Текст книги "Козельск - Могу-болгусун (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

нечем кормить из-за нехватки фуража и продовольствия, тогда как оружие для

воина стоило целое стадо из пятнадцати-восемнадцати коров. Повезло Кадыру...

Некоторое время тысячник наблюдал, как гибнут от урусутских стрел и

дротиков остатки сотни Джамала, как сам джагун ударился о землю головой, не

успев выдернуть ногу из стремени. Конь протащил тело через поляну и с диким

ржанием скрылся между деревьями, за ним устремились остальные лошади, которых урусуты избавили от седоков. Скоро все было кончено, лишь несколько

раненных пытались уползти с открытого места и спрятаться в зарослях

кустарника, но вряд ли они нашли бы там убежище – урусуты пленных не брали.

Рядом с лицом Кадыра просвистела стрела с белым оперением, заставив его

отшатнуться за толстый ствол дерева, он потянулся рукой к саадаку с луком и

перекосился от боли, из плеча еще торчал огрызок древка с наконечником, почерневший от запекшейся крови. Надо было подозвать лекаря, чтобы тот

расширил рану и подцепил конец стрелы щипцами, а рану прижег сухим порошком, тертым из разнах трав. Вместо этого Кадыр обернулся к приближенным, которых

с получением звания тысячника у него обнаружилось не меньше двух десятков, и

зашипел сквозь зубы:

– Окружить поляну, чтобы ни один урусутский стрелок не сумел

проскользнуть мимо ног наших коней.

К нему подобострастно наклонился юртжи в малахае из меха куницы: – Я думаю, что с этим заданием лучше всего справится Рамазан,– негромко

посоветовал он. – У смелого джагуна уже есть опыт.

Кадыр скосил на него черные глаза, налитые болью и раздражением, молча

кивнул головой, юртжи обратился к одному из кешиктенов, назвав имя кавказца, и махнул рукавицей, будто отпустил тетиву, на которой тот сидел. Но пока

воины во главе с Рамазаном окружали лес вокруг поляны, в нем никого не

осталось, урусуты успели выпустить по свите тысячника и по ним еще несколько

десятков стрел и ускользнули в непролазные дебри, откуда на чужаков даже

днем таращились каландары – совы с острыми когтями и лохматые мангусы и

сабдыки с крепкими клыками. Барабаны отстучали отбой, рожки собрали сотни

под туги и отряд двинулся дальше по дороге, стесненной черными стволами, словно она вела в преисподнюю.

Тысячник, покачиваясь в седле, в который раз прикидывал, правильным ли

путем он повел отряд на поиски козелесских амбаров, после стычки с лесными

карапшиками, когда пришлось разводить костер, унесший в царство Эрлика

вместе с искрами полторы сотни душ сипаев, его снова начали мучать дурные

предчувствия. И опять он приходил к выводу, что другой дороги не должно

быть, сотни шли, не удаляясь далеко от берега реки против течения – так

расшифровал он последние признания урусута с погоста Дешовки, пытавшегося

направить ход мыслей мучителя другим путем. Он просчитался, громадный мужик

в овчинном полушубке и в лаптях, сплетенных из липового лыка, будто в лесах, в которых жил, водилось мало зверей с отличными шкурами. Даже если

допустить, что кладовые находятся в другом месте, Кадыр не вернется в уртон

с пустыми руками и не предстанет перед Гуюк-ханом и перед джихангиром

обманщиком, место которому на острие кола, потому что урусуты селились вдоль

рек. А это означало, что по ходу движения встретится немало селений, в

которых ордынцев еще не было, там можно будет насытиться не только самим, но

и нагрузить припасами урусутские подводы о четырех колесах, прихватив заодно

несколько десятков хашаров. Эта добыча должна послужить оправданием не

только его обещаниям найти амбары крепости, но и признанием нужности похода, ведь за это время будет разведано большое пространство и убито немалое

количество урусутов во славу монгольского оружия. Так думал Кадыр, стремясь

заранее оградить себя от наказания, избежать которого в случае неудачи было

невозможно. Остановившись на спасительной мысли, он пожевал губами и

огляделся вокруг. Картина с момента въезда отряда в лес не изменилась, с

обеих сторон дороги так-же стояли сплошной стеной голые деревья, а черные

ветви норовили выбить глаз или хлестнуть по лицу, так-же доносились из

дебрей жуткие рыки и завывания с шорохами едва не под ногами, от которых

шкура на лошадях, как кожа на воинах, покрывались будто от мороза крупными

пупырьями. Страх, зародившийся в начале пути, гулял волнами по груди и по

животу, казалось, за отрядом из-за каждого куста следит множество урусутов с

луками, мечами и острыми ножами за поясами, которыми они перебивали раненным

горла, а хищные звери только и ждут, чтобы прыгнуть на плечи из гущи ветвей

и начать рвать на части всадников. Кадыра потянуло передернуть плечами, но

он вспомнил, что в обработанной лекарем ноющей ране может проснуться острая

боль, и покривился, стараясь сдержать мучительный стон. Впереди мерно

покачивались широкие спины кешиктенов его гвардии, над головами у них сникли

пятихвостые стяги, но туг с подвешенным под наконечник рыжим хвостом не

менял положения, он всегда служил путеводным символом. Кадыр сложил ладони и

хотел поднести их к лицу, чтобы омыться воздухом, как вдруг заметил сипая из

куманов в одежде, расшитой красными лентами, спешащего навстречу движению.

Он тряхнул головой, прогоняя остатки полудремы, и откинулся на спинку седла.

– Рамазан передал тебе, тысячник Кадыр, что из глубины леса потянуло

сильным запахом вони, – сипай приложил руку к груди, останавливаясь сбоку. –

Джагун решил, что такой запах источают только мертвые люди.

– Почему он не послал к тому месту разведчиков? – прищурился на него

Кадыр.

– Там собралось много диких зверей, я видел сам, как несколько крупных

рысей прыгали с дерева на дерево, а еще в зарослях сверкали глаза волков. Их

там не одна стая.

– Волки сейчас голодные, если их потревожить, они могут пойти по нашему

следу, – согласился Кадыр.

– Или напасть на заводных коней, – добавил юртжи, подъехавший сзади. –

Зверей лучше не трогать.

Кадыр неприязненно поджал губы и, не взглянув на добровольного

помощника, приказал посыльному:

– Рамазан должен разведать это место, нам еще надо возвращаться назад. – Так и будет, тысячник, – поклонился тот. Кадыр хлестнул коня плетью и поскакал вслед за сипаем, не удостоив

вниманием юрджи, он с трудом влезал в сознание тысячника, ощущая себя на

деле уже темником.

Возле развилки дороги с едва заметной тропой собрались несколько

джагунов, заросших черным волосом по глаза, лица выражали нерешительность и

страх перед стеной бурелома, сквозь которую нужно было проехать, чтобы

узнать причину зловония, исходившую из-за нее. Кадыр втянул в себя воздух

дырками ноздрей и с трудом выдохнул его обратно, вонь начала ощущаться

задолго до подъезда к этому месту, но здесь она висела над дорогой густым

облаком. Рамазан тронул коня в его сторону и указал плетью по направлению к

завалу из стволов и сучьев:

– Тысячник, за этой преградой не одна стая волков, лисиц и диких

вепрей, а по веткам скачут крупные рыси, готовые броситься на нас, если мы

потревожим их территорию, – он покривил губы под черными усами. – Там, скорее всего, произошел бой и звери после отожрались на трупах, они стали

бешенными от вкуса человеческой крови.

Кадыр наклонился вперед и выхватил у джагуна плеть, затем несколько раз

ударил его наотмашь по спине и по ногам, сотник, не ожидавший этого, рванул

уздечку на себя, отпрянув вместе с конем, на его лице отразилось явное

недоумение, ведь он только недавно получил от тысячника благодарность за

успешную вылазку. А тот бросил плеть на землю и потянулся к сабле: – Джагун, ты сейчас же узнаешь, в чем там дело и доложишь мне, – по

бороде у Кадыра поползла белая пена. – Если ты повторишь трусость, я прикажу

привязать тебя между двух стволов и разорвать пополам.

Рамазан сорвал с плеча лук и стал посылать в завал стрелу за стрелой, выкрикивая одновременно воинам грозные приказы. Раздался треск от спущенных

тетив, воздух наполнился гудением от множества стрел, полетевших к цели, и

тут-же лес взорвался жутким воем, тявканьем и рычанием. Звери будто

набросились друг на друга и стали рвать когтями и клыками живое мясо, и если

бы кто из всадников сунулся к ним, от него не осталось бы клочка одежды. А

рев продолжал усиливаться, переходя в звериный хрип, казалось, лесные

хищники воплотились в огромное чудовище и оно ждет только момента, чтобы

вырваться из дебрей и напасть на людей. Лошади под ордынцами вывернули

глазные яблоки и присели на задние ноги, задрожав шкурой так, словно хотели

из нее выскочить. Рамазан поднял коня на дыбы, всадив в брюхо острые шпоры, бросил его на стену из стволов и ветвей: – Яшасын, кыпчак! – выкрикнул он уран – клич, общий для всех

кипчаков. – За мной, воины аллаха, и пусть духи зла познают крепость

булатной стали!

Но монгольский одомашненный тарпан, доскакав до зарослей, вдруг угнул

голову и закрутился на месте, едва не сбросив всадника на землю, перемахнуть

через кустарник его мог заставить только еще больший ужас. Так-же вели себя

другие лошади отряда, не перестававшие выворачивать глаза и прядать ушами.

Кадыр молча наблюдал за сценой, недостойной воинов орды, на длинном лице

угнездилась маска презрения, наконец тронул мохнатого друга шпорами, заставив его набрать за мгновения приличную скорость, и вздернул уздечку

лишь в последний момент. Конь вскинул передние ноги и влетел вместе с

всадником в сумрачные дебри, сквозь которые едва пробивался дневной свет. Он

приземлился за колючей стеной из кустарника сразу на четыре копыта, громко

екнув селезенкой, вокруг сверкали чьи-то глаза, горящие жаждой крови, отовсюду раздавался треск сучьев. По вершинам деревьев метались летучие

тени, по земле бегали какие-то юркие существа, принуждавшие коня поджимать

ноги и ржать визгливо и утробно. Кадыра охватило смятение, словно он

ворвался в преисподнюю и за ним закрылись ворота, он оглянулся и увидел, что

рядом нет ни одного сипая – они остались за сплошной стеной кустарника, стараясь заставить лошадей повторить прыжок тысячника. Оттуда доносились

проклятия и звонкие стегания плетями по крупам, но лошади словно обезумели, они пятились, заворачивали головы с огромными от ужаса глазами и пытались

сбросить седоков. Кадыр скрипнул зубами, стремясь перековать страх внутри

себя в ненасытную ярость, от которой никому не было пощады, он выхватил

саблю из ножен и принялся рубить все, что попадалось под руку. Ветви и

молодые стволы деревьев, не одевшиеся еще листвой, замерев на мгновение на

весу, стелились под копыта коня жесткой подстилкой, кто-то пронзительно

взвизгивал, кто-то жутко всхрапывал, оставаясь на месте или ломясь сквозь

бурелом подыхать в своей норе. А тысячник рвался вперед как одержимый, он

поймал то состояние, которое возносило его на стены крепостей, не ведая

смятения и повергая врага, возникавшего перед ним, в безволие. Он не рукой, а телом натягивал на себя уздечку, разорвав железным мундштуком губы лошади

до скул, заставив ее исходить кровавой пеной. Наконец впереди показался

просвет, Кадыр ударил коня по крупу саблей, повернув ее плашмя, и тот вынес

его на островок в глубине дебрей с черными остатками костра посередине. От

дальнего края прыснули во тьму, из которой он вырвался, серые хищники

вперемешку с другими зверями, заставив тысячника придти в себя. Он с шумом

втянул воздух, загустевший от вони, завертел головой, стараясь определить

место и осмыслить картину, представшую перед глазами. Наконец кровавый

туман, висевший на веках, начал рассеиваться, Кадыр вильнул зрачками вслед

зверинцу, исчезавшему в зарослях, и пожевал губами. Такое могло быть только

тогда, когда добычи хватало на всех обитателей леса, тогда медведи терпели

подле себя диких свиней, а рыси не точили когти при виде волков. Тысячник

почувствовал как бьет крупной дрожью коня под ним, увидел, что удила

окровавлены до ремешков уздечки, закрепленных серебряными заклепками, ощутил, что не в силах развести коленей, сведенных на боках скакуна. Он

наклонился вперед и похлопал ладонью по холке, призывая того успокоиться, затем сунул кулаком между ушами, не натягивая ременный повод, и медленно

тронулся к краю поляны, облюбованному почему-то хищниками. То, что увидел, заставило его прокусить губы от бешенства и забыть о мимолетной жалости к

животному, не раз выручавшему из беды. Из неглубокой ямы, разрытой зверями, торчали обглоданные руки и ноги, повсюду валялись человеческие головы с

глазами и без них, отсеченные острыми клыками от туловищ, землю вокруг

укрывали лохмотья окровавленной одежды, среди которой выделялись остатки

синих чапанов и серые лоскуты от кипчакских халатов. Звери дотащили один из

трупов почти до середины поляны, оставив от него скелет с клочьями от

полушубка на ребрах и зеленым сапогом на ноге с вставкой из синей кожи по

верху. Кадыр понукнул коня, чтобы тот подъехал ближе, нагнулся с сидения, рассматривая останки, ему показался знакомым необычный сапог, такие имел

только сотник Оганес, пропавший вместе с воинами много дней назад. Он

подцепил сапог скрюченным пальцем, но тот был тяжелым, заполненным остатками

ноги, тысячник хотел уже бросить его, как вдруг заметил за клочьями от брюк

какой-то предмет. Им оказался небольшой нож с ручкой из слоновой кости, джагун выиграл его когда-то в шатар у сипая-араба из древней страны, находившейся в междуречье Тигра и Евфрата. Кадыр вытер тусклое лезвие о

лоскуты брюк, принадлежавшие бывшему другу, и сунул за пояс, на лице

появилась странная улыбка, снова превратившая его в бешенного воина орды, когда тот рвется за добычей по улицам павшего города, успевая изнасиловать

беременную женщину и распустить ей живот. Он перестал слышать короткие стоны

животного под ним, которому поранил губы, он готов был ради достижения цели

разломать его череп руками на две части. Сзади послышался топот копыт, но

тысячник не обернулся, он знал, это прорвались наконец сквозь завал сипаи во

главе с Рамазаном, сейчас он был способен не отстегать его плетью, а срубить

голову, если тот снова проявит нерешительность. Понял Кадыр и то, что до

заветной цели осталось совсем немного, кладовая была где-то рядом, может

быть, за стеной леса, окружившего эполяну. Он завернул морду коню и поскакал

мимо ордынцев, заполнявших пустынный островок посреди дремучего лесного

массива, над которым зависла вонючая туча, поднимавшаяся от

полуразложившихся трупов.

– На дорогу! – привстал он в стременах, властно показав клинком

направление. Заметив, что кто-то из джагунов намеревается спешиться, чтобы

предать останки соплеменников священному огню, снова повторил приказ. – На

дорогу!

Узкая лесная колея, на которой с трудом умещались три всадника в ряд, оборвалась внезапно, перед отрядом разведчиков, ехавшим впереди, вдруг

предстал сказочный городишко в низинке с крепостной стеной вокруг него, с

несколькими башнями, проездными воротами, церквушкой и теремком за ними.

Позади погоста вилась по лугу речка, она выбегала из леса, почти касаясь

левым берегом основания стены, и скрывалась снова в зарослях. Солнце, редкое

на вечно хмуром небе, еще не упало за зубчатую стену из деревьев, окружившую

погост со всех сторон, неласковые лучи лишь наклонились, продолжая ощупывать

бревенчатые строения с одного бока. От леса поскакал по направлению к

воротам одинокий всадник на рослом коне, облаченный в урусутские одежды, в

сапогах и в меховой шапке на голове. Это был скорее всего юноша, у которого

еще не пробились усы, за спиной у него было приторочено налучье, а возле

седла болтался тул со стрелами, в одной руке он держал длинную пику

наконечником вперед. Но меча не было, как доспехов со шлемом, видимо, он был

поставлен сторожевым при единственной дороге, ведущей к крепости. Пролетев

птицей половину склона, отрок вскинул пику и что-то громко закричал, обращаясь к ратникам на проездной башне, скоро там засуетились воины в

доспехах, засверкавших в солнечных лучах, на улицах показались первые

горожане. Тяжелые воротные створки стали медленно приоткрываться, намереваясь пропустить сигнальщика, десятка два разведчиков из передового

отряда орды с дикими криками помчались вдогонку, подгоняя лошадей тычками

между ушей и на скаку натягивая тетивы на луках. Стрелы понеслись вперед, стремясь настигнуть беглеца, но расстояние между ним и преследователями было

великовато, к тому же оно быстро увеличивалось, и когда ордынцы докатились

под стены, сигнальщик успел скрыться за толстыми досками ворот, окованных

железными пластинами. Зато из веж и заборол в них полетели стаи стрел с

белым оперением, некоторые нашли жертвы, пославшие урусутам проклятия. Это

был второй город, встретивший непобедимых завоевателей ответной стрельбой, остальные погосты предпочитали принять вначале ханских послов. Скоро на

склоне пологой горы показался выехавший из леса Рамазан с сотней сипаев, за

ней выкатилась и растеклась по бугру еще одна сотня. Джагун приставил руку к

шлему, увидев внизу небольшое поселение урусутов с защитниками в несколько

десятков человек, он решил его атаковать, надеясь оправдать себя в глазах

тысячника, уличившего его в трусости. Тем более, что многие ратники не

успели занять места в башнях и заборолах, они только спешили к стенам кто с

чем в руках. Обе сотни ринулись вперед, подбадривая себя уранами и дикими

воплями, первые десятки воинов подскочили на расстояние выстрела и выпустили

тучу стрел, за ними заняли рубеж вторые десятки, потом третьи. Предстояло

перескочить ров, а за ним вал, чтобы закинуть на навершие бревенчатых стен

штурмовые лестницы. Рамазан вылетел вперед, в руках вместо лука оказался

укрюк с веревкой на конце, сипаи поняли без призывов, что нужно идти на

штурм, они сорвали с седел волосяные арканы с крюками, привязанными к ним.

– Яшасын, кыпчак! – разорвал Рамазан рот в крике, ударил коня в бока

каблуками сапог со шпорами и погнал его к ближайшей башне, намереваясь

успеть проскочить пристрелянную зону и затаиться внизу бревенчатых выступов, чтобы оттуда закинуть зацепку укрюка на навершие. Впереди был ров, но

джагуна это препятствие не могло остановить. – На штурм, непобедимые воины!

Ордынцы бросились в атаку, они без помех доскакали до глубокого рва

перед стенами с крутым валом над ним, и снова схватились за луки, многие

стали искать слабое место для прорыва к крепости. Оно нашлось быстро, участок рва напротив срединной и угловой башен был почти присыпан землей, перескочить его на конях труда не представляло. Казалось, это оплыл оползень

с плохо утрамбованного вала, который защитники не успели укрепить снова.

Воины во главе с Рамазаном ринулись туда, предвкушая быструю победу, кони

перенеслись через ров и стали карабкаться по валу, от него до стен

оставалось меньше полета дротика в руках неопытного юнца. Первые ряды, достигнув вершины, уже намеревались разбежаться в разные стороны, чтобы

растянуть урусутских ратников по стене, не дав сконцентрировать стрельбу на

скоплении сипаев в одном месте, когда земля под ними дрогнула и потекла

вниз, обнажая песчаное нутро. Лошади заскребли подковами, стараясь

удержаться на склоне, но все было напрасно, они опрокидывались вместе с

всадниками назад, создавая преграду для наступавших. Эта уловка урусутов

была не последней, когда надо рвом, почти засыпанном землей, скопилось

досточно ордынцев, вся насыпь рухнула вниз, увлекая их на дно. А сверху

продолжали падать всадники, не успевшие затормозить или сброшенные

напиравшими сзади. Это была хитрость урусутов, не уступавшая хитрости

древних народов во времена римского господства, когда они на середине дороги

копали глубокую яму, помещали в нее огромный глинянный горшок, покрывая все

снова землей. Горшок выдерживал вес пеших легионеров и разлетался на куски

под тяжестью вооруженных всадников и тяжелых осадных машин. Горожане же

соорудили на дне рва шаткий навес из жердей и досок, присыпав сверху тонким

слоем земли, а участок вала напротив возвели из сыпучего песка, который был

везде, как и глина. Но и этого было мало, место оказалось пристрелянным с

угловой и срединной башен, в сипаев полетели кроме стрел короткие сулицы с

калеными наконечниками и болты с камнями, пущенные из арбалетов и

камнеметательными машинами. Когда Кадыр выехал вслед за тургаудами из леса, все было кончено, от двух сотен отборных кипчакских воинов во главе с

Рамазаном осталось десятка три всадников, сумевших чудом избежать кровавой

бойни. Сам джагун оказался в числе первых, полетевших на дно рва, вытаскивать оттуда его тело не нашлось желающих, как не поступило такого

приказа от тысячника. Зато второй сотник, прятавшийся от гнева Кадыра среди

жалких остатков, был выдернут из седла тургаудами и когда последний воин

выехал из леса и остановился на склоне холма, поставлен на колени перед

отрядом. Тысячник не стал выяснять причины гибели лучших сипаев, он сделал

знак и палач отрубил ему голову, предварительно освободив шею от

свалявшегося воротника тулупа.

Перед заходом солнца Кадыр отослал разведчиков к маленькой крепости, приказав им обследовать ее со всех сторон, он почти не сомневался, что

дорога вывела отряд на кладовые Козелеска, упрятанные в лесах так хорошо, что их не могли найти десятки отрядов, многие из которых не вернулись в

уртон в Дешовках. Не осталось сомнений и в том, кто устроил нападение на

отряд на половине пути сюда, хотя разум подсказывал, что после нашествия

ордынцев на Русь, она подалась в леса от мала до велика. Но слишком хорошо

подготовили засаду урусуты, потеряв своих ратников не больше двух десятков, так же грамотно расправились они с двумя сотнями во главе с Рамазаном, загнав сипаев в пристрелянное место. Итог получился печальным, за две стычки

кипчаки потеряли больше трехсот воинов, тогда как у защитников крепости счет

почти не изменился. Кадыр разогнал из шатра подчиненных, предлагавших

известные варианты действий, и закачался на ковре из стороны в сторону, пришла пора делать выводы самому. Но в голову лезло то же самое, на что было

потрачено немало времени, тысячник понял, что подниматься первым на стены

крепостей одно, а быть стратегом – другое. Перевоплотиться с наскока в

нового Потрясателя Вселенной не получалось, хотя мечта об этом не оставляла

его в покое. Значит прав был Непобедимый, когда он принес в шатер дурную

весть, что задал один вопрос – почему сотню перебили урусуты, а джагун

остался жив, прав оказался и джихангир, что оставил его в живых не за ум, а

за отвагу. Кадыр потянулся рукой к турсуку из мягкой кожи и стал развязывать

узел, чтобы налить орзы в чашку с высокими боками, она была крепче хорзы и

дольше бродила в жилах. С некоторых пор емкость с напитком находилась при

нем всегда, хотя старался не расставаться с ней с тех пор, как занялся

скотокрадством, но тогда он припадал к пиале с пенной жидкостью от случая к

случаю, а теперь не мог представить без нее жизни. Хмель начал туманить

голову постепенно, потому что Кадыр отпивал из чашки маленькими глотками, скоро тело под теплым халатом взопрело влагой, мышцы расслабились, а взгляд

замутился. Но сознание никогда не путалось, наоборот, оно становилось яснее, до тех пор, пока рука могла оторвать пиалу от ковра, после чего наваливался

сон, глубокий, без сновидений. Утром донимало лишь одно неудобство – кислая

горечь во рту, в отличие от кипчакских и заморских вин с болями во всем

теле, которых было выпито тоже немало. Кадыр знал когда нужно остановиться, чтобы не стать бесчувственным пнем, ощутив расслабленность, кликнул

кебтегула – воина ночной стражи, и приказал ему позвать юртжи. А когда тот

вошел в шатер, твердым голосом изложил смысл распоряжения, который тот

обязан был донести до каждого военачальника в тысяче, оно заключалось в том, что ров перед проездной башней должен быть к утру завален землей и ветками, поверх нужно набросать досок и всякого хлама, чтобы конный мог проехать к

стенам крепости без помех. И все обязаны исполнить сами сипаи, оставившие

своих хашаров, которых берегли, в уртоне под Козелеском. Юртжи склонил

голову и вышел из шатра, а тысячник после его ухода уже не сумел дотянуться

до чашки, он превратился в тот самый бесчувственный пень.

Едва солнце разогнало хмарь над небольшой равниной, как взревели трубы, надрывно захрипели рожки, а грохот барабанов заставил тишину уползти в глубь

леса. Впереди сотен, готовых к штурму городка, ждали сигнала к атаке отряды

конных лучников, за ними застыли джагуны в полном боевом облачении с щитами, приторченными не сбоку седел, а вздетыми на локтях с левой стороны до

шлемов, украшенных перьями и разноцветными лентами.Сипаи опустили

наконечники пик вниз, они должны были встретить ими врага, если тот надумал

бы выехать за ворота. Кадыр занял место на склоне холма, откуда открывался

обширный вид на панораму внизу, он успел сделать инспекцию работе, проделанной ночью сипаями, убедившись, что ров перед проездной башней почти

засыпан землей и ветками, кроме того, сверху было наброшено много всякого

хлама, который они возили за седлами. Лишь одно обстоятельство мешало

ощутить радость скорой победы – сипаи не спали всю ночь, что могло

отразиться на точности стрельбы и на их ловкости при поднятии по лестницам, где осаждающие несли наибольшие потери. Но давать отряду время на отдых не

собирался, торопясь взять крепость и отправиться с докладом к джихангиру.

Мир вокруг состоял из противоречий, и если он однажды принес в ханский шатер

дурную весть аллах обязан был предоставить ему возможность одарить

Ослепительного доброй, за которой обычно следуют дорогие подарки и новые

назначения. Так думал Кадыр, осматривая окрестности. Тем временем на стены

крепости высыпали урусутские ратники и заняли вежи и заборола, спрятались за

щитами перед арбалетами и машинами для метания камней и горшков с кипящей

смолой. Урусуты были малочисленны, если не считать баб и подростков, тоже

крутившихся на навершиях стен. Кадыр подумал, что коназ Мастислав

Черниговский построил кладовые в невыгодном месте – с бурга они как на

ладони – охрану козелесцы приставили к припасам ненадежную, перебить такую

можно было при благоприятном стечении обстоятельств до полуденного солнца.

Он отвернулся от главных ворот и зашарил взглядом по стене, выискивая слабые

места, их было много, особенно на противоположном конце крепости, где

ратники, показалось, отсутствуют. Но там текла речка, между ней и стеной, как донесла разведка, защитники вырыли еще ров, дополнив естественную

преграду искусственной. Это не являлось причиной для отмены штурма с той

стороны, к тому же, оставался задел для отвлекающего маневра. Если послать

полторы сотни сипаев в обход погоста и обстреливать деревянные строения, крытые досками и соломой, стрелами с пучками горящей пакли, то часть

ратников и горожан пойдет тушить жилища. Главное, чтобы не загорелись амбары

с зерном, иначе поход окажется никчемным, дело было в том, что строения за

стенами выглядели одинаковыми, если не считать церкви и терема воеводы.

Кадыр сделал знак юртжи, застывшего позади него, и негромко сказал: – Сотню Нукзара ты сейчас отправишь на противополжную сторону крепости, пусть она расстреливает стрелами с огнем дома урусутов, к ней прибавь

остатки сипаев от вчерашнего штурма. Но стрелять они должны только по жилым

домам, – он в упор посмотрел на помощника. – Направь отряд лесом.

– Тысячник, все будет исполнено. Юртжи прижал к груди правую руку, затем завернул голову лошади и

помчался между сотнями, каждая из которых имела свой туг, высившийся над

нею. Скоро одна из них вышла в полном составе из строя и растворилась между

стволами деревьев, ей в хвост прицепился отряд из нескольких десятков

всадников с поникшими головами, в знак вины за неудачный штурм крепости и

скорби по погибшим товарищам. Эти воины были все, что осталось от двух сотен

ордынцев во главе с Рамазаном, решившим опередить события. Кадыр скосил

глаза на шамана, вертевшегося под ногами его коня, но тот еще не закончил

камлания, он бил в бубен и катался на спине, закатывая глаза, мыча и

кривляясь словно одержимый иблисами. Пузырьки слюны просачивались сквозь

губы с пучками волос по краям, они лопались, превращались в липкую влагу и

бежали струйками к подбородку, покрытому островками тех же волос

неопределенного цвета, собираясь в мутную каплю. Наконец шаман вскочил на

ноги и заскакал по кругу, делая грязными руками с кривыми ногтями движения, словно вытеснял из него нечистую силу после чего бросился в середину и

забился курицей с отрубленной головой. Он выворачивался наизнанку, показывая

черное и тощее тело, исполосованное множеством шрамов от плети, которой бил

себя, и от острых предметов, ими он наносил священные раны. Наконец слюна

пошла изо рта потоком, как у взмыленной лошади, он упал навзничь, выронив

бубен, задрыгал руками и ногами. Шаман дергался так до тех пор, пока не

иссякли силы, затем поднялся, похожий на дьяман кёрмёса, сбежавшего из

подземного царства Эрлика, прижавшись к сапогу тысячника, пролопотал

несколько слов и, оттолкнутый тем же сапогом, распластался на земле, никому

не нужный. Кадыр с неприязнью покосился на сапог, потом вскинул руку и

указал на крепость внизу холма, трубы взревели еще страшнее, их поддержали

жутким ревом рожки, но все звуки заглушил барабанный бой, под который

передовые отряды лучников сорвались с места и ринулись к воротам городка, натягивая на ходу тетивы с насаженными стрелами. Тучи их устремились к

стенам, они перелетали навершия и втыкались внутри погоста во все, что

попадалось на пути. За первым валом атаки последовал второй, за ним третий, они накатывались на стены по нарастающей, не давая защитникам высунуться из

укрытий, подавляя их волю и призывая принять условия более сильного

противника. И надо было обладать железными нервами и непоколебимой волей, чтобы дать отпор ордынцам, не знавшим поражений. За лучниками подскакали к

башням сипаи с дротиками, они выслеживали урусутов в проемах между зубцами и

в бойницах, норовя проткнуть насквозь – такими сильными были броски.

Наконечники копий проникали в дерево до конца, затаскивая в пробоину даже

древко, выдернуть их оттуда было невозможно. Всадники стремительно

проносились у основания стены, не боясь ни стрел защитников, ни коротких

сулиц с наконечниками гарпунного типа, насаженными на толстые палки, ни

горячей смолы, ни кипятка, заготовленными заранее. Им стали не страшны

огромные болты с не менее объемными камнями, годившиеся для поражения

противника на расстоянии, никто из ратников не собирался открывать ворота, чтобы выйти навстречу врагу и вступить с ним в бой на виду у жителей