Текст книги "Козельск - Могу-болгусун (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

крепости, начиная атаки именно с луга, и помешало мне завершить приступ

весеннее половодье, начавшееся не вовремя, – раздраженно сказал он. – Если

бы у меня была еще пара дней, и если бы урусуты не разбили плотину тяжелой

стрелой, пущенной из арбалета, мои воины уже грабили бы город и насиловали

бы молоденьких девушек, которых там так много.

Субудай почмокал губами, он не стал высказывать мысли вслух, которые

могли рассорить его с сыном кагана, а подумал о том, что если бы у

Сиятельного, получившего это звание из рук Судьбы, было побольше ума, он

никогда бы не стал нападать на крепость со стороны главных ворот, защищенных

от внешних врагов природой. Но на то она была судьба, признающая только

естественный отбор – из всех семян, порожденных деревом, только одно или два

становятся снова деревьями, остальное несметное количество затаптывается

обратно в землю подошвами человеческой обуви и копытами скота. Вслух же он

сказал:

– Но там негде поставить окситанские требюше с другими камнеметами и с

турусами, с которых так удобно поражать защитников крепостей, если подкатить

их поближе к стенам. Я осматривал ту сторону и пришел к выводу, что она

самая неприступная из всех.

Гуюк-хан вскинул подбородок и с вызовом ответил: – Если такого-же мнения начнут придерживаться другие высокородные

военачальники, сопровождающие нас, тогда я не стану спорить, – он кинул на

старого воина высокомерный вгляд. – А пока предлагаю проехать к главным

воротам Козелеска и на месте принять решение по дальнейшей судьбе

непокорного города.

Субудай молча наклонил голову в знак согласия, ничто не выдавало в нем

чувств, которые раздирали изнутри, он десятилетиями старался обуздать их

всеми силами, чтобы не потерять места, достигнутого военным талантом. Ведь

он был выходцем из бедной монгольской семьи, имевшей в распоряжении лишь

несколько овец и собаку, теперь же его род владел несметными стадами, а оба

сына командовали туменами воинов, не знавших поражения, они боролись за

власть в Великой Монгольской Орде наравне с чингизидами.

Вот и сейчас он только мазнул рукавом под коротким носом и потянул на

себя повод. Небольшой отряд монгол в богатых доспехах пересек поле на конях

со сбруями, отделанными золотыми бляхами, и снова скрылся в лесу, чтобы

через некоторое время стремительно появиться уже на равнине, покрывшейся

летучими вечерними тенями. Теперь впереди всех скакал Сиятельный, он

уверенно правил к проездной башне с воротами, выходящими на посадскую

дорогу. Когда до нее, помеченной обгорелыми кольями городни, оставалось с

десяток сажен, он натянул повод и резко повернул коня к реке, крутившей

мутные водовороты. Субудай-багатур зябко поежился, до бойниц в надвратной

башне и в вежах было не больше двух сотен сажен, тогда как монгольский лук

посылал стрелу на все триста сажен, без потери убойной силы. И снова старый

полководец промолчал, желая выслушать до конца родного сына Угедэя, чтобы

или всегда пропускать его слова мимо ушей, или иногда к ним все-же

прислушиваться. Тем временем Гуюк-хан вытянул руку и, дождавшись, пока

подъедут остальные царевичи и темники, указал в сторону ворот: – Ты видишь, Непобедимый, что здесь так-же можно установить стенобитные

машины и направить полет камней точно в цель. Эти ворота к тому же шире

ворот, расположенных на южной стороне, и сама башня не такая массивная, – он

со знанием дела принялся объяснять то, что было ясно без слов. – Урусуты не

построили здесь более мощных стен и башен потому, что никогда не ожидали

нападения врага с этой стороны, понадеявшись на широкие реки и высокие

обрывы.

Субудай-багатур лишь пожевал сморщенными губами, ему не хотелось

указывать Сиятельному на тот факт, что прежде чем разбить камнями ворота, нужно уничтожить подъемный мост, загораживающий их. Кроме того, расстояние

до них было больше, чем до ворот с напольной стороны. Но главное заключалось

в том, что по лугу, представлявшему из себя сейчас болото, вряд ли можно

было протащить стенобитные машины, пока он не просохнет. Он понимал, что

Гуюк-хана не покидала надежда проявить себя в военном деле, чтобы тем самым

унизить Бату-хана, сына Джучи, сумевшего заполучить должность джихангира над

войском. Но общее дело требовало и общего решения проблемы, поэтому старый

полководец еще раз привел хриплым голосом свои аргументы и добавил: – Здесь даже камней нет для стенобитных машин, – он осмотрелся вокруг, начиная догадываться, что хитрые жители Козелеска заранее очистили от них

пространство вокруг города. – Я подозреваю, что урусуты затащили камни

вовнутрь крепости и построили из них второе кольцо стен.

– Да, здесь нет камней для камнеметов, – включился в разговор и Бури, приблизившийся к собеседникам. Он тоже со вниманием оглядывал окрестности, словно предчувствуя, что во взятии города ему придется сыграть не последнюю

роль. – Это может осложнить нам задачу.

– Я так не думаю, потому что в этой лесной стране камней везде

встречалось мало, – усмехнулся Сиятельный. – Зато в нашем обозе на повозках

их достаточно, чтобы разбить ворота урусутской крепости.

– Их надо еще сюда доставить, как и стенобитные машины, – не сдавался

старый полководец, он снова покосился на недалекие бойницы в башнях на

стене. – Нам нужно отъехать от этого места подальше.

– Чтобы показать урусутам свою слабость? – язвительно поинтересовался у

него Гуюк-хан.

– Чтобы лучше обозреть подходы к главным воротам Козелеска, – угрюмо

буркнул Субудай, не торопясь втягиваться в свару. – Здесь под копытами наших

скакунов одни канавы.

И снова в ответ на свои слова он увидел снисходительную усмешку, покривившую жирные щеки сына кагана. – Разве вокруг мало бревен, которые можно подкладывать под машины? –

повернулся тот к нему. – Если же требюше будут плохо по ним скользить, бревна можно смазать жиром, вытопленным из животных и хашаров.

Теперь пришла очередь старого полководца одобрительно усмехнуться, он

был доволен тем, что потомки его лучшего друга, ушедшего в иной мир, растут

остроумными и беспощадными, они не остановятся ни перед чем для достижения

цели. Но в данном случае вставал вопрос о цене, а она была очень велика, тем

более, что после похода намечалось его продолжение в страны заходящего

солнца. Субудай-багатур не успел привести в противовес утверждениям

Сиятельного новые факты, указывающие на то, что с этой стороны крепость

взять будет невозможно, он вдруг заметил на стенах какое-то движение и

невольно потянул за повод, чтобы отъехать на безопасное расстояние. Его

действие не осталось незамеченным, Гуюк-хан презрительно фыркнул и кинул на

хана Бури многозначительный взгяд, будто приглашая того в свидетели.

Переглядывание сказало о многом, и о том, что Непобедимый постарел, что он

уже не может управлять войсками с дерзкой безрассудностью, как это было

раньше, и что пришло время прислушиваться к его советам вполуха и

присматриваться к указаниям вполглаза. И Субудай взорвался, всегда

сдержанный, он приготовился перечислить промахи самих молодых полководцев, которых было немало, чтобы поставить их на место. Курултай наделил его таким

правом, негласно назначив попечителем над заносчивыми царевичами, начавшими

переходить нормы допустимого. Но ему не удалось этого сделать, в воздухе

раздался тонкий характерный свист урусутских стрел, они пролетели не только

над головами военачальников левого крыла ордынского войска, но и между их

телами, закованными в броню. Второй рой был точнее, кто-то из всадников

вскрикнул и схватился за стрелу, воткнувшуюся в тело, кто-то рванул на себя

уздечку, поднимая коня на дыбы и заворачивая его на задних ногах в обратную

сторону, чтобы с места взять в карьер, а кто-то перекинул в левую руку лук, намереваясь проучить урусутов. Пространство вдруг огласил яростный рев

Бурундая, бросившегося к одному из своих сыновей, медленно оседавшему на

бок, темник подхватил его у стремени и перетащил безвольное тело на холку

своего коня. Его окружили телохранители, царевичи и другие военачальники, второй сын никак не мог пробиться сквозь них к своему брату, но отогнанный

резкими воплями родителя, он отъехал подальше, не смея нарушить приказа

отца. А тот продолжал оглашать воздух звериным рычанием, пытаясь вырвать

стрелу, торчащую из груди своего отпрыска, и сопротивляясь натиску

всадников, оттиравших его вглубь равнины, сверкавшей окнами многочисленных

стариц и озерков в лучах заходящего солнца.

– Сын Бурундая убит, – глухо сказал один из царевичей, крутившийся на

жеребце рядом с Субудаем. – У урусутского стрелка оказался меткий глаз и

прекрасный лук.

Старый полководец повернул к нему лицо, искаженное негодованием, затем

кинул раскаленный взгляд в сторону Сиятельного и хрипло сказал: – Сын темника Бурундая погиб от монгольской стрелы, пущенной урусутами

из монгольского лука, гнутого из рогов монгольского степного тура, – он зло

ощерил морщинистый рот с парой гнилых зубов. – И упрекать за это мы должны

свою беспечность, которая стала обходиться нам очень дорого.

Еще несколько стрел защитников крепости нашли свои жертвы среди

телохранителей и отряда разведчиков, бросившихся на помощь царевичам, без

которых в этой стране не обходился ни один выезд за пределы становища

высокопоставленных лиц, пока наконец не начал проступать какой-то порядок.

Ордынцы перестроились по пять всадников в ряд, воины первого ряда выставили

вперед металлические и плетеные щиты, а второго вскинули луки и начали

искать цели на навершии крепостной стены и в проемах бойниц. Тетивы

зазвенели одновременно, подчиняясь приказу джагуна, отданного им негромким

голосом. Никто из монголов не думал отступать назад, пока смерть их товарища

не была смыта кровью врага, так было записано в своде законов “Ясе”, в книге

книг для каждого монгола, составленной Великим Потрясателем Вселенной, имя

которого после его с мерти нельзя было произносить. Вскоре на лугу

закружились в бесконечной карусели два круга, вертящиеся в разные стороны, они соприкасались с кромкой воды. Лучники пускали тучу стрел и шли на новый

круг, накладывая на тетивы очередное древко со скошенным наконечником и

черным оперением. Царевичи, остановившиеся в стороне от карусели вместе с

Гуюк-ханом и ханом Бури, вскоре убедились в правоте старого полководца о

том, что начинать новый штурм ворот и стен с луга, еще подтопленного полыми

водами, не представляется возможным. Копыта лошадей тонули в вязкой грязи, не давая набрать нужную скорость, кони срывались с краев стариц, сбрасывая

всадников в воду. Субудай молча наблюдал за сценой, на лице, похожем на

лоскут кожи, сморщенный от солнечных лучей, все резче проявлялась холодная

усмешка, от которой у многих стыла кровь. Ее не смог стереть с впалых губ

даже безрассудный поступок Бурундая, бросившегося с конем в реку и

попытавшегося переплыть поток с обнаженной саблей. Старый воин покривился

еще больше, когда аркан, брошенный по приказу Бури вдогонку темнику одним из

тургаудов, захлестнулся петлей на его плечах. Веревка натянулась, квадратное

тело военачальника плюхнулось с седла в воду и потащилось к берегу бурдюком

с прокисшим кумысом. На этом месть Бурундая за сына закончилась, он снова

обхватил его мертвое тело и зашелся в долгом визге, вздымая вверх грязные

конечности. Но это мстительное чувство не давало покоя Гуюк-хану, осознавшему, что он вновь сыграл роль дурака, которому судьба подарила

царскую корону и власть, а он не знает что с ними делать. Некоторое время

сын кагана молча наблюдал за стенаниями темника Бурундая, жирные щеки

подергивались, а губы кривились, показывая желтые клыки. Затем он повернулся

к Субудай – багатуру и одарил его таким взглядом, от которого любой другой

ордынец превратился бы в пепел.

– Я не приглашал Бурундая и его сыновей для поездки сюда, и не снабжал

урусутов монгольскими луками, – процедил он сквозь побелевшие губы в ответ

на оскорбление, брошенное старым воином в его сторону. – А вылазки

защитников за стены крепостей были всегда.

Великий полководец сощурил глаз, словно прицелился во врага, собравшегося вцепиться ему в горло, и прошипел: – А я не стремился безрассудно подъезжать поближе к бойницам крепости, осознавая, что в них сидят прекрасные урусутские лучники с луками, отобранными у твоих воинов, – он распрямился в седле. – Я предупреждал тебя, Сиятельный, что с этого места нам нужно отъехать как можно дальше, но ты не

захотел показывать перед врагом свою слабость.

Гуюк-хан скрипнул зубами, плеть в его руке взметнулась вверх, казалось, он готовился огреть ею великого стратега, но повисев в воздухе, она мягко

легла на холку лошади. И все-таки щеки сына кагана продолжали дрожать от

ярости, клокотавшей у него внутри:

– Непобедимый, ты прав, нам нужно начинать штурм стен крепости с южной

стороны, не забывая нападать на защитников с западной и северной сторон, –

прошипел он ядовитой змеей, промахнувшейся по цели. – С этого момента мы

будем штурмовать Козелеск днем и ночью, пока мои нукеры не окажутся на его

улицах и не напьются там свежей крови урусутов.

Субудай-багатур еще некоторое время сверлил огненным зрачком

собеседника, он имел возможность послать в Каракорум гонца с донесением, что

сын кагана всех монгол не справился с управлением левого крыла ордынского

войска, и он просит разрешения заменить его другим царевичем. Те только и

ждали момента, когда ближайший родственник допустит ошибку и его скинут с

трона, чтобы занять высокое место. Затем он посмотрел на хана Бури, державшего во время спора нейтральную позицию, и осел в седле наполовину

опустошенным старым бурдюком.

– Сиятельный, ты принял правильное решение, достойное похвалы, – сказал

он, подбирая поводья. – Пусть будет благосклонен к тебе бог войны Сульдэ.

Гуюк-хан рванул на себя уздечку и, не обернувшись больше на наставника, поскакал вдоль кромки воды к пологому склону вдали, поросшему густым лесом.

За ним сорвалась с места свита, оставив темника Бурундая с сыновьями на

попечение его тургаудов с прислугой. Старый полководец, проводив всадников в

богатых доспехах долгим взглядом, завернул в другую сторону, больше здесь

делать было нечего. Он взял направление в ставку Бату-хана, джихангир ждал

от него вестей, чтобы или продолжить путь войска на берега Итиля, или

завернуть часть его на подмогу сыну кагана всех монгол, давнему

недоброжелателю. Весенняя распутица, наступившая так внезапно, не давала

возможности расслабиться, диктуя условия, никогда не совпадавшие с желаниями

людей.

Глава пятая. Снег под основанием бревенчатой стены оказался утрамбованным копытами

мунгальских лошадей до каменной крепости, по нему можно было ходить лаптями, укутанными в дерюжки, не издавая ни звука. Возле воротных столбов собрались

разведчики, спустившиеся вниз раньше, и большинство ратников, успевших

съехать по веревкам с навершия стены, они молча дожидались указаний

десятского, ставшего начальником над половиной сотни. Никто не высказал даже

слова против его назначения на этот пост воеводой Радыней и тысяцким

Латыной, все знали Вятку как храброго воя, способного принять на себя удар

сразу нескольких мунгалов. Когда подошли остальные, Вятка вошел в середину

круга и поднял руку, отвлекая внимание охотников на себя, потому что многие

из них взялись провожать глазами веревки и лестницы, хвосты которых быстро

уползали вверх. Дружинники на пряслах спешили упредить опасность нападения

тугаров, если бы таковая возникла, обрекая охотников с этого момента самим

отстаивать свои жизни. А Вятка переговорил с разведчиками, успевшими

вернуться от рва, он дал новое задание и когда они растворились в туманном

молоке, обратился к мужикам:

– Десятским собраться за моей спиной, – негромко, но властно, потребовал он, а когда те затеснились позади, объявил. – Вы идете под мое

личное начало, так-же Званок с Улябихой, сбеги Якуна с Курдюмом и ратник

Звяга.

– А десятки на кого оставишь? – донеслось из круга дружинников. Вятка повернулся на голос и твердо объявил, будто давно решенное: – Первый десяток идет под начало Бранка, второй я оставляю за Охримом, третий за Роботкой, четвертый за Темрюком и пятый за Голядой, старым

ратником. Вы их знаете, каждый успел показать себя добрым воем.

– Тако оно и есть. – Твоя правда, Вятка, – согласно зашумели охотники. – С ними можно

ходить хоть на медведя, хоть во вражий стан.

Вятка подождал, пока вновь назначенные старшие десятков займут места, и

снова чуть возвысил голос:

– Как только дойдем под стеной до места поворота за углом крепости, пройдем ров, а за ним Другуску, и углубимся в расположение нехристей, то

запомните одно важное правило: приближаться к тугарским коням нужно только

спереди, сзади к ним подходить опасно. Мало того, что злые сами по себе, они

сейчас еще голодные. Вот почему я приказал вам натереться хлебом, и вот

почему говорю об этом только сейчас.

– Это чтобы до нас лучше дошло, – догадался кто-то. – Бежать-то нам

теперя некуда.

– А натерлись мы хлебом затем, чтобы мунгальские кони не лягались, а

тянулись к нам мордами, – продолжил другой ратник разгадку странностей

десятского. – Ну, Вятка, хватов сват, все наперед знает.

Когда смолкли удивленные возгласы, Вятка повел урок дальше: – Тугары спят на ковриках, подложив под головы седла или попоны, держа

в руках чембуры – третьи поводы, протянутые от уздечек, чтобы лошади не

отходили ни на шаг. Подкрадаться к ним надо лесной рысью и бить засапожным

ножом посередке груди, или резать горла, чтобы не было визгу, иначе они

мигом вскочат на ноги.

– Ежели кто заполошится, бейте того ножом под челюсть, – добавил

Голяда, старый воин. – Они тогда сворачиваются в клубок и дергаются молча, пока не сдохнут.

– Если между ними пыхнет сполох, хватайте тугарские саадаки с луками и

колчанами и сбегайтесь ко мне, я подам сигнал волчиным воем и загодя выберу

место между ихних отрядов, – продолжил Вятка, кинув на Голяду одобрительный

взгляд. – Луговину накрыл непроглядный туман и можно стравить поганых, ежели

встать друг к другу спинами и целить в разные стороны из их луков. А потом, когда они начнут меняться своими же стрелами, отбежать на безопасное

расстояние.

– Так было, когда нашу дружину окружили половцы с другой стороны

крепости, за Клютомой. Тогда тоже на землю пал густой туман, – поддакнул

старый ратник, решивший взять на себя роль консультанта. – А было это при

княжении нашего Мстислава Святославича.

Вятка в знак одобрения снова кивнул головой, видимо, поддержка Голядой

его задумок была как раз вовремя. Он присмотрелся к лицам ратников, выискивая признаки сомнений или первые знаки волнения, могущего перерасти в

страх. Но таковых не оказалось.

– Если наша задумка не будет получаться, всем охотникам должно

вскакивать на ихних коней и во весь дух мчаться к стенам крепости, – Вятка

поправил кожаный пояс, передвинул ножны с одним из ножей поближе к середине

поджарого живота и закончил. – Даст Бог, наши ратники успеют опустить

подъемный мост, чтобы мы могли пересечь по нему матушку-Жиздру, нашу

защитницу. Конного теперь она вряд ли выдержит.

– Можно не сомневаться, что все так и будет. Охотники бесшумно продвигались вдоль стен, снег был притоптан копытами

мунгальских коней, сумевших перескочить Другуску по крепкому льду, днем

носивших всадников по мериметру крепости. После того, как было пройдено

место слияния небольшой речки с Жиздрой, десятский сделал крутой поворот и

повел охотников к рву перед Другуской, невидимому в сплошном тумане, потому

что дальше могли встретиться засады, устроенные мунгалами под стенами. Когда

до него оставалось примерно с десяток сажен, пахнуло такой вонью, что у

многих ратников едва не началась рвота, а из глаз градом посыпались слезы.

Вятка сунул под нос кусок понявы – беленого полотна – захваченной с собой

для перевязки ран, дышать смрадом было почти невозможно. От этого места

поганые начинали наскакивать на участок стены, который он защищал вместе с

десятком. Из мглы вынырнул один из разведчиков, затыкавший нос рукавом, он

прогундосил, указывая пальцем в туман:

– Там нехристи, они прячутся за ветками и за навалом из трупов. Десятский чертыхнулся и оглянулся назад поняв, что идти вдоль рва в

поисках безопасного места бесполезно, потому что ветки с трупами были

навалены за валом по всей его длине. А возвращаться обратно означало одно –

убить в защитниках городка надежду на освобождение от поганых орд. К нему

приблизились несколько ратников из его десятка, среди которых были Званок с

Улябихой, ряженой под тугарина, в голове пронеслась какая-то мысль, от

которой он хотел отмахнуться, но потом решился ее огласить: – Кто знает язык нехристей? – тихо спросил он.

Из рядов вышла Улябиха, она сдвинула малахай со лба подвернутым рукавом

чапана и так-же тихо ответила:

– Я знаю несколько слов из ихней поганой речи. – А кто еще? – отвернулся от нее десятский. Ответом было молчание, оно продолжалось до тех пор, пока на краю рва не

столпилась вся дружина. И Вятка обратился к заполошной бабе, навязавшейся к

нему в отряд для охоты на мунгалов:

– Откуда ты ведаешь их язык? – сдвинул он брови. – Они приезжали в Козельск торговать и останавливались на нашем

подворье.

Десятский почесал затылок, но делать было нечего. – Надо выманить тугар из завалов веток, чтобы ратники смогли их

различить, – пояснил он. – Иначе мы не сможем их обойти, и тогда задумка

останется никчемной.

– Выманю. Улябиха беспечно дернула плечом, заставив собеседника поморщиться, она

вдруг разлеглась на снегу и жалобно застонала. Затем проползла по

направлению ко рву несколько локтей, и снова издала хриплый стон, похожий на

стон молодого мунгала, умирающего от ран, оглянувшись на десятского, замахала широкими рукавами чапана, призывая идти вперед. Вятка сообразил, что следует делать, ткнув указательным пальцем в груди Темрюка, Прокуды и

Якуны, пропал с ними в седом молоке, разлившемся вокруг. Под ногами

зачавкали трупы людей, начавшие разлагаться, в нос ударил невыносимый запах, прерывавший дыхание. Откуда-то донесся едва слышимый стон, ему откликнулся

еще один, чуть ближе, стенания умирающих повторились, теперь с другой

стороны, но помочь им было некому. Вятка наткнулся на рогатулины веток, норовящие попасть в глаза, он подался грудью вперед и стал медленно

раздвигать их, стараясь мягко подмять нижние под себя. Так-же поступили

друзья, идущие за ним след в след. Если бы в этот момент что-то произошло, они остались бы лежать поверх веток и трупов, представляя собой новые

твердые участки для коней ордынцев, куда те воткнули бы копыта. Наконец, лапти ощутили снежный наст, едва слышно хрустнувший, Вятка прошел немного

вперед, посторонился давая возможность охотникам прибиться к нему. Сзади

раздался жалобный стон, который был сильнее стонов людей, умирающих во рву.

Это продолжала играть живца Улябиха, ползущая вслед за ратниками, она

понимала, что рискует больше остальных и если допустит оплошность, то может

получить стрелу, поэтому иногда добавляла в жалобные стенания тугарские

слова, должные привлечь внимание нехристей, прятавшихся в засаде. Хитрый

замысел наконец-то сработал, впереди гнусаво забормотали, затем наступили

ногой на сухую ветку, после чего раздалось несколько коротких звуков, похожих на стук деревянной прялки, когда на веретене обрывается шерстяная

нитка. Вятка обратился весь внимание, он привстал и повернул голову туда, откуда донеслась тугарская речь, это место было в нескольких шагах и пальцы

ратников легли на рукоятки острых ножей. А Улябиха продолжала закручивать

пружину обмана, она скороговоркой произносила мунгальские слова, сглатывая

их концы, и опять стонала громче прежнего. Издали казалось, что это просит о

помощи молодой ордынский воин, приползший к своим от урусутской крепости. В

паре сажен от друзей заскрипел под подошвами кожаной обувки ледок, невидимые

враги перекинулись между собой фразами и шаги начали приближаться. Вятка

махнул рукой Прокуде и Якуне, чтобы оставались на месте, сам заскользил с

Темрюком навстречу часовым так, чтобы можно было зайти к ним в тыл. Они едва

не столкнулись нос к носу, кривоногие и низкорослые мунгалы шли на голос

Улябихи, не оглядываясь по сторонам, они не заметили двух ратников, присевших перед прыжком в укрывший их туман. И как только ордынцы

проковыляли чуть вперед, Вятка указал Темрюку на того, кто был ближе к нему, а сам разъяренной рысью прыгнул на спину его попутчику. Он метил ножом не в

спину, потому что опасался попасть в визляки от кожаных шнуров, на которых

держался доспех, а под основание железного шлема, туда, где прятались под

слоем жира шейные позвонки. Сам нож держал не вертикально, а горизонтально, чтобы острие вошло между бобышками и перерубило жесткие хрящи. Если же оно

соскользнул бы с костяшек, лезвие все равно раскроило бы на шее вены и жилы.

Так и получилось, мунгал жирно хрякнул, словно глотнул добрую порцию

мунгальского чая, приправленного салом, и начал неторопливо заваливаться на

спину. С ним было покончено за один удар засапожного ножа, верного друга

вятичей. Темрюк поступил еще проще, он обхватил рукой голову поганого, стараясь запрокинуть ее назад как у овцы, принесенной в жертву мунгальскому

богу, а потом полоснул ножом по горлу, заглушая хрипы его же малахаем. А

Улябиха продолжала издавать надрывные стоны, перемежая их просьбами о помощи

на ордынском языке, она, ничего не видевшая вокруг, словно чувствовала, что

с расправой над двумя часовыми дело у ратников не закончилось. Вскоре

догадки подтвердились, с того же места донеслись тревожные восклицания еще

двоих нехристей. Но теперь Вятка знал, где они прячутся, мало того, ратники

обзавелись отличными луками, согнутыми из рогов степного животного, и когда

тугары оставили место засады и пошли по следу товарищей, они расстреляли их

с расстояния в пару сажен. Туман поглотил хлопки тетив о рукава фофудий и

зудение злых стрел, которым было все равно, какую цель выбрали для них люди.

Путь в логово врага был свободен, оставалось перескочить на другой

берег неширокой Другуски, снег на которой даже днем был крепким, сейчас же

она оделась вдобавок ледяным панцирем, могущим удержать и пешего, и конного

воина. Темрюк приложил ладони, сложенные ушкуем-лодкой, ко рту и взыл

волком, скоро дружина собралась на другом берегу реки вокруг десятского, признавшего Улябиху и приблизившего к себе. Но баба не думала задирать нос, она невозмутимо готовила к делу волосяной аркан, снятый с убитого охотниками

нехристя, и дергала нож в деревянных ножнах, чтобы он легче ходил. Вятка

ждал возвращения разведчиков, посланных вперед, а когда они вернулись и

обрисовали расположение ордынских отрядов, разбил дружину на десятки и

указал каждому направление движения, сам захватив со своими воями середину.

В мунгальской засаде остались трое самых рослых ратников, вооруженных

оружием, добытым товарищами.

Десятки неслышно приближались к врагам, спящим глубоким сном

победителей на кошмах и войлочных потниках вокруг юрты сотника. Часовые

второго эшелона, уверенные в надежности первого охранения, дремали, обхватив

руками длинные пики, и охотники сняли их быстро. Когда подошли вплотную к

стойбищу, ни одна мохнатая лошаденка не встряхнула гривой и не забила по

земле копытом, они потянулись широкими ноздрями к фофудьям вятичей, стремясь

захватить побольше воздуха. И это оказалось еще одним успехом делу, чуткие

воины орды слышали лишь их ровное дыхание. А может, они выпили после

кровавого дня достаточно хмельной хорзы и теперь витали в белых и пушистых

облаках, или в реках крови, что было правильнее. Вятка вывел свой десяток

ратников к отряду поганых, занявшему небольшую ложбинку, часовой уже лежал

на притоптанном копытами снегу, раскинув рукава чапана. Вокруг раздавались

громкие всхлипы и бормотания, мунгалы дергали то рукой, то ногой, не

выпуская из рук чембуров. Подавая пример, десятский наклонился к тугарину, накрывшемуся с головой какой-то тряпкой, резко развернув его за плечо, ударил ножом в середину груди. Проследив, чтобы нехристь затих без звука, метнулся к его соседу, спящему рядом. Темрюк сжал пятерней рукоятку ножа и

прошмыгнул мимо конских голов, он стал бродить как тень по рядам тугаров, наклоняясь к спящим словно для поцелуя. Ратники разошлись кто куда, стараясь

ступать ногами как на охоте – высоко поднимая лапти, обернутые дерюгой, заворачивая ступни вовнутрь. Званок с Улябихой нацелились на юрту сотника в

середине стойбища, возле нее сидел на корточках то ли охранник, то ли

рассыльный в накрученной на голову цветной ширинке. Одной рукой он сжимал

рукоятку сабли, а другой опирался на пику, чембур был засунут за цветной

кушак. Скорее всего, это был кипчакский слуга, примкнувший к орде в надежде

поживиться добром в лесной урусутской стороне. Званок мягким прыжком

заскочил ему за спину и резко ударил ножом между лопатками, а Улябиха

нырнула во внутрь юрты, откуда доносился громкий храп. Вскоре храп перешел в

хрип, но на этом дело не закончилось, потому что почти сразу женский визг

перекрыл другие звуки. Званок отшвырнул полог, закрывавший вход в юрту, и

ринулся на истошный крик, могущий всполошить мунгальский лагерь. Но он плохо

знал супружницу, та уже стояла у выхода, вытирая нож о края какой – то

занавески. Оба прислушались к неспокойному дыханию становища, но крик

наложницы сотника никого не насторожил, видимо, тот не раз мучил ночных

усладительниц извращенными приемами в любви.

Туман усиливался, это означало, что до восхода солнца времени было

достаточно. Скоро дружинники начали находить жертвы только на ощупь или по

силуэтам лошадиных крупов, они перестали ощущать пространство полагаясь

исключительно на интуицию, а кровавой работы не убавлялось. Ничто не мешало

разить врагов, погруженных в глубокий сон словно богом Перуном, защитником и

надеждой, казалось, природа была на стороне козлян, обложенных погаными со

всех сторон. Они старались использовать выгоду в своих целях, переходя от

одного ордынского воина к другому, оставляя после себя недвижные тела. Вятка

орудовал ножом как в огромном стаде баранов, загнанных в загон пастухами, он

понимал, что малейшая оплошность может мгновенно изменить обстановку, поэтому не допускал ни одного неточного движения, чутко прислушиваясь к

действиям подчиненных. Он дошел почти до края нового ряда, дно низинки

начало приподниматься, указывая, что впереди будет подъем и наверху туман

уже не такой плотный, когда вдруг почувствовал, что кто-то не сводит с него