Текст книги "Козельск - Могу-болгусун (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

укрытия, чтобы поразить его стрелой либо дротиком, а дожидался за башней или

за зубцами, пока она покроется гроздьями поганых, и срубал веревки

удлиненной секирой с толстой жердиной вместо ручки. Это приспособление он

смастерил после того, как едва не нахватал ордынских стрел при попытке

обрубить лестницу мечом, скоро его пример взяли на вооружение многие

ратники, что уменьшило потери в живой силе козлян. Вот и сейчас Вятка

примостился за углом вежи, наблюдая как нехристи, оставив коней на одного из

коноводов, прыгают с разбега на ступеньки лестницы и устремляются вверх, держа кривые сабли в зубах. Когда первый достиг основания башни и нацелился

схватиться руками за края бойницы, чтобы проникнуть внутрь ее, сотник поднял

секиру за конец жердины и, прикрывшись щитом, рубанул длинным лезвием по

веревкам, оскалившись на моментально возникший визг поганых, полетевших

вниз. Оттуда взметнулась туча стрел с черным оперением, намереваясь

изрешетить его скошенными наконечниками, но сотник был уже недосягаем за

рядом бревен, пригнанных друг к другу впритык. В это время к нему подскочил

один из дружинников и скороговоркой зачастил: – Вятка, тебя затребовал к себе воевода Радыня.

– А что там такого? – насторожился тот. – Мунгалы индо прорвались с

напольной стороны?

– Хуже, Вятка, поганые порешили тысяцкого Бугриму. – Вота еще новость незваная! Стрелой? – Сулицей мунгальскою, ее успел метнуть нехристь, прятавшийся за спиной

другого, проскользнувшего промеж княжеских отроков на прясло и завязавшего с

ними бой.

– А куда подевались дружинники, что оставили отроков на стене одних? –

насмурил сотник крутые брови. – Ужель за городнями отсиживались?

– Дружинников на том краю почти не осталось, разве что два десятка на

сотню отроков, недорослей да баб с девками, – вестовой увернулся от дротика, влетевшего в бойницу и воткнувшегося в противоположную стену глухой башни, и

договорил. – Сбирайся Вятка до Радыни, а я останусь заместо тебя.

Сотник шевельнул плечами, закрытыми кольчужкой, набранной из мелких

колец, и протянул княжескому вою необычную свою секиру, успевшую окраситься

кровью ордынцев:

– Тогда вот тебе оружье, с ним не надо лезть на рожон, оно достанет

поганых даже из-за угла вежи.

– Видал я такую секиру, Калема наковал их не десяток, – ухмыльнулся

вестовой, прикидывая в руке боевой секач. – Беги, сотник, воевода сказал, чтобы ты прискакал в княжьи хоромы на одной ноге, там собрался совет.

– А Бугриму куда отнесли? – В церковь Параскевы Пятницы, там его отпевают. Вятка надвинул поглубже шлем и поспешил к взбегам, пока добежал до них

и начал спускаться вниз, насчитал до двух десятков трупов ратников

вперемешку с ордынцами, убирать которые стало некому. Бабы с девками

носились взад-вперед с горшками расплавленной смолы, с пучками стрел, охапками сулиц и лукошками с большими камнями, за их подолами мотались как

привязанные мальцы от десяти до тринадцати весей, прогибаясь под тяжестью

тех же камней и древков копий. Старики старались подкатить поближе к взбегам

бревна, защитники подхватывали их и сбрасывали на головы ордынцев, и

дотянуть до полатей дубовые бадьи с кипятком, которые опрокидывались опять

на поганых. А старухи на месте мазали дружинникам раны пахучими мазями, перевязывая их лоскутами льняного полотна, они помогали покалеченным

покинуть поле боя. Все крутилось и вертелось, словно колесо со спицами, собранное из людей, из которого они периодически выпадали, пораженные

вражескими стрелами или убитые камнями, пущенными из ордынских камнеметных

машин, придуманных не мунгалами. Улицы города тонули в дымах от пожарищ, они

были пустынны, будто горожан разогнал по щелям крупный град, только он был

не ледяной и не круглый, а огненный и длинный с острыми жалами на конце.

Вятка пересек небольшую площадь перед детинцом, обнесенным забором, хоронясь

за стенами истоб, и завернул в калитку рядом с воротами, направляясь к

княжескому терему на другом конце подворья. Во рту скопилась горечь, нос

забивала сажа, летавшая по воздуху ввиде крупных ошметьев, рядом впивались в

землю стрелы с горящей паклей, пущенные нехристями наугад, они падали с неба

отвесно, отчего представляли большую опасность, поэтому сотник не опускал

правой руки со щитом, которым прикрывался. Пока бежал, навстречу попалось

всего несколько вестовых из княжеских отроков, спешивших с донесениями в

разные концы крепости Юнцы ловко увертывались от камней и стрел, почти не

загораживаясь деревянными щитами, обтянутыми бычьей толстой кожей, они были

похожи на летних увилистых мальков в прибрежных водах Жиздры. Вятка доспешил

до крыльца терема и привычно соскреб грязь с сапог о железную скобу, вкопанную возле ступеней, лаптей в городе после того, как зима отступила, никто не надевал, на них налипало столько грязи, что невозможно было

оторвать ноги от земли. Он легко взбежал наверх и надавил на массивную

входную дверь, в нос ударил запах жилого помещения с поварами, с мамками, няньками и малыми детьми, от которого сотник успел отвыкнуть за время

обстояния с ордой. Он подумал о том, что давно не заглядывал в свою истобу

на Большой Черниговской, обходясь сведениями от сестры, крутившейся тоже на

стене, и успокоился тем, что с матерью было все в порядке, а младшего брата

призвал в услужение малолетний князь Василий Титыч. Так он и мотался за ним

в поезде, похваляясь княжьей лопотью и поглядывая с затаенной завистью при

редких встречах на старшего брата, ему тоже хотелось защищать крепость от

басурманов меткой стрелой и острым мечом. Вятка прошел коридором до входа в

гридницу, отвечая на поклоны домочадцев, и потянул ручку двери на себя. На

лавках сидели бояре и купцы, они будто никуда не уходили, хотя теперь

облачились в доспехи, на поясах висели мечи и засапожные ножи в чехлах.

Столы были сдвинуты, во главе восседала на стольце княгиня, рядом с ней

примостился на высоком стуле малолетний князь, столешницы были чистые, без

льняных скатертей и без намека на пиршество. Вятке хватило взгляда, чтобы

увидеть в князе разительную перемену, лицо его поменяло молочно-розовую

окраску на смугловатую, оно успело загореть на весеннем жарком солнце, черты

стали резче и выразительнее, в глазах появился властный блеск, присущий

избранным от народа. Но когда наследник козельского престола заметил

сотника, то едва не превратился в обычного ребенка, дождавшегося прихода

человека, к которому тянулся, он вскинул голову и подался вперед, со

значением оглядывая собрание.

– Вятка, проходи к столам, – громыхнул воевода басом, делая рукой

приглашающий жест, но не предлагая сотнику места на лавке. Он сидел сразу за

боярским рядом, по правую руку от него положил тяжелые кулаки на стол

тысяцкий Латына. – Тебе донесли, что поганые порешили тысяцкого Бугриму?

– Донесли, – подтвердил тот, придвигаясь ближе к началу столов. – Я

когда проходил днешним градом не зашел в церковь Параскевы Пятницы, где его

отпевают, а поспешил сразу сюда.

– Уже отпели, вечером похороним всех убиенных на кладбище за Усмариной

улицей, – Радыня оглянулся на княжью семью и снова повернулся к ратнику. –

Что ты молвишь нам по этому случаю?

– Бугрима был смелым воем, и ему надо отдать ратные почести. За столами одобрительно загудели, бояре, купцы и горожане неумело

наложили на себя, под присмотром княгини, корявые двуперстия, поминая вместо

имени Христа языческого бога Перуна и всех его помощников. Кто-то из купцов

пояснил:

– Как только закончится дневная ордынская круговерть и нехристи уйдут

от стен Козельска на ночевку, мы помянем тысяцкого по нашему обычаю, прежде

чем опустить его в землю.

– Так и будет, – поддержал его Латына. – Так было всегда, – подтвердили собравшиеся Княгиня Марья Дмитриевна опустила руки на подлокотники стольца и

посмотрела на Вятку испытующим взглядом, в котором чувствовалось уважение: – Ратник Вятка, мы ведаем о твоих подвигах, ты сам недавно перешагнул

порог парубков, а уже стал сотником, – она помолчала, дожидаясь, пока

подданные усвоят сказанное ею, затем продолжила. – Мы пожелали узнать твое

мнение смелого воя, стоявшего на защите города от мунгалов плечом к плечу и

с воеводой Радыней, и с тысяцким Латыной, и с тысяцким Бугримой.

– Это так, матушка Марья Даниловна, – наклонил голову сотник. – Дело у

нас общее, потому мы все держались вместе.

– Кого бы ты предложил назначить на место убиенного Бургимы, оставлять

без главы его дружинников и участок стены от одной проездной башни до другой

по правую сторону крепости никак нельзя.

Вятка вскинул было брови, смутившись и за высокую оценку ратного своего

труда, данную княгиней, и за оказанное доверие, он обернулся на воеводу и на

тысяцкого Латыну, подбодривших его одобрительными кивками. Такое же

расположение было написано на лицах бояр во главе с Мечником, на лицах

остальных горожан, но больше всех ждал его ответа князь Василий Титыч, сцепивший руки перед подбородком. Вятка переступил с ноги на ногу, нащупал

рукоять меча, словно хотел добрать от него уверенности, затем расправил

плечи:

– Пресветлая княгиня, в козельской рати добрых дружинников без счета, взять Темрюка, Прокуду, того же Якуну, который из сбегов, а еще паче Курдюма

со Звягой. Они пока десятские, но их можно назначать сотниками, а с того

звания возвышать кого-то одного до тысяцкого,– он обвел собравшихся

убедительным взглядом. – Вои проверенные, я много раз ходил с ними на охоту

в мунгальское самое логово, и всегда опирался на них как на себя. Такое мое

слово.

Сотник заметил, как заулыбались после его слов граждане города, как

потянулись они ладонями к лопатистым бородам и густым усам, перекидываясь

друг с другом короткими усмешками. Этой всезнающей улыбки не удержал и

малолетний князь, у которого не было пока ни бороды, ни усов, но который

последовал примеру остальных. Лишь Марья Дмитриевна сдержала чувства, она со

значением посмотрела сначала на боярина Мечника, потом на воеводу Радыню.

Последний завел за плечо конец бармицы, прикрепленной к мисюрке, и

повернулся к говорившему:

– Про отвагу воев, которых ты назвал, у нас знают от мала до велика, но

вот какое дело, – Радыня выдержал паузу и развел руками. – Эти ратники как

один пожелали, чтобы место тысяцкого занял ты.

Вятка поджал губы и приподнял плечи, ему стало неудобно от того, что он

похвалил тех, которые ратовали за него, но больше на высокий пост никого

назвать не мог, потому что хорошо знал только верных друзей. Отступив на

шаг, он положил руку на грудь:

– Я сказал так, как думаю, у меня есть два друга, с которыми я вырос на

одной улице, это Бранок и Охрим, они тоже могли бы стать воеводами ратей, но

если бы я их назвал, вы подумали бы, что я восхваляю своих друзей. А те

ратники только мои боевые товарищи, – Вятка опустил руку и взялся за яблоко

меча. – Больше ничего сказать не могу, все дружинники познали ратное

искусство не только на подворье воеводы, а в сшибках с мунгалами.

Молчание в гриднице длилось так долго, что сотнику показалось, он

высказался путанно, а главное, с умыслом, не выделив из названных им воев ни

одного достойного на пост тысяцкого. Собравшимся должно быть почудилось, что

это место он приберег для себя, поэтому он снова подошел к краю стола и

четко произнес:

– Но если дело дошло до высокого назначения, первым номером у меня стал

бы дружинник Темрюк, есть у него и волчиная хватка, и неспешные рассуждения

в особо опасные моменты. Я видал его на ловитве, когда мы порешили за одну

ночь почитай шесть сотен нехристей, я стоял с ним рядом на стене, а потом

был в одном поезде во время похода в Серёнск.

– И это нам ведомо, – как бы отмахнулся тысяцкий Латына под те же общие

усмешки. – Вот и Темрюк, матерый вой, бил себя кулаком в грудь перед

Радыней, пестуном нашего князя, доказывая обратное и в твою пользу.

– Он крест на моих глазах целовал, – ухмыльнулся воевода. – А Перуну не изменяет, – поспешил Латына с уверениями. Вятка потоптался на месте, затем развел руками в стороны: – Тогда какой вопрос, сами тысяцкого и выбирайте, – он снова подобрался

и отошел от стола на пару шагов. – Я назвал дружинников, достойных этого

высокого места.

– А мы его выбрали, – боярин Мечник встал с лавки. – Вота диво дивное! – опешил сотник. – А чего от меня добивались, в

пересуд только втянули?

Вслед за боярином поднялся воевода, за ним остальные граждане по обе

стороны столов, не заставили себя ждать и княгиня с сыном.

– Считай, что это было твое честное слово, навроде клятвы гражданам

Козельска, – успел пояснить воевода. – Клятва у тебя, Вятка, оказалась

верной и крепкой.

– И к месту, – добавила княгиня Марья Дмитриевна под одобрительную

улыбку сына. – А посему, сотник, с этого момента ты заступаешь на место

убиенного тысяцкого Бугримы и получаешь от нас знаки отличия – доспех и

шелом с серебряными накладками, а еще меч в ножнах с серебряным узором.

Она хлопнула в ладони, из боковой двери в гридницу вошли отроки в

ратной справе, они несли перед собой куяк – пластинчатую бронь, украшенную

серебряными накладками, и прямой меч с рукояткой из кости с вделанными в нее

драгоценными камнями и в ножнах с серебряным узором. Сотник, еще не

пришедший в себя, принял дар, затем внимательно осмотрелся вокруг, и с

достоинством поклонился княжьей семье и гражданам: – Матушка Марья Дмитриевна и пресветлый князь Васлий Титыч, вольные

бояре, ратные люди и купцы, а так-же граждане города Козельска, премного вам

благодарен за высокую честь, оказанную мне, – он сглотнул слюну и распрямил

плечи. – Даю истинное слово оправдать доверие на поле брани.

Вятка снял свой колонтарь без рукавов, отцепил от пояса меч и примерил

дар, сверкавший в лучах солнца, залетавших в окна, серебряно-матовым

отсветом. Доспех пришелся впору, а меч был по руке, тысяцкий надел на голову

шлем с высоким шишаком и опустил на нос серебряную стрелку, превратившись в

былинного богатыря с ясными синими глазами и русой окладистой бородой.

– Слава доброму ратнику! – оглядев Вятку, крикнул воевода, воздевая

правую ладонь.

– Слава Вятке! Слава нашему тысяцкому!!! Из дверей, из которых отроки выносили ратную справу, вышли теперь

служки в длинных одеждах и с подносами в руках, на которых стояли тарелки с

яствами и кубки с хмельными брагой и медовухой. Они поставили все на столы и

удалились, бросая на виновника торжества восторженные взгляды, словно он

один мог спасти город от нашествия поганых, клубившихся за стенами день и

ночь. Вятка лишь смурил брови, чувствуя, как вливается в него неведомая

сила, как распирает она бока и проясняет сознание. Теперь под его началом

числилась половина городской рати и половина крепостной стены, которую нужно

было удерживать не одной сотней воев, иначе враг мог прорваться и повырезать

малых и старых, угнав в полон мастеров да молодых девок. Но это послабление

для них было равно медленной смерти, потому что в рабстве никто долго не

жил, а мог не пощадить никого за упорство, с которым козляне защищали родной

дом. Когда возгласы улеглись и граждане расселись по лавкам, княгиня указала

перстом за правое плечо Латыны:

– Занимай, Вятка, место тысяцкого и принимай участие в совете по защите

крепости от ордынских полков. Отныне оно твое.

Радыня вместе с Латыной придвинулись ближе к боярскому ряду, новый

тысяцкий уместился после них и взял в руки кубок, отлитый из черненного

серебра. Снова со всех сторон посыпались здравицы, заставившие его

опрокинуть медовуху в рот и выпить, растягивая наслаждение. Напиток оказался

справным, выдержанным несколько лет в дубовых бочках, закрытых крепкими

пробками, от него по жилам потекла теплая волна, вернувшая долгожданное

томление напряженному телу. Когда Вятка вернул кубок на столешницу и огладил

ладонью усы с бородой, он почувствовал себя уверенно, готовый решать

проблемы города наравне с избранными Тут и подкатился воевода, поставивший

перед ним задачу, назревшую вместе с присвоением чина: – На неделе намечалась большая охота и ты, Вятка, должен был ею

руководить, я знаю, что ты уже наметил, кто и каким путем пойдет в

мунгальский стан, и кому там что делать. Но тебе, тысяцкий, теперь не до

охоты, забот прибавилось поболе и поважнее,– он посмотрел на притихших

горожан и прямо спросил.– Кого ты поставишь заместо себя во главе охотников

и есть ли теперь в ней нужда? Не забывай, ратник, что твой голос стал

весомее во много раз.

Вятка ощутил на себе множество взглядов, которые сошлись на его лице и

стали давить так, что невольно захотелось загородиться руками, будто

поднялся сильный ветер и начал дуть в трубу, направленную одним концом

только на него. Но вместо этого он распрямил спину и вскинул голову, встречая невидимую силу стальным взором из-под сомкнутых на переносице

бровей. Он уверенно сказал:

– Наша охота в становище ордынцев назрела как гнойный чирей, который

уже не возьмешь прикладыванием к нему подорожника, пришла пора выдавливать

его вместе с кровью, иначе жар поднимется во всем теле, – он рубанул рукой

по воздуху. – В крепости ратных людей осталось наперечет, а нехристи

прибывают под стены несчетными отрядами, они пришли на Русь тремя ордами и

сколько их всего – неведомо никому. Мунгалы вырезали и обожрали всю округу, их кони выщипали траву и добрались до корешков, они не считаются с потерями

и не уходят в степи, а это означает одно – ордынцы решили взять Козельск во

чтобы то ни стало.

– Правильно молвит тысяцкий, – поддержал боярин Мечник его слова. –

Если мы не нанесем им большого урона в живой силе, нам придется держать

оборону до последнего ратника.

– Все равно мунгалы возьмут город, – высказал свое мнение один из

купцов. – Потому что их – тьмы, а нас – наперечет.

Снова гридница наполнилась шумом голосов, в которых слышались гнев и

одновременно вопрос, как быть дальше. Многие горожане настаивали на том, что

нужно держаться до конца, чтобы мунгалы положили под стенами как можно

больше воев, потом устроить на них ночную охоту, и если они не уйдут после

этого восвояси, а примутся за штурм с еще большим усердием, воспользоваться

подземным ходом, оставив крепость на милость победителя. Ведь брань на этом

не закончится и даст бог придется встретиться на узких дорожках, которых на

Руси много. Другие предлагали уйти сразу, унеся с собой самое ценное и

спалив крепость дотла, пусть ордынцы поживятся объедками, а когда они сгинут

в степях, отстроить город заново. Главное, сохранится ядро вятичей и будет

кому вспахивать поля и сажать в землю зерно. Споры длились долго, служки

обнесли гостей кубками с медовухой и пивом по третьему разу, успели заменить

горячие блюда на холодные закуски, поставив рядом с тарелками глиняные

кружки со студеным квасом и морсом из замороженной в липовых кадках морошки

и клюквы с брусникой, чтобы было чем остужать разгоряченные головы Солнечные

лучи, пробивавшиеся сквозь окна с византийским разноцветным стеклом, перебрались с пола на деревянный потолок и разлиновали его косыми линиями, а

возле темных образов в серебряных окладах завозился иконник с трутом и

лучинами. В конце концов перевесило мнение тех, кто ратовал за продолжение

брани и за выход половины рати за стены, в их числе были бояре и купцы, переживавшие за справные терема, до которых еще не добрался огонь, и за

добро в них.

– Твое последнее слово, тысяцкий, сколько дружинников ты отберешь на

ловитву и кто их поведет? – воевода опять развернулся к Вятке. – И сколько

воев останется на стенах для защиты города от ворога?

Вятка потрогал шлем с серебряной стрелкой, опущенной на нос, встал, загремев оружием, из-за стола, кинув взгляд на княгиню, остановил его на

князе Василии Титыче, напрягшемся на высоком стуле. Их глаза встретились и

каждый понял, что думы у обоих одинаковые.

– Ратников на охоту поведу я, – объявил тысяцкий спокойным голосом.-

Одна половина козельской дружины останется на стенах, а другая пойдет со

мной. Такое мое слово.

Глава одиннадцатая. Не успел молодой месяц прикрыться очередной тучей, как к проездным

башням с обеих сторон крепости и к взбегам, ведущим на стену с глухими

вежами, потянулись отряды ратников, вооруженных только засапожными ножами.

Каждый отряд насчитывал от пятидесяти до ста человек, всех воев было около

шести сотен, облаченных в короткие лопоти с поясами и с подвернутыми

рукавами, на ногах были поршни – сапоги из невыделанной кожи, вои имели

между собой связь через посыльных и через факельщиков на стенах. Видно было, что перед тем как допустить кого-то до охоты, Вятка подвергал его испытанию, сравнимому с мунгальскими пытками, и теперь настал час показать, на что

козельцы были способны. Тихо скрипнули ступени на взбегах и доски на полатях

под навершием, зашуршали вниз лестницы и веревки, концы которых держали

крепкие руки охотников, первые дружинники заскользили по ним к основанию с

другой стороны стены. Под проездными башнями звякнули воротные заворины, пропуская в щель между дубовыми половинами ворот сначала разведчиков, а

потом мощные фигуры ратников, растворявшихся в темноте. Тихо было и в

стойбище ордынцев, обозначенном множеством костров, лишь изредка оттуда

доносились звуки, больше похожие на одинокие вопли казнимых. Где-то возле

рва с посадской стороны, заполненного трупами ордынцев, взвыл матерый волк, и снова все вокруг замерло до тех пор, пока на проездной башне, обращенной к

Жиздре, не блеснул рваный огонь факела. Скоро он перешел в спокойное пламя и

словно завис в воздухе, не освещая вокруг себя никого и ничего, а только

плескаясь светлой точкой в черном омуте ночи. Вятка вышел за ворота главной

башни и потянулся рукой к золотой цепочке на шее, пальцы нащупали серебряный

крестик, а рядом с ним фигурку костяного Перуна, отшлифованную частыми

прикосновениями, как в женских бусах, до жемчужной гладкости. Потерзав его

между подушечками большого, среднего и указательного пальцев, тысяцкий

беззвучно пошевелил губами и снова опустил амулет за ворот чистой рубахи, сшитой из льняного полотна, и только после этого подал отряду негромкую

команду к началу охоты. Над головами ратников ярче запылал, словно в него

кинули горсть соли, единственный факел, укрепленный на крыше башни и видный

со всех сторон, послышался легкий шорох, умиравший едва возникнув. Вятка

передернул плечами, не ощутив привычной тяжести железных доспехов, сделал

первый шаг по подсушенной солнцем земле навстречу опасности, притаившейся на

левых берегах Жиздры и Другуски одновременно. Переходя за всеми по

подъемному мосту на луг, занятый ордынцами, подумал о том, что так-же

поступили на противоположной стороне крепости дружинники в отрядах под

водительством его друзей и товарищей, жаждавшие отомстить поганым за

погибших близких и соратников и мечтавшие разорвать кольцо Батыги, охватившее небольшой город со всех сторон. Пришла пора ставить точку в

долгом стоянии, и с какого края она уместится удобнее, зависело теперь не от

храбрости защитников крепости и не от числа осаждавших ее, а от терпения, на

чем держалось все мироздание. Если бы Вятка, и с ним горожане, об этом

ведал, он бы не спешил с охотой, а держал оборону до тех пор, пока

оставались силы, тогда было бы неясно, кто бы праздновал победу, которую

боги успели начертать в небесных книгах судьбы. Известно, что судьбу можно

изменить, если подойти к ней с размышлением. Но кто и когда знал, как надо

поступать в таких случаях, об этом догадывались лишь посвященные, приходящие

в мир людей через промежутки времени, не поддающиеся исчислению. Скорее

всего, их посылали на землю в те моменты, когда это было необходимо.

За стенами крепости устойчиво колыхался толстый пласт вони, от которой

нечем было дышать, при сильных порывах ветра верхние слои ее сносило на

город, и тогда бабы и девки задирали подолы сарафанов и затыкали носы, пряча

от всех покрупневшие мокрые глаза. Защитники старались хоронить убитых в

день их гибели, не дожидаясь, пока трупы начнут разлагаться, лишь бы попы и

другие священники успели отпеть души. Вятка перешел ров по доскам, проложенным заранее разведчиками, он решил начинать охоту не с начала лежки

поганых вокруг костров, а постараться проникнуть в середину, где можно было

разжиться крупной рыбиной с золотыми шпорами на каблуках цветных сапог.

Тогда руководить мунгалами, если бы возникла проблема, было бы в первое

время некому, это дало бы охотникам большие преимущества, кроме всего, крайние ордынцы не стали бы стрелять из луков в глубь войска, где прятались

темники с ханскими приближенными. В середине стойбища и воины были

спокойнее, они предавались сну не держа в руке чембур, протянутый от лошади, а привязав его за широкий матерчатый пояс. Была и обратная сторона, не

оставлявшая возможностей на спасение в случае провала затеи – вряд ли кто из

охотников сумел бы добежать с середины стойбища до его края, чтобы

прорваться к стенам крепости. Мунгальские воины отошли бы по приказу

смекалистого тысячника на расстояние от охотников, оставив их на виду, и

перестреляли бы из луков как стаю глупых куропаток. Но Вятка отогнал мрачную

мысль, подумав, что если так рассуждать, то на ловитву не стоило выходить, для того он и привел сюда козельских ратников, чтобы навязать поганым свой

порядок Как только до первых костров осталось с десяток сажен, он подал

глухим подвыванием знак десятским и сотникам Бранку с Охримом, а когда те

сбились вокруг него, тихо и с твердостью в голосе пояснил: – Погляньте на луговину, в центре ее горит большой костер, он освещает

шатер с мунгальским хвостатым тугом у входа и со знаменем на крыше.

– Видно как на ладони, – отозвался один из десятских. – А по бокам

входа стоят два ордынских волкодава с мордами шире плеч.

– Так и есть, нам сначала надо подобраться туда и попробовать лишить

нехристей ихней головы, – кивнул тысяцкий. – А чтобы не мешаться, пойдем

разными путями, убирая часовых, если они окажутся на нашей дороге. От шатра

мы так-же разойдемся лучами и уже тогда займемся охотой на мунгал, стараясь

ходить по воздуху и орудовать ножом будто это молонья.

– Тогда надо летать и с лета отправлять нехристей к ихнему богу неба, –

не утерпел с подковыркой Званок, рядом с которым Вятка разглядел его

Улябиху. Он поправился, смутившись от тяжелого взгляда тысяцкого. – Я к

тому, что чем меньше шума, тем больше в ушкуе будет рыбы.

– Нам ее не солить, пускай эта рыба плывет в мунгальские степи и там

гниет хоть с головы, хоть с хвоста, – приструнил Вятка старого товарища, и

наказал. – После охоты всем сбираться возле подъемного моста, а ежели его не

успеют опустить, тогда под стенами рядом с проездной башней, на навершии

лежат заготовленные веревки и лестницы, их по первому сигналу скинут

дружинники тысяцкого Латыны.

– Тогда с богом, – прижал сотник Бранок правую руку к груди. – Помоги

нам Перун и Сварог.

– А мы не оплошаем, – добавил его друг сотник Охрим. Кольцо охотников неумолимо сжималось вокруг шатра с полотнищем над ним

ввиде пятиугольного знамени, видного в жиденьких лучах молодого месяца, там

блаженствовал, скорее всего, какой-нибудь мунгальский вельможа, если судить

по охране и юртам обслуги, от которых остро и вонюче пахло жирной мясной

едой и восточными приправами, а так-же незнакомыми другими запахами. Сквозь

редкие щели между шкурами пробивались отблески от светильников, зажженых

внутри, слышны были отрывистые фразы, которыми изредка перебрасывались

ночные стражники, стоявшие недалеко от входа. Они опирались на древки пик, расставив ноги и прижимая к бокам круглые щиты с выбитыми на них странными

знаками. Вятка скосил глаза на Улябиху, снова увязавшуюся за ним со Званком, показал рукой, чтобы обежали шатер с другой стороны, зашел сбоку и затаился

в выжидательной позе, приготовив для броска нож с тяжелой ручкой и не менее

массивным лезвием. Скоро Улябиха, хваткая и гибкая как куница, пискнула из

темноты полевой мышью, давая знать, что они с семеюшкой ждут сигнала для

нападения на часовых. Те не прекращали перекидываться короткими фразами, то

повышая, то понижая голоса, видимо, у них продолжался давний спор. Вятка

привстал на коленях и закинул руку с ножом за спину, собираясь метнуть его

под шлем ближнего к нему стражника, услышал вдруг сочный всхлип и понял, что

супружники опередили его с броском, поразив второго часового. Первый

стражник повернул голову к товарищу и замер, стараясь сообразить, что

произошло, этого времени хватило, чтобы Вятка успел прицелиться и послать

нож ему в шею. Охотники бесшумно подскочили к часовым и прекратили их

агонию, надавив большими пальцами на выемку внизу горла. Кругом продолжала

таиться тишина, в которой дожидались своего часа остальные члены отряда, успевшие подтянуться к шатру, но тысяцкий не думал их призывать, надеясь на

свои силы и на силы помощников. Он подкрался к пологу, закрывавшему вход, заглянул за его край, увидел внутри раздетого ордынца с огромным животом и

оплывшими щеками, развалившегося на шкурах с чашкой мутной жидкости в

толстых пальцах. По его ногам, похожим на ошкуренные бревна, ползала

маленькая женщина с распущенными волосами и с раскосыми глазами, она

покрывала кожу, изрытую множеством язв, короткими поцелуями, заставляя

господина закатывать зрачки и глухо урчать. За спиной ордынца горел костер, возле него возился на корточках слуга в восточных одеждах, подбрасывая в

огонь щепотки порошка, превращавшегося в белый дым, растворявшийся в

воздухе. Отсветы пламени скакали по стенам шатра, затмевая огоньки жировиков

по углам и пятная богатое оружие, сложенное поверх одежды, кровавыми

пятнами. До него можно было дотянуться с ложа взмахом руки и выхватить или

саблю из ножен, или взять короткий дротик с острым наконечником. Вятка

опустил край полога, пригляделся к трупам сторожей, с их плеч соскольнули на

землю крепкие мунгальские луки, а к поясам были пристегнуты колчаны со

стрелами. Он подумал, что правильнее будет расстрелять хана стрелами его

воинов, нежели набрасываться на него с ножами, вряд ли даже такие длинные

лезвия достанут до сердца, скрытого под многими слоями жира. Зато визг от

этого слизняка может всполошить все поганое становище. Он сделал знак

Улябихе, чтобы она подобрала один из луков, сам бесшумно выдернул из-под

локтя мертвого кебтегула другой лук и быстро наложил стрелу на тетиву. Затем

подвел бабу к пологу, наказав ее семеюшке не спускать глаз с юрты охраны, откуда могли в любой момент показаться сменщики, чуть отогнув край ковра, кивнул на наложницу. Баба стрельнула туда зрачками и понимающе ухмыльнулась, изогнувшись назад, отжала по мунгальски налучье левой рукой, как бы всем