Текст книги "Козельск - Могу-болгусун (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

в рядах, ситуация сложилась такая, будто они попали в окружение сами. Вятка

понял, что ратный успех сам идет козлянам в руки, он сжал бока лошади

коленями и закрутил саблями перед собой с такой скоростью, словно это ветряк

поймал деревянными лопастями сильную струю ветра. Кто из ордынцев попадал в

стальной круг, тот не выходил из него живым, а падал под копыта коней

изрубленным куском мяса. За тысяцким пристроилась Улябиха, сил у нее было

меньше, но ловкостью и сноровкой природа наделила сполна, баба замахивалась

на тугарина саблей, сама же, когда враг отклонялся, открывая незащищенные

места, ширяла туда острием копья, держа его прижатым до времени к боку

лошади и потому не привлекающим внимания. Рядом с нею, по другую сторону от

Вятки, ломился в гущу нехристей Званок, поодаль раззудил плечо для брани

Прокуда с верными воями, успевшими подобрать кроме сабель и дротиков круглые

щиты пришельцев. Встряхнулись, заметив мощную подмогу, дружинники Темрюка и

Якуны, из их глоток вырвались кличи, заставившие дрогнуть самых закаленных

ордынцев. Мунгалы стали чаще поглядывать в сторону холма на краю равнины, на

котором высилась фигура всадника в шлеме, украшенном лисьим хвостом, позади

развивалось в руках кешиктена пятихвостое знамя. Рядом замерли в почтении

несколько ханов в богато украшенных доспехах и делал перед всеми

однообразные круги колдун в высоком колпаке с бубном в руках. Наконец шаман

упал на землю и слился с нею, теперь все зависело от того, какую весть

принесли мангусы, служившие посредниками между ним и Тенгрэ, повелителем

синего неба.

А сеча тем временем продолжала собирать урожай убитыми и раненными, клоня победу то к урусутам, то отбирая ее у них, чтобы в следующее мгновение

снова украсить сиянием высокие их шлемы, и тогда сабли в их руках

превращались в длинные мечи, достававшие врагов везде. Ордынцы от мощных

ударов козлян слетали с седел соломенными чучелами, наставленными воеводой

на княжьем подворье для потешных игр, раболепные фигуры мелькали ногами в

воздухе и катились по земле степным перекати-полем, чтобы приткнуться под

копыта озлобленных лошадей и превратиться в кучу кровавого дерьма, прикрытого грязными тряпками. Ратники почувствовали перевес в силе, они

стали теснить врага к лесу, не давая ему опомниться, одновременно захватывая

в кольцо, чтобы исполнить то, что не смогли сделать ордынские полки с ними.

Казалось, победа была предрешена, оставалось добить сломленного противника, а потом умчаться к стенам крепости, подобрав раненных вместе с убитыми, чтобы придать последних земле. И это кольцо вокруг одного из полков орды, пропитанного, как вся она, смертельным ядом наживы и зависти, наконец-то

замкнулось. И вдруг воздух огласил рев длинных труб и громкий бой в

барабаны, в которые вплелись хриплые стенания рожков, ордынцы как по команде

отхлынули от дружинников и бросились в бега, держа направление к лесу, куда

их теснили. Вятка ринулся было вдогонку, перехватив тугарина, снес ему

голову вместе с неуклюжим треухом, рассек лицо второму, не успевшему

отвернуть от него, и только после этого заставил себя опомниться и замереть

на месте. Взору предстала картина, породившая в голове сомнения по поводу

бегства врага, который был больше числом, а значит, имел возможность

перекрыть отступы козельских отрядов к воротам крепости. Вокруг радовались

освобождению из окружения ратники Темрюка, Прокуды с Якуной и других

сотников, считавших себя недавно смертниками, они били друг друга кулаками в

плечи и пытались обниматься, не слезая с коней. Это продолжалось до тех пор, пока мимо на полном скаку не пронеслась большая группа ордынцев, отставшая

от основных сил, откуда она взялась, никто толком понять так и не сумел.

Темрюк, не успевший отойти от брани, бросился наперерез ей с поднятой

саблей, за ним устремились отряды других сотников, на месте остались только

вои тысяцкого, да группа Латыны, решившая не нарушать приказа.

– Темрюк, охолонь! – крикнул Вятка вдогонку другу, но тот ничего не

слышал и не видел, он продолжал бить саблей по крупу лошади, повернув ее

плашмя, наращивая скорость. Не оглянулись на тысяцкого и другие смельчаки, хотя Вятка снова обозвал их полным голосом. – Это ловушка, завертайте назад!

Сотни во главе с Темрюком настигли хвост ордынского отряда и принялись

рубить мунгал, нанося удары сзади, в первых лучах солнца было видно, как

сверкает саблей Якуна, как Прокуда набрасывается на врага коршуном, как не

отстает от них отрок Данейка, а рядом не спускает с него глаз Звяга, старый

ратник, ходивший в походы при князе Мстиславе Святославиче. У них шло

слаженно до тех пор, пока голова отряда нехристей не повернула вдруг

обратно, обтекая ратников и отрезая путь к отступлению, со стороны леса

сорвалась на подмогу лавина всадников, а из-за холма, на котором продолжал

возвышаться знатный хан, выползла еще одна лавина и помчалась по направлению

к взводному мосту. Вятка, собравшийся было поспешить на помощь друзьям, осознал, что не успеет придти на помощь, и что они могут сами оказаться

отрезанными от реки с мостом через нее. Он еще надеялся, что бог Перун опять

сотворит чудо и повернет охоту на удачу, но уже понимал, что изменить

что-либо не удастся. Увидел, как спешат к переправе два поредевших отряда

козлян и как закрываются ворота на противоположном конце крепости, в которые

успели проскочить дружинники, занимавшиеся ловитвой на стороне, выходящей в

степи. И тогда он принял единственно правильное решение, могущее облегчить

ситуацию. Отвернувшись от воев во главе с Темрюком, обреченных драться снова

в окружении, он указал саблей на лавину мунгал, катившуюся к мосту. С места

взяв в карьер, увлек за собой отряды, ждавшие его слова, нужно было

встретить незваных гостей булатной сталью, чтобы другие группы успели

добежать до проездной башни и укрыться за воротами. А если Перун повернется

к козлянам лицом, связать ту лавину бранью, чтобы потом была возможность

придти на помощь Темрюку и его воям вместе с сотнями Латыны, перед этим

пришедшими на подмогу к нему. Мунгальская лава приближалась с огромной

скоростью, впереди летели знаменосцы и военачальники в блестящих доспехах с

перьями, воткнутыми в шишаки невысоких шлемов и с разноцветными лентами на

концах копий, наклоненных вперед.

За ними стелилась стена конницы, сверкавшая круглыми щитами, ощетинившаяся саблями и дротиками. За Вяткой собралось тоже немало ратников, кроме всего, отряды дружинников, спешившие к переправе, изменили направление

и теперь вливались в общий строй. Но силы были не равными, ордынцы, не

навязывая битвы, могли смять козлян как сухостой по краям оврагов и не

останавливаясь промчаться до переправы, чтобы потом ворваться в крепость.

Вятка это понимал, он скосил глаза в сторону реки, где группа из двух

десятков воев должна была ощетиниться оружием возле моста и увидел, что она

заняла оборону по его бокам. Тогда он, не сбавляя хода, завернул коня к

середине равнины, увлекая за собой ратников, успевших сплотиться в единый

кулак, и заставляя этим маневром повернуть голову мунгальской лавины за

ними. А когда ее передние ряды помчались наперерез отряду, снова отвернул к

реке, заставив их повторить маневр. Мощный поток мунгальских всадников, летящий за лучшими воинами орды, не сумел сразу перестроиться, он понесся

дальше, рассыпаясь по равнине как горох и оставив кешиктенов один на один с

козлянами. Вятка направил скакуна на ордынца в богатых доспехах, это был

толстый мунгалин с брезгливым выражением на блиновидном лице, широкая

стрелка, опущенная с серебряного шлема, едва прикрывала плоскую переносицу с

вывороченными ноздрями. Узкие глаза с приподнятыми у висков краями выражали

ненависть, они источали беспощадность, делавшую каменными складки вокруг

оскаленного рта с гнилыми зубами. Выступающий подбородок с редкой

растительностью утопал в скаладках жира под ним, он опирался на грудь, прикрытую чешуйчатой кольчугой. Ордынец сидел в седле как вкопанный, обхватив толстыми коленями коротких ног бока мохнатого коня с большой

мордой, щерившего зубы, выбить его оттуда было практически невозможно.

Тысяцкий подумал, что надо было подобрать возле юрты и дротик, чтобы бросить

его издалека, заставив врага поменять уверенность на морде на беспокойство, а теперь такое право было у мунгалина, которым тот собирался

воспользоваться. Но нехристь, подскочив на расстояние броска, вдруг швырнул

дротик на землю и выхватил из ножен кривую саблю, рябое лицо расплылось в

радостной улыбке, словно к нему подогнали породистого скакуна.

– Урусут, урусут.., кху, кху! Менгу, урусут! – осклабился он, осаживая

коня и останавливаясь напротив Вятки. – Алыб барын, тысацнык, дзе-дзе!

Вятка собрался было обрушить саблю на бармицу, прикрывавшую короткую

шею мунгалина, но сдержал удар и в упор уставился на него. Вокруг

разгоралась сеча, уже слышался звон клинков и первые крики раненных, но ни

один из воинов с обеих сторон не заходил в круг, в центре которого

остановились оба противника. Скоро и сеча принялась стихать, словно

остановленная по повелению того, кто обладал большой властью, воины стали

стекаться к месту поединка воевод, указанному его величеством случаем, разделенные узким проходом. Тысяцкий стряхнул напряжение, он повел глазами

вокруг, начиная осознавать, что перед ним не простой мунгалин, а носитель

высших знаков отличия в орде. Об этом говорили серебряные доспехи с шлемом, к которому был прикреплен рыжий конский хвост, и такие же стремена со

шпорами на красных сапогах с высокими каблуками. И вдруг понял, отчего

ордынец расцвел как маков цвет в летнюю пору, его обрадовало облачение

урусута, в котором он тоже усмотрел знаки высшей власти. Для воина орды было

величайшим почетом срубить голову урусутскому воеводе и преподнести ее, насаженую на копье, великому Бату-хану. Значит, пришло время для подарка от

княгини Марьи Дмитриевны, обязанного теперь сыграть непростую роль в

поединке Вятки с важным ордынским военачальником. Он презрительно

усмехнулся:

– Дзе, тугарин, дзе, это хорошо, что мы с тобой сошлись, но ты бы не

торопился ухмыляться, – повертел он клинок в руках. – У нас молвят – не след

делить шкуру медведя, пока он шастает по лесу.

– Дзе, дзе, урусут! – бестолково покивал противник головой, примериваясь саблей для удара. – Уррагх, монгол! – Вот и славно, а то вы норовите все по змеиному, – расправил Вятка

плечи, трогая повод коня. – За Русь!

Сабли скрестились в воздухе, пробуя на прочность металл и крепость

запястий воинов, лезвия со скрежетом заскользили друг по другу, пока не

дошли до упоров на ручках, поединщики почти соприкоснулись лбами. Вятка

вперил зрачки в продолговатые и черные щели ордынца, клокотавшие дерзкой

яростью, и ничего там больше не разглядел. Не было в глазах противника ни

смысла, ни любопытства, ни другого чувства, а вскипала там одна ярость, залившая кровью крохотные белки, изломавшая до неузнаваемости черты желтого

лица, больше похожая на животную. Стало ясно, мунгалин ничего не знает ни о

благородстве, ни о пощаде, ни тем более о справедливости, он привык к одному

в отношениях с людьми мерилу действий-к безнаказанности. Вспомнились

рассказы старых дружинников, в которых они сравнивали чагонизовы орды с

тьмами прузей, плодящихся на лету и пожирающих все на пути, оставляющих

после себя лишь пустыню. Они уже подтвердили сказанное – вокруг Козельска, столицы многолюдного удельного княжества, в живых не осталось ни одного

посадского, решивших на беду переждать смуту под басурманами, как опустели

дальние и ближние погосты, замолкли в лесах птичьи трели и звериные голоса.

Правы оказались сбеги, погибла Русь, подпавшая под ордынскую пяту, вряд ли

она теперь возродится. Это обстоятельство, давно известное козлянам, повернулось в душе у Вятки другим концом и ударило по жилам, вызвав протест, схожий с протестом молодого мужика против незванной смерти, он напружинил

мышцы и отбросил от себя звероподобного ордынца, не ставящего ни во что

жизнь другого человека. Теперь у него возникла мысль о том, что таким

извергам места на земле не должно быть, иначе она превратится в безжизненную

пустыню или в мунгальскую степь, выжженную и вымороженную, оживающую разве

что весной для того, чтобы наплодить новые орды двуногих прузей. Тысяцкий

бросил коня навстречу породистому ордынцу, стремясь подобраться поближе, но

тот заставил скакуна отпрянуть назад, одновременно вытягивая навстречу

ратнику руку с саблей. Лошади под седоками заплясали в дикой пляске, то

сближая их на расстояние удара, то отскакивая друг от друга, чтобы через

мгновение осесть на задние ноги и взлететь над землей в высоком прыжке.

Вятка выдернул из-за пояса вторую саблю, он закрутил перед собой стальной

круг, стремясь улучшить момент, достать противника и срубить его, бывшего

начальником над всей лавой. Тогда можно было бы посеять панику дерзкой

атакой на заносчивых кешиктенов и заставить нехристей отступить хоть на

время, за которое решилась бы судьба ночной охоты. Но мунгалин будто сросся

с лошадью, не переставая совершать на ней прыжки из стороны в сторону, оставаясь неуязвимым для клинка урусута. Вятка почувствовал, что силы у него

стали убывать, в то время как зрелый годами ордынец только распалялся, похваляясь ловкостью владения оружием перед своей гвардией, кружившей вокруг

обоих. Он решил сменить тактику боя, отбив очередной наскок хана, сунул одну

саблю за пояс, выдернув вместо нее засапожный нож, заметил, что поединщик на

эти действия даже ухом не повел, для него важнее оказалось загнать урусута

до упадка сил и на виду у всех отрезать ему голову. Нехристь видимо не знал, что так хорошо владеть ножами, как вятичи, не умел никто, потому что они

привыкли обращаться с ними с берестяных люлек, Вятка выбросил саблю вперед и

устремился в атаку, заставив противника поднять клинок для отражения

нападения, и тут-же из-под рукава у него вырвалась стальная полоска, окрашенная зарею в красный цвет. Она полетела острием под жирный подбородок

врага, не защищенный пластинами драгоценного доспеха, вряд ли бы тот сумел

увернуться, если взять во внимание его тело, укрытое слоями жира как степная

юрта войлоком. Но и тут произошло чудо, заставившее Вятку отступить, неповоротливый мунгалин махнул саблей перед носом и нож зазвенел на землю, изо рта у нехристя вырвалось клокотание, отдаленно похожее на смех. Он

подался вперед и с презрением сплюнул на землю, давая понять, что подобных

ножей перевидал немало, чем подтвердил истину, что все толстые люди обладают

отменной реакцией. Тысяцкий забегал пальцами по ремню и наткнулся на второй

нож, придавленный лишней саблей, еще никто из охотников не выходил за ворота

крепости, не имея при себе двух ножей, один из которых предназначался для

охоты на крупного зверя, а второй для выделки шкуры. Вятке нужно было

закончить поединок как можно быстрее, иначе пышущий здоровьем мунгалин мог

укатать его как отрока, не успевшего отпробовать крови на вкус. Он завернул

коня, как бы показывая, что собирается покинуть поле боя, а когда противник

бросился за ним, рванул на себя уздечку, заставляя лошадь взвиться на дыбы и

став тем самым выше преследователя на целую сажень. Мунгалин не успел

затормозить, избегая прямого столкновения, он отвернул вбок, занося саблю

для удара, но тысяцкий опустил клинок на его голову первым, тем более, что

сверху выбрать выгодное положение стало легче. Шлем слетел с головы

ордынского полководца, обнажив бритый череп и оттопыренные уши, начавшие

заливаться кровью, Вятка бросил коня вперед и полоснул лезвием по толстой

шее, слишком сильным было напряжение, чтобы за один удар освободиться от

него, и слишком наглым показался противник, чтобы оставлять ему хоть малость

на спасение. Мунгалин издал клокочущий звук, словно рассмеялся в последний

раз, упав грудью на высокую стойку седла, завалился на бок и шмякнулся о

землю, зацепившись серебряной шпорой за серебряное стремя. Скакун гнедой

масти с гривой, заплетенной в мелкие косички, нервно переступил копытами и

замер над хозяином, всхрапывая ноздрями и поводя крутыми боками с черными

разводами от пота. Вятка облегченно распрямился, он только теперь заметил, что находится в окружении кешиктенов с вислыми плечами и злыми глазами, пронизывающими его насквозь. Видно было, что они привыкли соблюдать правила

поединка, если не набросились на тысяцкого сразу и не разорвали его в

клочья, но никто не мешал им сделать это в любое мгновение. За их спинами

замелькали руки и плечи ратников, отбивавшихся от насевших на них узкоглазых

воинов из рядовых полков, решивших ускорить развязку, вои все видели, поэтому приняли вызов нехристей с одухотворенными лицами, уверенные в своей

правоте. Вятка поднял саблю в знак победы, затем опустил ее и тронул коня

коленями, принуждая его войти в узкий проход между воинами в добротных

доспехах и в шлемах, украшенных перьями. В руках у них были длинные копья с

разноцветными лентами, привязанными под наконечниками, а груди прикрывали

круглые щиты с острыми коническими выступами посередине. Никто из всадников

не шелохнулся, когда он въехал в узкий проход, едва не цепляясь кольчугой за

их броню, но взгляды всех горели бешенством, готовым вырваться наружу от

одного неосторожного движения. Тысяцкий завернул за их спины и привстал в

стременах, оглядывая открывшееся перед ним поле боя, он понял, что если не

случится чуда, никто из козлян не вырвется живым из лавины раскосых воинов, затопившей половину равнины. И он закричал, зычно и уверенно, стараясь

перекрыть звон и скрежет оружия, вопли людей и дикое ржание животных: – Ратники, победа за нами! – увидел вдруг, как ордынцы отхлынули назад, оставляя узкий проход, по которому можно было только продраться, рискуя к

концу лишиться шкуры. Стало ясно, что и победитель в честном поединке, если

он не мунгалин, не выскочит из плотного их кольца, и отдал приказ, больше

похожий на самоубийство. – Вои, навести луки к бою.

Козляне перекинули оружие из-за спин и натянули на глазах у противника

тетивы со стрелами, насаженными на них, у кого луков не оказалось, тот

приготовил для броска короткие дротики. Слаженные действия ратников

оказались для нехристей настолько неожиданными, что никто из них не успел

осознать, что происходит, уверенный в полной беспомощности урусутов.

Передние ряды лишь отшатнулись назад, выставляя стену из кожаных щитов и

пригибая за них головы, а Вятка въехал в проход, сразу оказавшийся для него

широким, добрался до середины и снова поднялся в стременах: – Други, держи тетивы на силе и отходи назад!

Сам развернул коня боком к ордынским полкам и стал пятиться вместе со

всеми, не опуская лица и не поднимая опущенной сабли. Молчаливый отход

небольшого отряда козлян продолжался до тех пор, пока между ним и

противником не образовалось расстояние в полтора десятка сажен, только после

этого тысяцкий крикнул заднему ряду дружинников, чтобы они заворачивали

лошадей и скакали к переправе, чтобы успеть встретить врага вместе с двумя

десятками ратников возле нее, если тот бросится в погоню. Те успели

доскакать до кустов на берегу реки, когда вся лава пришла в движение, ордынцы с дикими криками устремились вперед, намереваясь отрезать козлян от

моста.

– Рази поганых! – крикнул Вятка, он зло ощерился, увидев, как полетели

от метких выстрелов на землю многие ордынцы, а когда стих натужный звон

тетив, пустился галопом к реке. – За мной!

Он услышал дробный топот копыт своего отряда, отрывавшегося от

преследователей все дальше, и сплошной гул от ордынской конницы, снова

бросившейся следом, успел подумать, что вряд ли мунгалы их догонят, ведь

возле моста их встретят не хлебом с медами, а той же резвой стрелой и острым

копьем. Ратники на ходу заряжали луки, чтобы дать последний бой, они неслись

во весь опор, прижимаясь к гривам скакунов, мешая врагу вести прицельную

стрельбу Когда до моста оставалось не больше пяти сажен, развернулись

навстречу узкоглазому воинству не знавшему поражений, и выпустили по нему

тучу стрел, заставив полки опять споткнуться на бегу. Этого момента хватило, чтобы поредевшие сотни успели пронестись по доскам переправы и влететь в

распахнутые настеж ворота крепости Вятка в окружении нескольких широкоплечих

дружинников оглянулся назад, дерзкое выражение на лице сменилось горькой

усмешкой за друзей и товарищей, оставшихся лежать на равнине, успевшей

покрыться шелковой травой, и продолжавших сечу во главе с Темрюком в тесном

кольце мунгал. Вырваться из него было уже невозможно, даже если вся

козельская рать вышла бы им на подмогу, потому что из лесов и со склона

холма продолжали наплывать к берегу Жиздры несметные орды, очнувшиеся от

ночного сна и мечтавшие об одном – о мести урусутам, нанесшим им большой

урон. Скрипнули массивные воротные петли, дубовые половинки под проездной

башней плотно прижались торцами друг к другу, оставляя позади звон клинков и

гортанные крики, отсекая живых от мертвых, наваливаясь одновременно на плечи

смертельной усталостью, тяжелее которой только смерть. К Вятке поспешили

воевода Радыня и тысяцкий Латына, он перекинул ногу через мунгальское седло, собираясь сойти с коня, когда тот подогнул вдруг колени и завалился на бок.

Вятка успел соскочить на землю, оглянулся на лошадь, исправно исполнявшую

команды, и скоро заметил, что из холки внизу торчит обломок ордынской

стрелы, вошедшей в мясо почти наполовину.

– Вишь ты, нехристи даже лошади для нас пожалели, – с кривым смешком

сказал кто-то из воев, бросая под стену ордынскую саблю. – И правда

поганые – все только себе.

– Нам чужого не надо, – резко отмахнулся Вятка. – Нам своего в

достатке.

Глава двенадцатая. Джихангир сидел на низком троне поджав под себя ноги, и ждал прихода

старого Субудай – багатура, верного учителя, чтобы вместе с ним принять

окончательное решение по взятию непокорной крепости Козелеск, вставшей на

пути левого крыла войска под управлением Гуюк-хана. Этот маленький городок

задержал продвижение в родные степи татаро-монгольской орды, покорившей за

три месяца всю северо-западную Русь, почти на пятьдесят дней, и хотя

весеннее половодье, на которое ссылался сын кагана всех монгол, давно

схлынуло, конца осады отборными частями не было видно. Под стенами крепости

уже погибло больше воинов, чем за весь поход, под ней сложили головы три

темника и один из сыновей Бурундая, а урусуты как стояли насмерть, так и

продолжали смело отбивать атаки кипчаков под надзором монгол, словно у них

не было потерь и будто на месте одного их воина вырастало сразу три. Они

превращали своим упорством деревянные башни в неприступные бастионы из

скальных пород, а дубовые ворота в железные преграды, не поддающиеся

стенобитным машинам с таранами, обитыми на концах стальными листами.

Несколько раз к джихангиру прилетали гонцы из Карокорума со свитками от

курултая, в которых выражалось недоумение по поводу поведения главного

полководца и топтания войска под его началом на одном месте. А однажды

Бату-хан, когда ученый кипчак дочитал свиток до конца, почувствовал в

написанном подозрение высшего совета к нему, отчего желание изменить путь, ведущий к дому, усилилось еще больше. Он твердо решил построить на землях

татар в долине великой реки Итиль новую столицу орды Сарай и начать

объединять вокруг нее завоеванные государства, и это решение никто уже не

мог изменить.

Полог на входе в шатер дрогнул, на пороге показалась сутулая фигура

Непобедимого полководца, высоко задиравшего ноги, одновременно подбиравшего

здоровой рукой полы китайского шелкового халата, в который тот часто

переодевался, прежде чем идти на встречу с учеником с глазу на глаз. В

неярком пламени светильников золотистый шелк начинал переливаться кровавыми

разводами, отчего Субудай превращался в палача, трудившегося целыми днями

без устали.

– Менгу, саин-хан, – прохрипел старый лис, с трудом опускаясь на одно

колено и с трудом же наклоняя голову, украшенную урусутским треухом из

рысьего меха. – Да будет тело твое сильным и ловким как у молодого снежного

барса, а дух непокорным и свободным как часть души Вечно Синего Неба, над

которым властвует бог Тэнгре.

– Менгу, мой учитель, – наклонил голову и джихангир в знак

непререкаемого уважения. – Я желаю тебе здоровья на двести лет и сил дойти

вместе с воинами непобедимой орды до последнего моря, как завещал мой

великий дед, имя которого нельзя произносить вслух.

Он указал на место рядом с собой, укрытое ковром необычайной красоты, вытканным в гареме хорезмийского шаха, напротив был разложен точно такой

ковер, какой был перед ним, заставленный мясными и другими блюдами и

кипчакскими пиалами с хорзой. Старый воин прошел к трону, подволакивая ногу

и прижимая к груди руку, с кряхтеньем опустился по правую сторону от своего

ученика на мягкий ворс и подобрал под себя кривые ноги. Бату-хан подождал, пока стихнет ворчание и знаком приказал замолчать кипчакскому улигерчи, перебиравшему за спиной струны какого-то инструмента, он знал, что почтенный

гость терпеть не мог никаких звуков, кроме хрипа боевых труб, рева рожков и

дроби барабанов, обтянутых буйволиными кожами, самыми крепкими из всех кож.

Затем знаком приказал удалиться юртджи-одному из штабных чиновников, сидевшему в углу шатра и водившему носом по китайской шелковой бумаге, разрисованной разноцветными линиями. Внутри остались только два кебтегула, но и они скоро поспешили к выходу, гремя широкими ножнами с китайскими

саблями в них и наклоняя вперед длинные копья с разноцветными лентами под

наконечниками. Непобедимый довольно покачался взад-вперед, щуря бесцветные

глаза и поджимая старческие губы, было приятно, что ученик по прежнему

воздает ему высшие воинские почести и доверяет больше, чем остальным

чингизидам, невзирая на то, что два его сына Кокэчу и Урянхай пока не смогли

породниться с царской семьей, выбрав себе невест из более скромных родов. И

хотя этот факт играл огромную роль, он не умалял их боевых достоинств и

личной храбрости, доказанных ими за время похода в урусутские земли. Сейчас

он тоже лелеял в душе надежду, что джихангир даст возможность еще раз

проявить себя кому-то из сыновей, выслав их на подмогу Гуюк-хану, застрявшему под стенами городка почти на два месяца. Тогда можно будет

считать, что поход удался и что его семя Непобедимого полководца, взойдет в

садах, огороженных дворцовыми стенами, и может быть возвысится на троне

кагана всех монгол. Тем временем саин-хан, поинтересовавшись о здоровье и

настроении в войсках, перешел к разговору о проблеме, ставшей главной в

орде, он повернулся к собеседнику и указал на свитки, лежащие возле трона: – Мой учитель, курултай начинает мне не доверять, в последнем послании

из Карокорума прямо спрашивается, почему я не желаю покидать страну урусутов

и что задумал делать дальше, – подождав, пока уважаемый гость сочувственно

покивает головой, он продолжил, понимая, что его ближайший помощник тоже

имеет связь с высшим советом орды, ведь он приставлен к нему не только как

советник, но и как попечитель. – Я неоднократно напоминал о причинах моей

задержки под Козелеском, даказывал, что лучше подержать войско на голодном

пайке до момента, благоприятного для штурма этой крепости, нежели оставлять

у себя в тылу непогашенные очаги сопротивления, но курултай беспокоится по

поводу гибели воинов от голода и падежа животных по той же причине. Ведь

наши лучшие разведчики так и не нашли этого мифического Серёнасака, кладовой

города, набитой по рассказам урусутов зерном и мясными тушами. Ни один

отряд, уходивший на поиски, не вернулся обратно, хотя все знали направление, в котором она находится.

Субудай снова покивал головой, он не стал протягивать, несмотря на

желание, здоровой руки к пиале с хорзой, чтобы промочить горло, хотя сейчас, когда вокруг не было свидетелей, мог это сделать, как не спешил раскрывать, какие мысли роятся у него в голове. Выждав паузу, Непобедимый негромко

буркнул себе под нос:

– Этот Серёнасак существует на самом деле, иначе защитники крепости

давно бы передохли от голода, но и без поставок оттуда они чувствуют себя

неплохо. Скоро два месяца, как город находится в осаде, за это время

продукты должны были бы закончиться, а пополнения нет никакого и ниоткуда –

дороги перекрыты, реки вошли в берега и проплыть по ним незамеченными

урусутам теперь нельзя.

– Чем же тогда питаются горожане, если они лишены возможности сходить

даже на охоту?

– Они доедают старые запасы и зерно, оставленное ими для посева, а мясо

им поставляют воины, которые занимаются ночными разбоями, после каждой

вылазки мы недосчитываемся табунов лошадей, – полководец пожевал старческими

губами. – Последнее нападение их ночных разведиков на уртон Гуюк-хана

обошлось нам почти в пять тысяч смелых батыров и табун скакунов, числом в

два раза большим. Теперь, чтобы их съесть, защитникам города надо работать

челюстями не один год.

При этих подсчетах джихангир невольно прикоснулся к сабле, висевшей у

него на поясе, стиснутые зубы издали долгий скрежет, а жирные щеки прошила

длинная судорога.

– Ты прав, Непобедимый, – сверкнул он щелками глаз, в которых вспыхнуло

пламя гнева. – За это время мы здесь успеем или умереть, или сами

переродиться в урусутов, хотя никто из монгол не умеет ни пахать, ни сеять.

Слава богу Тэнгре, что на равнинах успела вырасти сочная трава, так нужная

для наших скакунов, иначе нам тоже пришлось бы их резать.

Собеседник поднял голову и повернулся к ученику, черты его лица

превратились в каменные уступы:

– Я еще не все сказал, саин-хан, – хрипло произнес он, вплетая в

бесстрастный голос уважительную интонацию.– Мы встретили врага, беспощаднее

нас и равного нам по смелости, нам надо признать, что если оставить Козелеск

нетронутым, он вскоре станет столицей возрожденной Руси.

Бату-хан с нескрываемым интересом повернулся к старому лису, не

ставящему до этого случая ни в грош ни один народ в мире, как прятал такое

чувство за видимым дружелюбием ко всем завоеванным народам его великий дед.

Он вопросительно приподнял голые надбровные дуги: – Учитель, ты брал многие города и страны, твоему уму и

непревзойденному таланту полководца обязана своим величием империя

чингизидов, – саин-хан распрямил спину и в упор посмотрел в лицо Субудая. –

Учитель, ты хочешь открыть мне что-то еще?

Полководец усмехнулся и уверенно протянул руку к пиале с хорзой, показывая этим жестом, что мысль, которую он собирается огласить, не станет