Текст книги "Козельск - Могу-болгусун (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

переместиться в бойницу, ощетинившуюся калеными наконечниками с зазубринами.

Ратники приготовились отражать очередной штурм, но теперь выражение лиц было

куда сумрачнее. Заметив это, Вятка ухмыльнулся и зычно скомандовал: – А ну, ратники-привратники, дружинники богатырские, не все-то вам

сидеть на шеях простолюдинов, пришла пора отрабатывать свой хлеб, – он

повернулся к Званку. – Беги одесную, там отныне будет твое место, а ты

Селята, ступай шуйцей, твоя сторона луговая до вежи с сидельцами в ней

тысяцкого Латыны. А я пойду готовить для охоты засадный полк, не ровен час, мунгальские пороки разобьют ворота или стену, их надо бы запалить.

– Запалим, тысяцкий, не сумлевайся, сколько мы их сожгли – одни

обгорелые стояки вокруг города торчат, – отозвался за спиной кто-то из

защитников. – Надо не выходить на охоту, а допустить пороки до ворот и

облить с навершия бадьями горячей смолы, а потом пустить по ним огненные

стрелы.

– Твоя правда, Мытера, так сожгли окситанскую машину с башни на

напольном конце, – согласился его товарищ, пристраивавший поудобнее колчан

на поясе. – Надо намекнуть Елянке, чтобы она, когда надо, завернула с

бадьями смолы и на наше прясло.

– Вота и славно, – встряхнулся тысяцкий. – А засадный полк все одно

нужен, если поганые разобьют ворота и прорвутся к днешнему граду, он как раз

ударит по ним с ихнего тыла.

– Не разобьют, – не согласились с ним вои. – А разобьют – тут все и

полягут.

Осада крепости ордынцами набирала силу, свежие полки будто получили

приказ – не отходить живыми от стен, и они лезли друг за другом, цепляясь за

каждый выступ, стараясь ужаться в любую щель. Не хватало людей, чтобы

поливать раскосых степняков расплавленной смолой и кипятком, забрасывать

камнями и бревнами, рубить пальцы, успевшие ухватиться за доски навершия, и

сносить головы тем, кто сумел взобраться наверх и завязать сечу на пряслах.

Некоторые из нехристей прорвались до взбегов и даже скатились по ним внутрь

крепости, стремясь достигнуть ворот и отодвинуть железные заворины, чтобы

распахнуть, но там их ждали воротные в доспехах и с длинными прямыми мечами.

Они подпускали к себе ордынцев, размахивающих перед собой саблями, и

опускали на их головы и плечи тяжкую полоску металла, заточенную с обоих

концов, иногда разваливая шуструю фигуру надвое. Но на этот раз силы

оказались неравными, то с одной стороны крепостных стен, то с другой

раздавался тревожный крик о том, что ордынцы разрушили часть укрепления и

скопом хлынули в разлом. Туда спешно направлялся засадный полк, и пока

врагов изгоняли, возникала новая напасть, требующая ее неотложного решения.

Воевода и оба тысяцких будто обросли крыльями, только Радыня был везде и

сразу, а тысяцкие каждый на своем участке, расстоянием от одной воротной

башни до другой. Они подавали команды зычными голосами, но чаще втирались в

ряды воев и начинали творить оружием невиданные чудеса, от которых шалели

как мунгалы, так и защитники. Горожане от мала до велика пришли к стенам, помогая ратникам кто чем мог, некоторые старики, распалившись, подбирали

легкие мунгальские сабли и поднимались на прясла, встречая врагов на краю

стен. Другие волокли по взбегам бревна и камни, чтобы обхватить их на

полатях с разных сторон и вместе сбросить на головы штурмующих, зависших на

лестницах и веревках. Им помогали бабы и малолетки от десяти до четырнадцати

лет, порхавшие голубями между взрослыми и умиравшие от ран тоже по

голубиному – молча. Так-же без жалоб закрывали навеки глаза бабы и молодые

девки, не успевшие походить в невестах. Всюду слышался звон оружия, крики и

визги вертлявых ордынцев, стоны раненных и хрипы умирающих, этот ратный

гвалт затмевался гулом вечевого колокола на церкви Спаса на Яру и

колокольным набатом со стороны церкви Параскевы Пятницы. На колокольнях этих

церквей на большой высоте метались по узким звонницам два тощих

монаха-звонаря и без устали раскачивали языки колоколов, помогая себе

ступнями, к которым тоже были привязаны веревки. Ордынские стрелки не

единожды пытались сбить их оттуда с помощью окситанских самострелов, установленных на верхних площадках стенобитных машин, но болты раз за разом

пролетали мимо белых колонн колоколен, увенчанных пузатыми куполами с

православными крестами наверху или расшибались наконечниками о стены, сложенные из кирпича на растворе, замешанном на травах и сырых яйцах. И

летели гулы со звонами, заполняя городские улицы и посадские районы, пронизывая пространства за дебрянские леса, соединявшиеся с чащами полонян и

дреговичей. Да некому было на них ответить, как некому было выслать на

подмогу граду Козельску, столице уездного княжества, дружины со смелыми

воями в доспехах с мечами, одинаковыми с ванзейскими. Все вокруг было

погублено мунгальскими ордами, прополовшими северо-восточную Русь полчищами

саранчи, проклюнувшейся в жарких мунгальских и кипчакских степях. Такие же у

них были и повадки.

Вятка только отошел от глухой вежи с лучниками, когда заметил, что с

другой стороны объявился тугарин с саблей и с кривым ножом в зубах, одетый в

чапан с длинными полами и в желтые сапоги, измазанные грязью. Он забегал

раскосыми глазами, соображая, в какую сторону поскакать, чтобы не

встретиться на прясле с урусутскими воями. На полатях раскинул руки ратник в

байдане, поодаль корчились еще два, пораженные дротиками, брошенными снизу, больше никого поблизости не было, если не считать отроков, снующих по

взбегам к другой веже, занятой тоже лучниками. Тем временем к первому

ордынскому гостю прибавился еще один, за ним третий присел на расставленных

ногах, посверкивая саблей в лучах солнца, немного далее над щитным брусом

показалась голова очередного нехристя. Тысяцкий не успел пожалеть о том, что

сразу три воя попали под обстрел, оголив немалый участок стены в момент, когда каждый человек был на счету, он выдернул из ножен меч, а другой рукой

потянул за рукоятку засапожный нож и пошел навстречу врагам. Первый ордынец

развернулся лицом к нему и в ярости разинул рот с гнилыми зубами, но в

расширившихся глазах заплескался животный страх, определивший его судьбу

заранее. Ведь воин, охваченнный паникой, способен только двигать

закоченевшими членами, реагируя на каждый замах руки противника, в том числе

на ложные, тогда как в бою надо вертеться нитью-бегунком на веретене, не

сводя с врага зрачков. Так учил Вятку еще воевода Радыня, когда он достиг

отроческого возраста, и теперь та учеба легла ему на руку. Зато товарищ

воина сумел собраться и приготовиться к встрече с противником, взгляд у него

был уверенный и целенаправленный, толстые ноги будто вцепились в доски

прясла. Тысяцкий на ходу сообразил, что трусливого мунгалина можно сделать

помехой между ним и остальными нехристями, бросившись вперед, он заставил

его отшатнуться назад, чем уменьшил обзор задним ордынцам, затем пригнулся, сделал ложный замах в один бок, а когда противник откачнулся туда, опустил

меч наугад за его спину. И не прогадал, толстый кипчак не успел уклониться

от клинка, из-под малахая на лоб хлынули потоки крови и он упал на товарища, стоявшего впереди, подставляя того под новый удар. Вятка не замедлил этим

воспользоваться, понимая, что количество врагов может возрасти на глазах, он

сунул лезвие в живот мунгалину, подавшемуся к нему, одновременно отскакивая

к стене над пряслом и замахиваясь ножом. Увидел, как присел третий ворог, решивший увернуться от броска, но тысяцкому только этого было и надо, он

резко дернул кистью и острие ножа вошло под надбровный выступ будто в голову

соломенного чучела. Затем поднял меч над плечом и пошел на ордынца, видевшего расправу над соплеменниками, тот развернулся, бросился бежать по

полатям навстречу отрокам, наконец-то обратившим внимание на сечу возле

глухой вежи. Один из них натянул тетиву лука и проткнул нехристя стрелой, заставив его ткнуться лицом себе под ноги. А Вятка выглядывал уже из-за края

защитного бруса, примечая, какой конец лестницы или укрюка надо рубить

первым,чтобы отправить в долгое падение под основание стены следующую живую

гроздь из алчных степных пришельцев за чужим добром. И невольно откачнулся

назад – вертлявыми телами была облеплена вся внешняя сторона стены, она

превратилась в живую, стекающую по гладким бокам вековых дубов как бы вверх.

Вятка проглотил возникший в горле ком и принялся рубить мечом по ребру бруса

наотмаш, не обращая внимания на тучи стрел, завизжавших свистульками возле

висков. К нему на помощь спешили лучники из вежи и княжеские отроки с

саблями и секирами наперевес.

– Занять оборону на прясле! – крикнул тысяцкий, указав на двух лучников

и трех отроков. – Остальным завернуть на свои места, индо оголим весь край.

Он побежал вдоль стены над пряслом, намереваясь прорваться за вторую и

третью вежи, чтобы узнать, какая там обстановка, за ним поспешили несколько

отроков, успевших повзрослеть до молодых мужиков. Впереди и позади втыкались

в доски стрелы и дротики, они проскакивали перед носами ядовитыми жалами, стремясь смертельно ужалить бегущих. Не было от железных роев никакого

спасения, разве что Перун и Сварог изменяли в последний момент их полет, заставляя злобно вгрызаться в дерево и затем долго дрожать черным оперением

на хвосте. Вятка доторопился до второй вежи и поглядел из-за нее за стену, снова по телу покатился колкий холодок, подергивая кожу ознобом, за защитным

брусом открылась та же картина, что и позади. Дубовые плахи, тесно

пригнанные друг к другу, были облеплены шевелящейся черной массой, медленно

ползущей к навершию, на краях бруса не было места из-за крюков, впившихся в

него, с привязанными к ним лестницами и веревками. Несколько ратников не

успевали их обрубать и одновременно загораживаться щитами от стрел и копьев, а мунгалы ползли и ползли, будто разверзлись подземные недра ихнего ада, откуда они были родом. Вятка невольно поднял глаза к небу, пытаясь узнать, сумеют ли защитники продержаться до захода солнца, и увидел бездонный синий

купол, на котором не было ни облачка, а солнце только оторвалось от зубчатой

стены леса. Дальше идти по пряслу не имело смысла, оставалась надежда лишь

на крепость духа козлян да на ратную удачу, не покидавшую их до этого

времени. Тысяцкий воздел меч и с силой опустил на брус, опутанный веревками, слуха коснулся жуткий вой ордынцев, полетевших вниз устилать основание стены

грудами немытых тел. Он шел вдоль бруса до тех пор, перерубая веревки и не

замечая ничего вокруг, пока его громко не окликнули.

– Вятка, к тебе спешит воевода с князем Василием Титычем, – услышал он

голос одного из ратников, стоявшего ближе к взбегам без шлема и с обнаженным

мечом в руках, вокруг него крутилась молодая девка, обматывая лоскутом

полотна верхнюю часть головы.

На полати тяжело поднялся Радыня в золоченых доспехах, за ним скоро

поспешал малолетний князь, за которым неотступно следовали княжьи гридни в

длинных кафтанах с высокими воротниками и замысловатыми петлями на груди. На

боках висели сабли в ножнах, отделанных медными пластинами, а на ногах были

надеты красные сапоги с высокими каблуками наподобие тех, какие были у

заморских послов. Среди гридней скалил зубы младший брат тысяцкого, обрадованный встречей с ним, но сейчас было не до обниманий.

– Угинайте головы, гости дорогие, – крикнул Вятка, стараясь сменить

жесткое выражение на лице на обычную строгость, это ему удалось с трудом. –

Неровен час, какая ордынская стрела залетит прямиком сюда.

– Они долетают до колоколен церквей в середине города, а по улицам

давно никто не шастает, – откликнулся воевода, намереваясь поднять щит, надетый на десницу, но раздумал, уповая на броню. – Выстоишь, Вятка, или

пришла пора закрываться в днешнем граде, откуда до подземного хода с три

десятка сажен?

– Про него нам говорить рано, – нахмурился тысяцкий, заходя за угол

вежи. – Как там вои Латыны держатся?

– Тако же, как здесь, мунгалы налетели как прузи, черно от них по всей

стене вкруг города, – воевода пропустил вперед князя и встал позади него. –

Батыга, видать, решил двинуть на нас отборные полки, у всех мунгал на

рукавах цветные отметины, а на ногах заместо войлочной обувки кожаные

сапоги. Тоже разноцветные.

– Отдохнули на стороне, а теперь пришел их черед, – сделал вывод

тысяцкий, отвешивая полупоклон князюшке, воззрившегося на него светящимся

взором. – А потом свежие отойдут, если им не сподобится прорвать нонче нашу

оборону, а по утру снова на стены пойдут Гуюковы сотни.

– Так и будут сменять друг друга, пока не овладеют крепостью, –

чертыхнулся воевода, он привычно потянулся пальцами к бороде и остановился

на полпути. – А если открыть ворота проездной башни и заманить полки поганых

в детинец, чтобы они ринулись в него между двумя стенами – городской и

вокруг днешнего града, и поразить их сверху всяким оружием. Как ты на это

посмотришь?

Тысяцкий покосился на Василия Титыча, не спускавшего с него глаз, затем

повернул голову к узкому проходу, о котором намекнул Радыня, сверху он и

правда походил на загон для овец, куда тех загоняли, когда приходило время

их стричь. Делать над погаными расправу отсюда, так-же со стены днешнего

града, было бы с руки, но поддержать предложение воеводы мешала мысль о том, что если ордынцы вырвутся из капкана, устроенного в проходе, город будет

взят в полдня, ведь они окажутся внутри него. И все-таки лучшего предложения

отыскать было трудно.

– Как бы сделать так, чтобы запустить часть мунгальских полков

вовнутрь, а остальных отсечь наскоком за воротами и закрыть их снова, тогда

затея бы удалась. Правда, во второй раз они бы тем путем не полезли, –

прищурился он. – А так нехристи хлынут бурным потоком, они может станут

топтать друг друга, а все ж какая-то часть одолеет стены детинца, которые

ниже городских. Тогда их не удержишь.

Воевода пожевал губами, затем кивнул головой, будто соглашаясь, и сразу

посерьезнел:

– Твоя правда, сдержать поганых будет некому, ратников на стенах не

хватает, – и тут-же приказал. – Направляй засадный полк на проездную башню и

не снимай его до тех пор, пока мы не подготовим ловушку, он станет отсекать

полки нехристей за воротами, когда первые части набьются в проход.

Вятка понимающе ухмыльнулся, затея понравилась с первого раза, но он

решил высказать свои соображения, чтобы не оставаться в стороне от

обсуждения. Князь Василий Титыч тоже одобрительно сощурился и повертел в

руке витую плеть, которой погонял коня, молчаливый этот отрок, носящий

высокий титул, вызывал уважение умом, развитым не по детски, и

немногословием среди людей, окружавших его. Вот и сейчас он лишь бросил

признательный взгляд на тысяцкого и собрался покидать стену, когда рядом с

его головой вжикнула ордынская стрела, взметнув вверх прядь светлых волос, она воктнулась воеводе сбоку шеи. Тот расширил зрачки и стал неуклюже

клониться вперед, пытаясь схватиться за угол вежи, возле которой стоял, из

раны сильной струей ударила кровь, залив рукав кафтана и доспех на груди.

Вятка успел подхватить его под локти, он вырвал стрелу, одновременно

стараясь поставить на ноги старого воя, кто-то из дружинников приткнул к

глубокому разрыву кусок полотна, но было уже поздно, Федор Савельевич обмяк

на руках верного друга и закатил глаза. Ратники вокруг охнули, дружно

подались вперед не ведая, чем еще можно помочь, и растерянно уставились на

тысяцкого, только малолетний князь не сдвинулся с места, он заметно

побледнел, ноздри затрепыхались, выдавая внутренне состояние. Он постоял еще

немного, не отрывая взгляда от лица пестуна, и когда заметил, что черты

стали резче и глубже, оборотился к тысяцкому. Тот едва удержал возглас

удивления, на него смотрел не мальчик, но муж со спокойным и властным

взглядом светлых зрачков и с уверенностью, пронизавшей всю фигуру.

– Тысяцкий Вятка, отныне воевода ты, – негромко и четко произнес князь.

И добавил. – Ты должен исполнить последнюю задумку Федора Савельевича, она

того стоит.

Он перекрестился двуперстием, затем коснулся пальцами, беззучно шевеля

губами, твердеющего тела воеводы, и заспешил к взбегам, придерживая десницей

ножны небольшого меча, выкованные для него Калемой-кузнецом. За ним

последовали гридни, часть из которых подхватила за одежду славного воя и

понесла к лошадям, оставленным внизу на коновода.

– Отпевать будут в церкви Спаса-на-Яру, заслужил, – крикнул один из

них.

– Славный был ратник, – согласился кто-то из защитников на прясле, загораживаясь щитом от роя стрел. Глава тринадцатая. Воевода стоял в забороле на верху проездной башни, главном направлении

ордынского наскока, и выглядывал в бойницу, прикрываясь выставленным вперед

щитом, в который успело воткнуться не меньше десятка стрел. Солнце

перебежало на вторую половину ясного небосклона по прежнему безоблачного, оно било лучами под небольшим углом в реку, заставляя переливаться серебром

воду, кипевшую от множества пловцов на ней. Вятка видел, как окунаются в

серебро мунгальские сотни, как стремятся они к другому берегу, обняв шеи

коней и держась за уродливые бурдюки, наполненные воздухом, чтобы занять

место соплеменников, убитых и раздавленных копытами своих же лошадей, громоздившихся под основанием стены наподобие щербатого вала. Ордынцы

взбирались по трупам поближе к дубовым плахам, цеплялись крюками лестниц и

арканов за края защитного бруса наверху, затем упирались ногами, поднимались, перебирая веревки руками, к навершию и завязывали бой с

защитниками. Их было столько, что конца им, казалось, никогда не будет, но

сейчас эта картина воеводу не волновала, он обдумывал план, как отсечь

основную массу нехристей, когда первые орды хлынут в распахнутые створки

ворот и ворвутся в западню, заготовленную для них. А чтобы действие

выглядело правдоподобно, приказал не поливать смолой и не расстреливать из

самострелов окситанские требюше, долбящие ворота таранами, подвешенными на

толстых цепях, а только отпугивать обслугу копьями и стрелами. Он был уверен

в дубовых плахах, соединенных массивными железными пластинами и скрепленных

между собой тяжелыми штырями. Оставалось выбрать время для проведения

задумки и способ, как отогнать остальные орды от ворот, когда они закроются, отсекая попавших в ловушку. Засадный полк занял место на пряслах вокруг

проездной башни, в помощь ему была придана сотня Вогулы, на стенах крепости

и днешнего града разместились защитники из посадских и ремесленников. Вятка

откачнулся от бойницы, вышел на полати и задумчиво пощипал бороду, придумывая, с чего начать, взгляд рассеянно упал на Званка, возившегося

вместе с дружинниками с самострелом, как бы невзначай мелькнула и нужная

мысль. Воевода посмотрел вдоль полатей и удовлетворенно крякнул, он

направился к сотскому, пригинаясь за досками навершия.

– Званок, на кого ты надумал пустить болт? – еще издали спросил он, опасаясь, что в пылу боя ратники могли забыть о его приказе не трогать

чужеземные пороки.

– Вота по тем поганым пущу, что торчат весь день между рвом и

берегом, – указал сотский на кучку ордынцев с белыми перьями над шлемами. Он

покривился, поняв, о чем беспокоится тысяцкий. – Мы бы эти пороки с одного

болта сложили в кучу дров, уж больно у них бока широкие.

– Не замай, они еще сослужат нам службу, когда нехристи повернут назад, а ловушка-то окажется тесная, да на проходе стоят растопыренные эти

ванзейские требюше.

Званок вскинул подбородок и приоткрыл рот, начиная догадываться, к чему

клонит собеседник, дружинники тоже бросили возиться с самострелом: – Вота будет диво дивное – из загона-то поганым не вырваться, и другим

в ворота тож не попасть, – огласил сотский свои догадки. – А мы на них

сверху обрушимся градом стрел и копий.

Вятка попытался пригасить улыбку, успевшую, как у других воев, растянуть углы рта, он положил десницу на плечо другу: – Это была бы радость великая, почитай, малая победа козельской

дружины, как на той охоте, когда мы отправили к мунгальскому богу половину

тьмы ихних воинов, – он с сожалением подергал щекой. – Но тебе придется

стоять со своими ратниками на другом месте.

– Гли-ко, небывальщина такая! – оглянувшись на соратников, попытался

отодвинуться Званок от товарища. – Моя сотня стоит на проездной башне как

прихваченная, али получше успел сыскать?

– Твоя сотня лучшая и все это знают, поэтому ты пойдешь с ней на

прорыв, чтобы увести от ворот другие полки нехристей, – твердо сказал

воевода. – Даю тебе в подмогу Мытеру с тремя десятками воев, остальные будут

стоять тут.

Звяга обернулся на то место на пряслах, где лютовала над погаными его

супружница, и хлопнул друга по груди:

– Вота и славно, важно не где стоять, а какую тем стоянием пользу

согражданам принести, так я мыслю, друг?

– Так, Званок, у нас одна земля, один народ и один на всех город, –

сказал Вятка под общее одобрение. – И мы должны запросить за него самую

высокую цену.

– Тако и будет, они заплатят сполна, – ощерился сотский крепкими

зубами. – Когда думаешь зачинать?

Воевода прищурился на расплавленное солнце, на тьмы мунгал, штурмующих

стены, зрачки у него стали неподвижными: – Когда ярило подкатится к верхушкам сосен, а поганые соберутся

завертывать в стойбища, тогда и отворим для них проездные ворота, пускай под

конец дня порадуются победе над нами.

Звяга хитро прикусил губу и хлопнул себя ладонями по бедрам: – Ай да Вятка, ай да светлая голова! Тут ихний прорыв в крепость, тут

ворота закрываются, а тут ярило за лес покатилося! Накося выкуси, немытая

морда, деревянную козельскую игрушку-неваляшку, – он даже присел от избытка

чувств. – На такую ловитву мы все согласные, глаголь, что нам тут

мастеровать.

Воевода указал рукой на пролом в стене за две вежи от места разговора, наскоро заваленный бревнами с досками, и посмотрел на сотского, черты лица у

него огрубели:

– Посылаю вас испытать ратную судьбину, – начал было он. – Глаголь дале, опосля жалковать будем, – дружинники придвинулись к

нему ближе.

– Тогда такое дело, когда ворота откроются и ордынцы хлынут в них со

всех концов, всем надо выбежать из того пролома и пустить стрелы им

вдогонку, – он положил ладонь на яблоко меча. – А когда они заметят вас и

повернут обратно, успеть схорониться за стенами и заделать дыру снова.

Звяга проследил путь, который нужно было пройти его сотне, и потянулся

пальцами к бороде, ратники за спиной продолжали терпеливо ждать решения.

Наконец сотский откачнулся назад, складки вокруг рта рассслабились: – Тако мы и поступим, Вятка, и мунгал порешим немало, и пролом закрыть

успеем, верно я сказал, вои?

– Вота еще заковырина какая, сам воевода огласил нам дивье блазное! –

откликнулись те. – Управимся, не первый день бьем нехристя.

По равнине за Жиздрой и по полю за Другуской с Клютомой побежали

длинные тени, но атака ордынцев на стены крепости не ослабевала, наоборот, она крепчала с каждым разом, успев перейти в беспрерывный штурм. Ханы Кадан

и Бури надеялись на усталость защитников и наращивали мощь, подключая свежие

полки, те мчались к подступам города и натыкались на жесткий отпор, который

получали все семь недель осады. Это упорство, невиданное мунгалами доселе, выводило их из себя, заставляя делать множество ошибок и не замечать

мелочей, от которых зависел чаще всего исход брани. Вятка стоял в забороле

на проездной башне и наблюдал за действиями противника, под ногами у него

раскачивалось на цепях бревно, бьющее в центр ворот, защищенное вместе с

обслугой деревянными щитами, оно сотрясало сооружение до основания. Еще одно

бревно, окованное железными листами, старалось развалить часть стены, измочаленную тараном в прошлые дни, но огромные плахи будто вросли друг в

друга, не спеша раскатываться в разные стороны. И все-таки долго так

продолжаться не могло, защитников оставалось все меньше, подмоги ни от кого

не ожидалось, а у противника не иссякал колодец, наполеннный до краев

свежими силами, степняки, несмотря на ощутимые потери, не собирались уходить

домой не солоно хлебавши. Это понимал каждый житель Козельска, и брань по

этой причине превратилась не в защиту города от жестокого ворога, а в защиту

себя от лютого зверя, не щадившего ни малого, ни старого. Горожане стояли

насмерть, понимая, что иного выхода нет, несмотря на подземный ход, прорытый

монахами, который в любой момент могла обрушить простая случайность. Не

слишком верил в такое спасение и Вятка, хотя прошел пещеру из конца в конец, ведь из нее все равно придется выбираться наружу, а там вокруг будут одни

мунгалы. Вот почему он решил драться до конца. Была и другая причина, она

заключалась в том, что жизнь под погаными превратилась бы в бесконечный ад, избавиться от которого не было бы никакой возможности. Об этом сожалел и

Звяга с многими дружинниками.

Воевода дождался момента, когда ярость мунгальских воинов достигла

пика, они словно ошалели, поднимаясь на стены с одними ножами, их кони тоже

стали грызть морды друг друга. Казалось, еще немного и они, обезумевшие от

ужаса, собьются в кровавый клубок. Пришла пора осуществить задуманное, Вятка

обернулся назад и крикнул сторожевому, стоявшему на полатях: – Давай сигнал открыть ворота!

Приказ полетел вниз, где за створками прятались воротные, готовые

отодвинуть тяжелые заворины, а Вятка уже отдавал новую команду воям, оседлавшим навершия по бокам узкого прохода между стеной и детинцом: – Ратники, встречайте гостей каленым железом!

Под пряслами раздался громкий стук чеканов по заворинам, потом натужно

заскрипели петли и обе створки распахнулись настеж, пропуская вовнутрь

бревно тарана, пролетевшее туда по инерции. На подступах к главным воротам

наступила на какое-то время тишина, она мигом обложила крепость, заставив

защитников и осаждающих замереть на месте. Люди на обеих краях жизни и

смерти словно почувствовали, что случилось что-то необычное, будто ветерок

овеял их лица, успев шепнуть о том, что после затишья наступит кровавая

развязка, которая может повернуть сечу в ту или иную сторону. Это

продолжалось несколько мгновений, сравнимых с тенями, беспокойными перед

заходом солнца, и сразу раздался вопль животной страсти и безрассудства

охвативший всполохом алчности передние ряды ордынцев, они ринулись в ворота, обтекая пороки, не замечая, что рвут о них одежду и даже тела. Они

стремились вовнутрь крепости, надеясь первыми отыскать спрятанные горожанами

сокровища, обещанные джагунами и тысячниками, и успеть присвоить себе то, что можно было от них утаить. А еще отобрать в вечное пользование пленных и

скот, вещи и предметы быта, княжеские украшения и церковную утварь – все

пошло бы в дело, а потом насладиться молодыми наложницами там, где захватила

страсть, где они попадали бы на землю, опьянев от крови и радости победы.

Ордынцы хлестали коней плетями, они срывались со стен, попадая под копыта, ползли ползком, чтобы только не оказаться в числе неудачников, они ждали

этого момента почти два месяца. Проход был узким, он мешал не только

разбежаться по городу в поисках добычи, чтобы она оказалась весомее, но даже

оглядеться по сторонам, чтобы вовремя выбраться из столпотворения. Скоро в

победные кличи стали вплетаться крики раненных и раздавленных, они

усиливались, перекрывая другие звуки. Все было напрасно, задние ряды

продолжали напирать, проталкивая передних в тупик с высокой стеной, вдруг

выросшей перед глазами, окончательно забивая узкий коридор людьми и

животными. Началась давка, похожая на битву армий на малом пространстве или

на беспорядочное бегство от неприятельских полков, когда лошади наседали на

пеших воинов, а всадники не могли шевельнуть ни рукой, ни ногой.

В этот момент на стенах показались защитники крепости с луками и

копьями, одни натянули тетивы, другие отклонились назад для броска, шквал

наконечников сверкнул железом в закатных лучах солнца, чтобы сразу впиться в

незащищенные доспехами места на ордынцах. Крик ужаса вырвался из сотен

глоток, затмив гул городских колоколов, он прокатился назад, заставив

напиравших нехристей ослабить давление, но этого предупреждения об опасности

им оказалось мало. Кипчакам не попавшим в первые ряды, по прежнему не

хотелось упускать добычу из рук, они ринулись вперед с удвоеной энергией, уплотняя человеческую массу до состояния окаменения. Стрелкам на навершиях

не нужно было выбирать цели, любая стрела находила ее, даже если она была

пущена детской рукой. Козляне не щадили захватчиков, пришедших со злым

умыслом, старики и старухи старались бросить в них камень или опрокинуть на

головы горшок с расплавленной смолой или с кипятком, не говоря о подростках

с женщинами, которые отжимали от себя по мунгальски налучья и поражали врага

с близкого расстояния. Большая половина всадников была перебита в моменты, ордынцы падали с седел под ноги лошадям, те метались в узком пространстве

осатаневшими скотами, готовыми порвать зубами и забить копытами все живое, встававщее на пути. Так продолжалось до поры, пока один из кипчакских

джагунов не опомнился и не схватился за лук, не уставая кричать что-то

задним рядам, первые стрелы полетели и в защитников, принудив их попрятаться

за зубцами. На стены полетели крюки с привязанными к ним лестницами и

арканами, по ним завиляли ящерицами воины в окровавленной одежде, осознавшие, что терять им нечего и стремившиеся теперь не вырваться из

западни, откуда выхода не было, а проникнуть в урусутский днешний град, где

простора было больше. Им казалось, что там их никто не достанет ни стрелой, ни копьем. За воротами тоже наконец сообразили, что соплеменники попали в

ловушку, полки кипчаков попятились назад, обстреливая ратников на стенах и

не давая воротным закрывать створки.

Защитникам держать оборону на две стороны стало труднее, тем более, что

главная преграда, ворота, штурму больше не препятствовала, мунгалам

оставалось перегруппироваться и устремиться на осаду стен детинца, которые

были ниже городских. Вятка понимал, что дать нехристям опомниться означало

самим впустить их в родной дом, он поднялся на смотровую площадку на

проездной башне и обернулся к пролому за двумя вежами, увидел Званка, стоявшего во весь рост. Мунгалы там отхлынули от пробоины и пустились по

направлению к главным воротам в надежде завладеть козельскими богатствами, эта оплошность позволяла засадному полку напасть на них сзади. Воевода вынул

из ножен меч, клинок прочертил в предвечернем воздухе сверкающую полосу и

упал вниз, давая сотскому добро на охоту. Званок что-то крикнул дружинникам, ожидавшим его слова у основания стены, те споро взялись за дело, растаскивая