Текст книги "Козельск - Могу-болгусун (СИ)"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

ветки с трупами, плавающими по верху, сдерживаются несколькими бревнами, перегородившими русло реки в самом низу затора. И сколько они еще выдержат

мощнейший напор – день, два, или седмицу – никому ведомо не было. Но

дозволять нехристям осаждать городок еще с одной стороны, когда можно было

держать осаду только с напольной, а другим трем сторонам укрыться за

весенним половодьем, было негоже. Каждый день набегов отбирал у защитников и

горожан новые жертвы, уменьшал запасы оружия и продовольствия, накладывая на

души людей большее чувство угнетения. Вестовые, разосланные в разные города

за подмогой, не объявлялись, не давали о себе знать ни Новгород, ни

Чернигов, столица Черниговского княжества, в которое входило удельное

Козельское, ни тем более, Смоленск, стоявший на отшибе. Козляне осознали, что рассчитывать было не на кого, значит, беспокоиться за свои жизни и

неприкосновенность жилищ предстояло только самим. Это обстоятельство

прибавляло духовных сил, загоняя угнетение, а вместе с ним смертную тоску, в

дальние углы сознания, оставляя этим чувствам шанс проявить себя только

перед смертью. Но тогда защитникам было уже все равно.

Вятка еще раз пробежался по стене от проездной башни, выходящей

воротами на Другуску и на Жиздру, до угловой, смотрящей бойницами на

Березовку и на Клютому. Теперь он знал о заторе все до мелочей, отчего тот

возник и чем сдерживается. В голове созревало решение, которое в мирное

время вряд ли бы возникло и было бы понято окружающими людьми. Прикинув в

уме дальнейшие действия еще раз, он поспешил к тысяцкому Латыне, державшему

оборону вместе с дружинниками на участке стены возле проездной башни, самого

главного поста крепости. Тот как раз срубил мечом веревки очередной

лестницы, отправив в свободный полет нескольких ордынцев. Сотник зашел за

угол глухой башни, чтобы не попасть под обстрел ордынцами.

– Тысяцкий, дозволь послать болт из арбалета, которым владеют твои

ратники, – обратился Вятка к нему.

– У тебя самострелы обломались? – провел тот рукавом полушубка по лбу, смахивая обильный пот, выступивший из-под стального шелома. – Или болты

закончились?

– Ни то, ни другое, Латына, твой самострел стоит как раз сбоку места, по которому к мунгалам прибывает пополнение, – сотник кивнул головой на

затор. – А можно попробовать сделать так, чтобы оно иссякло за один раз.

– Как ты хочешь это сотворить? – подобрался тысяцкий, он сразу

разгадал, о чем идет речь.

– Я поробую попасть тяжелой стрелой в бревна, стесненные друг другом

внизу плотины, может, какое из них удастся расшатать, тогда остальные

выдавятся сами под напором воды.

– И вода сметет все на пути, – тысяцкий вильнул глазами по направлению

к затору и снова уставился на Вятку ясными глазами. – Ты это хочешь сказать, сотник?

– Тако оно и есть, – согласно кивнул тот головой. Латына вошел вовнутрь вежи с лучниками, без перерыва пускающими стрелы

в кипчаков, и приник к бойнице, через которую открывался вид на Другуску. Он

долго молчал, изредка подергивая плечом, защищенным байданой, иногда бормоча

что-то себе под нос, затем обернулся к Вятке и сказал: – Там нагромоздилась такая сила, что вряд ли из затеи что получится, надо еще нащупать слабое бревно и умудриться в него попасть, – он с

сомнением поджал губы.

– На то и спрос, чтобы купцы не дремали, – напомнил ему Вятка. – Не

воткнешь в землю семечка, не вырастет синеглазый лен.

– Оно-то вроде так, и задумка отменная, – тысяцкий огладил окладистую

бороду. – А ну давай, Вятка, а там как бог Перун позволит и Христос

рассудит.

– Наше дело правильное, мы натягиваем тетиву лука десницей, – поддакнул

сотник. – Это нехристи отжимают от себя налучье шуйцей.

Возле самострела, примеченного Вяткой, возились несколько дружинников, болты им подтаскивали два отрока из княжьего полка, они добегали по полатям

до взбегов и спускались вниз, где аргуны обрубали под городней сучья с

молодых березовых и сосновых стволов, отсекая вершинки, насаживая вместо них

железные наконечники, откованные кузнецом Калемой и его подручными. Видно

было, что арбалет они давно пристреляли, потому что управлялись с ним не

хуже, чем с луком. Сотник присел перед заморской штуковиной на корточки, стараясь снова войти в суть дела, но один из ратников громко заявил: – Вятка, ты лучше укажи нам цель, а мы уж постараемся управиться на

славу.

– Вота и дело, – поднялся сотник с корточек. – Эта цель, вои, перед

вами, только она не живая и не подвижная, а навроде как мишени в воеводином

дворе.

Он складно рассказал, чего хочет добиться, указал на бревно, особо

выпиравшее из стихийно возникшей плотины, внимательно оглядел бородатые лица

ратников. Те присмотрелись к тому месту и с сомнением почесали бороды, наконец один из них высказал соображения: – В живую цель попасть легче, ежели она находится перед тобой и спешит

навстречу своей смерти, а мертвую пометить не так просто, в нее надо

целить, – он махнул рукой по направлению к затору. – Даже если первый болт

угодит в нужное бревно, и оно не стронется с места, второй туда уже не

полетит.

– Почему? – не поверил Вятка. – Потому что это не стрела, у которых вес у всех почти одинаковый, –

пояснил ратник. – У болтов он разный, да еще у каждого надо учитывать

кривизну. Ровных стволов-от не бывает, у них хоть какая кривинка, а есть.

– А с первого раза не получится? – с надеждой в голосе спросил

сотник. – Всего-то надо подковырнуть то бревно, и чтобы болт, когда в него

воткнется, покачался под своим весом.

– Это надо послать его по дуге, – поскреб дружинник затылок, и сам

склонился над станком. – А ну дай я его настрою, глядишь, чего получится.

Он долго возился с разными приспособлениями, позволявшими одну

деревянную часть арбалета поднять, а вторую наоборот опустить, за это время

в щит из досок, закрывавший ратников от вражеских стрел, успело воткнуться

их не меньше двух десятков. Наконец он оторвался от машины и взялся

накручивать ворот, натягивающий тетиву:

– Вота, Вятка, бери ослоп, будешь клин вышибать, – подмигнул ратник

сотнику. – Помоги нам бог Перун потопить всех нехристей.

– Тако оно и будет! – откликнулся тот, замахиваясь для удара. Болт шумнул длинным телом и полетел по направлению к затору, за его

полетом следило множество глаз защитников, укрывшихся за деревянными

зубцами. Весть о том, что Вятка надумал разбить плотину одним ударом, обежала все вежи и заборола, занятые ими. Тысяцкий Латына не уставал утирать

пот, бегущий из-под шелома на глаза, его десница, сложенная двуперстием, тянулась наложить на лоб и на грудь непривычный крест, но это новшество в

вере, доступное вятским князьям и боярам, у него пока не получалось. А

ордынцы, умноженные подкреплением, пришедшим по плотине, наращивали атаку, сотни железных крюков впивались в дубовые бревна на верху стены, сотни

лестниц и веревок струились вниз, увешанные гроздьями злых как черти

нехристей, вооруженных до зубов. Не хватало рук, сжимавших пальцами мечи и

секиры, чтобы обрубить их и отправить атакующих в ад под стеной, переполненный грешными телами. Болт летел к затору так долго, что Вятка

успел сто раз обратиться к Перуну, прося об одном, чтобы наконечник нашел

ключевое бревно, на котором держалась вся запруда. А оно продолжало нагло

выпирать одним концом из хаотичного навала, приковывая к себе взгляд

воспаленных глаз сотника и накручивая нервы словно тетиву лука. Впрочем, в

то место, забыв на время о защите родных стен, уставились многие ратники во

главе с тысяцким. И огромная стрела оправдала ожидания, она пролетела по

длинной дуге немалое расстояние и будто сверглась с неба на цель с

выступающим концом. Защитники замерли в ожидании того, что должно было

произойти, рты открылись сами собой, показав белые крепкие зубы, прочищенные

жеванием все того же лыкового мочала. Болт впился наконечником в бревно, замер на доли мгновения, а затем закачал концом, расшатывая его, успевшее

высунуться от удара наружу еще на вершок. Вся запруда зависла на волоске, казалось, еще немного, и давление воды изнутри поможет вытеснить преграду, создавшуюся из древесного хитросплетения. Тогда целое озеро, скопившееся за

ним, обретет свободу, оно хлынет в обмелевшее русло реки, снося на пути не

только запруду, но и ордынцев с конями. Этого немнога как раз не хватало, стрела, покачавшись, стала укорачивать дугу своего маятника, а потом, как

показалось, замерла вовсе:

– Вота жаль, ажник зубы заломило, – не смог Вятка удержать в груди

сожаления. – А теперь туда что пускай болты, что не пускай, все одно толку

не станет, верхний хлам надавил на дерево еще крепче.

– Индо так и есть, нам запруду никак не взять, даже ежели ночью сделать

вылазку и раскачать бревно руками, – поцокал языком и тысяцкий. – Ежели что

получится, вода потопит всех удальцов, а не выйдет ничего – тугары их

стрелами перебьют, они теперь устроились под нашими стенами надолго.

– А ни то, – покатал сотник желваки по скулам, он прищурил глаза на

Латыну. – Когда ночка ляжет, я сам настроюсь разворошить то место.

Латына шевельнул крутыми плечами, покрытыми кольчужкой из плоско

раскованных колец, но ничего не сказал, рука у него сама собой легла на

яблоко меча.

– А ну гляди-тко, что там происходит! – вдруг крикнул ратник, стрелявший из арбалета. Он указывал рукой в сторону плотины. – Может

статься, что болт, который мы послали, еще сослужит нам службу.

На середине затора остановились несколько всадников из мунгал в лисьих

малахаях и в синих чапанах, они свесились с коней и со вниманием

разглядывали болт, а вместе с ним бревно, в которое он впился. Видимо, нехристи разгадали задумку осажденных и теперь спешили предотвратить

дальнейшее развитие событий, грозивших их войску поражением от самой

природы. Между тем, толстое древко стрелы не замерло совсем, оно продолжало

едва заметно подрагивать, опускаясь почти незаметно все ниже, это означало, что своей тяжестью оно проворачивало бревно, потерявшее опору после

попадания в него. Если бы кто мог налечь на древко, или можно было бы

набросить на него груз, это сразу дало бы результат. Вятка наморщил лоб и

застыл на месте, казалось, он превратился в деревянного истукана, которых до

сих пор было много в славянских капищах вокруг города. Затем снова

повернулся к запруде с остановившимися на ней мунгалами, рот у него ощерился

в бесовском оскале:

– А ну давай еще стрелу! – стукнул он кулаком по плечу дружинника, стоявшего рядом с ним, и сразу приказал другому вою, уже пускавшему такую

стрелу. – А ты наводи арбалет теперь на нехристей, вишь, один свесился как

раз над болтом.

– А ни то! – вытянул тот шею. – И что из того выйдет? – Надо, чтобы мунгал упал как раз на болт, тогда бревно должно

провернуться вовсе, – торопил его Вятка. – Нацеливай, индо он в седле успеет

выпрямиться.

Но ратник не спешил приседать возле арбалета, он сорвал с плеча лук, добытый в бою, и быстро насадил стрелу на тетиву: – Спина-то у него как раз без доспеха, – по инерции пробормотал он. – А

у меня лук из турьих рогов, должен достать энтого нехристя.

Снова между ратниками на прясле возникло напряжение, заставившее их

замереть на месте, никто не обращал внимания на свист стрел и на шелест

дротиков вокруг, выпущенных ордынцами, поддерживавшими снизу соплеменников, стремившихся по лестницам на навершие стены. Защитники были уверены в

товарищах, рассекавших веревки мечами и секирами, и рубивших чеканами головы

нехристям, взгляды их были устремлены не на края стены, а на одного из

мунгал на плотине, пытавшего срубить болт, засевший в дереве, кривым мечом.

Наконец ратник с луком медленно выдохнул и задержал дыхание, цепкие пальцы, натянувшие тетиву до уха, дрогнули и вмиг растопырились, показав всю

пятерню. Тетива громко хлопнула по рукаву его кафтана, выглядывавшего из-под

бахтерца, и стрела растворилась в воздухе, в котором вспыхивали яркими

отблесками множество наконечников стрел и дротиков. Вятка сунулся было к

углу вежи, чтобы проследить ее полет, и едва успел убрать голову – за спиной

мелко задрожал оперением ордынский гостинец с гарпунными зазубринами на

железном конце. Но желание увидеть результат было таким большим, что сотник

приник глазом к расщелине между защитными досками. Тысяцкий Латына тоже

опустил на нос личину и придвинулся к краю навершия. Они увидели, как

мунгалин на плотине, рубивший саблей болт, вдруг изогнулся назад, он бросил

уздечку и судорожно зашарил рукой по гриве коня, стараясь за нее схватиться, чтобы упасть не в русло Другуски, а на доски на заторе. Но это для него

оказалось уже не под силу, грузное тело начало мешком падать вниз, продолжая

хвататься растопыренными пальцами за все, что попадалось на пути. Ратники

смотрели за его кувырканиями с верха стены как завороженные, они желали

одного, чтобы нехристь не проскользнул мимо болта, торчащего из бревна, а

упал прямо на него. Но мунгалин и без пожеланий стремился удержаться в этой

жизни любыми путями, он продолжал цепляться ногами и руками за любой выступ

или ветку, сознание, еще не угасшее, подсказывало ему, что это единственная

надежда на спасение. И он впивался ногтями в дерево, в одежду на трупах, в

шкуры животных, в пучки сена, торчавшие из плотины, провожаемый разъяренными

взглядами товарищей, сидящих в седлах с высокими спинками, еще не

осознавших, откуда прилетела к ним урусутская смерть. Не пропустил ордынец и

древка болта, хотя не падал прямо на него, его рука ударила по стволу

молодой сосны с наконечником, глубоко вошедшим в конец бревна, обвилась

вокруг и потащила за собой, не в силах расстаться с ним. От усилия бревно

выперлось еще на несколько вершков, а затем будто кто им выстрелил, словно

вылетела пробка и узкогорлого жбана с перебродившей медовухой. Мощная струя

воды ударила в тело нехристя, отбросив его на несколько сажен от плотины, а

затем принялась расшвыривать толстые стволы деревьев во все стороны как

сохлые хворостинки. Середина плотины просела так быстро, что никто из конных

мунгалов не успел ускакать, они поползли вниз вслед за соплеменником, надрывая горла в визгливых воплях. За ними в образовавшийся водопад рухнули

остальные всадники, спешившие на помощь осаждающим крепость ордам, или

возвращавшиеся с ранами и переломами в военный лагерь, расположенный на

возвышенности перед темной кромкой леса. Это была картина, похожая на конец

света, когда прокатились по земле громадные волны потопа, и когда из всех

жителей земли спаслись только те, кто успел занять место в струге. Полые

воды Другуски ринулись в Жиздру, вымывая трупы из рва перед стеной, сметая

их с вала, на котором они раскидались. Волны заплескались у самого основания

стены, заставив атакующих нехристей издать душераздирающий вой. Ордынцы

барахтались в ледяных водах, не умеющие плавать, в зимних шубах и в сапогах, обвешанные оружием и баксонами с добычей, отнятой у урусутских женщин, мужчин, священников и даже детей. Они цеплялись за уздечки коней, но те сами

погружались на дно, хватая ноздрями не воздух, а мутные потоки воды из реки, решившей скинуть с себя грязь, чтобы очиститься раз и навсегда. Вой стоял

над стенами, никогда неслыханный жителями Козельска за его историю, но

ужасные вопли не призывали их бежать на помощь утопающим нехристям, а

вызывали понимающие усмешки. Это означало только одно – беспощадность

вятичей к врагам, люди подтверждали равнодушием правильность выбранного ими

на вече решения стоять до конца.

Вятка прижал десницу к левому плечу и воздел глаза к небу: – Слава тебе, могущественный бог Перун, слава нашему Сварогу и великому

богу Ра, – он склонил голову в знак наивысшего уважения к своим богам. –

Ур-ра!

– Слава! Слава! Слава! – разнеслось по стене от проездной башни до

воротной, выходящей на напольную сторону. Клич полетел по ее периметру, опережая слух о потоплении множества врагов и умножаясь троекратно. –

Ур-ра-а!

Наступила неделя– воскресенье, прошло уже четырнадцать дней после

начала осады, а ордынцы не продвинулись к городским стенам ни на шаг.

Наоборот, им пришлось перебраться подальше от крепости, потому что полые

воды Другуски обнажили луг, превратившийся в непроходимую топь. Везде

сверкали под солнечными лучами лужи и глубокие полыньи, заполненные водой, готовые поймать конного или пешего и утащить на дно, покрытое ледяным, еще

не растаявшим, панцирем. Зато с напольной стороны наскоки нехристей стали

такими яростными, что отбивать их приходилось днем и ночью, при свете

факелов. Защитники вдруг осознали, что к мунгальским полкам, осаждавшим

крепость, пришли на помощь новые орды, выдравшиеся из непроходимых лесов, окружавших ее со всех сторон. А подмоги от русских городов как не было, так

и не предвиделось. Козляне понимали, что пробиться к ним по распутице, превратившей дороги в непролазные хляби, было непросто, но мысль о том, что

мунгалы умудрялись как-то по ним двигаться, да еще с огромным обозом, набитым русским добром по крыши повозок, не покидала их, наводя на

размышления о ненадежности союза всех славянских племен, объявленного

Георгием Всеволодовичем, владимирским князем. Такой клич князья новгородские

и киевские, а теперь владимирские, бросали в славянские народы со дня

основания государства Русь, с тех пор оно то объединялось, то снова

распадалось на отдельные уделы, продолжавшие жить каждый по своим законам.

Разведчик посланный за подмогой, принес весть, что дружина черниговского

князя вышла из стольного града княжества, но застряла примерно на полпути, не сумев преодолеть разлившихся рек. Так-же произошло с ратями, высланными

Смоленском и Киевом, но это были малые дружины, которые если бы и подоспели

вовремя, пользы все равно принесли бы мало. Надеяться оставалось только на

себя, горожане с еще большим усердием взялись ковать оружие. На стены

полезли молодые бабы и отроки от двенадцати весей, не сидели по истобам и

старики – все, кто мог удержать в руках меч, секиру или топор, были на

пряслах. Дружинники создавали из них отряды и посылали разить врага из луков

с близкого расстояния, когда тот или толпился под стенами и промахнуться по

нему было невозможно, или прорывался на стену и завязывал бой с защитниками.

В таких случаях бабы и подростки подлавливали момент, когда нехристи

подставляли незащищенные доспехами спины, и отпускали тетивы на луках.

Наконечники впивались в тела ордынцев, отвлекая их от поединка, а ратники

довершали начатое дело.

Вятка не смог выйти в поход в назначенное время, несколько дней он

вертелся на стенах крепости как праведник на сковородке, не ведавший за

собой грехов. И все-же наступил момент, когда он наконец-то нашел отдушину, чтобы подтащить с охотниками ушкуи к воротам проездной башни, теперь

оставалось дождаться ночи, столкнуть их в воду и загрузить припас с

инструментом для сбегов из горожан, чтобы они смогли на новом месте быстро

обустроиться. Так было во все времена, когда враг подходил к стенам русских

крепостей, так-же порешили отцы города, побеспокоившиеся о продолжении рода

вятичей. Уже отобрано было около пяти сотен сбегов, в основном детей, под

присмотром малого количества женщин в возрасте до сорока весей и двух

десятков матерых дружинников, вооруженных до зубов. Вот почему Вятка брал с

собой только тридцать воев, остальным не хватило бы места, хотя сотня вся

ходила в желающих пойти с ним в поход. Но разбойничьи лодки лишь внешним

видом напоминали струги, на которых русские витязи пересекали Русское море и

прибивали щиты к золотым воротам Царьграда, эти могли взять на борта до

сотни ратников и более. Ушкуи же вмещали в себя не больше тридцати человек, всех их было двенадцать, а так как дети и бабы занимали места меньше

дружинников с оружием, вдобавок облаченных в доспехи, было принято решение

посадить в них как можно больше детей.

И этот час наступил. Воротные петли, смазанные гусиным жиром, спели

едва слышную песню, обе воротины распахнулись настеж, выпуская из крепости

нескольких разведчиков, тут-же пропавших в темени ночи. Вятка положил руку

на яблоко меча, охотники, стоявшие за ним, схватились за рукоятки засапожных

ножей, висящих в ножнах на кожаных поясах. Через небольшой промежуток

времени один из разведчиков вернулся назад, он жестом показал, что проход до

берега Жиздры свободен. Дружинники разом налегли плечами на корму и борта

ушкуев и покатили их к воде. Перед крутыми носами торопились ратники, подкладывавшие под днища деревянные катки, которые передавали товарищи, собиравшие их за кормой. Поезд от первого ушкуя до последнего разом тронулся

с места, рядом с ним потянулись молчаливые толпы из баб и ребятишек, заранее

закрепленных за своими лодками. Было тихо, лишь на берегу легкий ветерок

шуршал ветками краснотала, не успевшими еще налиться весенними соками. Когда

до него осталась пара сажен, Вятка знаками показал, что больше катки

подкладывать не надо, чтобы нос первой лодки опустился ниже и она не

шлепнула днищем по поверхности воды, а плавно вошла в нее. Первый ушкуй тихо

закачался на мелких волнах, прижимаясь к берегу боком, в него прыгнули

несколько охотников, должных сидеть на веслах, они зашарили вокруг, выискивая течь. Ее не было, и сразу середину заполнили дети и женщины, прижавшиеся друг к другу, а гребцы взялись за весла, они отогнали лодку

подальше и замерли в темноте, невидимые с расстояния в несколько сажен.

Когда последний ушкуй скользнул в воду, Вятка запрыгнул в рыбачью лодку с

одним гребцом и поплыл вдоль поезда, он проверял устойчивость их на плаву и

готовность охотников дать отпор врагу в случае неожиданного нападения. Еще

не поздно было повернуть обратно и под прикрытием дозорных, следящих с

проездной башни за отплытием сбегов, снова укрыться за стенами крепости.

Когда объезд был закончен, сотник поднялся на борт ушкуя, находившегося

посередине, послышался вой матерого волка, собиравшего стаю, ему откликнулся

вой, донесшийся сначала спереди, а потом сзади. Если бы кто чужой

прислушался к жуткой перекличке, он задал бы себе вопрос, почему волчья стая

решила собраться не на берегу, а посередине реки. Но мунгальская орда

откатилась после прорыва затора, унесшего в Жиздру многие жизни воинов, к

лесному массиву, она продолжала зализывать раны и терзаться чувствами мести

за позор, который пережила. Речная гладь была пустынна, единственной

трудностью для гребцов оказалась борьба с течением, поэтому ушкуи держались

поближе к зарослям краснотала, где вода была спокойной. Впрочем, течение

даже на стремнине было пока медленным, не стесненным естественными берегами

реки.

Глава восьмая. Прошло немало времени после того, как ушкуи отчалили от берега, луна, выглядывавшая изредка из-за туч, переместилась на другое место. Река начала

как бы сужаться, по курсу лодок стали попадаться стволы деревьев, это

говорило о том, что равнина осталась позади, а впереди был только лес, не

обойденный тоже половодьем. Сбеги заметно оживились, ведь ордынцы боялись

лесной чащобы как черт ладана, а для вятичей она была родным домом. Теперь

их беспокоило лишь одно, чтобы охотники поскорее нашли место для нового

поселения, выбранное в предыдущую вылазку, и чтобы Вятка с дружинниками

подбросили туда зерна и других продуктов из недалекого Серёнска, когда они

будут брать из кладовой припасы для горожан, оставшихся в осажденном городе.

Но воевода малой дружины не разделял успокоения сбегов, ему было ведомо, что

как раз в лесу находилось становище ордынцев, перенесенное туда после

разлива Жиздры. Они выскакивали из него полками как стаи леших, оголодавших

за зиму, лезли на стены крепости, не давая передыху жителям. Вот почему он

не посылал сигнала, чтобы поезд остановился и гребцы отдышались, а заставлял

их работать веслами в полную силу, углубляясь все дальше в дебри, откуда

дорогу находили лишь старые медвежатники, или можно было выбраться зимой по

застывшему руслу реки. Скоро течение воды усилилось, ветви краснотала

уступили место жестким ветвям деревьев, продираться сквозь которые стало

труднее. Днище ушкуя все чаще скребло по кочкам и невысоким буграм, грозя

взгромоздиться на вершины, пришла пора выходить на стремнину, потому что

больше прятаться было не от кого. Вятка чутко прислушался к шороху ветра

между стволами, затем сложил руки перед губами и завыл волком. Ему откуда-то

спереди откликнулся второй волк, третий подал голос сзади, слабый и не

совсем уверенный. Значит, задний ушкуй еще не прошел черту, за которой

начиналась лесная чаща, а передний плыл по стремнине, там река уже вошла в

берега, стесненная древесной стеной, поэтому вой был звонкий и направленный.

Вятка два раза повторил сигнал и приказал гребцам править на середину реки, пришла пора лодкам сбиваться в кучу, чтобы определить место нахождения.

Кладовая Козельска, спрятанная от косых глаз степняков еще князем Мстиславом

Святославичем, должна была находиться в глухом урочище, добраться до

которого могли только посвященные. Это был маленький городишко, состоящий из

десятка истоб и нескольких амбаров, доверху набитых зерном, мясом и другими

плодами вятской земли. Сбегов можно было бы повести и туда, но это было бы

ошибкой, потому как если бы враг нашел дорогу к кладовой, он не только

разграбил бы ее, но не пощадил бы и жителей. А ордынцы день и ночь без

устали рыскали по округам в поисках съестных припасов.

Луна, укрытая косматыми тучами, источала неяркий свет, Вятка прошел на

нос лодки и наклонился вперед, напрягая зрение. В темноте заблестели борта

других ушкуев, скрытые свежими слоями смолы, раздался глуховатый стук

просмоленных досок друг о друга. Вятка схватился за выступ на носу

прибившегося к лодке ушкуя и оттолкнул его от себя, стараясь сблизить оба

судна боками. Скоро к ним подошли еще несколько таких же с бортами, облепленными сбегами.

– Вятка, ты где? – негромко спросили из темноты. – Перелезайте сюда, – откликнулся тот, расчищая место. – Все тут? – Прокуда и Звяга еще не доплыли, но ихние ушкуи недалече, уже слыхать, как весла бултыхаются в воду, – отозвались разом Бранок с Охримом, заваливаясь через борт. – А Темрюк с Якуной вот они. – А куда нам деваться, – загудел Темрюк, вырастая перед воеводой поезда

квадратной воротиной. – Мы завсегда со всеми.

Скоро послышались размеренные шлепки весел и еще несколько лодок

торкнулись бортами друг в друга. Вятка облегченно перевел дыхание, радуясь

тому, что никто не отстал и никому не пришлось ввязываться в бой с отрядами

ордынцев. Он подождал, пока Прокуда со Звягой и несколькими старшинами

присоединятся к собравшимся вокруг него и спросил: – Кто может точно сказать, где мы сейчас находимся?

Темрюк со значением огляделся вокруг, он был одним из лучших охотников

и знал эти места как Копейную улицу, на которой жил: – Деревню Дешевки мы прошли давно, там у поганых ставка и было слышно, как оттуда доносился ихний клекот и запах конского навоза, – он умостился на

днище поудобнее. – Поворот к Лосиному урочищу мы так-же оставили позади, значит, надо пройти еще немного вперед, до следующей излучины с бобровой

плотиной, и там приставать уже к берегу.

– Оттуда недалече как до Серёнска, так и до капища богам на холме, куда

мы ведем сбегов, – дополнил Прокуда сведения дружинника, он тоже не раз

возвращался из глухих урочищ со шкурой медведя на плече. – Расстояние между

ними будет верст пять, а если мерить от берега, то до каждого места

получится по две с небольшим версты.

– И то ладно, – кивнул Вятка головой и добавил в тихий говор приказного

тона. – Темрюк, тогда ты правь свою лодку первой, а за тобой пусть идет

ушкуй Прокуды.

– А мы с Охримом занимаем их места? – встрял с вопросом Бранок. – Знамо дело, – подтвердил Вятка, он оглянулся на старшин. – Готовьте

рогожи для припасов и толкайте сбегов, чтобы не спали и не мешкали с

высадкой на берег.

Ему тут-же ответил чей-то женский возглас, в котором прозвучал упрек: – Мы не спим, воевода, даже дети не заснули, – на корме покашляли в

кулак. – Нам только не по себе и жалко родных, которые остались в городе.

– Там все надежно, – оборвал жалобу Вятка. – Вота еще припасов для

защитников крепости привезем, и хоть все лето будем нехристей стрелить, пока

они не передохнут под нашими стенами.

– Дай-то бог! По ушкую послышалась легкая возня, и чтобы сбеги не завязали разговоры

между собой, Вятка отдал ратникам последнее распоряжение: – Оружие держать наготове, ежели какая нелегкая занесет сюда ордынцев, отбиваться по волчиному, не давая им прорваться к реке и пострелять прямо на

ушкуях детей с женщинами.

– Спаси и сохрани нас Перун, поганые давно рыскают по лесам в поисках

Серёнска, – буркнул Прокуда, перелезая через борт. И добавил. – Да и мы не

сидим сиднями.

– Посчитаемся! – пообещал Бранок будущим врагам, подталкивая Охрима к

борту. – Не последний день живем.

Первые ушкуи успели пристать к берегу, а люди из них подняться на

бугор, когда Вятка схватился рукой за ветку ивы и притянул к ней свою лодку.

Он легко спрыгнул на землю и поспешил наверх, чтобы проследить за

разделением ратников на две части. Большая должна была сопровождать сбегов

до поляны на холме и помочь им срубить там истобы из дубовых бревен, почти

все воины в ней имели семьи, поэтому возврата в крепость никто от них не

требовал. Командовал ими рослый мужик по имени Рымарь, сотский из тысячи

Бугримы, он постарался отобрать с собой дружинников, ходивших на медведя в

одиночку. А меньшая часть, готовилась направиться к Серёнску, в нее входили

ратники, державшиеся Вятки от начала обстояния. Когда сбеги сбились в

плотную кучу, Рымарь приказал старому охотнику вместе с боярским отроком

присоединиться к отряду Вятки, они должны были привести поезд с припасами к

новому месту жительства козлян. Лошади в Серёнске были, их там разводили

отсельцы, оберегавшие скрины с мясом и клети с зерном.

– Будь здрав, Вятка! – поднял Рымарь ладонь перед расставанием. – Пусть

наши боги Сварог и Перун укрепят ратный дух вятичей и помогут им одолеть

поганых нехристей.

– Будь здрав и ты, сотник Рымарь со всем воинством и гражданами

Козельска, – воздел вверх десницу и Вятка. – Обживайтесь на новом месте, пока ворог под стенами города, да не теряйте связей с нами.

– Так оно и будет. Отряды отвернули друг от друга и пошли каждый своим путем, темнота

растворила их между стволами деревьев, лишь изредка раздавался треск сухой

ветки, или всплеск весел сторожей, оставшихся при ушкуях. Но скоро затихли и

эти звуки. Вятка шел рядом с Темрюком, не раз бывавшим в лесной кладовой, он

прислушивался к шороху ветвей и вскрикам диких зверей, нарушавших сторожкую