Текст книги "Козельск - Могу-болгусун (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

у них кроме мечей висели кинжалы из дамасской стали, а головы были украшены

шлемами с личинами. Лица имели свирепое выражение. Вид джихангира со

сдвинутыми к переносице бровями и с раздувшимися ноздрями короткого носа

тоже не предвещал посетителям ничего хорошего. Он успел освободиться от

сладостных томлений тела и духа, охвативших его после встречи с маленькой

юлдуз, и теперь заменил их на мангусов – демонов зла и беспощадности. Он

ждал, когда порог шатра переступят царевич Шейбани-хан с братьями, которых

вызвал накануне для совета после того, как движение войска затормозилось по

вине Гуюк-хана, застрявшего под небольшой крепостью Козелеск. Войдут и

посланцы сына кагана всех монгол, этого ублюдка царских кровей, обладателя

тулуна вместо головы, чтобы разом отомстить ему за прошлые обиды. Кешиктены

Субудая успели донести, что чингизид с полководцем Бурундаем не сумели с

наскока захватить крепость, оказавшуюся на пути, этот городок Черниговского

улуса, князь которого Мстислав Святославич принимал участие в нападении на

реке Калке на войско Священного Воителя вместе с половцами лет пятнадцать

назад. Тогда Великий Потрясатель Вселенной заманил в ловушку объединенное

войско урусутов и степняков и разбил его наголову. А затем Субудай положил

князей и воевод на землю, навалил на них бревен и досок и приказал нукерам

сплясать на живом помосте танец, посвященный победе. Так отомстили

татаро-монголы за убитых послов и за прежние победы урусутов над степняками, таким образом погибли князья, воеводы и ханы объединенного войска, возомнившие себя непобедимыми. Тогда никто из урусутских властителей не

понял, что это была лишь разведка боем Священного Воителя и его правой руки

Непобедимого, старого полководца, готовившихся начать поход к последнему

морю. И если бы не смерть Учителя, которого отравила дочь одного из

кипчакских ханов, и не смерть старшего его сына Джучи, тоже погибшего от

отравленной стрелы, отца Бату-хана, тумены орды давно бы омывали сапоги в

его волнах.

Убранство шатра, подсвеченное несколькими медными жировыми

светильниками, развешанными вдоль стен на бамбуковых шестах, состояло из

китайских драгоценных вещей с арабскими предметами среди них, оно как бы

повторяло убранство шатров китайских императоров, когда те покидали

роскошные дворцы и отправлялись с инспекцией подданных. Монгольские ханы

ценили вещи, сделанные в стране Нанкиясу, выше вещей из других стран, они

признавали в своих покоях только их творения и еще монгольские изображения

на полотне Синего Волка и Оленицы, нарисованные местными умельцами не так

красиво, как получалось у придворных рисовальщиков при царских и султанских

тронах. Такие куски ткани висели на задней части ханских шатров, напоминая

входящим, от кого пошел род монголов, называемый с давних времен родом

Синего Волка. Остальное богатство могло продаваться ханами или обмениваться

на другие вещи в засисимости от их настроения.

Полог шатра откинулся и вовнутрь вошел десятник ночных стражников, став

на одно колено, он положил руки на рукоять меча и возвестил: – Ослепительный, к тебе прибыли с донесением нукеры хана Гуюка, они

ждут твоей милости у входа в шатер.

– Сколько их всего? – саин-хан пронзил десятника властным взглядом. – Десять воинов во главе с джагуном-сотником, при полном вооружении и с

лошадьми.

– Пусть войдет один джагун, – приказал хозяин шатра, он прекрасно

понял, на что намекнул ему десятник. Если посланцы были при оружии, значит, в войске Гуюк-хана ничего страшного не произошло. Джихангир подергал верхней

губой и добавил. – Если ему есть что сказать в свое оправдание.

– Слушаюсь, саин-хан. Через несколько мгновений порог шатра переступил, высоко задирая ноги, сотник кипчакских воинов с нашивкой на плече. Освободив шею от воротника и

повесив на нее поясной ремень, в знак передачи своей жизни джихангиру, он

припал на одно колено, сложив обе руки на втором.

– Ослепительный, я привез тебе весть от непобедимого хана Гуюка, –

склонил он голову.

Джихангир вперился в него взглядом, стараясь разглядеть признаки

трусости или беспокойства, но их не было. Это был молодой кипчак в тюрбане и

в синем монгольском чапане, на тощих ногах у него были надеты почти новые

урусутские сапоги с длинными кожаными голенищами, достающими до середины

бедер, видимо, он снял их с убитого врага совсем недавно. На поясе висел

турсук – небольшой кожаный сосуд для воды или кумыса, а из-за отворотов

чапана виднелась урусутская меховая шуба. Значит, врагом, который последним

стал поперек дороги джагуна, был или урусутский воевода, или купец, или

боярин, потому что ихние харакуны носили лапти, сплетенные из липового лыка, и онучи из беленого полотна. То есть из того, что лежало под ногами. Может

быть, сотник потому опоздал с донесением, что гонялся по лесу вместе с

подчиненными за богатой добычей, не подозревая, что этой добычей мог стать

он сам. Лицо воина с высокими скулами украшали множество резаных шрамов, самый большой из которых рассекал надвое узкий нос почти без ноздрей, отчего

казалось, что темные дырки углубляются прямо в длинный череп. В щелках между

веками посверкивали звериным блеском маленькие вертлявые точечки, вокруг

злого рта топорщилась серая поросль, переходившая к подбородку в жиденькую

бороденку. Это был, скорее всего, или сыгнак, или буртас, оба жители

бескрайних степей до самой высокогорной страны Барон-тала, так ее называли

монголы, а обитатели заоблачных высот звали себя тибетами. Саин-хан

шевельнул пальцами правой руки, отчего в полутьме шатра вспыхнули несколько

разноцветных искр от алмаза на перстне, принадлежавшего когда-то

самаркандскому эмиру. Он был не против того,чтобы его воины не упускали

добычу из своих рук, но категорически был против нарушения Ясы, написанной

его дедом.

– Говори, – процедил он сквозь редкие зубы. – Наши тумены под руководством непобедимого хана Гуюка и темника

Бурундая не сумели взять сходу крепость Козелеск.., – поднял голову джагун.

Но саин-хан его перебил: – Почему? – спросил он, сдерживая ярость, закипавшую в нем и к этому

простому воину, и к чулуну-чингизиду, укрывшемуся за урусутскими лесами и

болотами.

– Потому что она окружена с трех сторон реками, кроме того, крепость

имеет самые высокие стены из всех, которые до этого встречались нам в

урусутских городах, – смело посмотрел вестовой в глаза повелителя. – Даже

стены Тыржика, под которыми мы простояли четырнадцать дней, не были такими

высокими.

– Разве стены Резана тоже были ниже стен Козелеска, и разве все реки не

покрыты сейчас большими снегами?– подался вперед хозяин богатого шатра. –

Говори!

– Да, Ослепительный, стены города Резана оказались ниже стен козелеской

крепости, потому что она стоит на горе с отвесными кручами, – джагун вскинул

жиденькую бороденку еще выше, он знал, что его жизнь висит сейчас на волоске

и что терять ему нечего. – А снега успели напитаться весенней водой, которая

устремилась в руслах рек по льду под ними, делая переход через них

невозможным. Десятник из сотни Ордагана поплатился головой, когда попытался

перейти главную реку, что под стенами крепости с северо-западной ее стороны, кони его воинов увязли в снегу по шеи, а их копыта заскользили по льду под

ним, по которому бежала мощная вода.

– А почему он сунулся туда со своим десятком, не зная брода? – Никто не знал, где находится брод. Мы обложили Козелеск со всех

сторон, но даже с четвертой стороны, выходящей на степи, урусуты выкопали

глубокий ров и залили его водой, прорыв канал от ближайшей реки, – ответил

израненный воин. – А подъемные мосты защитники города убрали еще осенью, от

них на снегу остались только следы.

Полог на входе откинулся во второй раз и в шатер вошел Непобедимый, подтягивая, как всегда, за собой больную ногу и прижимая к боку усохшую

руку. Он был одет в ормэгэн, плащ без рукавов, под которым топорщился

овчинный урусутский полушубок, на голове у него был обыкновенный собачий

малахай, а на ногах стоптанные кипчакские сапоги с высокими каблуками и

загнутыми носами, отчего сами ноги казались кривыми еще больше. Если бы

Субудай объявился в таком виде в любом кипчакском или урусутском городе, его

бы приняли за байгуша-нищего, решившего совершить хадж в Мекку и стать после

этого хаджи.

– Менду, саин-хан, – поздоровался он с хозяином шатра, срестив руки на

груди и выказывая ему наклоном головы наивысшее почтение. – Ты решил принять

у себя посланников Гуюк-хана, которых перехватили мои кешиктены?

– Этот джагун поведал мне, что крепость Козелеск невозможно взять, потому что она стоит на высокой горе, защищена неприступными стенами и

омывается с трех сторон четырьмя реками сразу, – джихангир, ответив на

приветствие, шевельнул рукой в сторону посланца. – Поэтому Гуюк-хан решил

устроить уртон-стоянку вокруг нее в надежде уморить жителей голодом. Так?

Бату-хан снова вперился злым взором в сотника с оголенной шеей и

опущенной головой, опирающегося на одно колено. Но тот встрепенулся: – Воины темника Бурундая беспрерывно атакуют крепость, они осыпают ее

дома тучами огненных стрел и постоянно выискивают слабые места для

последнего броска, – дерзко сказал он. – Гуюк-хан лично объехал вокруг

урусутского укрепления несколько раз, примериваясь, с какой стороны его

удобнее будет взять.

Непобедимый громко высморкался в рукав шубы и однобоко усмехнулся, отчего шрамы на его скуластом лице пришли в движение: – Нам не встречалось на пути еще такой крепости, которую не взяли бы

наши доблестные воины, – глухим голосом, в котором послышалась издевка, проворчал он. И развернулся к посланцу. – Джагун, а почему ты пришел к

джихангиру с десятком воинов, и где твоя сотня?

– Мои воины были в первых рядах, когда тумен Бурундая брал город

Тыржик, – сотник зло оскалил крупные желтые зубы. – Они почти все полегли

под его стенами.

– А почему остался в живых ты сам? – сверкнул Субудай единственным

глазом.

– Потому что меня пощадил бог войны Сульдэ, он всегда был на моей

стороне, – вскинул посланник подбородок. – Я вышел в поход простым воином, а

возвращаюсь домой сотником.

– Ты еще не возвратился в свой аул, – резко вмешался в разговор

джихангир, он чуть развернулся к кебтегулам за троном и приказал. – Алыб

барын!

– Аман! – упал на оба колена джагун, но в его движениях не было страха, видимо, он давно привык к ледяному дыханию смерти за своей спиной. Он

повторил. – Аман, джихангир, пощади, я был первым на стенах Ульдемира и у

меня дома пятеро детей.

Оба кебтегула, загремев доспехами, бросились к сотнику, распростертому

на коврах, они похдватили худощавое тело как пушинку и поставили его на

ноги. Непобедимый, припадая на одну ногу, подошел ближе к трону, ему было

все равно, что станет с очередным несчастным, но в глазу у него отразилась

какая-то мысль. Эту перемену в его взгляде заметил саин-хан.

– Я пока только приказал страже взять тебя, – сказал он джагуну, обвисшему на руках кебтегулов. – Но окончательного решения по твоей судьбе и

по судьбе последнего твоего десятка воинов я еще не принял.

– Аман! – снова вскинулся вестовой. – Джихангир, я клянусь тебе, что

буду первым и на стенах крепости Козелеск.

Саин-хан опять покосился на старого полководца, усмотрел в его черном

зрачке подобие некоего одобрения. Он оперся о подлокотники трона, одновременно откидываясь на его спинку, обтянутую шелковой тканью с золотой

вышивкой и со штандартом над головой. В уголках узких губ появилась змеиная

ухмылка:

– За то, что ты потерял почти всех своих воинов, тебя следует лишить

звания и посадить на кол, – медленно начал он говорить. – За то, что был

первым со своей сотней на стенах Ульдемира, столицы урусутов, и на стенах

непокорного Тыржика, ты достоин награды.

Джагун рванулся из рук кебтегулов, но воины ночной стражи держали

крепко, из его рта брызнула обильная слюна, видимо, у него начался припадок

из-за сильного перенапряжения. Но он быстро начал приходить в себя, это

говорило о том, что джагун умеет держать себя в руках. Обстоятельство вместе

со смелостью в его глазах повлияли на окончательное решение великого хана, хотя перед ним был не монгол, а всего лишь кипчак: – За то, что ты не принес важное известие вовремя, а стал гоняться по

лесам за богатыми урусутами, пока не заблудился и пока не наткнулся на

кешиктенов Субудай-багатура, тебе следует отрубить голову, – продолжил

джихангир, дождавшись конца припадка. Он сделал долгую паузу, не сводя

взгляда с посланника своего главного врага, но тот был уже готов ко всему, и

саин-хан заключил. – Но ты не потерял присутствия духа, не утратил боевого

пыла, поэтому тебе только вырвут остатки твоих ноздрей и ты поедешь обратно

к Гуюк-хану и скажешь ему, что джихангир всего войска дает ему два дня на

взятие крепости Козелеск.

Непобедимый, стоявший молча сбоку трона, одобрительно ухмыльнулся и

переступил с ноги на ногу. Он не имел права садиться без разрешения хозяина

шатра на ковер для высоких гостей, возле которого стоял, хотя саин-хан не

сказал бы ему ничего. Субудаю понравилось заключительное слово по поводу

судьбы джагуна, которое подтвердило в очередной раз, что ставка его и всего

курултая на внука Священного Воителя, а не на одного из пятерых его сыновей, оказалась правильной. На глазах у старого полководца наливался силой и умом

новый каган всех монгол.

– А если твой непобедимый хан не возьмет эту крошечную крепость в два

дня, я пошлю гонцов в Каракорум, чтобы курултай отозвал его из похода как

можно скорее, – добавил саин-хан и махнул рукой, чтобы сотника увели.

– Ослепительный, яшасын! – крикнул тот, заворачивая голову в тюрбане

между плечами стражников. – Пусть бог Тенгрэ продлит твои дни до

бесконесности...

Полог откинулся и сразу плотная ткань закрыла вход. Снаружи донеслись

возбужденные голоса, это кебтегулы определяли осужденного в руки палача, место которого было рядом с шатром. Затем отверстие входа окрасилось вновь

красными отсветами от костров, стражники со склоненными головами поспешили

занять места за спинкой трона.

– Саин-хан, твой брат Шейбани с другими царевичами скоро должен

подъехать на большой совет, – напомнил джихангиру Субудай-багатур, он

опустился наконец-то на ковер и поджал под себя ноги. Из впалой груди

вырвался вздох облегчения, после чего он продолжил. – Нам нужно продумать

все до мелочей, чтобы не насторожить тайной встречей Гуюк-хана, иначе он

подумает, что против него замышляется заговор и опередит тебя с дурной

вестью в Каракорум.

Бату-хан согласно кивнул, в глазах у него появилась какая-то мысль, которой он тут-же поделился со своим учителем: – Я сейчас же пошлю к нему вестовых с предложением помощи, а если он ее

отвергнет из-за непрниязни ко мне, то вестовые ему объяснят, что решение

принималось совместно с другими царевичами-чингизидами, пусть тогда он

прибудет сюда и послушает их доводы. Это послужит оправданием нашей тайной

встречи с Шейбани-ханом без него, и успокоит в мыслях по поводу заговора, –

джихангир снова подался вперед. – Нам нужно решить множество вопросов по

возвращении войска в орду без потерь, от обоза приходят известия, что там

начали бросать повозки с добром, потому что днем солнце взялось припекать и

колеса стали вязнуть в сыром снегу. По утрам и по вечерам снег схватывается

еще морозами, не давая коням пробиться копытами к прошлогодней траве, а

зерна и сена на всех давно не хватает. Весна в урусутских краях наступила

раньше обычного, если дороги развезет, то мы можем задержаться здесь до тех

пор, пока они не подсохнут. И это будет наш позор.

– Ты прав, мой молодой господин, так-же рассудил бы и твой дед, Великий

Потрясатель Вселенной, да будет ему раем Вечное Синее Небо, – согласился

старый полководец. – Если бы не Тыржик, этот маленький город, под которым

нам пришлось задержаться на четырнадцать дней, войско успело бы перейти по

снегу самые широкие урусутские реки и без потерь оказаться на степных

просторах. А теперь нам придется лишиться большей половины добычи, захваченной воинами, потому что тащиться со всем этим добром по

надвигающемуся к нам с юга половодью будет невозможно.

– Да, это так, – кивнул головой джихангир. – А если мы задержимся и

возле Козелеска, то этот вопрос осложнится еще больше.

– Теперь все зависит от Гуюк-хана и его правой руки Бурундая, – добавил

Субудай-багатур. – От их воинского умения брать крепости без нашей помощи.

Широкое лицо Бату-хана снова стало наливаться дурной кровью, он нервно

подергал щекой:

– Этот выскочка способен только держать нож за пазухой и нападать со

спины, – прошипел он сквозь редкие зубы, вспоминая случай, произошедший в

его шатре перед взятием столицы урусутов Ульдемира, когда был убит в

окрестностях Коломны самый младший из чингизидов Кюлькан, погнавшийся за

отрядом конных урусутов и попавший в их засаду. Тогда вместе с ним были

опущены в могилу живыми, кроме его любимых лошадей, сорок самых красивых

урусутских девушек-девственниц. А Гуюк-хан после этого нашел еще один повод, чтобы обвинить джихангира в гибели царевича, и наброситься на него с

кинжалом в присутствии других чингизидов. Тогда все обошлось без единой

царапины на непримиримых врагах, но этот факт не давал никакого повода для

успокоения. Саин-хан сузил тонкие губы в белую нитку. – Крепость Козелеск

должна быть взята этим хитрым манулом-степным котом, ублажающим себя, как и

царевич Бури, турсуками хорзы и орзы и меняющим женщин по десятку за одну

ночь.

Непобедимый вскинул круглую голову с натянутым на нее собачьим

малахаем, глубокие морщины на его лице собрались в маску полного одобрения

высказанному хозяином шатра, что бывало довольно редко. Он почувствовал

вдруг, что за утверждением о безоговорочном взятии крепости должен

последовать вывод, доступный только людям, одаренным большим умом. А

джихангир продолжал:

– Мы не имеем права оставлять в стране урусутов ни одного города, оказавшего нам сопротивление, не взятого нами и не разрушенного до

основания. Это может послужить примером для врагов, оставшихся в живых, чтобы они начали собирать против нас новое войско и отказа урусутов платить

дань, которой мы их обложили.

Старый полководец закачался на ковре взад-вперед и издал громкое

восклицание, не в силах сдержать радости, возникшей в его впалой груди от

последних слов ученика:

– Сейчас ты абсолютно прав, саин-хан! – воздел он руки вверх, с трудом

поднимаясь с места. – Это слова не просто великого полководца, а

государственного мужа, думающего о своем народе на века вперед.

Джихангир тоже сошел с трона, ему претило, как и мудрому воину, стоявшему перед ним, выражение высоких чувств, чтобы скрыть волнение от

похвалы, он прошел на середину шатра:

– Мы должны встретить моего брата Шейбани-хана и других царевичей у

входа, сейчас надо добиться от них абсолютного доверия к себе, чтобы перевес

в силах был на нашей стороне, – открыл он главные козыри перед верным другом

своего деда. – Ведь нам предстоит вернуться в эту страну и пойти дальше, до

последнего моря, как завещал нам Священный Воитель. И кто будет во главе

объединенного войска в следующий раз, зависит только от нас, и даже в этот

момент.

Но великий полководец вдруг сменил одухотворенное выражение на лице на

едва заметное недоумение, он даже немного сгорбился, прижав к впалой груди

высохшую руку и превратившись снова в старого и бездомного пса, еще не

растерявшего былого величия:

– Джихангир, я против такого поступка, он покажет перед чингизидами

твою слабость и раскроет твои замыслы на будущее, – непривычно громко

воскликнул Субудай. – Сейчас тебе нужно умножать власть не только

убедительными победами над урусутами, но и действиями. Ты должен встретить

родных братьев и остальных родственников, восседая с непроницаемым лицом на

походном троне, чтобы ни одно движение не смогло выдать твоих истинных

чувств и намерений. Тогда царственный вид прибавит к твоим великим победам

еще один плюс, который застрянет у них поперек горла.

Бату-хан быстро вскинул голову и вперился в преданного учителя

немигающим взором, ему впервые довелось услышать от него подобное

откровение, Субудай вел себя сдержанно со всеми, тем более с ним, внуком

Потрясателя Вселенной, покинувшего этот мир. Но сейчас старый полководец в

ответ на его откровения тоже не стал скрывать тайных мыслей, и они сказали

джихангиру о многом, о том, что у него есть два сына, которых он мечтает

увидеть не только темниками, но на вершине власти в Каракоруме, где заседал

курултай, а так-же об отношении к другим чингизидам, занимавшим по его

мнению посты, которых они были недостойны. Саин-хан еще раз окинул учителя

пристальным взглядом и как бы в размышленях передернул плечами: – Вполне возможно, что твоими устами говорит истина, хотя иногда

казалось, что я веду себя со своими родственниками слишком заносчиво, чем

навлекаю на се6я их раздражение и гнев, – раздумчиво заговорил он и

замолчал. Затем, словно приняв какое-то решение, сделал шаг вперед. – Нам

все равно нужно выйти на воздух, мне кажется, что мы переутомились от

бесконечного перехода по лесным дорогам. Урусуты очень странный народ, я

думаю, что они ничего еще не осознали и нам следует от них ждать немало

неприятностей.

– Так, саин-хан, эта страна еще не проснулась и нам выгодно, если она

будет погружена в сон еще долгие века, – поспешно кивнул Субудай круглой

головой, он пристроился немного сзади господина. -Урусутов не следует

тревожить слишком часто нашим присутствием в их землях, надо только

постоянно подгонять их в нужном нам направлении и доить как белую кобылицу, наслаждаясь пенным кумысом.

Оба венценосных собеседника откинули полог и вышли из шатра на свежий

воздух. Два кебтегула с широкими плечами, стоящие у входа с круглыми щитами

и длинными копьями, замерли изваяниями на расставленных ногах. Был глубокий

вечер, воздух с запахом легкого морозца был чист и свеж, на небе роились

маленькие звездочки, их было неизмеримо больше, нежели над степями

монгольской империи, словно они здесь брали не величиной, а количеством.

Небо тоже вознеслось на недосягаемую высоту, наверное, урусутский бог не

слишком любил свою паству, поэтому улетел от нее подальше. Вид с холма, на

который указал джихангир при выборе места для шатра, открывался довольно

обширный. В первых рядах, образующих кольца вокруг ставки, стояли юрты

семерых звездных жен саин-хана, за ними выстроились походные палатки

тургаудов-телохранителей, дальше шли временные шалаши шаманов, знахарей, ловчих с соколами для охоты, доезжачих с борзыми. После них возвели свои

юрты повара, барабанщики, трубачи, рожечники, многочисленная челядь и прочая

прислуга. Подол равнины почти до горизонта был освещен бесчисленными

кострами, разведенными на снегу, с сидящими и лежащими вокруг них воинами.

Среди костров поднимались островерхие шалаши джагунов и тысяцких, и изредка

круглые и гладковерхие темников. Над ними полоскались на слабом ветерке

бесчисленные знамена различных родов, племен и просто групп вольных людей, объединенных одним важным событием – войной. Змейки дымов струились вверх, растворяясь в густой синеве, они были не в силах заслонить сар-луну, плотную

и яркую, такую маленькую в этих краях, словно кипчакская женщина испекла в

тандыре пшеничную лепешку, замешанную на верблюжьем молоке, и прилепила ее с

одного замаха к небесному полукруглому своду.

Бату-хан и Субудай-багатур сделали несколько шагов по склону холма.

Откуда-то сбоку вынырнул юртджи – разносчик приказов, согнулся в поясе на

почтительном расстоянии в ожидании исполнения воли небожителей. К нему

присоединился юртджи по особым распоряжениям, потом подошли еще несколько, пока не набралась группа из десятка человек. Два кебтегула, идущих позади

молодого и старого полководцев, подняли факелы выше, их десятник с

телохранителями впереди крикнул во весь голос: – Внимание и повиновение!

И сразу все пришло в движение, создавая шум, схожий с шумом, когда

огромное войско снимается с места, чтобы идти в дальний поход. Еще он был

похож на шум водопада на реке в горах Каменного Пояса, который воинам

пришлось пересекать по дороге в земли урусутов. Но там шум воды, падающей в

пропасть с большой высоты, был вечным, а здесь он стал затихать так-же

быстро, как возник. Наступила тишина, словно на огромном пространстве

равнины, обнесенной по краям черными линиями сплошных лесов, не было ни

одного человека. Будто эта равнина превратилась в обоо – шаманское капище с

пирамидами не из камня, а из юрт и шатров, вокруг которых затеяли зловещий

танец тысячи бесплотных иблисов– духов зла, и туйдгэров – демонов

наваждения, от которых в лунном свете бесновались кровавые летучие тени, подсвеченные языками пламени костров.

– Внимание и повиновение!.. Глава третья. Весенний день 25 марта 6746 года от сотворения мира, загрузневший от

влаги, насквозь пропитавшей воздух, перевалил на вторую половину, обещая

темную и душную ночь, а тугарские стрелы с прикрепленными к ним свистульками

продолжали гудеть и зудеть в полете, ударяясь, словно крупный град, в

заборола и глухие вежи на стенах козельской крепости, в деревянные

двускатные навесы над пряслами и городнями, застревая в досках острыми

наконечниками гарпунного типа. Их полет походил на мельтешение туч гнуси, летящих друг за другом, или на полет ос с осиным злым зудением, когда те

лишаются улья или дупла, они впивались роем во все, что встречалось на пути, не оставляя места для спасения. Защитники попрятались за плахами, образующими смотровые щели, они изредка натягивали луки и стреляли в сторону

врага, не беспокоясь за попадание стрелы в цель. При такой плотности людей и

животных на другой стороне реки вряд ли какая пролетела бы расстояние

бесполезно. Иногда оттуда доносились крики раненых, заглушаемые гулом от

топота тысяч копыт и гортанными восклицаниями. А отряды татаро-монгольского

войска, среди которых выделялись половцы, недавние союзники русичей, в

цветных клобуках с меховыми отворотами и в одежде, обшитой красными

тесемками, все крутили и крутили бесконечные круги. Они сменяли друг друга, выпуская стрелу за стрелой, вытаскивая их из туго набитых колчанов сбоку

седел с высокими спинками.

– Сколько ж их тама будя, этих нехристей, – не выдержал Бранок долгого

нервного напряжения. – Ужель под наш город нахлынула вся тугарская орда!

Защитники крепости давно разделились на десятки и сотни под

водительством княжьих гридней и заняли на стенах места, закрепленные за ними

воеводой. Вятка вместе с друзьями остался в том забороле, которое они не

успели достроить, это был их ратный бастион на большом участке прясла, который они обязаны были оборонять от неприятеля. Он облизал пересохшие губы

и покосился на берестяной туесок, оставленный одной из женок под стеной

укрепления напротив, в нем грудились моченые в капусте яблоки – самое дело

для утоления сразу жажды и голода. Но до него вряд ли кто из защитников

сейчас бы добрался, туесок со всех боков был утыкан тугарскими стрелами, видимо, он находился в так называемой мертвой зоне. Во рту у Вятки сам собой

возник кисло-сладкий привкус с запахом квашеной капусты, вызвав обильную

слюну.

– Вся орда, али не вся она тут, а нам пришла пора ратничать не на

живот, а на судьбину, – ответил он Бранку. Отмахнувшись рукой от смурных

мыслей, он поерзал спиной о дубовые бревна. – Кто бы мне подсказал, как бы

добраться до того меленького берестяного короба с яблоками.

Охрим оглянулся на туесок и поняв, что подсказки ни от кого не

найдется, криво усмехнулся, он и сам, скорее всего, думал о том же: – А ты шмыгни по полатям ящеркой, индо носом в него и уткнешься, –

отозвался он хриплым голосом. – Надо же как умудрилась поставить – ни одна

тугарская стрела его не задела.

Бранок между тем выдернул из бревна тростниковую вражескую стрелу, среди которых было много бамбуковых, длинную и с черным острым наконечником

с зазубринами по бокам, примерив ее задней частью к тетиве своего лука, гнутого из молодой ольхи, он крутнулся на одном месте к проему и, привстав

на колено, с силой потянул бычью подколенную жилу. Застыл на мгновение, затем разжал указательный со средним пальцы. Он едва успел убрать голову и

плечи, как в проем вихрем ворвались не меньше десятка злых тугарских ответа

с глиняными свистульками и в кровавом оперении. Меткости степных воинов

можно было позавидовать, вряд ли кто из козличей сумел бы попасть в цель с

такого расстояния, если бы, к тому же, стрела, пущенная из самодельного

лука, смогла перелететь русло широкой реки. Сколько бы горожане не пережили

нападений диких орд степняков, они никогда не делали ставку на оружие, обходясь луками, мечами и секирами, смастеренными местными умельцами из

подручного материала. Но многие, особнно дружинники при воеводе и запасные

ратники, не упускали случая приобрести боевую справу у гостей, наезжающих в

крепость со всех концов земли, и припрятать ее до поры до времени за

полатями. Вот и сейчас Бранок в который раз покосился на лук в руках Вятки, старшего друга, гнутый из рогов какого-то степного животного, и подумал о

том, что пришла пора доставать из-под полатей в своей истобе точно такой-же.

А может еще лучше.

– Гли-ко, индо попал! – воскликнул Охрим, прильнувший глазом к углу

нового заборола, еще не законопаченному паклей, надратой из льняных стеблей.

– Я-то?! – встрепенулся Бранок. – А ни то, прямо в широкую морду, нехристь ажник на холку коня

перекинулся.

Вятка тем временем приник к полу и ужом заскользил к туеску с яблоками, надеясь на то, что стрела его друга хоть на мгновение приведет в

замешательство плотные ряды врагов. Не доползая до желаннной добычи пару

сажен, он набросил на нее дугу лука и потянул к себе. Туесок накренился

набок, верхние яблоки покатились по доскам прясла в разные стороны, но на

дне все-же кое-что осталось.

– Вота, а мы не знали, чем смочить уста, – донеслось от глухой вежи, срубленной недалеко от заборола прямо на городне, в которой занимали оборону

другие ратники. Вежи не пробивали основанием стену крепости насквозь, а

гнездились наседками по ее верху. – Мы тоже думали привязать к стреле бечеву

да стрелить в лыковый короб, а ты, Вятка, дивье показал нам луком.

– Ну и ладно, – откликнулся тот, подгребая к себе туесок скрюченными

пальцами и радуясь тому, что в нем еще остались яблоки в капустной крошке. –

Нам бы со всем добром все равно не управиться.

Из города по прежнему доносился заполошный перезвон медных колоколов и

тревожное гудение вечевика на церкви Спаса-на-Яру, что возвышалась над