Текст книги "Козельск - Могу-болгусун (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

дерзким видом говоря, что она готова убить ордынку только за то, что та

пришла на ее землю. Вятка мгновение помедлил, затем откинул полог резким

движением плеча и ворвался внутрь шатра, важный хан не успел сообразить, что

происходит, он только расширил узенькие щелочки глаз, как стрела с каленым

наконечником вошла в его жирное тело почти наполовину, вторая стрела, посланная вдогонку, ударила в горло, из которого вырвалось кряхтение, убывающее из-за потока крови, хлынувшего из раны. Тысяцкий мельком заметил, как наложница без звука ткнулась в ноги господину, из прикрывающего узкую

спину золотистого халата, пошитого из канчи, торчало черное оперение, вокруг

него начал образовываться темный круг, будто перья стали отдавать краску

шелковой материи. Лишь слуга, возившийся с костром, успел глухо вскрикнуть, он упал в огонь, просыпав в него из кожаного мешочка пахучий порошок. Вятка

поджал было губы на убийство безоружного раба, тем более, что он был не

женщиной, могущей своим визгом поднять на ноги мертвого, но в ответ получил

от Улябихи такой испепеляющий взгляд, что предпочел отвернуться и заняться

осмотром шатра. В нем было столько добра, что оно не уместилось бы на

нескольких телегах, одних ковров висело по стенам и лежало на полу не один

десяток, не считая оружия с золотыми и серебряными рукоятками в таких-же

ножнах, и нескольких сундуков, обитых драгоценными пластинами, закрытых на

массивные замки, в которых восточные люди возили обычно сокровища. Но ратник

пришел в логово мунгал не за поживой, он направился было к выходу, когда

снаружи шатра раздался какой-то шум. За спиной тенькнула тетива, это Улябиха

взяла лук на изготовку, заставив и тысяцкого перехватить нож за рукоятку, он

встал сбоку полога, готовый ко всему. Но время шло, а все оставалось по

прежнему, Вятка выглянул наружу и увидел Бранка с воями, стоящими над еще

несколькими трупами ордынцев, это были скорее всего сменщики кебтегулов, так

и не окончивших спор, души которых вознеслись на небо раньше. Воткнув клинок

в ножны, Вятка вышел из шатра и сделав знак сотнику, чтобы тот с ратниками

подобрал с земли луки часовых с их сменщиками, раскидавшихся в паре сажен от

входа, двинулся к юрте охранников. Это было самое опасное место в стойбище, из которого в любой момент мог прозвучать тревожный сигнал и поднять на ноги

всю орду. Охотники окружили помеченную особыми знаками юрту, в которую не

вернулся разводящий и приготовились поразить отборных кешиктенов знатного

хана стрелами их товарищей. Один из них отвернул полог на входе, внутрь

крадучись вошли несколько воев, через мгновение оттуда донесся дружный

хлопок тетив о рукава лопоти и сдавленные вскрики раненных ордынцев, которых

дружинники быстро добили ножами.

– Луки и волосяные арканы забрать с собой, а так-же сабли стражников, они кованные из булата, – негромко и спокойно наставлял Вятка, когда все

было кончено. От других юрт к группе прибивались тени дружинников сотника

Охрима и десятских, успевшие побывать в покоях приближенных хана и его

обслуги. Тысяцкий подумал об Улябихе, поразившей раба стрелой не моргнув

глазом, и заключил. – Ратники, пришла очередь начинать охоту на мунгал, рассыпайтесь цепью, не оставляя после себя даже рабов, чтобы некому было

подать сигнала об опасности. Не гоняйтесь за добром нехристей, его надо

будет донести еще потом до стены. Направление держите на взводной мост через

Жиздру, напротив проездной башни.

Он покосился на семеюшек, остановившихся в стороне, баба успела набить

сокровищами объемистый баксон и нацепила его на супружника, опиравшегося на

ордынское копье, подобранное подле ханского часового. Лицо у Вятки

перекосилось как от зубной боли, а в глазах появился ехидный огонек: – Званок, а ежели ордынец полоснет тебя саблей наотмашь, ты что станешь

спасать -голову или добро в суме за спиной? – с насмешкой спросил он. – А

еще надо не забыть про супружницу, она тоже будет рядом.

– Вот супружница пускай и отвечает и за меня, и за этот баксон, –

натужно отозвался десятский, поддергивая спиной. – Как только ты произвел ее

в десятские, так я ей стал не указ.

Строптивая баба было вспыхнула: – А как поганые грабят наши хоромы да истобы, и спроса с них никакого! – Опосля ловитвы оставляй мунгал хоть телешом, – уперся Вятка, – А щас

каждый вой на счету.

Улябиха забросила за плечо добрый сноп волос и оскалилась волчицей, будто у нее уже отбирали добытое в честной ловитве: – Званку этот баксон не помеха, ему не надо склоняться над погаными, –

она поджала губы. – У моего семеюшки заместо засапожного ножа мунгальский

дротик, и он будет накалывать их под зябры, как тех плотвей.

Тысяцкий покусал губы и не найдя что ответить, махнул рукой вперед, одновременно передвигая другой рукой к середине пояса нож и добротный

булатный кинжал, доставшийся ему с прошлой охоты. Ратники бесшумно сошли с

места, они превратились в привидения, летавшие над полями сражений, не

расстававшиеся с оружием. Стойбище будто вымерло, воины орды забывшие обо

всем, взвалив тревоги на стражников, должных поддерживать огонь в кострах, но те клевали приплюснутыми носами и опоминались только тогда, когда угли

покрывались налетом пепла. Наступило время, самое удобное и для глубокого

сна вражеских воинов, когда дневные заботы покинули их головы, и для тех, кто пришел на них охотиться, у которых осталась одна задача – уменьшить

число захватчиков, чтобы выжить самим в этом аду. Вои рассыпались в

прерывистую цепь, каждый кусок которой наметил свой участок, они входили в

круг, слабо освещенный отсветами от костра, уверенные в том, что нехристи

вряд ли сообразят, что это лазутчики из крепости сумели оказаться в центре

становища, и потому не сразу среагируют на шорохи за спинами. Если возле

костра дремали сторожа, они резали им горла, а если их не было, начинали

охоту с края и заканчивали ее на противоположной стороне. Вятка с

несколькими дружинниками старался держаться середины, где больше было юрт

джагунов, отмеченных конскими хвостами над входами, возле одной он

задержался дольше обычного, ему показалось, что хозяин что-то заподозрил и

его нет внутри.Чутье не обмануло охотника, мунгальский сотник сидел на

корточках у основания юрты и пытался присмотреться к теням, бродившим по

становищу, занятому его сотней. Наверное, он не подавал сигнала тревоги

только потому, что опасался прослыть трусом, что в орде было равнозначно

смерти, по этой же причине он решил дождаться явных доказательств. Вятка

тихо переступил мягкими поршнями, пошитыми из невыделанных шкур, стремясь

подобраться к нему сзади, он знал, что воины орды не снимают доспехов даже

ночью, отчего их тела покрываются язвами, а кожа становится бледной и вялой, и не спешил с броском ножа, опасаясь попасть в металлическую бляху. До

сотника, присохшего взглядом к бестелесным теням, пропадавшим в ночи и

объявлявшимся вновь в жиденьких лучах месяца, оставалось не больше пары

шагов, тысяцкий уже готовился нанести удар в шейные позвонки, когда тот

неожиданно развернулся и издал едва слышный от страха сиплый возглас. В

следующее мгновение он занес саблю над головой, намереваясь рассечь видение, возникшее у него за спиной, Вятке оставалось лишь отпрыгнуть в сторону, чтобы не попасть под замах. Но коротышка джагун, несмотря на плотное

телосложение, взялся наносить удары налево и направо, рассекая со свистом

воздух и не переставая сипеть хорьком, попавшим в сети, скорее всего он по

прежнему думал, что видит перед собой злых духов, насланных непокорными

урусутами на него и на воинов. Вятка заставил себя перевоплотиться в гибкую

лозину, гнущуюся от сильного ветра он искал возможность поразить врага ножом

и не находил ее, понимая,что тот может опомниться и диким воплем прочистить

горло, сдавленное спазмами страха. Вся ночь собралась в белое сплошное

пятно, крутившееся перед его лицом, казалось, мельтешению клинка не будет

конца. Пятно приближалось, грозя превратить тысяцкого в кусок изрубленного

мяса, и не было возможности остановить его хоть чем-то, чтобы перевести

дыхание и принять решение для спасения своей жизни. И тогда Вятка откинулся

назад и собрав силы, с презрением плюнул в толстую морду врага, по которой

начала расползаться ухмылка превосходства, было видно, что тот стал

приходить в себя, скоро он гукнет гнусавым голосом приказ нукерам, и тогда

выбраться из логова мунгал станет невозможно. Никому. Плевок шлепнулся

джагуну на переносицу, брызги от него угодили в раскосые глаза, он перестал

махать саблей и машинально потянулся рукой к лицу. Вятка бросил нож

снизу,стараясь попасть под голый подбородок нехристя, под которым находился

только ремень от шлема, услышал, как лезвие разрубило его и как проткнуло

хрящи горла, пробив их до шейных позвонков. Сотник смачно икнул, затем

сблевал сгустком крови и стал осаживаться на основание юрты, закатывая глаза

и цепенея телом, из крепких пальцев вывалилась рукоятка сабли, которой он

так хорошо владел. Тысяцкий перевел дыхание, затем смахнул ладонью с бровей

заливавший глаза пот, чувствуя, как нервное напряжение упруго перекатилось в

ноги, заставив их дернуться несколько раз к ряду. Он не захотел входить в

юрту, чтобы убедиться, что там никого не осталось, он понял, что срубил

воина, равных которому в ордынском войске были единицы. А вокруг

передвигались будто по воздуху призрачные тени, они гибко наклонялись, сливаясь с ночью, и снова головы с плечами маячили на фоне темно-синего неба

с островами облаков, не стоявших на месте. И нужно было идти вперед, чтобы

относиться к врагу с еще большим презрением за его телесную и духовную

слабость, а значит, с большей ненавистью, от которой зрел в груди звериный

рык.

Вятка пропустил сквозь зубы свистящий звук, полный отвращения, и

собрался отходить от юрты джагуна, когда к нему неслышно приблизилась

Улябиха. Она отерла рукавом фофудьи лезвие ножа и негромко сказала: – Вятка, там к тебе гонец от Прокуды, его сюда привел княжий отрок, оставленный нами стражником на краю становища поганых.

– Где он? – сипло отозвался тысяцкий, бросая еще раз огненный взгляд на

мертвого мунгалина, едва не лишившего его жизни.

– Надымка, спеши к нам, – шепотом окликнула баба кого-то. Из ночной мглы вырос невысокий юнец без шапки и подплыл будто по воде к

юрте, возле которой стоял Вятка, в руках у него поблескивал ордынский кривой

нож.

– Тысяцкий, сотник Прокуда велел спросить, его ратникам соединяться с

твоими воями, или каждый отряд должен выйти к взводному мосту своей

дорогой? – скороговоркой зачастил он. – Мы управились с кучкой нехристей

перед рощицей со святым колодцем.

– А как там Курдюм с Темрюком, а так-же Якуна? – подался Вятка к

нему. – Они от вас недалеко, про них ничего не слыхать?

– Они на луговине с напольной стороны, там пока тихо, факелы на стене

не загорались.

Тысяцкий покатал желваки по скулам, всматриваясь в темноту, затем

хрипло выдавил:

– Идем на встреч друг другу, а там дело покажет, – он добавил. – Но и

при малом сполохе завертайте к проездной башне и спасайте жизни, нам еще

долго надоть отбиваться от поганых.

Посланник сотника Прокуды исчез так-же, как возник – из ниоткуда в

никуда, Улябиха перехватила нож в правую руку и, задержавшись на миг, тоже

собралась растворяться в ночи. Вятка не противился ее уходу, он понимал, что

натурная баба взяла его под неоговоренную никем опеку, но отношение к

женщинам у него было неизменнным, их обязанность должна сводиться к одному –

поднимать детей. Он попробовал пальцем лезвие тесака и молча шагнул от юрты

к очередному светлому пятну с телами поганых, расположившихся замкнутым

кругом ногами в центр.

Еще одна ночь последнего месяца весны близилась к концу, она была

короче тех, которые накрывали город и окрестности Козельска в начале

ордынского обстояния, но куда теплее. Под ногами охотников прогибалась

молодая трава, обагренная кровью незваных пришельцев, предутренний ветер

приносил из крепости запахи цветов на плодовых деревьях в садах, одетых

бело-розовыми облаками, из лесов вокруг тоже сочились пахучие струи, их

можно было пить как березовый сок – такими густыми они были. И радоваться бы

душе ратника, привыкшего в такое время к рогалям сохи и к смачным

причмокиваниям телят с ягнятами и поросятами в стайках, сосущим из горшков

молоко, не брезгующим обсосать хозяйские пальцы. Да смешивались нежные

запахи с тяжелым духом обстояльцев, пришедших из диких степей и взявших

крепость в кольцо, забивали ноздри охотников не медовыми дуновеньями, а

плотной вонью, обволакивали ею мозги, не давая природным чувствам, стремящимся к добру, взять над ней верх и заставляя желать одного –

отправить как можно больше нехристей к ихнему богу синего неба, к которому

они обращались неустанно. И ратники работали не покладая рук, стремясь силой

вытеснить из себя доброе и заменить его злым, жаждущим лишь крови, они

переходили от одного небольшого уртона степняков к другому, оставляя после

себя кладбища мертвецов и табуны низкорослых мохнатых коней, прядающих ушами

и бьющих копытами в голую землю, объеденную ими до последней травинки. Это

продолжалось всю ночь, до тех пор, пока на востоке не посветлела узкая

полоска горизонта, готовая раздвинуться и опоясать небесный купол не светлой

лентой по низу, а накрыть его ярко-синим покрывалом. Оставалось чуть-чуть до

всего, хоть до зарождения нового дня, хоть до края стойбища, молчаливого

после богатой ловитвы, хоть до моста через Жиздру, чтобы перейти по нему и

укрыться за дубовыми надежными воротами. А потом собраться внутри детинца и

отпраздновать новую победу над нехристями добрыми чарками с пивом и хмельной

медовухой. Уж ноздри у ратников затрепыхались от желанного предчувствия, сами чувства, несмотря ни на что, стали занимать места в душах, опустошенных

дикой резней, а стоячий взгляд начал светлеть, словно омытый утренней росой.

Да не зря старые люди сказывали: не принимай желаемое за истину, первое

может раствориться, второе никогда.

Вятка, как многие вои, поднял голову и осмотрелся вокруг, он заметил

отрока в синей дымке, разлившейся от реки по лугу, оставленного заместо

сторожа и должного передать дальше сигнал тревоги, если случится какая

напасть. Тот перестал скрываться под берегом, а маячил на месте с копьем в

руке навроде ордынского часового, да кто бы разобрал в сумерках, свой там

торчит или чужой. Дальше темнела широкая лента реки, за нею шла строчка рва

с валом, а потом возвышались массивные стены крепости с башнями и заборолами

на ней. Над всем вокруг висела сонная тишь, не еще потревоженная ранними

птахами, замершими перед появлением первого луча солнца. И вдруг слух

прорезал жуткий вопль, донесшийся с дальнего края стойбища, упиравшегося

юртами в стену леса, он пронизал напряженное тело, заставив его закостенеть.

Фигура отрока пришла в движение, вместо копья в его руках оказался факел, который он готовился воздеть над головой, уже горящий. Вятка развернулся

назад и увидел картину, которую не мечтал увидеть в страшном сне, к нему

спешили из полупрозрачной темноты дружинники, а за ними поднималась лавина

всадников, готовая их растоптать, она росла, превращаясь в ордынское войско, сметавшее все на пути. Он перекинул из-за спины лук, забегал глазами по

убитым нехристям в поисках саадаков со стрелами, и отшатнулся назад. Живые

мунгалы вскакивали с земли, они подтягивали за чембуры коней и прямо с

лежбища прыгали в седла с высокими спинками, скоро равнина заполнилась воем

и боевыми кличами. Тысяцкий осознал, что отряд в один момент оказался

окруженным со всех сторон воинами, не знавшими пощады, он закричал

охотникам, набегавшим к нему:

– Ратники, рази поганых из луков! – сам насадил стрелу на тетиву, примечая врага порезвее. – Не сбивайтесь в кучу, а ловите ихних коней и

махом спешите к мосту!

Он поймал глазом ордынца, летящего к нему на коне с занесенной саблей, и отпустил тугую нить, скрученную из жил какого-то животного. Лошадь помогла

всаднику покинуть седло и пронеслась в вершке от тысяцкого, оскалив зубы и

обдав его визгливым храпом. А Вятка уже насаживал другую стрелу, не

переставая пятиться к небольшому табуну, сдерживаемому чембурами, привязанными к поясам на трупах мунгал, в его куяк успело воткнуться

несколько стрел, а по шлему скребнул наконечник дротика. Он выследил

горластого врага, по виду похожего на десятского, и сшиб его одним

выстрелом, затем нагнулся к ближнему трупу, ожившему из-за чембура, сорвал с

него саблю, перерезав ножом крепкий ремень, потащил его на себя вместе с

лошадью. Когда взобрался в седло, хватил коня кулаком между ушами, чтобы тот

умерил прыть, и дернул вверх уздечку, заставив его взвиться на дыбы.

– Други, сбегайтесь к реке, там наше спасение! – снова закричал он, круто заворачивая морду скакуну. – Братайте коней, они вас вынесут! Кромка горизонта над зубцами леса светлела все больше и сильнее

разгорался факел в руках княжьего отрока, бегущего к переправе по берегу

реки. Из городских ворот ему навстречу вылетел небольшой конный отряд из

дружины воеводы, созданный для того, чтобы сдержать натиск ордынцев и помочь

охотникам укрыться за стенами. В глухих вежах по разным сторонам крепости

забились огненные сполохи, давая сигнал отрядам, чтобы спешили к проездной

башне. Тысяцкий снова осмотрелся вокруг, он ясно понял, что вырваться из

мунгальского кольца не удастся, что их ждет смерть, даже если ратники успеют

занять круговую оборону. Надеяться на помощь не приходилось, дружинников с

малыми отрядами отсекут тысячи нехристей и поступят так-же, как с его воями.

Можно было бы попробовать пробиться к входу в подземный тоннель, тем более, что отход в ту сторону еще не был прегражден, а путь отряда охотников к лесу

показался бы нехристям самоубийством. Но тогда тайный лаз оказался бы

раскрытым, несмотря на все предосторожности, гражданам Козельска никогда не

удалось бы покинуть город незамеченными. А из сумерек продолжали выскакивать

дружинники, обратавшие чужих лошадей, они сплачивались вокруг тысяцкого

образовывая кольцо, за которое невозможно было проникнуть. Вятка уже

готовился встретить смерть достойно, он возвышался внутри круга и

подбадривал воев дерзкими приказами, заставляя вооружаться ордынским

оружием, валявшимся на земле, и стрелять без перерыва по нехристям, стягивающим удавку все сильнее. И вдруг с той строны, где находился отряд

Прокуды, послышался звон сабель, тысяцкий привстал в стременах, пытаясь

разглядеть, что там происходит, показалось, в том месте началась сеча

козельских охотников с мунгалами, находившимися в тылу.

– Наш Прокуда богатырь! – громко воскликнул Званок, вертевшийся сбоку

него вместе с Улябихой. – Он не даст поганым отпраздновать над нами победу.

Вятка радостно ухмыльнулся, расправил плечи и зычно скомандовал: – Сомкнуть кольцо! – а когда противоположные стороны малой дружины

сблизились, приказал. – Первый ряд нацелить луки, второй ряд наложить стрелы

на тетивы.

Обе команды были выполнены безупречно, словно небольшая группа воинов

козельской рати превратилась в маленькую копию тугарской орды, в которой

приказы не обсуждались, а за любое нарушение грозила смерть. Вятка выждал

паузу, примеряясь к обстоятельствам, мунгалы не стреляли, продолжая сжимать

конную удавку, обхватившую ратников плотным кольцом, чтобы расправиться с

ними наверняка. В тылу у них не умолкали звуки сечи, заставившие ханов часть

войска развернуть к противнику лицом, и нужно было этим воспользоваться, чтобы соединиться с дружинниками Прокуды и попытаться вырваться из петли

вместе. Вятка хотел отдать приказ на стрельбу, когда за спиной возник шум

еще одной сечи, заставивший невольно обернуться назад.

– А это идет на подмогу сотник Темрюк, – заключил Званок, указывая

рукой в ту сторону.

– Выходит, не мы попали в ордынскую петлю, а поганые запутались в наших

бреднях, – поддержал десятского Бранок, оборонявший со своими воями правый

край цепи.

– Вота они замешкались-то, что даже не визжат, – поддакнул сотник Охрим

под общий облегченный выдох. – Вятка, пора нам вмешаться, индо баксоны будут

набивать мунгальским добром дружинники Прокуды, Темрюка и Якуны.

Из первой цепи ратников донеслись догадки и предложения: – Голос этого сбега не спутаешь ни с кем, вота, как изгаляется над

нехристями.

– Тысяцкий, у тебя в истобе одни тараканы, а у меня супружница с малыми

детьми.

– Индо так, им тоже исть охота, а тут под ногами россыпи дорогих камней

и золота.

– На них наши купцы достанут хоть белорыбицу у соку. Вятка мгновенно оценил обстановку, он понял, что бог Перун встал на

сторону козельской рати, покинувшей город для святой охоты, как поддерживал

вятичей всегда, теперь все зависит только от них. Он чуть наклонился вперед, опираясь каблуками сапог о высокие для него стремена, и бросил руку по

направлению к ордынцам:

– Первая цепь, рази стрелами поганых! В воздухе раздался шум, похожий на шум крыльев хищной птицы, когда она

устремляется за добычей, только птица была огромных размеров и шум перьев

был свистящим. А Вятка уже отдавал следующую команду: – Вторая цепь, занять место первой, – и тронулся вместе с ней. – Пускай

стрелы!

И снова птица расправила крылья, умчавшись железными жалами в

предрассветную даль. Тысяцкий воздел саблю вверх: – Козельцы, вперед на нехристей! Да поможет нам бог Перун.

Ряды козельских ратников и воинов орды сшиблись на середине заливного

луга, от звона сабель замер утренний ветер, от россыпи горячих искр стало

светлей, хотя ночь не спешила уступать права красноватой заре, позолоченной

по краям лучами невидимого еще солнца. Вятка рубился как зверь, он вздымал

клинок, сорванный с мунгальского трупа, и пускал его с оттяжкой под выступ

головы, чернеющий над плечами врага, смутно видимого в предрассветных

сумерках. Отличать своего от чужого помогал только малый рост тугар да их

визг, ворошивший в груди ратников незатухающие волны злости. Это была сеча, не похожая на битву с ятвягами, ганзейцами или с другим народом из той

стороны света, когда не было слышно никаких звуков кроме звона оружия, тяжкого дыхания воинов и животного конского храпа. Тут царил сплошной визг, больше похожий на свинячий, долгие вопли сравнимые с бабьими, страшные крики

всадников с дикими визгами ордынских коней, старавшихся вцепиться

выпершимися вперед зубами во все, во что утыкались мордами. Это была

кровавая рубка не мужиков с мужиками, а мужиков с бабами, невысокими и

жестокими, с широкими мордами и узкими глазами, кривыми ногами, облаченными

в мешковатые порты и бабские же короткие тулупчики, подпоясанные цветными

поясами из крученой материи. Они наседали на одного ратника толпой, стараясь

взять не силой и ратным умением, а количеством с подлыми ударами из

подтишка, не щадя ни всадника, ни коня, применяя все средства, бывшие под

рукой. И все равно проигрывали поединок, падая с воем на землю и крутясь

юлой под копытами лошадей, или вцепившись в косматые гривы и уносясь во

тьму, чтобы там или зализать раны, или отдать душу своему богу. Это было

странное воинство, похожее на сборище выродков с приплюснутыми носами и

кривыми зубами, с узкими плечами и большими животами, с исходившим от них

тухлым запахом, вызывавшим у защитников крепости гадливые чувства. Оно было

сравнимо с прожорливыми прузями, истребить которые никому не удавалось.

Вятка рубился с двух рук, потому что одной руки стало не хватать, он

отобрал вторую саблю у ордынца с пером на шлеме, решившем срубить его ударом

острия в живот. Тысяцкий едва успел упасть спиной на круп коня, увидел, как

сверкнула над ним стальная полоса, и сразу распрямился, чтобы не дать

противнику повторить бросок, он коротко чиркнул лезвием по воздуху, стремясь

рассечь нехристя от плеча до пояса, но тот подставил круглый щит. Вятка

дернул на себя уздечку, заставив скакуна прыгнуть вбок и тут же осадил его, оказавшись за спиной противника, не успевшего разгадать маневр. Голова

ордынца качнулась на плечах и свесилась на грудь, держась на одной коже, тысяцкий вырвал саблю у него из руки, и, прежде чем ринуться в гущу

сражения, огляделся вокруг. Справа яростно отбивались от наседавших на них

мунгал Бранок и Охрим со своими воями, их можно было отличить от других

ратников по высоким шишакам на шлемах, слева старались супружники Званок с

Улябихой в окружении матерых дружинников. Позади набирала силу сеча с врагом

отрядов Темрюка и Якуны, теснивших ордынцев, отчего те не решались

наброситься на воев тысяцкого с тыла. С ними были два брата Званка и отец с

братом его супружницы, отчего у них будто прибавлялось силы. Нужно было во

чтобы то ни стало одолеть противника, преградившего путь к взводному мосту, чтобы соединиться с отрядом Прокуды и совместно с ним ударить по ордынцам, толпящимся сзади, тем самым открыв дорогу к проездной башне крепости ратям

Темрюка и Якуны. Вятка видел, что такой план можно было исполнить, это

подтверждала ярость, с какой дружинники бросались в пекло сечи, будто вокруг

не было никого, кто сумел бы придти на помощь, и нужно было рассчитывать

только на себя и товарища рядом. Он оперся о стремена и встал во весь рост, сильный голос перекрыл звуки, достигнув ушей ратников, пробивавшихся ему на

выручку:

– Козляне, за нами ворота города, они открыты, – он набрал в грудь

побольше воздуха. – Надо сдержать мунгал, чтобы они не кинулись через мост, нам на помощь спешат дружинники Латыны.

– Слава Латыне! – послышались отовсюду многие возгласы. – Слава богу

Перуну!

– Слава Перуну и нашему Сварогу! – Мы поганых не звали! – еще громче крикнул Вятка. – Мы вместе с Русью! – За Русь! Этот клич был провозглашен вятичами впервые, он оказался емким, заполнив равнину от Жиздры до стены леса по ее краям, ударился там о

древесные стволы и покатился обратно, обрастая как снежный ком гулким эхом, будто отозвался вечевик на колокольне церкви Спаса на Яру. На стенах города

вспыхнуло множество факелов, осветив ратников с оружием и башни, ощетинившиеся камнеметами и самострелами. Оттуда донесся тот-же клич: – За Русь!

Его повторили дружинники Латыны, успевшие перескочить на конях по мосту

на правый берег Жиздры и приготовить к бою луки и длинные копья с

наконечниками, выкованными кузнецом Калемой: – За Русь!!!

Сеча стала раскаляться, словно воинов с обеих сторон опалила огнем

кроваво-красная заря, охватившая уже половину неба, на краях которой взялась

плавиться и стекать каплями на землю золотая кайма. Битва кипела вокруг

всего города, вовлекая в ненасытное чрево новые полки ордынцев, не успевших

продрать глаза и потому стремившихся не только поразить охотников, окруженных ими со всех сторон, но и несущихся под стены с лестницами и

укрюками. Там их ждали защитники с бадьями кипятка и смолы, с камнями, бревнами, острыми мечами и секирами, которыми они рассекали веревки лестниц

и мунгал, штурмовавших крепость, стараясь развалить их до пояса. Это была

уже не осада с тысячами трупов, набравшимися за недели обстояния и гниющими

под стенами крепости, долгая и нудная, заставлявшая осажденных взрываться

праведным гневом и делать ночные ловитвы, чтобы выпустить ярость, копившуюся

в них. Это была сеча не на живот, а на судьбину, в которой тысячи воинов

погибали за одну ночь, и в ней решалось, кому любоваться дальше на весенний

разноцвет, а кому уткнуться в землю и отдать ей последние соки. Тысяцкий

ударил каблуками сапог в бока коня, увлекая за собой малую рать, уже можно

было рассмотреть, как вои Порокуды вздымают ордынские сабли и рубят ими

нехристей, тесня к середине равнины, как разбегаются те под мощными ударами

козлян с обоих сторон, стремясь выскользнуть по узкому проходу к лесу или к

реке. Но от Жиздры навстречу неслась слитная группа Латыны, она с маху

врезалась в нестройные ряды потерявшего управление врага, накалывая его на

пики и срубая под корень как подоспевшую капусту. Ратники помнили напутствие

козельского князя Мстислава Святославича ставшего князем Черниговского

княжества который говорил что степняков надо выслеживать рано по утру или

поздно вечером, когда узкие глаза слипаются совсем. Тогда они теряются и не

держат дисциплину, с помощью которой ханы скрепляют полки в единое целое и

они становятся непобедимыми. И уничтожать без пощады, чтобы неповадно было

разевать рот на чужие скрины и порубы. Они следовали твердо этому указу, не

поддаваясь на уловки и стараясь бить в одно место.

Отряды Вятки и Прокуды наконец прорвали окружение и не распыляясь на

разбегавшихся ордынцев, пошли на выручку Темрюку с Якуной, к ним

присоединилась группа дружинников из крепости. Небо светлело все сильнее, из-за леса вырвались первые лучи солнца, озарившие облака, сбившиеся над

городом в кучу, но нарождающийся день не был на руку охотникам, потому что

враг мог опомниться и ударить по ним всеми силами. Вятка отобрал группу в

два десятка ратников и послал ее держать подступы к разводному мосту, он

успел заметить, как в утренней дымке вознесся на пологий холм на краю

равнины мунгальский всадник на породистом коне, вслед за ним поднялась на

вершину пышная свита в богатой броне. Это обстоятельство не предвещало

ничего хорошего, оно заставляло лишь поворачиваться быстрее, Вятка вырвался

на мохнатом скакуне вперед и указал саблей на сотни нехристей, отделявшие их

от охотников под началом Темрюка с Якуной, зажатых между ними: – Вои, там наши братья! – крикнул он. – Пришел наш черед вызволять их

от мунгал!

– Слава Вятке! – подбодрили себя криками дружинники. – Веди нас, витязь, на поганых! Около трех сотен конников натянули луки, отобранные у врага, они

воздели их дротики и поскакали лавиной навстречу ордынцам, продолжавшим

окружать воев с двумя сотскими во главе, прижатых к берегу Жиздры. Когда до

первых рядов оставалось с десяток сажен, тысяцкий осадил коня и отдал

приказ:

– Сотни, рази нехристей! Стрелы и дротики, пущенные ратниками на скаку, устремились к

разноцветному воинству, приготовившемуся встречать их саблями. Это был

просчет ордынских ханов, решивших, что урусуты поступят так, как поступали

всегда, то есть, сразу ринутся на врага, и не упредивших атаку встречной

стрельбой из луков. Они не поняли, что вятичи переняли многие приемы и

теперь представляли из себя один из ордынских полков, более мощный, не

уступавший учителям в подлости. И когда с коней стали падать пораженные

воины, джагуны замешкались с командами, чем вселили в подчиненных еще больше

неуверенности. Мунгалы попятились назад и скоро смешались с соплеменниками, отбивавшими с тыла наскоки дружинников Темрюка и Якуны, это привело к панике