Текст книги "Козельск - Могу-болгусун (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

– Если бы они послов заслали заместо десятка воев со стрелами, начавших

изгаляться перед нами, тогда воевода затеял бы с ними толковище, –

раздумчиво заметил ратник из посадских в самодельном тегиляе, панцире, подбитом пенькой. Он покосился на странное воинство, заполонившее равнину до

кромки леса. – У мунгал как, пока по ним не стрелишь, покалякать о животах

еще можно, а как стрела с тетивы спорхнула, хоть до них не долетела, а

глуздырем уткнулась под копыта коней, а еще не дай Бог кого задела, тогда

руби домовины.

– Это еще поглядеть надоть, – расправил крутые плечи Темрюк, княжий

дружинник в колонтаре – кольчужном доспехе без рукавов и в шеломе с шишаком

и с бармицей сзади -железной сеткой из мелких колец. Широкое его лицо

прикрывала личина, повторяющая каждую складку, на ногах были бутурлыки из

металлических тонких пластин. Он повернулся к ратнику, говорившему об

обычаях орды. – Вот оповести нас, Прокуда, за сколько ден смалявые нехристи

овладели вашей Рязанью. А там ратей под десницей князя Романа Ингваревича и

воеводы Еремея Глебовича были тьмы. Да рязанцы позвали еще половцев.

– За шесть ден, Темрюк, – отозвался тот, которого окликнули по имени

Прокуда, он был в байдане – кольчуге из плоско раскованных колец, с прямым

мечом в правой руке и с кистенем в левой. – Тако же и Владимир, стольный

град, продержался несколько ден, Георгий Всеволодович, Великий князь Руси, оставил его на сыновей, Всеволода и Мстислава, решив дать бой на реке Сити

под Красным Холмом. Зряшно он поступил, и детей сгубил, и сам с войском, которое успел собрать, погиб бесславно.

Чернобородый воин из сбегов в бахтерце без рукавов и с железными

пластинами на груди процедил сквозь зубы: – Зато эти мунгалы, что стоят под козельской стеной, за своего царевича

Кюлькана, молодшего сына Чагониза, убитого под Коломной, положили в могилу с

ним сорок русских девушек вместе с конем в золотой сбруе и хашарами –

пленными без счета. Среди них были мои брат и сестра, – одна его узловатая

рука нервно теребила костяную рукоятку засапожного ножа в ножнах, засунутых

за кожаный пояс. А шуйца, левая рука, опиралась на огромный ослоп – дубину, обитую железом, с острыми шипами вокруг утолщения внизу. – Они оставили от

Коломны одни обугленные головешки.

Дружинники окидывали гневными взглядами ордынскую тьму, покрывшую

черным пологом равнину за правым берегом Жиздры, на скулах ходуном ходили

тугие желваки. Было видно, что косоглазым воинам, грудившимся тесными рядами

в лучах полуденного солнца, не привыкать устраивать кровавые пиры. Так же

можно было понять по неподвижным выражениям на широких лицах с раскосыми

глазами, что свою жизнь они ценили тоже не высоко.

– Якуна, не один ты страдалец, мы тоже пришли сюда не меды пить, а для

мести, – мягко сказал чернобородому воину седой, еще крепкий, старик в

справной сброе и с секирой на плече. На поясе у него висел длинный прямой

меч в кожаных ножнах, обложенных медными пластинами. – Коломна была не

первой и не последней, за ней пали Суздаль, Переяславль, Юрьев, Кашин, Скнятин, Бежецк, Псков, Судиславль – все тут есть остатками своих граждан.

Кто один пришел, а кто с семьей добрался околесицей по темным лесам.

Позади ратников объявился Калема-кузнец, поднявшись по взбегам на

прясло, перевел дыхание. Он слышал, что сказал старик, вгляделся, моргая

сощуренными глазами, в черное болото из малахаев и остроконечных азиатских

шапок, и скрипнул крепкими зубами:

– Мунгалы на такое горазды, они только за один месяц опустошили

четырнадцать русских городов – Полоцк, Ярославль, Кострому, Галич, Бело-Озеро... Там даже кошек с собаками не осталось, видать, кипчаки

сожрали, что за ними увязались. Сказывали, мунгалы тоже ничем не брезгуют, они даже питаются кровью загонных коней, которых ведут за собой на

чембурах – третьих поводах. Когда им жрать нечего, надрезают яремную вену и

пьют из нее кровь, – он сплюнул в сторону. – Один Торжок продержался две

седмицы... И здесь Батыге придется вкусить железа досыта, я успел наделать с

помощниками довольно заготовок и для стрел, и для сулиц, и для ганзейских

арбалетов-самострелов.

– Здравица тебе, Калема-кузнец, – разом заговорили защитники крепости, стоявщие возле заборола, в котором находились Вятка с ратниками, принявшими

бой первыми. – Пусть не устанут твои десница с шуйцей ковать мечи и ножи, и

пусть у тебя не кончается железо.

Между тем, ордынцы за крепостной стеной продолжали жить своей жизнью.

На невысоком холме слева ближе к западной стене, объявилась свита из

мунгалов в добротных шубах и круглых шапках, обшитых собольими шкурами, из

нее выехал на длинноногом жеребце всадник в медвежьей шубе и в круглом

блестящем шлеме с шишаком и белым пером цапли над ним, застыл истуканом на

верху. Подле стремени вертелось какое-то существо, похожее на побитую

собаку, наряженную в лохмотьях от восточных одежд. Оно то било палкой в

круглый бубен, то крутилось юлой на месте, будто рассеивая что-то вокруг

себя, а то вдруг падало на спину и дрыгало ногами, взбивая мокрый снег

маленькими горками. Наконец странное существо надолго приникло к зеленому

сапогу важного мунгальского сановника, который даже не шелохнулся, а лишь

чуть наклонил голову вниз. Выслушав шамана, знатный всадник вздернул

подбородок и поднял вверх руку с плетью, существо крутнулось вочком еще раз, и испарилось между ногами коней свиты. От холма донесся ритмичный барабанный

бой, захрипел рожок, заревели натужно длинные трубы. Трубачи находились за

спиной господина, ближе к подножию холма. Защитники крепости увидели, как

подобралось огромное войско, разделившись на десятки и сотни во главе с

начальниками. Часть ордынцев, стоявших позади, повернула коней и стала

быстро удаляться туда, откуда пришла, оставшаяся меньшая часть разделилась

на несколько отрядов по пять всадников в ряд и тоже повернула назад, уходя

от стен городка. Нехристи оставляли после себя загаженный снег и тяжелый

дух, приносимый на стены крепости порывами весеннего ветра.

– Уходят, смалявые огаряне? – Охрим выпучил глаза и уставился на Вятку.

Тот не выпускал из рук тетиву лука со стрелой, приставленной к ней. Бранок

тоже повернулся к старшему десятка ратников, собравшихся за их спинами, но

промолчал. Охрим добавил. – А может, они решили нас выманить, так этот прием

нам известный.

Вятка обвел потяжелевшим взглядом подчиненных и приказал незнакомым

хриплым голосом:

– К бою, козличи, кончилась наша мирная трапеза, – он дернул правым

плечом. – Теперь нам предстоит питаться кровавой пищей до тех пор, пока

десница будет держать меч.

Ратники поначалу застыли на месте, не понимая, отчего старший отдал

такой приказ, когда вороги собрались уходить от городка. Потом как по

команде зашевелились, занимая каждый свое место, заранее указанное им на

стене.

– Стрелы сберегать, зазря их в мунгалов не пускать, – Вятка подхватил с

другими ратниками плаху, лежащую под ногами, и ловко вогнал в гнездо.

Смахнул за спину прядь длинных волос, выбившихся из-под подшлемника с

длинными ушами. Шлем, как и броню, он оставил дома, как и двое помощников. –

До леса нам теперь не добраться, и в броню облачиться не успели...

– Вятка, вот твоя броня, – звонко крикнула девушка в фофудье – теплой

одежде и в цветастом платке, из-под которого на спину сбегала соломенная

коса с косником – треугольным украшением на конце ленты, вплетенной в нее. В

руках она держала кожаный доспех, покрытый металлическими пластинами.

– Вота, Агафьюшка! – завидев сестру, оторопел ратник от

неожиданности. – Откуда ты взялась?

– А как только ударили в набат-то, так мы все побежали сюда, –

объяснила Агафья, отдавая бронь брату.

Вятка оглянулся вокруг и только теперь увидел, что по полатям – проходу

с внутренней стороны крепостной стены – бегают девки и бабы с недорослями и

стариками, каждый из добровольных помощников был не с пустыми руками. Скоро

на пряслах выросли горки из камней и бревен, а возле лучников появились

берестяные туески, плотно забитые стрелами с калеными наконечниками, припасенными по приказу того же воеводы задолго до прихода орды в эти места.

Туески и мелкие камни подносили женщины с молодыми девками, прибежавшие под

стены с первыми тревожными звуками козельских колоколов, они же разожгли

костры под большими котлами с черной смолой, называемой варом, и готовились

разлить кипящее варево по глиняным горшкам с широкими горлами, обмотанным

тряпками. Отроки от двенадцати до шестнадцати лет скакали по взбегам, помогая мамкам, отцам и братьям кто чем мог. Крепостная стена вокруг городка

на всем протяжении пришла в движение, и не было на ней ни одного праздного

человека. Священники в фелонях – церковной одежде до пят, в камилавках –

высоких фиолетовых бархатных головных уборах, а монашествующие в клобуках с

тремя черными лентами, ниспадающими на спину, в куколях, остроконечных

черных колпаках с нашитыми на них спереди белыми крестами, не уставали

махать кадилами, благославляя козличей на ратный подвиг. Некоторые, засучив

рукава фелоней, хватались за концы тяжелых бревен и волокли их вместе с

ратниками на прясла, поближе к бойницам. Город пришел в движение от Завершья

до Подола с Щитной, Мечной и Копейной улицами, до Нижнего Луга с волглыми

соломенными крышами на истобах, топящихся по черному, до сбегов из других

мест, живших кто в землянках, кто в шалашах. Их было мало – сотни две

женщин, детей и стариков, среди которых насчиталось бы несколько десятков

мужиков – почти всего населения, оставшегося от разоренных ордынцами русских

весей, но все они пришли под стены крепости, помогая защитникам кто чем. Это

обстоятельство придавало силы дружинникам с ратниками, несмотря на то, что

никто не слыхал еще голоса воеводы, не получил напутствия матери козельского

князя Василия Титыча, двенадцатилетнего правопреемника на княжество от

Ольговичей, ведущих начало рода от Рюриковичей, ярлов из северной варяжской

страны Халогаллан. Не было и самого веча на главной площади, где разрешались

городские вопросы – так быстро все случилось.

А на равнине, раскинувшейся за правым берегом Жиздры, окаймленной на

горизонте черной полосой леса, разворачивались события, не виданные до сей

поры ни одним козлянином. Несколько больших отрядов мунгалов по пять человек

в ряд продолжали движение по направлению к лесу, они выдерживали между собой

равное расстояние, не приближаясь и не удаляясь друг от друга. Кони

перебирали мохнатыми короткими ногами, неся на спинах всадников с такими же

короткими и кривыми ногами, воткнутыми носками обувки в стремена, свисавшие

чуть ниже середины круглых боков этих лошадок, в большинстве рыжих по масти.

Всадники, одетые в длинные шубы, в лохматых малахаях с наушниками, с кучей

оружия, навешанного на них со всех сторон, казались по сравнению с конями

великанами, оседлавшими маленьких животных. Но только казалось, потому что

не было на свете скотины, выносливее монгольской лошади, даже ослы с ишаками

не могли сравниться с ними ни в чем – ни в силе, ни в выносливости, ни в

скорости. Эта деталь, необъясниимая на первый взгляд, была одной из разгадок

непобедимости монгольского войска, заставившего работать на орду со столицей

Каракорум половину подлунного мира. Монголы с другими примкнувшими к ним

кочевыми племенами, жили в каменном веке, не имея ничего и не умея тоже

ничего, хотя окружены были нациями, цивилизованными по тем временам-с

востока китайцами, корейцами, уйгурами-писарями при средневековых

дальневосточных дворах, с юга граничили с Тибетом, через него с Индией, с

юго-запада со среднеазиатскими халифатами, имевшими письменность с

государственностью. Это недоразумение указывало на неоспоримый факт, что

человеческий мир имеет общие корни с миром животным, среди которого были

свои тигры, львы, трутни с одной стороны, а так-же лошади и коровы с пчелами

с другой. Среди людей так-же были воинственные племена и нации нахлебников, не желавшие жить мирно и работать на свое и общее благо, стремящиеся жить за

счет других, а так-же народы, толкающие мир разумом и трудом к цивилизации.

Пчелок с дойными коровами было больше, нежели пантер и оводов, они были по

большому счету беззубыми, чем пользовались слепни и другие кровопийцы из

зверей на четырех ногах. Вот почему империя чингизидов, рассадник зла и

насилия в течении нескольких веков, раскинулась на востоке от Корейского

полуострова с Тихим океаном, омывающим его берега, до южного Русского моря с

множеством кочевых народов вокруг него. И курултай во главе с Угедэем, каганом всех монгол, решил расширить границы империи не только на севере, но

дойти на западе до последнего моря, за которым не будет уже никого из

племени людей, чтобы поработить человечество полностью и доить его веками, утопая в роскоши, добытой кровавыми походами. Такой наказ дал Высший совет

монгольской Орды Батыю, внуку Потрясателя Вселенной, назначив его

джихангиром – начальником войска, собранного из степных, равнинных, горных и

приморских с озерными народов, подмятых великим ханом, имя которого после

его смерти нельзя было произносить вслух. Под власть Батыя попали и

одиннадцать царевичей-чингизидов, ненавидевших его, мечтающих каждый стать

великим каганом Орды.

Но никто из царевичей, как и Батый, не подозревали, что они находятся

под пристальным вниманием непобедимого полководца Субудая и, если посмотреть

со стороны, могло показаться, что под заботливой как бы его опекой. Славное

звание – багатур – дал ему Потрясатель Вселенной. Это было тоже тайным

решением курултая, о котором знали немногие, желавшего таким образом убить

сразу двух зайцев – не дать царевичам передраться, и выявить среди них

единственного, достойного титула кагана всех монгол. Так было прописано в

законах “Ясы”, составленной Священным Воителем и записанной им с помощью

китайских мудрецов на китайской же бумаге, “Ясе”, предугадывающей падение

преемников в роскошь и разврат, и тем самым частично отрицающей

наследственность. Так-же, как никто из высокородных не догадывался, как

ненавидит их на самом деле великий полководец с рукой, высохшей как больная

лапа у побитой собаки, с одним глазом и с болезнями, разъедающими его. Как

хочет он вытолкнуть наверх двоих сыновей, старшего Урянхая и младшего

Кадана, чтобы каганом стал кто-то из них, а не зажравшиеся и развязные

потомки его лучшего друга и повелителя всех монгол на века, которого он

боготворил, Великого хана бескрайней степи и завоеванных им народов. Чего

стоил хан Бури, незаконнорожденный от кипчакской женщины сын Мутугена, внук

Чагатая, правнук Чингисхана, он день наливался хмельными напитками хорзой

или орзой, сброженными из кумыса, потом всю ночь менял наложниц. И так

продолжалось изо дня в день. Его отец, хан Мутуген, соединился с женой

своего раба, а когда она понесла, монголы отлучили ее от мужа и оберегали до

тех пор, пока она не разрешилась мальчиком, которого назвали Бури. После

чего женщину вернули мужу. Не зря говорили, что в его жилах течет дикая

кровь. Бури был хорошим военачальником, но ему было бесполезно доказывать, что с женщинами нужно быть осторожным, потому что они обладают ключами от

войны и мира. И что Великий Воитель, божественный прадед, был изранен

кинжалом, оказавшимся в руках дочери кипчакского правителя, одной из

наложниц, что ускорило его смерть. Чингизидам было наплевать друг на друга, тем более, на окружающих, стоящих ниже рангами, которых они не считали за

людей. И недалекая эта заносчивость принесла, в конце концов, свои плоды.

Отряды дошли скорым шагом почти до черного массива леса, казалось, что

они скроются в нем, чтобы не возвращаться больше назад. И вдруг вся масса

всадников, как по команде незримого повелителя, повернула назад, ускоряя

бег, наращивая из глубин дикий вой и пронзительные крики, переходящие в

единый клич монгол:

– Кху! Кху!.. Урррагх, монгол!.. Только теперь козличи осознали; что мунгалам, пришедшим воевать их, нельзя верить не только на слово, но и на действие. Не зря сбеги не уставали

повторять, что ордынцы похожи повадками на леших и водяных, завлекающих

людей в тенета, откуда возврата не было. Ратники приготовились к отражению

атаки, наложив стрелы на тетивы и положив большие камни с бревнами на края

проемов и плах в бойницах. Они с нарастающим волнением смотрели, как мчатся

по заснеженной равнине отряды степных воинов, похожие на толстых змей, издающих вой, визг и другие звуки, смахивающие на поросячьи, когда тех тащат

из клети на разделку. Первые пятерки всадников доскакали почти до реки, казалось, ордынцы решили сходу проскочить по рыхлому снегу, укрывшему речную

ширь, до другого берега, чтобы потом подняться так же стремительно на вал

перед стеной.

– Неужто они решатся на такое, и тот десяток мунгал их ничему не

вразумил? – затаил дыхание Охрим, стоящий плечом к плечу с Вяткой и Бранком.

– Какой десяток!? – отрешенно откликнулся Вятка, не отрывая взгляда от

передовых рядов степных воинов, летящих, казалось, по воздуху. И

встряхнулся, вспомнив десятского мунгальского войска и его отрубленную

голову. – Не ведаю, что они могут сотворить, но теперь знаю, что ордынцы

способны на все.

Ратник поправил сброю, принесенную сестрой, затянув ремни на ней

покрепче, взвесил в деснице топор, как бы примеряясь к топорищу, и снова со

вниманием посмотрел на равнину за Жиздрой. И вдруг увидел то, о чем много

раз слышал, но не придавал значения, и от которого едва не лишился теперь

жизни. Первые отряды ордынских воинов, состоявшие из двух или трех сотен

всадников, круто повернули коней, не доскакав до реки пяток сажен, направив

их бег вдоль кромки берега. Мунгалы развернулись боком в высоких седлах, подняли луки и выпустили тучи стрел по направлению к крепостной стене, не

замедляя бега скакунов, помчались обратно, уступая место новым рядам

лучников с готовыми сорваться с тетив стрелами. Вятка с помощниками едва

успел укрыться за бревнами заборола, как по стенам, по навесу, законопатили

каленые наконечники, стремящиеся найти лазейку или щель, чтобы протиснуться

в нее и поразить защитников смертоносным укусом. Козличи знали, что многие

мунгальские стрелы были отравленными, смоченными в змеином яде, и если

наконечник оставлял на теле лишь царапину, это уже не спасало человека от

смерти. Кто-то вскрикнул на полатях, кто-то громко охнул внизу под стеной, где стояли котлы для разогрева смолы, кого-то злая стрела поразила на улице, прилегающей к внутренней стороне крепости. Это были не первые жертвы

козличей от татаро-монгол, пришедших незванными к мирному торговому городку, стоящему на границе с Диким полем и на перекрестке дорог, бегущих через него

во все стороны. Первыми пали посадские, которых ордынцы постреляли из луков

походя. Но волна ярости защитников города против ворога возросла в этот

момент во много раз, каждый из горожан решил для себя, что будет драться, защищая дом и родных, не на живот, а на судьбину. И тот факт, что городское

вече не успело состояться из-за спешности событий, развернувшихся под

стенами, уже не играл роли.

Вятка сбросил оцепенение и приник к смотровой щели в дубовой плахе, которую он с помощниками сумел установить. Бранко с Охримом и другими

ратниками жались по стенам заборола и по углам, укрывая головы щитами, принесенными родственниками. Вся противоположная стена, как и бревна других

укрытий, были утыканы неприятельскими стрелами с разноцветным, черным по

большей части, оперением. А они все сыпались и сыпались, словно прорвало

хляби небесные и на защитников нескончаемым потоком обрушился железный град.

Откуда-то снизу снова донесся женский вскрик, не успел он истаять, как

повторился опять, теперь уже мужской, на прясле возле глухой вежи. Видимо, кто-то из княжьих отроков, испугавшись смертельного дождя, надумал поискать

убежища получше, да не рассчитал с отходом. Вятка крепко сжал кулаки, раньше

бы бросился на помощь, теперь же только скрипнул зубами и вжался лбом в

сырое бревно с прорезью между ним и другим сверху. Снова тело, как в первый

раз, когда увидел надвигавшихся по равнине мунгал, взялся сковывать

неприятный холодок оцепенения. Он встряхнул плечами, стянутыми ремнями от

сброи, и попытался задавить страх, возникший в глубине груди.

Отряды ордынцев успели образовать на равнине несколько огромных колец

на равном расстоянии друг от друга, которые соприкасались одной стороной с

берегом Жиздры и равномерно крутились в разных направлениях. Сверху стены

было видно, как лучники, приближаясь к береговой кромке, поддергивали правый

рукав шубы, заголяя руку до локтя, затем натягивали тетиву со стрелой, зажатых между указательным и средним пальцами правой руки, резким

выталкиванием дуги левой ладонью от себя. После чего они отпускали тетиву и

стрела летела по кривой, одинаковой почти у всех, в сторону крепости. Воины

сразу отъезжали от берега, заворачивая коней на новый круг, и где-то на

середине вытаскивали новые стрелы из колчанов, торчавшие из них черными

наконечниками, будто кузнечные заготовки в ведре с водой. Тучи их

непрерывным потоком стремились через реку, закрывая солнце темной пеленой, казалось, что дьявольскому круговороту не будет конца. Так оно и было на

самом деле, не только потому, что в колчан ордынского воина влезало не менее

тридцати-сорока стрел, а всех воинов невозможно было сосчитать, но и потому, что от леса готовилась оторваться новая лавина степняков на отдохнувших

конях, сытых, жадных до человеческой крови и чужого добра.

Глава вторая. Татаро-монгольское войско который день находилось в пути в родные

степи, нигде не задерживаясь надолго. Редкие урусутские города и поселения, еще не разоренные, не оказывали того яростного сопротивления, которое было

вначале, их жители или разбегались по лесам, или отдавали свои жизни на

милость победителя, покорно сгибая перед ним спины. Большая часть Руси была

покорена за один поход, и орда торопилась покинуть ее земли до весеннего

разлива рек и озер, она двигалась по лесным дорогам даже по ночам в свете

факелов в руках факелоносцев, смоченных жиром животных, а иногда

человеческим жиром, вытопленным из трупов погибших хашаров, держа путь на

юго-восток. Там раскинулись бескрайние степи, где было светло даже ночью и

где можно было сосчитать каждую звездочку в Повозке Вечности. А здесь небо

часто затмевалось низкими тучами, если же их разгонял ветер, звезды казались

маленькими и колючими, похожими на крохотные осколки льда, прокалывающими

кожу насквозь. Бату-хан мерно покачивался в седле, уставившись в одну точку, это состояние стало для него привычным. Он отдал приказ о повороте всех

отрядов назад сразу после того, как в болоте утонула Керинкей-задан, любимая

его шаманка, несмотря на то, что до богатого Новгорода, к которому

приближались Селигерским путем все три крыла войска, оставалось сто верст.

Саин-хан перед тем, как подойти к купеческой вотчине, торгующей товарами со

многими странами, и обложить ее со всех сторон по схеме, отработанной на

других народах, призвал к себе старую эту колдунью. Она залезла на сухое

дерево, чтобы камлания имели больший успех, но толстый сук надломился и она

упала вместе с ним в болото, пробив скрюченным телом корку льда на его

поверхности. Субудай бросился ее спасать, но его саврасый жеребец угодил в

полынью, заполненную вязкой грязью, Непобедимого начало засасывать, как и

шаманку, успевшую лишь спеть прощальную песню визгом, похожим на свинячий.

– Тащите коня! – крикнул Субудай тургаудам на берегу, барахтаясь в

болотном омуте, затянувшем его уже по горло – Спасите моего коня!..

Несколько волосяных арканов обвились вокруг шеи могучей лошади, несколько крепких нукеров попятили своих коней назад, пытаясь выдернуть из

смертельной ловушки любимца главного стратега войска. Но все их потуги

оказались тщетными, голова жеребца с тонкими ноздрями, вывороченными от

страха, дико всхрапнула и скрылась в черном аду, смачно всхлипнув

напоследок. Верещание колдуньи, напротив, оборвалось внезапно, она камнем

ушла на дно. Но Субудай-багатура его верные тургауды сумели вытащить на

твердый берег, он попытался встать на ноги, весь в ошметьях вонючей грязи, и

снова завалился на спину:

– Мой конь.., дорогой мой друг, – цедил он сквозь бледные губы, за

которыми виднелись сцепленные десны с парой желтых клыков. – Где я найду

теперь такого умного и верного товарища...

После этого случая Бату-хан повернул все войско в родные степи, не

сомневаясь в правильности выбранного им решения. Так повелел бог войны

Сульдэ, ему помогли в этом лусуты, духи воды, и мангусы – демоны, забравшие

эту старую Керинкей-задан, давно ставшую шулмой-ведьмой, в свои чертоги, невидимые для простых смертных. Были еще две причины, по которым джихангир

решил не испытывать судьбу, но он не торопился раскрывать их даже

Субудай-багатуру, своему учителю, ни на мгновение не терявшему его из поля

зрения. Не говорил саин-хан ничего и факиху Хаджи Рахиму, кипчакскому

летописцу, качавшемуся в седле позади его свиты, увековечивавшему в книгах

каждый шаг монголо-татарского войска в чужеземных странах. Всему было свое

время и наступал свой черед. Татаро-монгольское войско, соединившееся было

воедино перед очередным броском на богатый урусутский город, вновь разбилось

на несколько самостоятельных крыльев, одно из которых по правую руку повел, как в начале похода, Шейбани со своими братьями, он был, как и джихангир, сын Джучи-хана, убитого отравленной стрелой, и внук Потрясателя Вселенной.

Там у каждого царевича под их властью находилось по тумену. Второе крыло, бывшее по левую руку, повел Гуюк-хан, заносчивый этот выскочка, сын Угедэя, кагана всех монгол, сидевшего на престоле в Каракоруме, под его

командованием был еще и темник Бурундай, успевший прославить себя скромными

победами и суматошными действиями на поле боя. Среднее крыло, состоявшее из

нескольких туменов по десять тысяч воинов каждый, возглавлял Бату-хан.

Субудай-багатур с туменом тургаудов-бешеных на белых конях, из которых он

готовил начальников отрядов, был везде. Кроме того, старый полководец владел

вместе с джихангиром тайной, не доступной царевичам, она заключалась в том, что существовало еще четвертое крыло численностью в полтора тумена, или

пятнадцать тысяч воинов, о котором все знали как о запасном полке, но

которое было предназачено для исполнения иной задачи.

Джихангир давно ушел в свои мысли, он не глядел на лесную дорогу, вилявшую среди древесных стволов, не видел квадратных спин тургаудов впереди

него, зато чутко прислушивался к неровной поступи коня, спотыкавшегося под

ним о навалы бурелома, или приседавшего на ногах, разъезжавшихся по снегу, успевшему пропитаться водой. И хотя до настоящей весны было еще недели две, а по утрам крепкий морозец сковывал оттаявший за день снежный наст, наращивая на нем острые ледяные гребни, женское ее дыхание уже сдувало с

бледных лиц монгольских воинов остатки суровой зимы, возвращая им природную

степную их смуглость. Саин-хан качался в седле с деревянными высокими

спинками, позволявшем ему поворачиваться в любую сторону без особых помех, покрытом арабской попоной, похожей на небольшой плотный ковер с узорчатым

золотым рисунком и отороченный по краям шелковой бахромой. Вокруг высились

непроходимые леса с единственной дорогой через них, пробитой неизвестно кем, сбоку которой прятались под толстым слоем снега бездонные не замерзающие

болота. Под ним шел вороной конь с белыми чулками до коленных чашек и с

такой же звездой посреди лба. Он не менял масть коней с тех пор, как стал по

воле курултая во главе с каганом Угедэем, верховным правителем монгольской

империи, джихангиром всего монголо-татарского войска с примкнувшим к нему

неисчислимым количеством кипчаков. Кипчаки населяли земли, завоеванные еще

Священным Воителем, составляя основную массу войска и неся на себе в походе

главные нагрузки, они представляли собой кочевых киргизов, казахов, таджиков

с древними персами и хорезмийцев с каракалпаками и самаркандцами, а еще

абескунцев, саксинов, буртасов и куманов. И прочие народы, имя которым

была – тьма. Эти люди первыми шли в бой, подгоняемые монголами, их

военачальниками, из небольшого племени “монгол”, откуда был родом Священный

Воитель, дед саин-хана, которых во всем войске набралось бы едва четыре

тысячи. Они поднимались по лестницам на крепостные стены, заполняя своими

трупами глубокие рвы под ними, первыми врывались в побежденные города и без

понуканий делились добычей, попавшей в их руки, подавая пример остальным

степнякам. Татар в войске Бату-хана было около тридцати тысяч, они тоже

занимали в нем не последние места. По этой причине кипчаки были обыкновенным

сырым мясом, насаживаемым неприятелем на стрелы и копья как бараний шашлык

на железный прут, поджариваемым кипящей смолой или обдаваемым живым кипятком

для того, чтобы оно лучше прожарилось или проварилось. Они набежали в орду

перед походом Бату-хана в земли урусутов в надежде на добрую поживу вместе с

кавказскими племенами из беднейших в основном слоев населения

среднеазиатского и центральноазиатского регионов. То есть, из харакунов, черни, среди которой попадались караиты, самые смелые воины из одноименного

племени. Сам Великий Потрясатель Вселенной служил простым работником у хана

из их среды, он приказал этих караитов выделить в особые части. И теперь они

или показывали пример храбрости воинам из разных племен, первыми бросаясь на

неприятельские полки, или вместе с монголами шли позади прочих кипчаков, понукая их на взятие неприступных крепостей остриями своих пик.

Впереди послышался громкий возглас одного из тургаудов – воина

передовой сотни, которые часто исполняли роль дневных телохранителей при

первых лицах в орде:

– Байза! Это означало внимание. Саин-хан натянул повод, поморгал веками, сгоняя

с глаз пелену задумчивости, и зорко всмотрелся между спинами воинов и

лошадиными крупами, загородившими обзор дороги. К нему неторопливо подъехал

Субудай-багатур на саврасом жеребце, он ездил за внуком своего господина, ушедшего в мир иной, как нитка за иголкой, точно так-же, как держался за

господином много лет назад. Звание багатур дал ему еще Великий Потрясатель

Вселенной, у которого Субудай служил правой рукой, масть коней он тоже не

менял, предпочитая придерживаться, как и саин-хан, одной, выбранной раз и

навсегда. Только внук Священного Воителя выбрал для себя вороную масть с

белыми отметинами, а Непобедимый саврасую, любимую масть бывшего господина.