Текст книги "Козельск - Могу-болгусун (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

погоста, как это делалось в других урусутских городах и весях Когда стало

ясно, что явное превосходство достигнуто, на штурм бросились всадники с

лестницами, укрюками и арканами с крючками на концах. Они забрасывали их

наверх, одергивая сразу вниз, чтобы острые концы вошли в дерево глубже, и

обезьянами поднимались к пряслам под защитой лучников с копейщиками, державших на прицеле каждый угол и бойницу. Дружинникам не было возможности

показаться на навершии, чтобы обрубить веревки и волосяные арканы, они

встречали штурмующих уже на пряслах или на полатях, проложенных внутри

дубовых стен для прохода по ним, и сходу вступали в поединок. Низкорослые и

кривоногие воины орды редко выходили в схватках победителями, уступая

урусутам в силе и ловкости, и если за одним сипаем не объявлялось нескольких

соратников, он становился смертником. Ордынцы побеждали не силой и умением а

уловками и числом, то есть по азиатски, где такие приемы ведения боя были в

чести. В отличие от славян, встречавших врага грудью, то есть силой и

правдой, как делали испокон веков римляне, германцы и галлы.

Кадыр почувствовал, что внутреннее напряжение достигло крайней точки, после которой нервы могли не выдержать, но продолжал следить за развитием

событий не меняя позы, приподнявшись в седле и подавшись вперед. Лицо

выражало только одно чувство – нетерпение, и когда сипаи облепили наконец

навершие стены и бой перекинулся за башни с заборолами, когда на

единственной улице городка, прилегающей к стенам, показались первые кипчаки, рвавшиеся с безумной храбростью к домам горожан и к женщинам с детьми, метавшимися возле домов, тысячник вскинул подбородок и оглядел победоносным

взлядом сотню тургаудов охраны со свитой из знатных ханов, окружавших его.

Он был готов отдать приказ войти в крепость и включиться в дележ добра, которое добудут для них и для орды простые воины. Но время для этого пока не

пришло, еще не были открыты ворота проездной башни с десятком дружинников на

ней, оказавшихся отрезанными от своих, с холма было видно, как урусуты упали

на полати и спрятались за деревянными щитами, не предпринимая никаких

действий. Еще кружили по берегу реки на противоположной стороне погоста

сипаи, посылавшие через стены стрелы с горящей паклей, от которой занялись

огнем большинство домов защитников. А кипчаки, прорвавшиеся внутрь, еще не

создали ударный отряд, заставивший бы урусутов броситься от них в разные

стороны, облаченные в металлические брони, они отходили к терему воеводы, сохраняя ряды и отбивая атаки нападавших длинными мечами. Их вид говорил о

полной решимости драться до конца, несмотря на то, что им пришлось оставить

стены крепости. Но Кадыр знал по опыту, что это конец, он даже мог

предугадать, чем закончится сражение, потому что не единожды был свидетелем

поражений. Самые непокорные войдут в церковь и закроются изнутри, оттуда

послышится протяжное пение, затем повалит густой дым. Если ворота не удастся

разбить, чтобы добраться до церковного золота с драгоценными камнями, до

женщин и детей, не доросших до оси колеса повозки, от всего останется лишь

пепел вперемешку с бесформенными чушками, бывшими крестами, кубками и

цепями. Урусуты в отличие от других народов не просили пощады, если они

проигрывали бой, то предпочитали унижениям достойную смерть. Вот и сейчас

ратники не спеша пятились назад, закрывая собой женщин, детей и стариков, бывших при них помощниками, видно было, как бегут к терему воины, отставшие

по каким-то причинам, и дружинники с дальних веж. В это время ворота

распахнулись и в них хлынули конные ордынцы, находившиеся снаружи, они

развеяли последние сомнения по поводу падения погоста. Кадыр сделал знак

юртжи, чтобы тот направил сотню Нукзара, продолжавшую обстрел домов с тыла, к воротам крепости, он всегда придерживался золотого правила, гласившего, что каждому сипаю должна достаться его доля добра, чтобы зависть не толкнула

воинов друг на друга. Так поступал Потрясатель Вселенной, сумевший своим

умом создать великую империю чингизидов. Когда последний из отряда Нукзара

скрылся за проездной башней, тысячник поднял руку, призывая к вниманию, свите и тургаудам предстояло неторопясь спуститься с холма и въехать

победителями в поверженный городок для принятия участия в разграблении. Он

махнул рукой, не сомневаясь в том, что все так и будет, ощущая, что все

вокруг разделяют его мнение, подчиненные лишь сдерживали нетерпение

напущеннным на себя равнодушием, выдавая его кто беспокойным взглядом, кто

частым подергиванием плеча. Отряд отборных воинов, за которым следовали

высокие чины во главе с Кадыром, спустился по склону, миновал часть равнины

перед рвом и не оглядываясь на беспорядочный навал трупов возле стены

проследовал к воротам. Когда взору открылась небольшая площадь городка перед

теремом, загроможденная телами ордынцев вперемежку с трупами урусутов, тысячник уже хотел отдать приказ о том, чтобы верные тургауды не забыли

предать смерти дружинников, прятавшихся на полатях проездной башни, которых

он заметил с вершины холма. И вдруг увидел, что ворота стали закрываться

сами собой, он вскинул брови, готовясь излить гнев на первого подчиненного, попавшегося под руку, и услышал ужасающий рев с яростным рычанием

неизвестных животных. Страшные звуки доносились со стороны просторного

подворья за теремом урусутского воеводы, там творилось что-то невероятное.

Сначала раздались истошные человеческие вопли, перешедшие в крик ужаса

исторгнутый сотнями глоток, через мгновение на площадь выбежали сипаи в

окровавленных одеждах и без оружия в руках. Такое не могло присниться ни

одному ордынцу даже в страшном сне, но это не было видением, а происходило

наяву. За валом пеших кипчаков последовал вал всадников на конях с

выпученными глазами и вывернутыми ноздрями, конные давили пеших и рвались к

воротам, не замечая ничего вокруг. Отряд за отрядом выплескивался из центра

городка, словно это началось мощное извержение вулкана, отрыгивающего

раскаленную лаву, только вместо огненных потоков мимо Кадыра неслись

окровавленные люди, кто без руки, кто без плеча, а кто с половиной лица.

Тысячник снова оглянулся в сторону ворот, ему не давала покоя мысль, кто их

закрыл, и едва успел уклониться от сулицы, пущенной оттуда сильной рукой. Он

пригнулся к лошадиной холке, заставив коня сделать огромный прыжок, повернулся лицом к проездной башне и опешил, на навершии стояли дружинники, которых он посчитал как прекративших сопротивление, они расстреливали из

луков и пронизывали сулицами ордынцев, бегущих прямо на них. За спиной

Кадыра снова раздался звериный рев, кипчак медленно закрутил шеей в том

направлении, вдруг осознав, что рядом с ним нет не только кого-то из свиты, но даже верных тургаудов, обязанных охранять его жизнь, и отшатнулся вместе

с лошадью назад. На него мчался разъяренный медведь, поджимавший под себя

раненную лапу, от которого не отставали несколько лохматых существ с тупыми

мордами, похожие на собак огромного размера. Тысячник рванул уздечку, заставляя скакуна сделать поворот на задних ногах, он понял, что настала

пора спасать свою жизнь, и ринулся сквозь толпу воинов к спасительным

воротам не соображая, что поступает как все. А когда опомнился, было поздно, поредевшая тысяча попала в ловушку, из которой не было выхода – впереди

возвышалась проездная башня с закрытыми воротами, по бокам вздымались

бревенчатые строения с высокими крышами, а сзади напирали хищные звери, спущенные с цепей. На стенах вокруг вырастали урусутские ратники, они

спешили с холма перед городком, с которого перед этим спускались кипчаки, скорее всего, это были разбойники, напавшие на отряд на половине дороги

сюда, а теперь вернувшиеся на помощь осажденным. Или это пришли на помощь

серёнцам жители окрестных весей. Их было мало, но на их стороне были силы

природы, прирученные ими, за спинами ордынцев все сильнее слышался рев

животных, доведенных до бешенства войной людей и глубокими ранениями, полученными от них, он приближался, готовый накрыть все вокруг звериной

беспощадностью.

– Яшасын, кыпчак! – закричал Кадыр, понимая, что бездействие может

погубить и его. Вокруг мелькали глаза сипаев, полные ужаса и безволия, воины

непобедимой орды превращались в стадо овец, атакованное стаей волков. Они

опрокидывались навзничь, пронзенные урусутскими стрелами и дротиками, их

сбивали с седел мощные собаки с тупыми мордами и рысьими клыками, перегрызавшие им глотки, а в спины впивались медвежьи стальные когти, выпершиеся из мохнатых лап, могущих прихлопнуть человека как муху. Кадыр

выхватил саблю и срубил ею кипчака, мешавшего ему занять выгодное положение, затем второго, третьего. – Яшасын!!! Боро, сипаи! Боро!..

Наконец один из джагунов обратил на него внимание, хрипло прокричав

уран, он начал собирать воинов вокруг Кадыра, видимо, сотник успел

поучаствовать не только в схватках на земле урусутов, но и пройти насквозь

страну Нанкиясу с другими странами. Образовалось ядро, способное отразить

атаку неприятеля, нужно было направить его в наиболее слабое место, чтобы

выскочить из западни. Кадыр заметил, что вдоль стены нет ратников, расположились они только на навершии, посылая стрелы в скопление ордынцев: – Уррагх, сипаи!– издал он монгольский уран, должный укрепить

подавленный дух соратников, и первым бросился в спасительный проход. Но и

здесь ждала беда, видимо, звезды выстроились в этот день в одну линию, образовав стрелу, направленную острием в грудь ордынцам. Навстречу им рвался

отряд дружинников в доспехах, взявшийся неизвестно откуда, впереди на мощном

коне спешил старшина крепости, это было видно по плащу корзно, украшенному

золотой вышивкой, и по красным сапогам. Он вздымал над собой меч, а грудь

прикрывал железным щитом с золотыми накладками, широкая борода урусута

развевалась по ветру как степной ковыль в пору суховея. Кадыр заметался в

поисках выхода, он понял, что столкновения не избежать, что сейчас решится

судьба остатков его тысячи вместе с ним. И тогда он повернулся лицом к

судьбе, это была единственная возможность вырваться из капкана, если

ордынцам повезет стать победителями в поединке. Он крикнул своим воинам: – Уррагх, кыпчак, у нас одна дорога!

Клич подхватил смелый джагун, державшийся с ним рядом, он вдохновил

сипаев надеждой на спасение:

– И мы ее пройдем! Тысячник сорвался с места, увлекая за собой остальных, ордынцы

направили наконечники пик вперед, за первой сотней устремились те, кто сумел

вырваться из кровавой мясорубки перед воротами. Это был отряд смертников, состоящий из людей, охваченных желанием добиться цели любой ценой, их лица

выражали только одно чувство – безрассудство. Противники сшиблись под

стеной, обдав ее яростными криками и звоном клинков, дубовые стволы впитали

звуки, пошли трещинами, чтобы сохранить их на века в своих глубинах. Кадыр

занес китайскую саблю для ложного удара и сразу отклонился в сторону, предлагая противнику сделать замах с плеча. Но старшина урусутов оказался

старым воякой, он не погнался за легкой добычей, а вместо замаха выставил

вперед каплевидный щит. Приняв на него мощный удар, отвел щит, чтобы

полоснуть по сопернику длинным мечом с витой рукояткой, конец которой был

украшен большим рубином. Кадыр едва успел увернуться, толкнув тарпана под

бока, заставил его проскочить вперед, чтобы оказаться за спиной урусута, но

старшина следил за каждым его движением, рослый скакун под ним был под стать

седоку, он без понуканий развернулся на месте. Снова противники оказались

друг против друга, готовые нанести смертельные удары, в воздухе засверкали

клинки, они то застывали над шлемами, то падали вниз, норовя распороть

животы, а то вдруг стрелой летели вперед, стремясь угодить под подбородок

или в лицо. Соперники вертелись как на чертовом круге, норовя использовать

любое неловкое движение, чтобы добиться превосходства, а потом сделать

завершающий бросок. Старшина был рослым мужиком за сорок лет с вислыми

плечами и мощными запястьями, тяжелый меч в его руках казался деревянной

игрушкой, а противник был моложе лет на десять и успел поднакопить жира, но

природная гибкость не исчезла, он по прежнему доставал в седле затылком до

крупа тарпана. Меч урусута чаще рассекал воздух, нежели оставлял рубцы на

вражеских доспехах, но сабля кипчака тоже не доставала до цели, отбитая

ответными ударами. Так они крутились на пятачке, уповая на его величество

случай, должный расставить все по местам. Вокруг поединщиков нарастал лязг

оружия и затихали боевые кличи, уступая место одиночным вскрикам горя или

радости. Кто-то из всадников ронял клинок и валился под копыта лошадей, танцевавших над ними танец смерти, кто-то тянулся к плечу в надежде

схватиться за руку, и натыкался на пустое место, а кто-то радовался тому, что лишил врага жизни, избежав тем самым своей смерти. Одни воины, получив

ранение, стремились поскорее покинуть поле боя, другие лезли напролом, посчитав, что терять им больше нечего. Скоро оба отряда разбились на

небольшие группы, таявшие на глазах, и какая из них взяла бы верх, предсказать не решился бы никто. По полатям к месту стычки торопились

защитники крепости, успевшие спуститься с холма и подняться на навершия по

лестницам, оставленным штурмовыми группами ордынцев. Они натягивали тетивы

со стрелами или целились в кипчаков верткими сулицами, за ними спешили бабы

и подростки с тулами полными стрел и охапками копий. Урусутов было так мало, что их можно было пересчитать по пальцам, но они могли склонить чашу весов

на сторону защитников, потому что не имели перед собой противников и

занимали выгодную позицию. Кадыр понял, что капкан может повториться, отвернув коня от старшины, он сорвал с плеча лук и пустил стрелу в него, вскинувшего продолговатый щит. Это урусуту не помогло, наконечник нашел щель

между воротником кольчуги и стальными застежками шлема, пробив горло, он

показался окровавленным острием из его затылка. Воевода отряда ратников

махнул перед собой мечом и завалился на холку лошади, шарахнувшейся к стене.

Следующая стрела полетела в рослого ратника с дротиком в руке, стоявшего на

краю навершия и выбиравшего жертву среди ордынцев, который так-же вскинулся

руками и полетел вниз, едва не угодив на лошадь старшины. Кадыр, увидев

результаты своих уловок, выдернул из колчана очередную стрелу с черным

оперением, нужно было спешить закрепить успех, пока не приключилась новая

напасть.

– Сипаи, отходите от урусутов! – отдал он приказ высоким голосом, стремясь перекрыть звон клинков. – Луки на изготовку! Несколько десятков воинов услышали его голос, они вырвались из боя и

схватились за саадаки и за тулы, некоторые видели, как тысячник расправился

с воеводой городской дружины и с ратником на стене. Это вдохновило их, они

отжимали от себя налучье левой рукой и посылали стрелы с калеными

наконечниками в недавних противников и в защитников на стене, не разбирая, кто мужчина, кто женщина, а кто ребенок. Предсмертные крики заглушил посвист

оперения и гудение глиняных свистулек, прикрепленных под наконечниками, пешие урусуты падали со стены тряпичными игрушками, а конные, связанные боем

с остальными ордынцами, только начали закрываться щитами, перестраиваясь для

атаки на Кадыра и его неуловимый отряд.

– Гих, гих! – тысячник не уставал подгонять сипаев, красное лицо его

было исковеркано яростью, фигура выражала ненависть к защитникам, пришедшей

на смену страху, испытанному им у ворот крепости. Он брызгал слюной, не

замечая, что оскорбляет и соратников. – Гих, гих, харакун!

Ему было все равно, какой ценой достанется победа над небольшой

дружиной погоста, главное заключалось в том, что кладовая была найдена, и

что об этом узнает джихангир всего войска. Он тронул коня шпорами, собираясь

повести за собой отряд лучников, чтобы снова включится в рубку, потому что

урусуты успели закрыться щитами, а ратники на стене почти все были перебиты

за исключением нескольких баб с подростками, попрятавшимися за щитами над

пряслами. И вдруг опять услышал рев животных, только теперь он был куда

страшнее. Кадыр вильнул глазами по направлению к главной башне крепости и

увидел, как на него несется стая зверей с оскаленными мордами, с которых

срываются капли крови. Закричав от ужаса, он бросился к урусутам, стремясь

прорваться между ними, и получил тупой удар сулицей в грудь, выбивший его из

седла и заставивший грохнуться о землю. Он еще слышал, как пронеслись над

ним с визгом лучники, как вновь зазвенели клинки, чтобы поставить в споре

окончательную точку, он еще ощутил боль в ноге, раздробленной копытом, и

боль в боку, прокушенном клыками. Кадыр попытался приподняться, чтобы

рассечь саблей неизвестного зверя, надумавшего сожрать его живьем, и понял

затухающим сознанием, что пригвожден острием урусутской сулицы к земле. К

мокрой и мягкой, так не похожей на каменистую землю в степи, прожаренную

солнцем и перевитую корнями вечно сухих трав. Здесь же она пахла прелыми

листьями и зерном, за которым он пришел в это место, окруженное со всех

сторон вековыми лесами...

...Старик в рваной лопоти и двое отроков в заячьих тулупчиках, подпоясанных кожаными ремешками, и в сапожках с отворотами, закидывали на

дровни трупы поганых и отвозили их за версту на поляну, по которой были

разбросаны кости их соплеменников. Они не желали, чтобы останки нехристей

пропитывали вятскую землю ядовитой кровью, после чего могли подняться в рост

злые потусторонние силы, способные погубить род вятичей. Они убедились

воочию, что это за нелюди и к чему привело их нашествие. Вокруг не угасал

огонь, то затихавший, то набиравший силу, горели церковь, терем старшины, истобы, тлели амбары, полные зерна с другими припасами, на всем лежала

печать разорения и погрома, будто по Серёнску прошлась нечистая сила, сломавшая строения и напустившая на развалины всепожирающее пламя. Ордынцы, оставшиеся в живых после битвы с дружиной под водительством старшины

Евстафия, спасаясь от выжлецов и от медведей, вбегали в истобы и в хоромы и

рубили всех от мала до велика, не оставляя после себя даже младенческого

плача. Но они тоже не сумели уйти далеко, одомашненные серёнцами животные, ошалевшие от людского зла, одуревшие от вкуса крови, вламывались в двери и

окна и рвали на куски их плоть до тех пор, пока не осталось ни одного воина

орды, могущего пустить стрелу или замахнуться саблей. На городок посреди

дремучего леса опустилась тишина, нарушаемая лишь треском пепелища и ревом

раненных животных, но и медведи с собаками, потеряв хозяев, скоро разбрелись

кто куда в поисках целебных корешков. Единственная улица заполнилась горьким

дымом, в котором бродили неясные тени, пришедшие ниоткуда и принадлежавшие

неизвестно кому.

Еще одна группа людей собирала убитых вятичей и свозила их к реке, плескавшейся волнами под дальней стеной, они опускали тела в воду в полном

облачении, приговаривая:

– Вода смоет с вас грехи и вы предстанете перед Перуном в первозданном

виде, чтобы заново начать жизнь на земле. А этот погост ни вам, ни нам ни к

чему, он испоганен нехристями, пускай теперь силы природы очищают его от

скверны. Захотят они, чтобы здесь снова поселились люди – так и будет, не

захотят, люди сохранят память об этой крепости в былинах.

Река принимала тела вятичей и уносила их в неизвестные дали, откуда

возврата никому небыло. Когда городок был очищен от мертвых, люди, прибиравшие его, сели на дровни и поехали по едва заметной дороге к бугру в

глухом урочище, на котором стояло языческое капище с деревянным истуканом, изображавшем Перуна. Они не сумели добраться до скрины, забитой рогожами с

зерном, объятой как все вокруг дымом и пламенем, где остались лежать

недвижные тела мужчины и женщины, прошитые несколькими ордынскими стрелами.

Огонь подбирался к рогожам, в некоторых начало тлеть зерно, и никто бы не

узнал ни про скрину, ни про городок Серёнск, если бы ночью не пошел дождь и

не залил пламя небесной водой.

Глава десятая. Пошла шестая седмица, как крепость Козельск продолжала держать оборону, не получая военной помощи ни от родственного племени голядь, селившегося

рядом, ни от новгородских словенов во главе с молодым семнадцатилетним

князем Александром, которого не отпустили бояре, огрузневшие на торговле с

ганзейскими и варяжскими купцами. Князь правил Новгородом Великим только

год, он сумел, несмотря на давление знати, снарядить отряд ратников числом

около трехсот и уже вышел с ним за ворота города, направляясь в сторону

Козельска. Но малую рать вскоре нагнал посыльный от думских бояр, сообщивший

о нападении крестоносцев на земли вольной республики. Александр, сын

Ярослава Всеволодовича, не замедлил повернуть обратно, помыслив, что с

мунгальской тьмой Русь вряд ли справится, пока она раздроблена, честолюбием

же народной славы не обретешь. Не пришла помощь от дреговичей с древлянами с

близкими Брянском и Черниговом, не объявилась она от радимичей со

Смоленском, от северян за Киевом, с которыми вятичи не раз отбивались от

половецких орд. Ни от кого, будто вымерла большая половина русской земли, не

стало ее, собранной за несколько веков умами великих князей. Другая часть

затаилась, решив довольствоваться малым, но без новых междоусобиц, успевших

единое государство разодрать на враждебные друг к другу удельные клочки. За

все время к городу не прорвался ни один купеческий поезд, от повозок которых

полтора месяца назад невозможно было пройтись по улицам– так плотно они их

забивали. Не было лазутчиков, чтобы узнать обстановку в государстве и

принять решение, облегчающее положение осажденных, город превратился в

остров, будто с наступлением весеннего половодья его отрезало от остального

мира и принудило надеяться только на себя. Такого еще не бывало за всю

историю вятичей с момента их поселения на берегах Жиздры. Но жители не

думали смиряться с участью, уготованной им судьбой, они со стойким упорством

отбивали наскоки ордынских полков, нанося нехристям ощутимые потери, и

выходили на охоту, вырезая их как запаршивевших от грязи овец. Но на место

убитых ордынцев объявлялись новые полчища, стремившиеся с прежней алчностью

на плоских лицах взобраться на стены крепости и проникнуть внутрь, чтобы

напиться свежей крови. Это походило на мунгальскую карусель, когда несколько

отрядов поганых подбегало под стены и образовав кольца пускали стрелы в

защитников до захода солнца, не прекращая вращения по кругу. Даже старые

ратники разводили руками, хотя слышали о фанатизме ордынцев при достижении

ими цели, а некоторые видели его в редкие стычки с ними. Основным

направлением штурма стала напольная сторона, она выходила на пологий

безлесый бугор, за которым открывались половецкие степи, другие три стороны

надежно прикрывала вода. А это место просохло и покрылось молодой травой, которую степные лошади выедали под корень, выбивая и сами корни без остатка

острыми копытами. Козляне с тревогой качали головами, ждать новых всходов не

приходилось, а значит, приплода от домашних животных тоже. С других сторон

надо было прогонять стада по мостам через реки, что доставляло много

неудобств, к тому же луга там в мирное время занимал скот посадских.

Вятка успел набить руку на арбалетах, с которых дружинники пускали

тяжелые болты, несколько самострелов воевода Радыня велел переместить со

стены, выходящей на полноводные Другуску с Клютомой, на напольную сторону, ближе к проездной башне с воротами. Они сумели нанести вместе с праштами, метавшими каменья, немалый урон в живой силе ордынцев и разбить еще две

осадные машины с площадками наверху для стрельбы из луков. Эти машины на

колесах, увязавшие в грязи, пытались подтащить к воротам хашары из русских, нещадно избиваемые погаными, они напрягали тощие тела с веревочными лямками

на шеях и плечах и перебирали ногами в ледяном месиве распутицы, но

стенобитные сооружения почти не двигались с места. Заметив, что хашары не

слишком стремятся работать, нехристи отобрали десяток самых дохлых и

порубили в куски на глазах остальных, это делу не помогло, тараны продолжали

ползти к воротам крепости медленнее речных улиток. Когда они приблизились на

расстояние выстрела из арбалетов, Вятка забегал возле самострелов, накручивая одни детали и отпуская другие, затем взял несколько кусков пакли, окунул в смолу и обмотал ими болты, положенные на направляющие станин. Снова

возле него закрутился тысяцкий Латына, надеясь дать совет, но в этот раз

Вятка слушал только себя, он присел перед арбалетом на корточки и прищурил

глаз, затем постучал по одному боку, похлопал по другому, налаживая прицел, и приказал помощникам запаливать паклю. Она вспыхнула живым огнем от

наконечника до торца, роняя горящие капли на деревянную станину. Тысяцкий с

тревогой хлопнул себя ладонями по животу, защищенному байданой, но сказать

ничего не решился, опасаясь языка Вятки, а тот, прячась от вражеских стрел

за деревянным щитом, зашел сбоку арбалета и ударил что есть силы по клину, удерживавшему ворот. Ратники приникли кто к расщелинам между плахами, кто к

бойницам в заборолах, тысяцкий опустил личину и укрылся щитом, в который

впилось несколько стрел. Болт шумнул в воздухе толстым древком и полетел в

сторону рва, до которого хашары, выбившиеся из сил, докатили высокие машины

с тараном посередине в виде бревна с наконечником, висящего на цепях и

окованного железом. Он ударил в помост с колесами по бокам, древко

задрожало, удерживаемое на весу глубоко вошедшим наконечником, на доски

посыпались тысячи брызг от горящего мазута. Хашары попадали на землю, а

мунгалы бросились врассыпную, но тут-же вернулись и взялись стегать их

плетями по спинам и головам, заставляя тушить огонь. Настало время показать

умение праштникам пока ордынцы не пришли в себя, они накидали камней в ковш, оттянутый назад, и с шумом его отпустили. Град из булыжников пронесся над

осаждающими крепость и через несколько моментов застучал по шлемам и

малахаям, не разбирая кто свой, а кто чужой. К визгам кипчаков, штурмующих

стены, прибавились вопли побитых камнями ордынцев, суетящихся вокруг осадных

сооружений. А Вятка переметнулся к другому арбалету, он понимал, что успех

надо закрепить, иначе более расторопный присвоит его себе. Второй болт легко

снялся с ложа и отправился вслед за первым, он воткнулся во вторую машину, едва не опрокинув ее набок, поливая бревенчатые стойки, настил и всех, кто

оказался рядом, огненным дождем. К нему прибавился дождь из камней, доделавший дело, начатое огненной стихией. Скоро два факела взметнулись в

пасмурное небо, осветив человеческий муравейник внизу и тяжелые тучи вверху.

И не было силы, могущей их загасить, потому что те, кто хотел этого, умывались кровью от булыжников, разбивших им лица, а те, кто поджег осадные

машины, купались в радости от совершенного ими. Козляне вновь сумели

отодвинуть наступление смертного часа, а может, приблизили конец осады

крепости ордами хана Батыя, которому никто из жителей не сделал ничего

плохого и которого никто из них никогда не видел. Но мир был соткан из

противоречий, в нем добро стояло рядом со злом, а зло все равно порождало

добро, и надо было кому-то начинать, неважно с чего, чтобы жизнь

продолжалась вечно.

И все-таки природа, как ни стремилась она в этот год задержать весенний

разлив, не изменила своему правилу, к концу шестой седмицы небо начало

очищаться от туч, беременных дождями, деревья обнеслись зелеными дымами от

проклюнувшихся листьев, а земля поменяла черный цвет на разноцветный. У

Жиздры и у других рек вокруг крепости обозначились берега, вслед за сходом

воды стали приближаться к стенам тугарские полки, истощенные – что люди, что

лошади – недоеданием и злые от долгого стояния под стенами непокорного

города. Они сжимали кольцо осады, не оставляя защитникам надежды на чудесное

избавление, козляне поняли, что если ничего не поменять, то придет их

последний час, от этого взрослели на глазах отроки с юнцами и мужественнее

становились лица ратников. В княжьей гриднице собрались на совет, объявленный воеводой Радыней, пестуном князя Василия, бояре, купцы, мастеровые и военные люди, по другую сторону стола на лавках расселись

митрополиты в лиловых бархатных камилавках и другие священнослужители в

черных куколях и в фелонях с крестами из драгоценных металлов на толстых

цепях. Мать князя Василия княгиня Марья Дмитриевна восседала на стольце

посреди гридницы, она перестала тупить взор, а смотрела на всех ясными

глазами, в которых чувствовалась внутренняя сила. Под стать ей выглядел сын, заметно подросший за полтора месяца стояния и почти сравнявшийся с матерью, он по прежнему держался рядом с княжеским троном, положив руку на яблоко

меча, но теперь это был отрок с открытым взглядом и властно сомкнутыми

губами. Его фигуру ладно облегала байдана из плоско раскованных колец, поверх которой был накинут плащ корзно с золотой застежкой на плече, на

голове была мисюрка с бармицей сзади, обшитая по низу собольим мехом, а на

красных сапогах посверкивали серебряные шпоры. Малолетний князь часто

объезжал крепость по периметру в сопровождении матерых дружинников, бывших

при нем телохранителями, но со своими советами и указами никогда не влезал

ни к воеводе, ни к тысяцким, ни тем более к ратникам на стенах. Все были

рады его появлению, отвешивая поклоны едва не до земли, на что князь отвечал

открытой улыбкой и приветственным жестом, он знал, что является своего рода

идолом для горожан, поэтому стремился всеми силами оправдать надежды людей, связанные с ним. Вот и сейчас он изображал из себя власть, на которую нужно

оглядываться, но прежде всего думать своей головой. Боярин Матвей Глебович

Мечник, рассевшийся на лавке первым к княжеской семье, смурил кустистые

брови, положив обе руки на Т-образный посох – символ боярской власти, на

лице у него отражалась усталость, так-же чувствовали себя другие бояре в

медвежьих высоких столбунах и в широких одеждах. А купцы во главе с

неунывающим Воротыной не потеряли блеска в глазах, они даже в такой момент

не переставали искать себе выгоду.

– Свет ясный Федор Савельевич, неужто Козельск все-таки падет под

напором поганых и нас ждет участь жителей других городов государства

Русского?– обратилась княгиня к воеводе, золотая коруна на ее голове

сверкнула холодным блеском драгоценных камней. – Как мне поведал тиун, припасов у нас осталось дней на десять, а к Серёнску вряд ли возможно теперь

пробиться, по берегам реки скачут поганые и посылают стрелы в бобров на их