башни, от которой начиналась дорога в дикие степи, до ее середины с двумя

глухими вежами, возведенными там из мореного дуба век назад, во времена

правления московского князя Юрия Долгорукого, когда вятичи еще не думали

входить в состав Русского государства и отбивались от русичей так-же, как

теперь от ордынцев. На участке лишь река Клютома защищала угол одним из

изгибов, был еще глубокий ров под самыми стенами, засыпанный снегом, и вал

перед ним, а дальше шла гольная степь, не подвластная весеннему половодью, созданная словно природой под стойбища степняков. Сотник по возвращении с

охоты смекнул, что день предстоит жаркий, поэтому первое, что он сделал, это

заставил охотников разойтись по домам и облачиться в доспехи. Полонянам дал

возможность отдохнуть, потом направил на подворье к воеводе Радыне с

просьбой обрядить их как дружинников. И теперь недавние ясыры выглядели не

хуже козельских ратников, разве что были истощенными и бледные лицами. Ко

всему, они притащили с собой кучу оружия, снятого с убитых тугаров, особенно

много было луков, изготовленных степными воинами в своих улусах, и стрел с

зазубренными наконечниками, которые невозможно было вытащить из тела, а

можно было лишь вырезать вместе с мясом. Недавние полоняне облюбовали

заборола и метко поражали мунгальских конников через узкие бойницы в стенах.

Еще один день осады крепости подходил к концу, по полатям, проложенным

понизу прясел, побежал княжий тиун-приказчик с распоряжениями от воеводы.

Пробегая мимо Вятки крикнул ему, что Радыня будет держать в княжьей гриднице

совет, а потому собирает на него обоих тысяцких и всех сотников.

– Неужто Радыня опять надумал заключить с ордынцами мирный союз? –

подался Звяга к сотнику, проводив глазами тиуна. – Вота будет оказия.

Вятка с силой отжал от себя налучье и нацелился через бойницу послать

стрелу в кипчаков, сгрудившихся по эту сторону рва, поймав глазом одного из

них в богатом доспехе и в шлеме с длинным белым пером над ним, он задержал

дыхание. До группы было саженей восемьдесят, это означало, что целиться надо

было в незащищенные части тела, иначе наконечник не смог бы пробить броню.

Пальцы, натруженные за долгий день, уже не чувствовали ничего, они

удерживали тетиву только тем, что сами разгибались с трудом. Наконец, всадник на буланом коне развернулся боком, он отдавал какие-то указания, под

шлемом забелела часть шеи. Вятка чуть приподнял налучье, чтобы стрела

полетела по небольшой дуге, и отпустил тетиву. Оперение фыркнуло перед его

носом и стрела затерялась среди сотен других, летящих в обоих направлениях, теперь оставалось только следить за мишенью, как она поведет себя через

мгновение. Звяга тоже прищурил один глаз, ему захотелось увидеть результат, потому что всадник был не рядовой. Мгновения лились перед обоими ратниками

черной патокой из дубового черпака в глиняный в горшок хозяйки, собравшейся

выпекать пироги, знатный кипчак продолжал указывать кому – то рукой в

красной рукавице, он оставался неподвижным с гордо поднятой головой. И вдруг

шлем у него дернулся и свалился набок, а хозяин упал на гриву коня, будто

рука у него перевесила тело. Вокруг засуетились кипчакские воины, они

вцепились в стрелу, застрявшую в его шее, и попытались ее выдернуть, но это

было невозможно, потому что наконечник представлял из себя маленький гарпун, тот самый, которым поражают вертлявых рыб.

– Ловко ты этого хана, – восхищенно выдохнул Звяга. – До него было

сажен ажник семьдесят.

– Поболе будет, – скороговоркой отозвался сотник, вытаскивая из тула на

поясе новую стрелу и насаживая ее концом с углублением посередине на тетиву.

Он торопился закрепить успех еще одним выстрелом, пока всадники вокруг

знатного мунгала открыли незащищенные спины.– Бери лук и ты, это видать

мунгалы из верховных, они теперь будут долго елозить по кругу, показывая

друг другу почтение к убитому.

Звяга перекинул лук с плеча на десницу и тоже потянул из тула стрелу с

крашеным оперением, он пристроился рядом с Вяткой, сопя носом и щурясь

глазом. Стрелы одновременно спорхнули с тетив и унеслись в сторону ордынцев, топтавшихся вокруг начальника, обе нашли свои цели. Из бойницы было видно, как ордынцы, оставшиеся в живых, разинули рты в яростных криках, они ударили

коней в бока острыми шпорами, вскинули луки и понеслись к стене, натягивая

на ходу тетивы. Вид у них был как у хищников, когда те гонятся за жертвой, глаза горели бешеным огнем, а зубы щерились в злом оскале. Вятка схватился

за сулицу, прислоненную к стене заборола, и приготовился метнуть ее в

приближающегося врага, а Звяга торопливо готовил к полету новую стрелу.

Нужно было опередить нападавших с отражением их атаки, иначе потом, когда

они сделают первый выстрел, всегда точный, настроиться на ответный удар было

трудно. А те бросили поводья и чуть отстранились назад, опираясь грузными

телами о спинки седел, кони пластались по воздуху, выбрасывая передние ноги

далеко вперед и подтягивая задние к животу. Они словно летели, неся

тяжеловесных всадников на крепких спинах как пушинки. Когда до заборола, в

котором сидели сотник с десятским, осталось саженей двадцать, мунгалы

приготовились отпустить тетивы луков, но защитники крепости их опередили.

Вятка с силой метнул сулицу в переднего конного, а Звяга пустил стрелу в

стелющегося за ним, оба ратника не сговариваясь упали на доски пола, не

думая о результатах атаки. В проем заборола ворвались несколько ордынских

стрел, они вошли в бревна прясла на другой его стороне едва не наполовину, задрожав оперенными хвостами будто трещетки у ночных сторожей.

– Славно мы их подцепили, – оскалился Звяга, лежа на полу. Сотник поднял голову и посмотрел на края проема: – Вставай, – приказал он. – Мунгалы сейчас начнут закидывать к нам свои

крючья с лестницами.

– А мы их тут как раз и встретим, – не замедлил с ответом Звяга, он

развернулся к входу в забороло и крикнул. – Паланья, несите с Данейкой

смоляной отвар, надо полечить смалявых огарян.

Сначала послышалось мелкое шарканье по полатям маленьких лапотков, а

потом из-за бревенчатого угла выглянуло девичье лицо с яркими голубыми

глазами, пунцовыми щеками и красными пухлыми губами: – Вота, Звяга, у нас такой отвар готов завсегда, – сказала молодая

девка в мужской фофудье и в длинном льняном платье до пят. – Кого там надо

полечить, мунгал ентих?

– А ни то, лезут и лезут из всех щелей, как тараканы, – зацвел лицом и

Звяга.

– А не надо было их приваживать, – девка крутнулась на месте и

очутилась в забороле с дымящимся горшком с толстыми ручками по бокам.

Подождав, пока в проем влетит очередная стая стрел, она ловко перегнулась

через край и выплеснула кипящую смолу на головы нападавших, стараясь полить

ордынских всадников как рассаду на своем огороде. – Нате-ка, нехристи, целебного отварцу, – запричитала она. – Он бы-ыстро избавит вас от разбойной

болезни...

Снизу поднялась наверх неистовая волна яростного воя от боли и

бессилия, она отхлынула от стен, докатилась до рва и там начала стихать, заглушаемая мощными звуками боя.

– Все сгибнут, кочевряжьи морды, смола-от она до печенок прожигает, –

Паланья, хлопнув густыми ресницами, махнула рукой и завиляла круглым задом к

выходу из заборола. – Кличьте, когда ваши тараканы начнут итить купно, отварец у меня на них заведен отменный.

– Ругай их, Паланья, почем свет, – Звяга дурашливо насмурил брови, видно, ладная девка ему нравилась. – У нас с Вяткой тоже от этих мунгал ржа

душу ест.

– А ни то, – полуобернулась девка на ходу. – Лучше их со стены

обварить, нежели попасть самим под поганых.

Вятка, слушая ихний брех, только ухмыльнулся в усы, выдергивая из тула

новую стрелу.

В княжьей гриднице собрались отцы городка, тут были несколько столбовых

бояр в высоких шапках и в медвежьих и бобровых шубах с “т” – образными

посохами в руках, символами их власти, еще митрополит в фелони, с

аксамитовой камилавкой на голове и с посохом в руках из сандалового дерева, он пришел вместе с другими монашествующими в черных клобуках и куколях.

Купцы в куньих и собольих шапках и в таких же шубах, подбитых китайской

материей, ратные военачальники в доспехах во главе с воеводой Радыней, огнищане – крупные землевладельцы, представители ремесленного люда в

лопотье – одежде, помеченной ремеслом, по одному от лучников, мечников, копейщиков и прочих мастеровых. Выборные от Подола, Заречья, Нижнего Луга, и

других районов, где проживали простые граждане, и даже от посадских, укрывшихся с семействами за стенами городка. Не было только выборных от

сбегов и от иностранных купцов, захваченных осадой врасплох, их интересы

представлял теперь воевода Федор Савельевич Радыня На стенах гридницы висели

светильники с фитилями из шерстяных ниток продетых в отверстия медных

пластин, концы которых были опущены в растительное масло. Света от них было

недостаточно, поэтому по углам горели еще лучины, вставленные в железные

рожки. Вдоль стен стояли дубовые лавки, занятые присутствующими, а в глубине

возвышалось дубовое стольце – кресло с резным верхом и с гладкими

подлокотниками, на котором после пропажи на охоте козельского князя Тита

Ольговича давно никто не сидел. Наследник Василий Титыч был еще мал, он

только готовился переступить отроческий порог, а его мать Мария Дмитриевна

позволяла себе примять подушки сидения лишь в исключительных случаях. По

бокам стольца стояли два дружинника в шеломах, при мечах и с секирами на

плечах, они были облачены в куяки – пластинчатые доспехи, на ногах у них

были красные сапоги. В переднем углу темнел ликами святых небольшой

иконостас, составленный из икон греческого письма с зажженными перед ним

серебряными лампадами из разноцветного венецианского стекла, подвешенными на

серебряных цепях. В просторной комнате с невысокими потолками не смолкал

негромкий говор, в котором звучала только одна тема, волновавшая теперь

всех, закончится ли осада города с начавшимся весенним половодьем и как

подвезти припасы из Серенска, маленького городка, спутника Козельска, представлявшего для уездной столицы склад, забитый продовольствием и

оружием, заготовленными козлянами на все случаи жизни. Но ответа на эти

вопросы и на другие, не менее важные, пока ни у кого не находилось.

Дверь, ведущая в покои княгини с ее сыном, открылась, порог переступили

малолетний князь Василий Титыч и его мать Мария Дмитриевна. За ними

торопилась нянька с длинной косой с вплетенной лентой, на конце которой

посверкивал камнями треугольный косник – украшение. Князь был одет в синий

кафтан со стоячим воротником с золотыми по нему позументами, а так-же по

груди и по обшлагам рукавов, на нем были красные сапожки, а на голове

соболья шапка с драгоценным камнем посередине. Его мать накинула поверх

шабура из шерстяной ткани китайскую шелковую накидку с золотыми застежками, на голове у нее был повязан под горло черный платок в знак вечной скорби по

пропавшему мужу, высокий лоб делила надвое золотая коруна, усыпанная

драгоценными камнями, самым крупным из которых был темно-красный рубин, вставленный посередине. Собравшиеся в гриднице поднялись с лавок, склонились

перед княжьей семьей в глубоком поклоне, было видно, что достойные люди

города относились к ней с почтением и с нескрываемым уважением. Княгиня с

сыном ответили подданным не менее почтительно, они прошли к стольцу, мать

села в него, а сын встал по правую от нее руку, положив ладонь на рукоятку

небольшого меча. Нянька затаилась за стражниками, не желая покидать

гридницу, молодая девка перекинула тяжелую косу на полные груди и принялась

переставлять на ней косник вверх и вниз, не спуская глаз с подопечного. Но

ее никто не думал гнать. Княгиня сделала знак рукой, чтобы собравшиеся

расселись на лавках, и уперлась взглядом не в столбового боярина Матвея

Мечника, сидевшего к ней ближе всех и бывшего в мирное время городским

головой, а в воеводу Радыню, пестуна малолетнего ее сына: – Свет ясный Федор Савельевич, что нам ждать от тугаров Батыги, обложивших Козельск несметными ордами, и какие действия ты надумал

предпринять, чтобы освободить нас от них? – спросила она мелодичным голосом, в котором не чувствовалось властных нот, а одна только забота о горожанах. –

Много ли они будут стоять под нашими стенами?

Воевода поднялся с места, загремев оружием, он огладил усы и бороду и

нарезал свой лоб глубокими морщинами:

– Матушка княгиня Мария Дмитриевна, вряд ли ты найдешь человека в этой

гриднице, который ответил бы на твои вопросы без запинки, – раздумчиво

сказал он. – Полки Батыги покорили главные города Руси за три месяца, из них

лишь Торжок продержался две седмицы, остальные пали за несколько ден. Когда

князь Роман Ингваревич Рязанский разослал гонцов с просьбой ко всем удельным

князьям собраться в единый кулак и дать отпор поганым степнякам, как это

было во многие века до нашествия Батыги, то наши князюшки отослали к нему

только малые отряды во главе со старшинами, но сами к укору Рязани не

прислушались. Даже Георгий Всеволодович из стольного града Владимира отослал

на битву с ордынцами двоих своих сыновей, Всеволода и Мстислава, это когда

мунгалы уже разграбили Рязань и дошли до Коломны, под которой погиб Кюлькан, младший сын Чагониза, а сам поехал собирать войско по всей Руси. Воевода

Еремей Глебович вместе с двумя княжескими сыновьями и рязанским князем

Романом Ингваревичем, прибежавшим в Коломну с остатками полков, не

продержались там седмицы. А потом вышла сеча на Сити-реке под Красным

Холмом, и русская рать во главе с владимирским князем полегла как один.

Батыга расправился с нею за один бой. Вот что представляет из себя орда, пришедшая под наши стены из диких степей, такого на памяти наших пращуров не

было в веках.

В гриднице наступила тишина, прерываемая шипением горящих фитилей в

лампадах да трещаньем сухих лучин, даже бояре, стучавшие посохами о пол при

каждом удобном случае, чтобы показать свою власть, теперь оперлись на них

руками и положили сверху лопатистые бороды. В глазах у них, как у купцов и у

мастеровых отражалась одна забота. Княгиня прижала было руки к груди, но

тут-же взгляд ее упал на малолетнего наследника, она снова выпрямила спину и

оперлась локтями о подлокотники кресла. А мальчик продолжал супить белесые

бровки, пальцы на яблоке меча начали шевелиться, показывая, что он