Текст книги "Козельск - Могу-болгусун (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

плотинах и даже в куниц, добывающих пропитание рыбой. Разве их мясом можно

питаться?

– Так и есть, княгинюшка Марья Дмитриевна, – поднялся с лавки воевода, громыхнув железными доспехами. – Косоглазые не брезгуют ничем, они

употребляют в пищу все, на что срамно было бы покуситься русским людям, и на

охоту в кладовые уже не пробиться, вестей оттуда мы давно не получали.

Смурное время настало, матушка, как бы наши припасы не разнюхали отряды

нехристей, рыскающие по их поиску во всех направлениях.

Боярин Мечник огладил широкую бороду и повернулся к нему: – Надо бы снова снарядить на ловитву отряд под началом Вятки, –

раздумчиво сказал он. – Этот вой пройдет все посты нехристей, как

кладбищенское видение, и возвернется обратно.

– Оно-то так, боярин, правда твоя, – не стал спорить Радыня. – Но ежели

приключится какая беда, козельская рать опять недосчитается самых лучших

воев.

– Тогда что ты предлагаешь? – Надо не отправлять малый отряд за припасом, а пока есть силы, выйти

на охоту к поганым числом поболе, чем было это в первый раз, и навести среди

них страху, какого они не знали до сей поры. Тогда в орде может что-то

сдвинуться и обнажить наконец тугарский замысел.

– Воевода, ихний замысел известный с начала обстояния, мы надеялись на

весеннюю распутицу, но вышло, что радовались рано. Теперь стало ясно, что

Батыга не уйдет от стен города до тех пор, пока не добьется от нас

покорности, или пока не получит зуботычину, которую еще не получал, –

включился в разговор купец Воротына. – Ты забыл присказку – мал золотник да

дорог, Вятка тем всегда и брал, что не числом а умением, хоть на охоте, хоть

в походе в Серёнск за гостинцами. Нонче тоже надо если снаряжать воев на

ловитву, то отряд, одинаковый с тем, тогда проку станет куда больше.

Боярин Матвей Глебович покосился на купчишку, решившего выказать ратное

разумение, но все же признал правоту его выводов: – Верно сказывает Воротына, в крепости за время осады погибло от

мунгальских стрел немало воев, а ежели располовинить оставшихся и отпустить

их на охоту, то кто будет держать оборону? – он пристукнул посохом о пол, проложенный по краям темными дубовыми плахами, а в середине белыми

сосновыми, отчего в гриднице было светлее, и вскинул бороду, закрывающую его

грудь до пояса. – Поганые подошли к стенам со всех сторон, того и гляди, они

полезут на них оттуда, где стоят. У них орды, да за ними орды, а у нас от

начала обстояния не набралось и двух тысяч ратников, а теперь разве что

тысяча с лишком, в заборолах уже сидеть некому.

Воевода покосился на княгиню и на малолетнего князя, внимавших речам

собравшихся со строгостью на лицах, особенно впитывал каждое слово князь

Василий, видно было, что он давно был готов встать с ратниками в один ряд и

драться с нехристями до последнего вздоха, но воспитание и пытливый ум не

давали ему высказывать мнение до тех пор, пока не станет ясной вся картина и

пока его об этом не попросят. И все-таки по выражению глаз можно было

догадаться, какое решение он принимает как правильное, а какое отвергает как

неумное. Вот и сейчас князь скользнул взглядом в сторону боярина Мечника и

чуть приспустил уголки губ в знак несогласия с его доводами.

– Правильно ты подметил, Матвей Глебович, теперь в наш город не то что

сбег не проскользнет – муха не пролетит, пока не получит ханскую пайцзу, –

потянулся к шлему Радыня, он обернулся на Вятку, сидевшего после тысяцких

Латыны и Бугримы, словно призывая его в сообщники. – А если собрать большой

отряд и сделать вылазку сразу в разные стороны, чтобы показать ордынцам, что

защитников много и что брать нас в полон не пришло ихнее время?

В гриднице смолкли оживленные голоса, княжьи гости начали

переглядываться друг с другом, примериваясь, с какой стороны обсудить

предложение, князь Василий с любопытством осмотрелся вокруг, задумка

показалась дельной и ему. Наконец голос подал Вятка, поставивший ножны с

мечом между ног, он встряхнул плечами и спросил: – А руководить кто будет всеми отрядами, Федор Савельевич? Это ж они

разбредутся в разные стороны от крепости и станут каждый сам по себе чинить

ловитву, а случись какая оказия, помощи ждать будет не откуда.

– А ты на что? – не замедлил воевода с ответом. – Вы, когда ходили в

Серёнск на ушкуях, тоже были не в одной упряжке, а управлялись как надо, даже помогли дружинникам, высланным из ворот вам на подмогу, наддать как

следует нехристям, наскочившим на вас.

– Все так, – не сдавался Вятка. – Но там была река, волчиный вой

разносился над водой как по равнине, ажник поганых всполошил, а тут рек

несколько, да все они вкруг города, – он пощипал бороду. – Кабы на стенах

поставить сигнальщиков с факелами, с какой стороны они загорятся, значит там

среди мунгал сполох, пора возвращаться к воротам. А если на проездной башне

будет светиться только один факел, тогда ошкуривай нехристей, пока рассвет

не зардеется.

Князь Василий громко пристукнул каблуком по полу, заставив собравшихся

обернуться к нему и увидеть, как по его лицу растекается довольная улыбка.

Марья Дмитриевна тоже бросила на сына внимательный взгляд и откинулась на

спинку кресла.

– Свет наш Матвей Глебович, и ты Федор Савельевич, нам с сыном кажется, что сейчас мы услышали мудрые мысли не молодого ратника, но зрелого мужа. Вы

сами сказали, что нам необходимо сбить мунгалам их животный пыл, иначе они

никогда не уйдут от стен города, а здесь может выйти замешательство, которое

поспособствует ихнему уходу в степи.

– Матушка Марья Дмитриевна, вряд ли ордынцев испугает вылазка козлян, какой бы удачной она ни была, под их хоругвями собраны несметные тьмы, – с

сожалением покачал воевода головой. – На место одних поганых придут полчища

других, еще алчнее, такое уже было на русской земле не однажды.

– Федор Савельевич, ты предрекаешь нам готовиться принять судьбину? –

напряглась княгиня, она вскинула голову, заставив дорагоценные каменья на

коруне брызнуть в свете лучин ледяной радугой, ей отозвались морозным

отсветом ажурные колты в розовых ушах, отделанные крупным жемчугом. Она

повторила. – Ты не оставляешь нам и народу Козельска никакого выхода из

кольца мунгальской осады?

В большой комнате с низкими потолками снова наступила напряженная

тишина, она продолжалась так долго, что князь Василий не утерпел и

пристукнул ножнами от меча по возвышению, на котором стояло кресло. Но его

лицо выражало теперь не мальчишеское нетерпение, а негодование человека, с

рождения облеченного властью. Видно было, что ему не терпится высказать свое

слово, да власть над собственным мнением отобрал у него малый возраст. И

тогда в разговор вступил митрополит, сидевший во главе священников, молча

тискавших между пальцами золотые, серебряные и медные кресты на груди, положенные им в зависимости от сана. Он чуть склонил бархатную камилавку по

направлению к княгине и ее сыну, и заговорил рокочущим басом, которым читал

псалтирь на амвоне главной в городе церкви Спаса на Яру: – Заступница Марья Дмитриевна, Господь всегда дает надежду пастве, каким бы сложным ни был вопрос, разве может он оставить своих агнцев в беде, не явив божественный свет в конце пути?

– И какой же путь подсказывает нам Иисус Христос? – вежливо повернулась

княгиня к нему.

– Вы забыли о тайном ходе, прорытом козельскими монахами к чудотворному

источнику на другой стороне Жиздры, пробившем себе выход на поверхность

земли в глубине соснового бора.

– Но этот ход, если он еще существует, должен быть заполнен полой

водой! – приподняла брови княгиня. – И вряд ли она уйдет до начала лета, ведь так было всегда.

– Так было в самые снежные зимы и долгие весны, когда стада выпускали

на пастбища лишь с наступлением теплых дней, а в этом году разлив был

бурным, таким же стал и отлив, – вежливо поправил ее митрополит. – Свет наш

Марья Дмитриевна, вода из церковных подземелий почти ушла, значит, скоро она

уйдет и из подкопа.

– А разве он не разрушился? Я полагала, что стены у подкопа земляные. – Так и есть, матушка, только промазаны они толстым слоем глины, обожженной огнем костров на всем протяжении. Подкоп сделан по ганзейскому

образцу, подсказанному Вольганом, зодчим из тех западных стран, козельскому

князю Мстиславу Святославичу, ставшему потом во главе Черниговского

княжества. Хороший был князь, он укрепил крепость трехрядными стенами из

мореного дуба и заставил прорыть канал между Клютомой и Другуской, а потом

между Другуской и Жиздрой, чем не преминул воспользоваться сотник Вятка, когда там случился затор из бревен и другого мусора.

Слова священнослужителя поддержал одобрительный гул голосов не только

бояр и купцов, но и мастеровых людей, представлявших каждый свой район.

– Хват-ратник Вятка, попал тогда болтом в самую цель. – Потопил поганых не меньше пяти сотен, а то и поболе. Княгиня признательно улыбнулась сотнику, но сейчас ее больше волновал

подземный ход, она перевела взгляд на первого боярина, затем на воеводу и на

остальных, выискивая подтверждения словам церковника, но большниство

собравшихся не были посвящены в тайны митрополичьего двора. Люди знали о

подземном ходе к чудодейственному колодцу не только от монахов да калик

перехожих, считавших это место священным, о нем не раз говорили старые

дружинники, проходившие тем путем, но вернувшиеся обратно по верху. И все

равно подкоп считался каким-то чудом, составляющим единое целое с колодцем, известным по всей Руси, в ледяной его купели избавления от недугов во время

купания случались и среди граждан Козельска, хотя они чаще собирались в

группы и отправлялись за здоровьем на капище в лесном урочище с истуканом на

вершине холма. Там действительно происходили чудеса исцеления, по силе

воздействия превосходившие случаи у священного колодца, приписанного

церковниками к христианской святыне. И все– таки к нему тоже была протоптана

дорога, хотя он не нес в себе особой тайны, сравнимой с тайной подкопа, потому что был на виду. Мало кто понимал, как можно было прорыть под землей

пещеру длиной не менее версты, да еще под широкой Жиздрой, хотя народ видел, что монахи проводят дни не в праздном веселии, а в праведных трудах.

– Я знаю про тайный ход, им однажды пользовались ратники во главе с

князем Мстиславом Святославичем, когда решили зайти в спину половецкому хану

Яндыге, тогда козляне одержали победу, отбившую на несколько лет охоту у

степняков нападать на вятичей, – нарушил молчание воевода. – Но с тех пор, как я слышал, пещерой никто не пользовался, даже церковные служители.

– Радыня, ты плохо знаешь жизнь монашеских обителей, – мягко перебил

его митрополит. – Каждый год после паводка мы заново укрепляем не только

стены церквей и монастырей с хозяйственными постройками, но и все строения, отписанные властью и паствой в наше пользование.

Князь Василий улыбнулся, он впервые за время совещания переступил с

ноги на ногу, одобрительно прищурилась и его мать, укрепляя общее мнение, что они являют собой единое целое. Напряжение спало, по рядам мужей, расположившихся вдоль стен, пошло гулять расслабление, кто-то шумно перевел

дух, кто-то громко воскликнул, кто-то выпустил из под лавки ноги в новых

сапогах надеясь услышать похвалу от соседей. Только церковники продолжали

сидеть с лицами, похожими на лики святых, написанные на дубовых досках

царьградскими живописцами, лишь глаза выдавали их внутреннее состояние, они

стали светиться добром еще сильнее.

– Я рада, что подтвердилась древняя мысль о том, что из каждого тупика

имеется выход, это заставляет отнестись к нашему священному праву на свободу

от любых посягательств на нее с еще большим вниманием, теперь мы можем

меньше волноваться за жизнь жителей города, – облегченно вздохнула

княгиня. – Остается решить вопрос, как оттянуть сроки нападения ордынцев на

крепость, чтобы полая вода успела схлынуть в реки, подземный ход очистился

от мусора и мы смогли бы в нужный момент им воспользоваться.

Боярин Мечник пристукнул посохом об пол, упреждая собравшихся о том, что он будет говорить, но тишина в гриднице еще долго не могла установиться, словно с сообщением митрополита о пещере с плеч каждого защитника крепости

свалилось тяжкое бремя, мешавшее дышать и думать. Пришлось княгине поднять

правую ладонь, призывая всех к вниманию: – Я еще не слышала предложения боярина Мечника, – насмурила она светлые

бровки. – Уймитесь, наконец, граждане вольного Козельска, батыевы орды не

ушли пока от стен, а мы не переместились в безопасное место.

Матвей Глебович снова было поднял посох, но вместо стучания им о пол, начал собираться с мыслями: – Матушка Марья Дмитриевна, я думаю, ты сама указала нам ратника, который сможет утихомирить мунгал на время, нужное природе для полного

очищения, когда назвала его слова речью зрелого мужа, – боярин указал

пальцем по направлению к дружинникам, занимавшим места после боярской знати

по правую руку от него. – Это сотник Вятка, имя которого на слуху у козлян с

начала ордынского обстояния.

– Истинная твоя правда, Матвей Глебович! – воскликнул купец Воротына

под вновь нарастающий гул голосов. – Иного походного воеводы нам не сыскать.

Княгиня подождала, пока сойдет первая волна одобрения, затем едва

заметно взглянула на сына и распрямилась в кресле. Было видно, что решение

она приняла твердое, продиктованное общей волей, и вносить в него изменения

не собирается:

– Так тому и быть. Вятка шел впереди отряда из пяти самых дерзких дружинников, успевших

пройти насквозь ордынские полки, окружившие город, и порубиться с ними в

злых сечах, он вытягивал вперед руку с лучиной, горящей неровным огнем из-за

слабого сквозняка, возникавшего неизвестно откуда. Подземный ход был

нешироким, и узким его назвать было бы нельзя, стены, промазанные толстым

слоем глины, еще не просохли, они плакали ручейками воды, собиравшейся на

полу в речушку, под ногами чавкала грязь. Было темно, сыро и душно, никто из

ратников не знал, что ожидало впереди, монахи успели прочистить проход до

того места, откуда начинался подъем к поверхности земли, а от него до

святого колодца оставалось саженей сто, не меньше. На совете прозвучало

предложение выйти на охоту этим путем, но Вятка, а за ним оба тысячника во

главе с воеводой, решительно запротестовали, пояснив боярам, купцам и

остальным гражданам, что раскрывать секрет подкопа раньше времени означает

загнать себя в угол. Если в ходе сечи с погаными придется отступать назад, то кто-то из ратников может побежать не к стенам крепости, а ко входу в

пещеру, приведя за собой полчища врагов. Тогда оборона города примет другой

оборот, потому что внутри останутся защищать его считанные сотни. Вятка

прошел вперед еще немного и почувствовал, как вместо спертого воздуха, насыщенного сыростью, в грудь влилась свежая его струя, едва не затушившая

пламя на лучине. Он прикрыл ее ладонью и остановился, ощутив, что пол

подкопа начал подниматься вверх, рядом тяжело засопел Бранок, немного погодя

к ним прибился Охрим, тоже шумно переводивший дыхание. Он потянул носом

воздух и сипло спросил:

– Дошли, Вятка? Штой-то холодком повеяло с запахом молодой травицы. – Кажись так, – откликнулся тот, передвигая оба ножа в кожаных чехлах к

середине пояса. – Где там Темрюк с Якуной, надолго отстали?

– А вота хлюпают обувкой, не слыхать? – Охрим махнул рукой за спину. –

Видать, Темрюк пробовал крепость потолка под Жиздрою, там было воды поболе

всего.

– Если бы там надумало прорвать, давно бы прорвало – вона какая толща

половодья давила, – высморкался Вятка. – А теперь если где сбоку

зачервоточит, так и тот подземный ключ, но много он не порушит, если то

место не тревожить до поры, до времени.

Охрим коротко взглянул в его сторону, хотел было что-то спросить, но

смолчал. Наконец из темноты прохода показались квадратные фигуры двух

дружинников в сапогах и в лопоте, подвязанной кожаными поясами с ножами на

них. По их лицам катился обильный пот, а за отворотами одежды посверкивали

золотые ордынские цепочки с нацепленными на них царьградскими медными

крестами и костяными изображениями бога Перуна, сделанными на заказ у

мастеров из страны Нанкиясу, до осады нередких гостей в крепости. Оба разом

остановились и оперлись о посохи в руках, хватая воздух раззявленными ртами, чернеющими дырками из усов и бород. Когда они отдышались, Вятка сбил с

лучины пламенеющий тлен, отчего огонь стал ярче, и объявил решение: – Я пойду теперь до конца подкопа, покуда не увижу небо над головой, а

вы растянитесь в цепочку, ежели что случится, бегите к тому месту, где на

дне было больше воды и где в стену толкается ключ.

Охрим вскинул бороду и уставился на него немигающим взглядом, он понял, о чем не договорил друг, когда объяснял про потеки на стенах. – Такая наша судьба, на охоту мы напросились сами, – усмехнулся Вятка в

ответ. – Ломайте там ножами глину и пускайте поток в пещеру. Если нехристи в

нее прорвутся, тогда пускай их натолкается побольше.

– Как на том заторе на Другуске, – невесело ухмыльнулся Бранок. – Мы

поняли, Вятка, иди на ловитву, ежели что пойдет не так, мы сделаем как ты

наказал.

Сотник достал из-за пояса еще одну лучину и поджег конец от Вяткиной, когда она разгорелась, взглянул на товарищей и твердой походкой устремился

вперед. Под ногами все чаще стали попадаться завалы из земли и мусора, оставленного схлынувшей водой, которые не успели убрать монахи, скоро пол

подкопа заторопился вверх и наконец уперся в стену, обмазанную так-же

глиной. Вятка поводил лучиной по сторонам, стремясь осмотреться получше, это

был узкий колодец глубиной в полторы сажени с верхом, накрытым досками, по

бокам которого тоже текли ручейки. Он снова огляделся вокруг в поисках

подставки или лестницы, подняв голову, заметил кусок веревки, свисавший до

середины колодца, ухватившись за него, подергал на себя, веревка оказалась

крепкой, свитой из льняных стеблей с вплетенными кожаными ремешками. Вятка

взял лучину в зубы, затем уперся сапогами в стену колодца и ловко

заперебирал ногами, подтягиваясь на руках и касаясь плечами противоположной

стены. Когда добрался до верха, вытащил нож и коротким ударом вогнал в

крайнюю доску едва не наполовину, потянул его за ручку сначала в одну

сторону, затем в другую. На лицо посыпалась сырая земля вместе с песком, доска сдвинулась с места, поток воздуха проник в щель, а когда она

расширилась, стал виден клочок неба с тучами, освещеными лунными лучами.

Загасив лучину, сотник сунул ее за голенище сапога и уперся руками в доску, она подалась, обсыпав его потоком земли и песка. Вятка выдернул нож и

сдвинул доску вбок, за нею столкнул еще одну и высунулся наружу, не выпуская

ножа из руки. Глаза, успевшие привыкнуть к темноте, различили голые ветки

кустов, а за ними стволы огромных сосен, между которыми сверкали огни

костров, они были саженях в тридцати, освещая неспокойным пламенем

островерхие юрты и мунгальских воинов, лежащих на земле, с конями поодаль.

Лаз находился на вершине бугра, поросшего будыльем и кустарником, вряд ли бы

какой ордынец надумал заглянуть сюда без надобности. Сотник вылез из колодца

и распластался возле него, не переставая прислушиваться к каждому звуку, но

вокруг было тихо, лишь где-то далеко голосили голодные волки да рычал

медведь шатун, изгнанный нехристями из своего поместья. Вятка поднялся на

ноги, рядом должен был находиться колодец со святой водой, к нему вела

дорога, протоптанная между вековыми стволами, а сразу за этим местом

начинался смешанный лес, соединявшийся с дебрянскими чащобами. В той

стороне, если не слишком отдаляться от правого берега Жиздры, находился

Серёнск, а недалеко от него капище Перуна, куда он вместе с ратниками

сопроводил малое поколение вятичей под присмотром дядек и мамок. Они там

наверное обустроились и успели огородиться тыном от набегов зверья, значит, пришла пора посылать гонцов с предупреждением, что к ним могут

присоединиться козляне, которые покинут крепость через потайной ход в случае

сдачи ее поганым. Вятка сделал несколько шагов по склону бугра, он хорошо

знал эти места, поэтому шел уверенно, еще через десяток сажен слуха

коснулось журчание ручья, выбегавшего из колодца на луг перед Жиздрой. Там

же обрывалась стена соснового леса, за ней раскинулось стойбище ордынцев с

языками пламени от костров, опоясавших огненным кольцом гору с городом на

вершине. В нем не было видно ни одного огонька, словно зубцы на башнях и на

стенах, черневшие в синей дымке, являлись продолжением лесного массива. Зато

на поляне сбоку дороги, на которую он вышел, виднелась клеть, похожая на

кладку для погребальных мунгальских костров, видно, какое-то племя

приготовило ее для погибших воинов. Он увидел руки и ноги, торчавшие в

разные стороны, понял, что убитые не принадлежали по вере к ордынцам, иначе

бы их сожгли в день гибели, это скорее всего были воины из горских племен, живших вокруг Русского моря, купцы от которых торговали в Черниговском

княжестве оружием и посудой из драгоценных металлов. Мягкая обувь, сшитая из

шкур животных, подтвердила догадку, Вятка потеребил бороду и бросил

пристальный взгляд вдоль дороги, саженях в десяти от него разбросались

вокруг костра ордынцы в островерхих головных уборах и в одежде из шкур. Двое

часовых, отложив копья, играли в какую-то игру, передвигая по доске круглые

кости, громкие восклицания говорили о том, что они хорошо приложились к

бурдюку с хмельным напитком.

– А клеть-то не полная, ажник два ряда бревен сгорят впустую. Как бы

эту ошибку исправить!..– сказал сотник себе в усы, отходя от сооружения, похожего на сруб. Он оглянулся на бугор с лазом в подкоп и досадливо

покривился. – Зазря я что-ли полз кротом под землей, лишь бы только

полюбоваться на покой нехристей. Они раскидались тут на полянах как у себя

дома.

Он снова вильнул глазами назад и нетерпеливо отмахнулся от назойливой

мысли, в следующее мгновение подошвы его сапог завернулись вовнутрь и

заскользили по сосновым иголкам мягко пружинящих под ними. Когда до костра с

ордынцами вокруг него оставалось сажен пять, Вятка поднял напитанную влагой

прошлогоднюю шишку и метнул ее в спину ближнего нехристя, тут-же спрятавшись

за ствол. Тот крутнулся на месте как ветряк на крыше от порыва ветра, на

бородатом лице отразилось недоумение смешанное со страхом, его товарищ

подтащил к себе саадак с колчаном и луком, оба уставились туда, откуда

прилетела шишка. Затем первый ордынец подхватил копье и буркнув что-то

напарнику, быстро заскакал на карачках к кромке леса, его соратник натянул

тетиву лука с насаженной на нее стрелой. Вятка подождал, пока нехристь

пересечет границу света и тьмы и доскачет до кустов перед деревьями, потом с

силой метнул в него нож, стараясь попасть острием под подбородок. Бросок

получился удачным, у ордынца подогнулись колени и он с хрипом упал лицом

вперед. Вятка знал, что если смотреть из света во тьму, то ничего не

разглядишь, а если наоборот, то видно все как на ладони, поэтому он вышел

из-за дерева и подхватив тщедушное тело чужеродного воина, давно

соблюдавшего не по своей воле русский пост, подбросил его к клети, предварительно выдернув лезвие из раны и вытерев его о платье врага. Затем

вернулся за ствол и негромко замычал наподобие коровы, заставив второго

нехристя вскочить на ноги и забегать глазами по сторонам. Было видно, как

тот борется со страхом и с желанием пуститься вдогонку за товарищем, чтобы

урвать часть добычи, наконец, желание победило страх, и он бросился в ночь, навстречу своей смерти. Когда тело второго врага упало на землю рядом с

первым, Вятка соснул воздух сквозь сжатые зубы и кровожадно осмотрел место

лежки незваных пришельцев, зрачки у него заледенели, а челюсти сцепились

намертво. Больше он не видел ничего, его притягивало только хриплое дыхание

новых жертв да громкое их бормотание во сне, он наметил первого ордынца и с

одного замаха рассек ему горло, раздавив рот каблуком сапога, так-же

поступил со вторым и с третьим, не торопясь и не мечась по сторонам. Сотник

шел по кругу, тратя на каждого из врагов по нескольку мгновений, кто

свернулся клубком, тому вгонял нож под левую лопатку, ощущая, как трепещет

на его острие сердце, словно это вырывается из рук острозубый хорек. Кони

косились на него лиловыми глазами, пламенеющими в отсветах костра, и

оставались на месте, нервно переступая копытами, привыкшие ко всему за время

похода в страну урусутов. Вятка не думал о том, как бы связать их одним

поводком и увести подалее, чтобы не достались поганым, отказался от мысли

подрезать им подколенные сухожилия, чтобы не наделать лишнего шума. Он не

стал снимать с трупов золотые и серебряные цепочки с другими украшениями, преследуя только одну цель – убить врагов как можно больше, потому что

каждый из них был способен убить кого-то из соплеменников или даже

родственников, или увести их в полон, откуда возврата не было никому.

Кровавый пир в круге, очерченном отсветами догорающего костра, продолжался

до тех пор, пока очередной нехристь сыто всхлипнул в последний раз, подавившись кровушкой, и обмяк под жестким каблуком вятича, успевшего за

время осады огрубеть и телом, и душой.

– Так ото будет понадежее, – прошипел змеей Вятка, сбивая малахай на

затылок рукой с окровавленным ножом. Он разогнулся над последней жертвой и

не в силах сдержать эмоций, бросил звериный взгляд на следующий светлый круг

с костром посередине, до которого было саженей десять и внутри которого не

было даже сторожей. Повторил, ворочая желваками на скулах. – Понадежее вота

будя, как-никак, место святое, намоленное, а нехристи пришли его испоганить.

Он было собрался переходить туда, чтобы продолжить казнь мунгалов, томимый ненасытной злобой внутри, проснувшейся ввиде матерого бирюка –

вожака волчьей стаи, когда там возникло какое-то движение. Вятка нырнул в

темноту и затаился в кустах, наблюдая за происходящим. Какой-то сипай с

кряхтением подлез под лошадь, не переставая строчить словами и издавать

неприятные звуки, он надолго застрял на одном месте, видимо, сожрал что-то

непотребное, хотя желудки у ордынцев были железными. Но и после сидения ему

не полегчало, и он поскакал мимо лежбища соратников, порезаных Вяткой, к

святому колодцу, не замечая ничего вокруг, поддерживая штаны и пропуская

через рот отрывистые фразы. Среди ордынцев усилилось сонное бормотание, а

когда сипай издал на ходу болезненный вой, кое-кто приподнял от потников

голову, пытаясь осмотреться. Допускать пробуждения было нельзя, сотник

метнулся наперерез воину, страдавшему животом, догнал его на дороге к

колодцу и воткнул нож в плоский затылок по самую рукоятку, затем с

омерзением стряхнул голову нехристя с острия. Лежбище успокаивалось, снова

впадая в сон, больше похожий на обморок, лишь лошади продолжали громко

прядать ушами да утробно покряхтывать, сбивая желание Вятки добраться до

юрты джагуна через трупы простых сипаев. Пнув ногой убитого ордынца, он

прошипел сквозь зубы:

– Тебе бы сталось и подмыть свои ляжки святой водой, как той скотине

без ярма, – он сплюнул на кучу тряпья под сапогами. – Все одно вам придется

убраться с нашей земли – не ганзеи и не гальцы, от вас поганью несет за

версту, ажник наизнанку выворачивает.

Он быстро поднялся на бугор, подобрав по пути охапку сухих веток и

выдернув из клети с мертвяками ствол молодого дерева с наполовину

обрубленными сучьями. Опустив его в подкоп, сложил ветки на притрушенных

землей досках так, чтобы они рассыпались по ним от малого толчка, и слез по

сучьям на половину ствола. Затем зажег лучину, поставил на место первую

доску, а крайней крепко пристукнул по ней и, услышав, как развалились

наверху ветви, укрывая лаз, вошел в подземный ход.

Новый день только начинался, а несметные орды Батыги уже пошли на

приступ крепости, заводя себя визгом и боевыми кличами, теперь ордынцы лезли

со всех сторон, переплывая на конях Жиздру и другие реки, вошедшие в берега, с бурдюками при седлах, наполненными воздухом. Они подтащили к стенам

камнеметные и стенобитные машины и заставили обслугу, узкоглазых выходцев из

страны Нанкиясу, поставленных погонять русских пленных, крутиться при них от

утренней зари до вечернего заката, разбивая ворота под проездными башнями

крепости на противоположных ее сторонах и забрасывая градом камней истобы и

терема с другими строениями внутри ее, не давая защитникам поднять головы.

Тучи стрел и копий с горящей паклей превращали светлый день в темный вечер с

обрывками пламени в дымном воздухе, несущимися в одном направлении, которые

пронизывали каленые жала железных наконечников. Сотни веревочных лестниц

впивались крюками в навершия стен, они обвисали под тяжестью ордынских

воинов, лезущих по ним с алчно сощуренными глазами и сцепленными скулами, внизу метались взад-вперед не менее злобные всадники, пускающие стрелы во

все живое и неживое, если оно двигалось. Кому-то из осаждающих удавалось

взобраться наверх и завязать бой с защитниками на пряслах, стремясь

продержаться до подхода подмоги. И тогда на маленьком участке стены

разгоралась жестокая битва со сверканием клинков, звоном щитов, с визгами и

криками, с отрубленными головами и другими частями тел, мелькающими в

кровавом дожде, орошающем вековые стволы. Она продолжалась до тех пор, пока

одна из сторон не уничтожала противников или не рвалась дальше за смертью, поджидающей ее уже на взбегах и на улицах городка в лице баб и отроков с

луками в руках. Но чаще получалось так, что защитники рубили штурмующих на

куски или накалывали на длинные копья с толстыми древками и длинными

наконечниками, и сбрасывали кривляющиеся тела вниз, под копыта лошадей

соплеменников, в пылу боя ненавидящих ни чужих наверху, ни своих под ногами, растаптывая еще живых недавних товарищей в кровавое месиво, укрывающее

толстым слоем основание стен. С каждым днем слой подрастал, распространяя

зловоние, от которого осажденным нечем было дышать, и которое не являлось

препятствием для новых орд осаждающих, приходящих на смену нашедшим смерть.

Вятка вместе с сотней держал оборону на участке рядом с проездной

башней с воротами, выходящими на посадскую сторону и на луг за Другуской. Он

подправил меч у кузнеца Калемы, подточив с обеих сторон лезвия

мелкозернистым камнем с красными прожилками, которым хорошо было выправлять

засапожные ножи с рукоятками из корней вяза, и теперь мог рассечь любой

ордынский доспех, даже если его ковали кузнецы, придумавшие булат. Он давно

перестал гоняться за каждой лестницей, впивавшейся крюками в навершие, осознав, что ордынцы только и ждут, когда кто-то из ратников высунется из-за