Текст книги "Козельск - Могу-болгусун (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

расстояние между ними, но эта мера оказалась бессильной против стихии.

Водоворот продолжал наращивать мощь стараясь затянуть в темную глубь и

второй ушкуй, вода билась тугими струями в корпуса, перехлестывая через них

и клоня лодки вниз. В какой-то момент Вятка почувствовал, что дно уходит

из-под ног, он инстиктивно присел на корточки и уцепился пальцами в борт, стараясь удержаться в судне. Рядом с лицом стремительно понеслись ледяные

струи воды, закрученные в жгуты, от которых пахнуло реальной опасностью. Они

показались такими жесткими, будто отлитыми из металла, что избежать их

объятий не представлялось возможным. Вятка приготовился дотянуться до

рогожек с зерном и другими продуктами, чтобы выбросить их в воду и облегчить

тем самым лодку, мельком заметил, как ратники нацелились освободиться от

доспехов и от поясов с мечами и ножами. Так-же надумали поступить гребцы

Темрюка, побросавшие весла на дно и начавшие срывать с себя оружие.

Расстояние до берегов было не близкое, они успели укрыться за тьмой, продолжавшей стремительное наступление, превращавшей реку в глубокое озеро.

Если бы случилась беда, вряд ли кто из ратников сумел бы доплыть до кустов

краснотала и ухватиться за них, тем более, что воронки чернели одна за

другой, они возникали внезапно и так-же внезапно исчезали, успевая

заглотнуть все, что в них попадало. А ледяные струи продолжали гон, они

словно стремились достичь дна по узкой спирали, не оставляя шансов на

спасение. Вятка смахнул рукавом обильные брызги и обратил лицо в ту сторону, где находилось капище славянских богов, то самое, куда ушли козельские сбеги

обустраивать новое место жительства. Губы его беззвучно зашевелились, призывая на помощь богов, которые крепко сидели в сознании вятичей, не давая

с наскока окунаться в православную новую веру. В следующее мгновение ушкуй

напрягся и стрелой вылетел из воронки, сумевшей наполовину затащить его

вглубь, за ним устремилась вторая лодка, будто поддатая под корму речными

духами. Сильное течение подхватило их, отнесло ближе к берегу и закачало на

спокойной волне, дозволяя перевести дух. Вятка отер со лба пот рукавом

фофудьи и оглянулся назад, но в темноте можно было разглядеть лишь одно, как

остальные ушкуи ныряют утками в водовороты за плотиной и как объявляются

опять на поверхности реки, пытаясь развернуться носом по стремнине. Когда

стало ясно, что все благополучно прошли опасный участок, воевода покосился

на Темрюка, державшегося за ним, но ничего не сказал. Ведь дружинник ходил

этим путем летом, при том налегке, а по распутице охотники сидели по

истобам, значит, он не мог ведать, что река по весне таит в себе много

опасностей. Да и бог Перун, которому ратники отбили перед походом поклоны, не дал никого в обиду, так-же, как пришли сразу на помощь другие боги, призванные Вяткой. И это было главным.

Когда ушкуи подошли к крепости, на небе светила луна, она плавала между

тяжеловесных туч круглой льдиной на реке посреди кучи мусора, высвечивая

голубыми лучами зубцы на стенах и башнях городка. Вятка принял решение

вывести поезд из стремнины, ходко несущей груженые лодки, и подплыть ближе к

берегу, чтобы не проморгать пристань рядом с проездной башней. К подобному

действию его подтолкнул опыт, полученный перед бобровой плотиной и сразу за

нею, когда только чудо вырвало ушкуи из цепких воронок. Кто-то из гребцов

издал громкое восклицание, не в силах удержать радости возвращения, в

середине поезда сверкнул огонек, должный упредить защитников крепости о

конце похода. Вятка не успел оборвать радость дружинников, как на берегу

заметались скорые тени всадников, над ними вспыхнуло пламя факелов, осветившее горбатые фигуры и побежавшее отблесками по прибрежной воде. И

тут-же десятки стрел зашумели оперением над головами охотников, а некоторые

из них воткнулись в борта ушкуев.

– Прикрыть гребцов щитами, – приказал воевода поезда дружинникам, не

сидевшим на веслах, он с тревогой оглянулся на лодки, шедшие следом. – Не

отвечать ворогу на обстрел, пока не подойдем под самые стены.

Гребцы навалились на весла, стремясь побыстрее пройти опасное

расстояние и встать под защиту родных башен с лучниками на навершии стен.

Уже видно было, как на пряслах и в заборолах возникло шевеление, там тоже

запалили факелы и начали нацеливать арбалеты с толстыми болтами на отряды

нехристей, метавшихся по берегу. Наверное, стражники поняли, что это

возвращается с ловитвы Вятка со своими ратниками, но расстояние до поганых

было еще велико. А ордынские стрелы втыкались в воду все ближе и все реже

случался у них перелет, скоро деревянные щиты в руках воев, покрытые

толстыми кожами, потяжелели от веса тростниковых и камышовых палок с острыми

наконечниками, принуждая обламывать их руками. Кто-то из раненных вскрикнул, кто-то громко охнул, некоторые из гребцов схватились за луки, но Вятка

продолжал упорно молчать, не давая команды на ответную стрельбу. Он понимал, что поезд можно взять голыми руками, стоит только ордынцам пристреляться, а

потом завернуть в воду с полсотни всадников с саблями и арканами, чтобы одни

отвлекали внимание обороняющихся, а другие накинули волосяные петли на носы

и потянули лодки к берегу.

– Весел не бросать, – громко крикнул он, поняв, что скрываться стало

бесполезно. – Пригнитесь за бортами и гребите к проездной башне что есть

мочи.

Гребцы наклонили головы и дружно навалились на весла, за кормой

вспенилась вода, казалось, деревья и льдины, плывущие по течению, остановили

свой бег и начали отходить назад. Прибавили ход ушкуи, шедшие следом, по

бокам у них возникали в лунном свете белые всплески, которые множились

светляками в лесу. Если бы можно было отойти от берега и снова отдаться

стремнине, Вятка поступил бы так не задумываясь, но он помнил, как мощно

потащило их к плотине и с каким трудом вырвал он ушкуй из водоворота. Если

бы потом потребовалось вернуться обратно, этого бы сделать уже не удалось –

груженные припасом лодки просели в воду почти до краев бортов, превратившись

в островки сплавного леса. Оставалось одно, упорно пробиваться к стенам

крепости, выраставшим черными изгибами на фоне посветлевшего неба. Но

ордынцы тоже догадались, что к Козельску стремятся проплыть на ушкуях либо

подмога из других городов, либо защитники решили пополнить припасы из

кладовых, спрятанных в потайных местах, которые они не могут отыскать. К

всадникам на берегу прибавились новые орды, оттуда понеслись гортанные крики

некоторые из нехристей подвели коней к воде, намереваясь пуститься вплавь.

Тучи стрел сыпались со всех сторон, особенно опасными были пущенные навесом

и падающие в середину лодки, от которых не было спасения.

– Всем укрыться за щитами, – надрывал голос Вятка сквозь беспрерывное

визжание стрел и дротиков, в его щит и кольчугу их ударилось не один

десяток. Он подбодрил гребцов. – Наддай, вятичи, индо поганые почуют нашу

слабость.

– Мы почти на пороге дома! – поддержал его кто-то из дружинников. –

Вота, уже можно разглядеть, что и моя выперлась на стену, давно ее не

видали.

Среди ратников пробежал легкий смешок, шутка придала силы, рукоятки

весел выгнулись, они затрещали, едва не разлетаясь пополам, а воевода поезда

не давал никому расслабиться. Он кинулся на корму и вгляделся в силуэты

позади, скользящие по поверхности воды, их было не больше пяти, а конец

каравана поглощал темно-синий туман. Если бы ордынцы надумали сунуться в

воду, сдержать напор было бы некому, весь берег был заполнен ими, и конца

полкам не было видно. И вдруг Вятка понял, что мунгальская сила

сосредоточила основной удар на передних лодках, стремясь перебить на них

ратников и захватить добычу, пока она не проскользнула под защиту стен

города. А задние ушкуи еще не были ими атакованы, даже на четвертом и пятом

судне гребцы не прикрывались щитами. Он вскочил и закричал во весь голос: – Темрю-ук, Охри-им, Проку-уда-а! Цельтесь из луков по поганым, отвлекайте их на себя!

Вятка, поджав ноги, камнем упал на дно, заваленное рогожами с зерном, над ним почти мгновенно просвистела стая стрел, за ней вдогонку пустилась

вторая. Он приподнял голову и прислушался, по речной глади разнесся зычный

бас Темрюка, повторенный эхом многократно: – Вятка-а, задумка красная-а! – и через паузу прилетел конец ответа. –

Пущай Латына ворота ладит, иначе мы упремся в детинец!..

Воевода поезда довольно хмыкнул и хотел уже перебраться на свое место

на носу лодки, когда вдруг услышал, что визгливые крики ордынцев заметно

ослабли, а непрерывный свист стрел почти прекратился. Он насторожился, прислушиваясь к шуму воды за просмоленными досками, готовясь к самому

худшему, положив руку на яблоко меча, осторожно выглянул из-за высокого

борта. Черный вал нехристей замедлил бег по берегу, множество факелов начали

сшибаться в стаю, будто кто-то невидимый приказал развести из них жаркий

костер. Вятка поджал губы, не зная, радоваться ему или огорчаться, и вдруг

увидел, что от крепостных стен отделилась черная тень, она летуче

запласталась по лугу, быстро сближаясь с ордынцами. Он понял, что защитники

крепости решили открыть ворота, выходящие на напольную сторону, выпуская

большой отряд дружинников с мечами и копьями, оседлавших мунгальских коней.

В груди у него полыхнуло чувство радости, он бросился на середину ушкуя и

зарычал:

– Козляне, вздымай луки, поможем нашим братьям меткими выстрелами! Ратники словно ждали этого призыва, они отбросили весла и щиты и

вскинули тугие луки, с тетив сорвались первые стрелы, понеслись к плотной

стене из ордынцев, готовившихся отразить удар защитников крепости. Шаткую

тишину просверлили сулицы, пущенные с лодок, идущих следом, они впивались в

спины мунгал, внося в их ряды смятение. Скоро визги отдельных нехристей

перешли в заполошный крик, часть ордынцев завернула снова к берегу, а другая

помчалась навстречу атакующим их козлянам. И это действие стало ошибкой

ордынских военачальников, потому что вятичам в ближнем бою равных не было, они не только умели рубиться мечами, но успевали достать противника острыми

ножами, которые всегда были при них. Бой вспыхнул недалеко от берега, он

сверкнул яркой полосой, как сшибаются две грозовые тучи, заставив множество

факелов взметнуться сплошным пламенем над головами воинов. И стал затухать, будто сбитый крупными каплями дождя, застучавшими по земле. Это поскакали от

защитников в глубину поля отборные полки поганых, получившие мощный ответ.

За ними устремились ордынцы, надумавшие расстрелять охотников, в спину им

ударила туча стрел с ушкуев Вятки, и редко какая из них не нашла цели.

Глава девятая. Кадыр остановил коня в стороне от дороги и поигрывая плеткой наблюдал, как сотни из его тысячи пропадают одна за другой в зарослях кустарника, поднявшегося перед лесом. Впереди со своей сотней ехал Джамал, друг и

соплеменник, с которым они выросли в одном ауле, замыкала отряд сотня

Рамазана, абрека из одного из кавказских племен, заросшего черным волосом не

хуже араба из далеких и знойных пустынь, за которыми возносились в небо

пирамиды египетских фараонов. О них среди кипчаков ходило много легенд, как

о садах Семирамиды, которых никто никогда не видел. Много на земле было

чудес, открытых купцами, странниками и завоевателями, подобными Искендеру

Двурогому или Аттиле, разграбившему Рим, к ним с уважением относился сам

священный Потрясатель Вселенной, имя которого нельзя было произносить вслух, ушедший, как два предыдущих полководца, в иной мир. Но еще больше чудес было

скрыто от человеческих глаз глубокими морями, высокими горами и

непроходимыми лесами. В стране урусутов большую площадь земли покрывали эти

леса, встававшие сейчас перед Кадыром сплошной черной стеной, конца которой

не было видно, в них крылось немало такого, чего не было у него на родине.

Дорогу прямо под копытами лошадей могли перебежать непуганные стада диких

свиней или оленей, или лось с ветвистыми рогами ломился сквозь заросли

кустов, на которых висели вкусные орехи или красные гроздья ягод, очень

сочных на морозе. Часто в поисках поживы забредали на временные уртоны

войска огромные медведи, вокруг юрт ходили кругами волки и лисы, в реках

плавали бобры и куницы с выдрами, в них так-же было много рыбы. Но это

мясное лакомство и пушное изобилие не давалось в руки – ныряло в воды или

убегало в леса, а лес для ордынца таил в себе кроме чудес множество

опасностей. Вот почему в отрядах, уходивших на охоту или в разведку, было не

меньше полусотни воинов, по этой же причине Кадыр отправился искать

таинственные амбары крепости Козелеск, заполненные зерном и мясными

припасами, с тысячью сипаев, добровольно примкнувших к татаро-монгольской

орде. Купцы, которые закупали у булгар и арабов имбирь, перец, гвоздику, изюм, сушеные фрукты, у китайцев шелк, парчу, порох, китайский огонь, и

ехали менять товар в урусутские земли на мед, воск, меха, шерсть, щетину, смолу, деготь, кожи, сало, кудель, а у галлов и германцев на добротное

сукно, оружие и железо, на рейнское вино с изделиями из драгоценных металлов

с камнями, на предметы из меди, оловянные и стеклянные тарелки и кружки, и

даже на свинец и краски, эти купцы рассказывали про урусутов много

интересного. Они называли северо-западные народы самыми просвещенными, учившими детей разным наукам в кельях при монастырях и в княжьих хоромах, и

самыми чистыми из всех, посещающих купальни не реже одного дня в неделю. Они

восторгались крепостью тел мужчин и красотой урусутских женщин с белой кожей

и с соломенными волосами. Сведения подтвердились, как только орда навалилась

огромным телом дракона о трех головах на страны, оказавшиеся беззащитными, как большинство азиатских ханств и китайских провинций, перед напором

бесчисленных смуглых черноволосых всадников с раскосыми или миндалевидными

черными глазами, скачущих на низкорослых выносливых лошадях.

Кадыр окидывал внимательным взглядом сеидов в зеленых чалмах и с

зелеными поясами, суннитов и шиитов в тюрбанах и в замысловатых головных

уборах, в теплых халатах и разноцветых сапогах. Каждый предмет одежды мог

рассказать многое о вере владельца с принадлежностью к определенной

национальности. Но тысячника эти вопросы давно перестали интересовать, он

мечтал об одном – вернуться домой на белом верблюде, тянущем за собой

повозку, доверху набитую урусутским добром, чтобы провозгласить себя перед

соплеменниками ханом и стать хозяином в собственном богатом улусе. Судьба

была благосклонной к нему до того момента, пока орда не подкатила к стенам

Козелеска, здесь Кадыр едва не потерял все, нажитое за время похода. Урусуты

сумели вернуть повозку с награбленным добром, напав на обоз позади войска, а

джихангир едва не лишил жизни за дурную весть, принесенную им в его шатер.

Но теперь звезды вновь стали благоволить к нему, их расположение обещало не

только повышение в звании, но и получение хорошего куша, должного оправдать

все потери разом. Так истолковал монгольский шаман расположение бобов, которые он кинул перед тысячником на потертый ковер, об этом же спел ему

улигерчи, когда левое крыло орды стало уртоном под стенами крепости. Первая

часть предсказаний сбылась, за исполнением второй части бывший сотник, а

теперь тысячник, повел воинов сам.

Узкая дорога среди голых и мокрых деревьев не давала Кадыру возможности

развернуть сотни так, чтобы обеспечить их безопасность со всех сторон, отряд

растянулся на несколько полетов стрелы, уязвимый отовсюду. Оставалось

надеяться лишь на собачий нюх разведчиков, рыскавших в лесных дебрях и по

берегу реки, не спешащей входить в берега. Заканчивалась пятая неделя осады

Козелеска, не принесшая заметных результатов, крепость по прежнему можно

было атаковать только с южной стороны, выходящей воротами в половецкие

степи, а с трех других она была защищена полыми водами, подмявшими под себя

не только русла нескольких рек вокруг нее, но и затопивших луга и часть

леса. По этой причине Кадыр со своей тысячей не сумел показать

Ослепительному, а с ним и Сиятельному, в подчинении которого находился, той

удали, которую обещал продемонстрировать, если первый не отберет у него

жизнь, а второй одарит званием тысячника. Он кидался на стены как барс, сам

побывал на них, но закрепиться не сумел, воинов сбрасывали вниз не только

урусутские ратники, но и женщины с детьми, вооруженные чаще рогатинами. И

когда джихангир отдал приказ прекратить штурм и дождаться спада половодья, Гуюк-хан напомнил ему об обещании найти кладовые крепости, построенные

Мстиславом Святославичем, врагом орды. Тысяча сипаев в разноцветных чалмах и

одеждах немедленно отправилась на поиски, ими двигали те чувства, которые

владели их военачальником, тарпаном, взлетевшим на глазах на вершину туга, которую всегда занимал шонхор – серый кречет с черным вороном в когтях. То, что обещали кипчакам татаро-монголы, становилось явью, и такие примеры могли

двигать несметные орды в любых направлениях, сметая с пути любого

противника.

Кадыр с трудом протиснулся сбоку отряда поближе к его голове, прикрыв

глаза, закачался в седле, ожидая донесения от разведчиков, ушедших далеко

вперед. Мысли его вертелись вокруг одного и того же события, должного

произойти после взятия Козелеска – возвращения домой на белом верблюде, тянущем за собой огромную повозку с добром, за которой будет идти табун

лошадей и стадо коров с козами и овцами. Не зря он возил в чувале железную

тамгу, ее можно было нагреть на огне и поставить клеймо на боках домашних

животных, захваченных в селениях урусутов, чтобы у них был новый хозяин.

Тысячник не раз прикидывал, кого из девушек в ауле возьмет в жены, и кого он

назначит старшей женой, а кто будет охтан-хатун – младшей. Она будет

разводить огонь в дзаголме – круглой земляной печи, и выпекать в тандыре

пресные лепешки, ловко приклеивая их к стенам, обмазанным глиной. А кто-то

будет готовить ему вкусный плов, сочащийся от жира хусы – барана, приправленный зеленью, потому что джугара – кукурузная каша – за время войны

порядком надоела, как шурпа-похлебка, как и хурут – сушеная творожная масса, взятая в поход в качестве сухого пайка. Бывший тысячник, ставший важным

ханом, будет только руководить улусом, по вечерам играть в шатар –

разновидность индийских шахмат, в которых главными фигурами были тигры и

собаки, а пешками служили зайцы и петухи Это была жизнь, о которой мечтал

каждый харакун в несметном войске Бату-хана, но не всем суждено было стать

тысячниками.

Прошло довольно много времени, полки продолжали углубляться в

непроходимые дебри по едва заметной дороге, ведущей неизвестно куда. Кадыр

сунул руку в чувал и вытащил аяк– чашу для питья, вырезанную из березового

наплыва, затем передвинул на живот турсук и наполнил ее орзой. Он жадно

припал к краям, словно не пил несколько дней, на самом деле он решил

заглушить чувство страха, которое поселилось в груди, как только отряд

обступили стволы деревьев с цепким кустарником, старавшимся порвать одежду

или расцарапать открытые участки кожи до крови. Затем наполнил аяк еще раз и

поднес к губам, ощущая нутром пенную жидкость, начавшую играть в желудке, и

в этот момент в плечо тысячника, открытое сдвинувшимся круглым щитом, впился

наконечник стрелы. Кадыр взвыл от неожиданности, он скосил глаза на грубо

обструганный прут, увидел, как быстро набухает кровью рукав халата в том

месте, куда воткнулся наконечник. Выронив аяк, он рванул свободной рукой

стрелу из тела и закричал от боли, забыв о том, что она могла быть не

последней. В тот же миг еще две стрелы не пролетели мимо него, одна

запуталась в густой гриве лошади, не причинив ей большого вреда, а вторая

скользнула по доспехам кипчака. Кони ордынцев вставали на дыбы, пытаясь

сбросить визжащих всадников, они сшибались друг с другом, не зная, в какую

сторону направить бег. Дорогу обступал сумрачный лес, ощетинившийся тысячами

острых веток, а спереди и сзади образовался затор, пробиться сквозь который

не представлялось возможным.

– Байза!!! – крикнул Кадыр, и повторил, выбросив здоровую руку вверх. –

Байза!!

Но его никто не слушал, каждый стремился спасти жизнь всеми доступными

способами. Кадыр привстал в стременах, пытаясь определить, откуда стреляет

противник, но сделать этого было уже нельзя, стрелы посыпались со всех

сторон, и чем сильнее воинов охватывала паника, тем гуще становился их рой.

Тысячник обломал с жутким ревом стрелу и швырнул ее под ноги коню, отбросив

мысль о щите как бесполезную, он рванул уздечку на себя и полез напролом, стараясь втиснутся в гущу сипаев.

– Байза!!! – снова закричал он по монгольски, оттесняя соплеменников на

обочину дороги. – Приникайте к лошадиным крупам, не давайте урусутам

стрелять прицельно!

Кто-то прислушался к его голосу, упав на холку коня, кто-то змеей

скользнул под пузо четвероногого друга, ухватившись руками за попоны под

седлами, с десяток кипчаков спешились и начали стрелять из луков в

нападавших, укрывшихся в глубине леса. Эти меры немного ослабили натиск, видимо, урусутов было не так много, но скоро из-за кустов полетели короткие

сулицы, разившие не только воинов орды, но и лошадей. Снова паника, начавшая

было спадать, бросила людей и животных друг на друга, смешав их в единый

клубок, внутри которого хозяйничала смерть. Никто не хотел оставлять дорогу, боясь углубляться в кошмар из зарослей кустарника и переплетений древесных

стволов, за каждым из которых чудился громадный урусут с острым ножом. Чтобы

усмирить смятение, Кадыр начал с силой хлестать трехвостой плетью с тугими

узлами на концах по лицам и спинам подчиненных, не переставая осыпать их

грязными ругательствами. Он не жалел сипаев, умирающих на его глазах, он

боялся за свою жизнь и за то будущее, о котором так долго мечтал. Если отряд

вернется назад, не выполнив обещания, если воины погибнут в проклятом лесу, а дьяман кёрмёсы, слуги Эрлика, снова обойдут его строной, этого ему не

простит уже никто, даже соплеменники. И тысячник коршуном набрасывался на

воинов, забыв о безопасности, он отскакивал назад и снова замахивался

плетью, свитой из сыромятных ремней, понимая, что без подчиненных он ничего

не значит. Необузданная ярость, которую часто применяли татары и монголы к

воинам других национальностей, принесла плоды, из клубка стали вырываться

всадники со зверским выражением на залитых кровью лицах, они вынимали из

ножен кривые сабли и бросались вглубь леса. Скоро оттуда донеслись звуки

боя, начавшегося в разных местах, они усиливались, стягиваясь к одному

месту, видимо, урусуты не бросали своих в беде, бросаясь им на выручку.

– Уррагх!!! – закричал Кадыр на монгольский лад, заменив плеть на

клинок и показав им в сторону леса. – Уррагх, кыпчак! Яшасын!!!

Всадники стали один за другим исчезать среди ветвей, было видно, как

борются они со страхом, искажавшем черты их лиц, как натягивают тетивы луков

раньше времени, не увидев противника, но начало отпору было положено. Кадыр

заметил, как спешат на выручку сотни, ушедшие вперед, и как подтягиваются

отставшие полки, они сходу устремлялись на звуки боя, издавая боевые кличи.

К нему по дороге приближался джагун Джамал, за ним торопились его воины, на

скаку обнажая оружие. Тысячник хотел уже смахнуть со лба обильный пот, как

вдруг почувствовал, что его голова отделилась от тела и полетела вперед, он

машинально натянул уздечку, стараясь удержаться в седле, и в следующее

мгновение понял, что это воткнулась в сетку, защищавшую шею, очередная

урусутская стрела. Если бы ее не оказалось, выкованной из мелких колец, ему

бы пришлось догонять голову. Снова всадники справа и слева начали падать под

копыта коней, пораженные сулицами в спины, незащищенные доспехами, послышались вопли раненных и последние проклятия убитых. Кадыр замотал

головой, собрав все силы закричал Джамалу, указывая клинком теперь в

противоположную сторону:

– Туда, Джамал, урусуты атаковали нас с обоих сторон, – он бросил

взгляд на плечо, из которого продолжал торчать обломок стрелы. – Наверное, они прячутся в кронах деревьев.

– Я понял, тысячник, – сунул тот клинок в ножны и, придержав коня, отдал сотне команду. – Луки и стрелы готовь, неустрашимые, вперед! Зазвенела дамасская сталь, упрятанная в ножны, в руках сипаев вместо

сабель оказались налучья, запели звонкие тетивы, натянутые до предела, они

разом хлопнули по лоскутам кожи, привязанным к рукам, посылая в гущу веток

множество злых стрел. Всадники ринулись в заросли, угиная головы от сучьев и

стараясь держать луки натянутыми, первые ряды вырвались на небольшую поляну

и наткнулись на брошенные в упор сулицы и выставленные рогатины. Сипаи

откидывались от точных ударов на спинки седел, по инерции продолжая движение

вместе с конями, или перелетали через их головы и падали под копыта. На них

набрасывались рослые люди в меховых треухах и полушубках и добивали мечами, секирами и ножами, бородатые лица были сосредоточенными, они не выказывали

ни тени замешательства. Но вторые ряды кипчаков оказались расторопнее, нежели бесшабашные их соратники, воины отпускали тетивы на луках почти не

целясь, а если урусут не падал, они добивали его пикой или саблей. И все

равно потери сотни были ощутимыми, словно на защиту урусутов встали лесные

духи, то один, то другой сипай вскидывал вдруг руки и плашмя падал с седла

на землю, укрытую толстым слоем сопревшей листвы и сучьев, хотя рядом не

было ни одного вражеского стрелка. Не получалось продвинуться вперед, хотя

казалось, что никто не мешает этого сделать. Скоро глаза воинов привыкли к

туманному сумраку, царившему повсюду, кипчаки вдруг увидели, что их

отстреливают как зайцев в загоне урусуты, прятавшиеся среди ветвей на

вершинах деревьев. Стрелы находили просвет между древесным хитросплетением и

били точно в цель, они впивались минуя доспехи в спины и плечи, попадали в

глаза, в рот, в уши, застревали в шеях, это говорило о том, что урусутские

воины были прекрасными охотниками. Джамал, получив очередной удар

наконечником стрелы в кожаный доспех на груди, пригнулся к холке и крикнул: – Сбивайте урусутов с деревьев, – он поднял щит, прикрываясь

одновременно спереди и сверху. – Делай как я!

Ордынцы загородились щитами, как показал джагун, но прием мало чем

помог, железные жала проникали даже в те места на телах, куда во встречном

бою невозможно было попасть. Джамал направил коня за толстый ствол и стал

наблюдать за происходящим, поначалу показалось, что урусуты оседлали все

вершины вокруг – стрелы летели со всех сторон, но вскоре он разгадал уловку, стрелки расположились полукругом, пристреляв пространство перед собой.

Поляна стала зоной смертельного риска, входить в которую означало расстаться

с жизнью, там уже лежало не меньше полусотни сипаев, с которыми он прошел

путь от города Резана до крепости Козелеск. А пешие урусуты, которые

встретили всадников рогатинами и сулицами, оказались приманкой, состоящей из

добровольцев, как это часто делалось и в ордынском войске. Заманив кипчаков

в мертвую зону, они или погибли, или постарались укрыться в лесной чащобе

под прикрытием товарищей, спрятавшихся в ветвях высоко над землей.

Выковырнуть оттуда последних можно было только долгой охотой, на что

требовалось немало времени и на что были способны лишь лесные жители. Джамал

скрипнул зубами, хотел отдать приказ оставшимся в живых сипаям отходить к

дороге, когда из зарослей выскочил на коне тысячник в окружении

приближенных. Он двинулся к джагуну, но тот упреждающе вскинул руку: – Кадыр, здесь опасно!

– Ты не смог справиться с десятком урусутов? – не замедляя хода, насмешливо крикнул бывший друг, сумевший взлететь так высоко. Увидев, что

сипаи пятятся назад, а на земле распласталось до полусотни трупов, он

подобрал сухие губы. – Рамазан перебил урусутских харакунов на той стороне

дороги и готов продолжить путь, а ты умудрился потерять здесь лучших воинов?

– Урусуты нас обманули, – воскликнул джагун в сердцах. – Они встретили

нас пешими, а когда мы уничтожили отряд, оказалось, что на деревьях засели

еще стрелки. Кадыр, здесь все пространство простреливается лучниками.

Тысячник встал рядом с ним и впился черными зрачками в его глаза, вокруг остановилась свита. – У Рамазана было так-же, но его воины проскочили засаду и нанесли по

стрелкам удар сзади. Урусуты падали с деревьев переспелыми плодами, они

усеяли подножия деревьев кормом для диких свиней, – жестко сказал он. И с

шумом втянул воздух дырками от ноздрей. – Джамал, ты поступишь как он.

Уррагх, кыпчак!

Джамал ощерился большим ртом, показав длинные клыки, затем выхватил

саблю и всадил шпоры в брюхо коня, тот совершил мощный прыжок и очутился

впереди всадников, оставшихся от его сотни.

– Уррагх! – завертелся джагун на одном месте, он повторил приказ

тысячника. – Уррагх, кыпчак!

Кадыр со вниманием следил за его действиями, он не понял, что

отразилось на лице бывшего друга – ненависть к нему, или это взрыв ярости на

врага едва не разорвал тому рот. Если первое, то это зависть, которая в

крови у всех азиатов, великое чувство, без которого он сам не стал бы

большим начальником. А если второе, то Джамала пришла пора приближать к

себе – ярость на врага объединяет людей, она делает человека настоящим

другом, на которого можно положиться как на себя. Тем временем остатки сотни

сорвались с места и понеслись к центру поляны, сипаи доскакали до трупов

соратников, усеявших землю, они уже приготовились прорваться через

смертельную зону, чтобы ударить по врагу с тыла, когда их накрыл рой стрел и

дротиков с наконечниками гарпунного типа. Острые жала впивались в спины и в

открытые участки тел, и не было возможности от них спастись, сразу несколько

их, похожих на ножи с зазубринами, пробили Джамалу кожу и проникли глубже, заставив запрокинуть голову. Он привстал в стременах и, минуя спасительное

седло, опрокинулся всей массой на землю. Вокруг падали друзья и товарищи, но

он этого уже не видел, одна мысль пронеслась в голове – повезло Кадыру, его

сделали тысячником монголы. Если бы они знали, что до прихода в орду Кадыр

был скотокрадом, все могло бы повернуться иначе, ведь за преступление такого

рода в Монголии предавали смерти. Но видно им было все равно, кто примкнул к

орде для похода в северные страны, главным здесь был успех в военных

действиях и богатая добыча. Теперь тысячник приедет на родину с несколькими

арбами добра и табуном выносливых урусутских скакунов, и станет в улусе

ханом. А у него в обозе плетутся лишь две коровы и несколько коз, которых