Текст книги "Дорога через горы"

Автор книги: Юрий Покальчук

В БОЛЬШОМ ГОРОДЕ

Как по улицам Киева-Вия...

О. Мандельштам

3ахлебывался голос в магнитофоне: «О-оо-оо-о кам он...» Длинные русые волосы стекали по плечам, почти совсем закрывали лицо. Были видны только губы, застывшие какие-то. Глаза полузакрыты. Лишь бы видеть партнера. Выражение сомнамбулы. И – движение. Она двигалась почти незаметно, когда менялась фигура танца, – плавно, волнисто. Партнер давно уже не вел ее – старался не отстать. Она ловила каждый нюанс музыки, каждый ее призыв и шла ему навстречу, отдаваясь музыке, движению, как морю. Даже пальцы у нее танцевали. Казалось, даже их кончиками она чувствует все тот же ритм. Длинные, качающиеся, стройные ноги как будто становились еще длиннее, продолжаясь из-под коротенькой, зауженной выше колен серой юбки. Вились вдоль тела руки. Короткое резкое движение головой, его сразу же подхватывает шея, отправляя дальше, к плечам, теперь она угрожает партнеру, зовет его и отталкивает, манит и пренебрегает, ищет синхронности с волнистым движением рук, находит, и на какую-то частицу секунды тело замирает. Здесь – статичность, высшая точка, акт. Но это почти незаметно. Музыкальный ток уже идет по ногам, волна погасла, но уже принят новый импульс, круг замыкается. Ритм снова набирает силу...

Партнер вложил в танец все, на что был способен, ловил малейший ее жест, влюблённо смотрел на нее и гордился, знал – их видят все. Пара действительно была прекрасная. Другие уже не танцевали. Все смотрели на них. Наконец музыка смолкла.

Они стояли на балконе. Высоко – двенадцатый этаж.

Киев – вечерний, в торжественных огнях, загадочный и чуть-чуть грустный – уходил многоэтажными домами вдаль, напоминая сильными сполохами, что сегодня праздник. Его аромат ощущался в самом воздухе, небудничны были столы, настроения, хмельные песни и пьяные признания. Праздник.

– Ты любишь Киев?

– Гм. Наверное, люблю. Но чтоб сверх меры... Красивый, конечно, город, но в каждом, наверное, есть что-то свое. А что это ты спрашиваешь?

– Не знаю. Мне Киев очень нравится. Просто очень! И тем более сейчас. Такой вечер... Какое-то особенное настроение...

– Ничего особенного не вижу. Вечер как вечер. А что праздник – так просто лишний повод выпить и погулять. Вот и все...

– Разве все?

– Ну, почти все. А ты вообще-то хорошо танцуешь. Редко мне попадаются такие партнеры. Вот разве что Макс может при желании, да что-то его пока не видно... А так – вертятся, суетятся, это танец, что ли?

– Я люблю танцевать, музыку ритмическую люблю – вот и учусь, но до тебя мне далеко. Это я сразу заметил. А где это ты так научилась?

– Нигде. Сама. Мне кажется, я всегда так умела. Увидела раз, как другие, – и сама. Вот и все. Тут чувствовать надо...

– Чувствовать постоянно не мешает, только не всегда люди чувствуют, что правда, а что – нет...

– А ты философ, да? Говоришь что-то такое умное – правда, неправда, а бьюсь об заклад, и сам не знаешь, что это такое...

На балкон вышел высокий парень с длинными темными кудрями, разделенными пробором посредине головы. Расстегнутый воротник сорочки, цветной галстук.

– Вот ты где, Жанка! Я тебя ищу, а ты уже устроилась. Уютное местечко! Еще и не одна! Ну, пошли, что-нибудь отколем! – он говорил весело, чуть нахально, но с определенным расчетом на парня, стоявшего рядом с Жанной. Мол, должен понять, это – моя девушка. Ясно?

– Познакомься, Макс. Это Колин приятель Андрий. Они вместе в школе учились...

Парни пожали друг другу руки.

– Очень приятно.

– Ты знаешь, он прекрасно танцует. Может, еще и тебе утрет нос. Разбирается кадр в танцах...

– Прекрасно! Итак, нашего полку прибыло! А то тут настоящих танцоров и нет. А я люблю, когда люди хорошо танцуют.

– Жанна преувеличивает. Я за ней тянулся, вот и получилось не так уж скверно, но сказать, что очень хорошо танцую, не могу... – продолжал Андрий.

– Ну ладно, ладно! Не имеет значения, пошли танцевать, – не терпелось Максу.

– Пошли!

Танцы продолжались. Компания веселилась.

– Слушай, Коля, что это за тип с тобой притащился? Странный какой-то парняга.

– Да учились вместе в школе. Дружили с ним когда-то. Даже очень. А потом понемногу разошлись. Он вообще-то умный парень. Стихи пишет. Даже печатается понемногу. Ну, иду по Крещатику – и вдруг встречаю. Как школу закончили – не виделись. Ведь уже с десятого класса начали расходиться... А тут – такая встреча. Все-таки друг детства. Ну, зашли с ним в «Мичиган», ну, в «Чай – кофе» наш, а там Жанна и Боб. Сели к ним, потрепались, вот и вышло, что его тоже пригласили к Бобу на гулянку. Я, откровенно говоря, не очень-то и хотел, потому что он, мне кажется, не совсем нашего поля, какой-то немного чокнутый. Но раз уж здесь, черт с ним.

– Ясно. А я думаю, что за кадр возле Жанки? Прилип к ней и глаз не сводит. Танцует неплохо, но что-то он мне не нравится. Не наш кадр, и все.

– Я думаю, он скоро уйдет. Этот не из тех, кто ночами гуляет. А что до Жанки, то я могу и сказать ему... Чтоб отстал...

– Да не надо. Мне в конце концов до фени. Тоже мне принцесса! Пусть попрыгает с пацаном. На новенького ее потянуло, что ли? Мне плевать вообще-то, но я на нее сегодня рассчитывал. Если б знал, так еще кого-нибудь затащил. Ну, посмотрим! А говорить не стоит. Ради нее? Что мне, жалко? А захочу – я и сам этого, твоего друга, отошью!

– Ну, ясно, Макс. Порядок.

– Ты что, мальчика зацепила? Новичка, да?

– Заткнись, Макс!

– Ухажера нашла! Да он же еще как теленок немытый. Чертик с рожками. Разве не видишь? Только и всего, что ногами умеет перебирать, а так – баран бараном, сразу видно...

– А ты? Ты что из себя представляешь? Тоже мне – большая цаца! Ты просто ноль и все. Этот мальчик мне тысячу лет не нужен, а вот потому что ты начал выступать – буду с ним. А ты что – уж не ревнуешь ли?

– Кто? Я? Тебя? Ха-ха-ха-ха! Ты с ума сошла! Ха-ха-ха-ха! Ну и насмешила...

– Ты пьян, как зюзя, Макс. Оставь меня! Я даже не хочу с тобой разговаривать.

– А я хочу. И не только разговаривать. И вообще, я сейчас этому типу кое-что о тебе расскажу...

– Скажи. Подумаешь. Я и сама могу сказать все, что захочу...

– Ну, всего не скажешь...

– Скажу все, если захочу.

– Ну скажи, что идешь сейчас спать со мной.

– Во-первых, я не хочу с тобой спать, а во-вторых, то, что ты хочешь, чтобы я сказала, еще совсем не значит, что этого хочу я. А в-третьих, мне осточертело твое хамство. Убирайся!

– Андрий, я тебе хотел сказать одну вещь. Ну, понимаешь, мы с тобой старые друзья. Для тебя, наверное, непривычен наш стиль жизни, наша компания. Но мы так живем. Живем. А не существуем. Ага, что я хотел тебе сказать... Да, об этой девушке, Жанне. Я вижу – она тебе очень нравится. Она вообще – класс девка. Но уж ей-то – конец. Понимаешь, она уже давно гуляет. Это я тебе как другу говорю. Тут с ней перегуляли почти все ребята. А она говорит, что ей на мужчин вообще плевать, а под настроение – как захочет, так и будет. Ее сейчас Макс опекает. Ну, больше с ней крутится. Она его, правда, тоже может отшить, если ты проявишь больше энергии. Вообще-то у тебя шансы есть. Я видел, как она на тебя смотрела...

– Ну, может, хватит объедаться! Вы, публика! Давайте поразвлекаемся культурно. У меня возникла идея. От танцулек у всех уже оскомина. Питья и еды еще навалом, но давайте передохнем. Есть суперинтеллигентное предложение! Пусть наш новый приятель энд коллега мсье Андрэ... Простите, как фамилия? Ага, Шанюк, значит, Андрэ Шанюк, с которым мы имели честь сегодня познакомиться, прочитает пару своих стихотворений. Он поэт, печатается, вот его друг Коля может подтвердить.

– Стихи что надо! Пусть читает!

– Вот видите. Давай, Андрюша, порази нас чем-нибудь!

Круглое лицо Бориса, обрамленное остатками черных кудрявых волос, просто тонуло в радостной улыбке. Все смотрели на Андрия. Он побледнел и какое-то время молчал. Потом обвел взглядом всех сидящих за столом. Немаленькая компания. Навеселе. Праздник. Киев. Жанна – полуобнявшись с Максом.

– Не стоит. Вам, наверное, мои стихи не понравятся. Просто не та атмосфера сейчас, не то настроение...

– Давай, давай, давай, – зазвучало сразу со всех сторон.

– Похлопаем, мальчики-девочки. Ну, раз-два-три... Просим, просим.

Борис из кожи лез вон, пьяно и счастливо управляя компанией.

– Ладно. Сейчас.

 
Как же понять, прохожая ты, чужая пли родная?
Как заглянуть мне за шторы юных твоих очей?
Искренность снова боится, в засаду попасть не желая.
Выстрелов равнодушия, ударов глухих мечей.
 
 
Как же понять нераскрытую энергию тела другого,
Что рядом с тобою устало тонет и тонет в ночи.
Рука лишь касаньем спросила, в ответ не услышав ни слова, —
Назавтра – сдержанность встречи, той, бессловесной почти.
 
 
Где же найти хоть отблеск зеркального пониманья?
Начало – всегда обещанье, а дальше – куда идти?
Изломы дорога, развилки, прямого пути ожиданье —
Двоих он быстрее будет к цели далекой вести.
 
 
Как же понять сомненье, желанье, запах и ветер?
Как задержаться во времени, кормило крепко держать?
Как безоглядно любить тебя с рассвета и до рассвета,
И верить в свой день грядущий, и в вере себя утверждать?
 
 
Как же понять?[20]20
  Здесь и дальше перевод стихов В. Кухалашвили


[Закрыть]
 

– Оставь меня, наконец, Макс. Оставь в покое. Я, может, хочу с человеком побеседовать...

– Да зачем ты ему нужна – побеседовать? Все равно ты – деревня. И в поэзии ни бельмеса не смыслишь. Вот разве что в биологии? Так нас этому учат на факультете, а так... Деревня...

– А, ты снова за свое! Тоже мне – город! Ох и надоел ты мне! Убирайся отсюда! Ты и сам ничего не петришь. Кстати, и в биологии тоже. Сидишь всю жизнь на «хвостах». Я хоть учусь нормально...

– Учишься нормально, а что ты еще нормально делаешь?

– Пошел вон!

– Слушай, Жанка, не дури ты! А то я этому рогатому быстро мозги вправлю! И не таким вправляли. Да он же и так ни к дьяволу! Просто заскок у тебя. Брось, не дури...

– Я не дурю. Я хочу только, чтобы ты меня сейчас оставил. Понимаешь? А этот тип здесь ни при чем. У меня, может, такое сегодня настроение. Вот и все. А захочу, так и он будет при чем. Ну что вы ко мне прицепились? То делай, это не делай. Надоели все – видеть вас не могу! Иди отсюда!

– Ну для панны Жанны, Андрий. Ну потешь еще публику... Всем очень интересно. Скажи, Жанна, ты ведь нарочно удрала с балкона от Макса, чтобы услышать еще одно стихотворение Андрия? Не так ли? Именно так. Ну, давай...

Борис не унимался. Почему-то это показалось ему страшно необходимым – слушать стихи, прочитанные автором. А вокруг такая шикарная компания... Слушатели, правда, не очень настаивали на чтении стихов, но Борис управлялся за всех.

Андрий обвел взглядом присутствующих и остановился на Жанне.

– А ты? Ты тоже хочешь, чтобы я прочитал стихотворение? – спросил он чуть смущенно и в то же время настойчиво, нацелившись на нее острыми серыми глазами, даже брови сошлись на переносице.

– Прочитай! Если тебя так упрашивают, то почему бы и нет? Прочитай! И я послушаю.

– Послушаешь?

Андрий глубоко вздохнул:

– Что ж, слушай!

 
Деревья меня ожидают,
И падает лист па тропинку,
И падают звезды в ладони,
И падает сон а траву.
 
 
А там, где меня ожидают.
Тоскливо скрипит калитка,
И небо пушистым шарфом
Кутает горло от ветра...
 

Андрий читал и смотрел на Жанну, прямо в лицо, в глаза. И куда-то еще дальше двигался его взгляд, будто стремясь в этот миг постичь человека, проникнуть в его глубины и тайники, понять все, разбудить ответный порыв. И уже трудно было выдержать этот взгляд, трудно смотреть, поединок затягивался, хотя внешне ничего не происходило, он обоим уже был в тягость, хотя и не было сил прекратить этот немой диалог. Андрий продолжал читать, секунды растягивались в года, все переставало быть реальным, слова плавали в какой-то не поддающейся измерениям временной атмосфере, нереальной, безграничной, просто человеческой.

 
А там, где меня ожидают,
Мой разум бредет отрешенно,
Бредет босиком по тропинке.
Под теплым дождем, под деревьями.
 
 
А там, где меня ожидают,
Тяжелые стелят рядна, —
Протянут тяжелые руки
И суровые завещанья...
 

Слова ложились в воздух тяжелыми пластами. Все молчали. Умолкли как-то сразу, едва Андрий начал читать это стихотворение, потому что в речи его зазвучали вдруг твердость и боль.

Слова рвали воздух, властно диссонируя с общей настроенностью предыдущих минут.

Андрий дочитал стихотворение, но взгляда с Жанны не спускал. Она тоже смотрела на него и вдруг почувствовала, что еще секунда – и она заплачет, разрыдается прямо на глазах у всей компании, бросится на шею Андрию, чтобы защитил, спас, оборонил... от кого?

Она сжала губы, и на лице ее появилась обычная скептическая улыбка.

– Ну, ну. В лирику ударяешься, мальчик? Деревья, значит, ждут? Ну и валяй к деревьям! А нас вот люди ждут, да еще какие люди! Лучшие люди города Киева! Вот Макс, к примеру! Прекрасен как нарисованный. Максик, ну-ка иди сюда, мой красавчик! И вообще что такое? Я хочу танцевать. Мне обрыдли эти плаксивые стихи! Тоже мне...

– Ну что ты, Жанка! Чего это ты вдруг бросилась на парня? А по-моему, совсем неплохое стихотворение... – Борис пытался как-то исправить положение. – Серьезно, Андрий, стихи весьма... Мне, например, очень понравились. Немного необычны, но это ничего. Ты молодец.

Андрий не сводил с Жанны глаз все то время, пока она говорила, и, казалось, впитывал ее слова, стремясь постичь их смысл. У него был такой сосредоточенный и задумчивый вид, словно он слушал нечто на малоизвестном ему языке и силился понять хотя бы, о чем речь. Когда начал говорить Борис, Андрий быстро опустил голову.

Потом он глянул на Бориса и улыбнулся уголками губ не то горько, не то скептически.

– Дело в том, что совсем не я написал это стихотворение. А прочитал я его потому, что мне показалось – оно будет кому-то понятным, может, заденет. Я вижу, что ошибся, но вы не обращайте внимания. Для стихов вообще нужно настроение... Давайте лучше потанцуем...

И он подошел к девушке в темном платье.

– Я давно уже хочу с вами потанцевать. Вы разрешите?

– Прошу меня извинить, но я хотел бы на пару минут оторвать от вас Жанну. Буквально на минуту. Можно вас, Жанна?

Макс смотрел с вызовом и ничего не отвечал. Просто молчал. Посмотрел на Жанну. Она повернулась к нему, скользнула взглядом по лицу.

– Ну, чего стоишь как столб, тебя же спрашивают? А впрочем, подожди-ка, я узнаю, чего от меня хочет глубокоуважаемый поэт.

Они вышли на балкон.

– Ну, так что?

– Женя, пойдем отсюда!

– Что-о?

– Пойдем отсюда. Сейчас. Вместе.

– Еще чего? Чего это вдруг я уйду отсюда с тобой? Здесь мои друзья, а тебя я совсем не знаю. И вообще – что такое?

– Пойдем! Я все знаю. Я знаю, что ты не такая, какую из себя воображаешь. Я знаю – ты другая. Я видел, как ты слушала то самое стихотворение. А то, что ты говорила, – неправда. Ты просто хотела, чтобы они не поняли. А я понял тебя, твой взгляд. Я все понял. Ты здесь чужая. Пойдем отсюда!

Что-то ломалось в Жанне, ей хотелось кричать, целовать его, его лицо, его руки и бросить все, абсолютно все, что было позади, и пойти с ним куда глаза глядят, никуда, просто с ним.

– Может, хватит уже беседовать. А то я заскучал.

Рядом стоял Макс. Андрий глянул на него.

– Через одну минуту я верну вашу даму. Можете засечь по часам. Это вас устраивает?

– Жанка, ты что, долго еще будешь? Я жду ровно одну минуту, потому что мне уже осточертела эта комедия. А потом я с тобой поговорю. Только не так... – Макс отошел.

– Ну, Женя, пошли, Женя!

Жанна молчала. Она закрыла глаза и стояла с отсутствующим видом.

– Пошли, Женя!

– Куда мы пойдем? Да и зачем? Гуляй пока что, а там видно будет.

Андрий вздохнул и отвернулся.

– Пошли, Жанка. Я хочу танцевать. На сегодня, уважаемый коллега, ваше время истекло. Ясно? – сказал Макс.

– Прошу вас. У меня как раз все.

– Гуляй, куда ты спешишь? Все еще гуляют. Тебе что – завтра на работу, что ли? Андрий, слышишь, оставайся!

Борису очень нравилось уговаривать Андрия. При этом он хохотал и сыпал шутками, потирая почему-то все время щеку.

– Спасибо, но мне пора идти. К сожалению, есть некоторые дела, которые вынуждают меня вас покинуть. Желаю всем всего наилучшего. Спасибо за вечер. С тобой, Коля, мы увидимся...

Часть компании тоже вышла в коридор. В том числе Жанна.

– А может, ты останешься? – спросила она. – Я хотела потанцевать с тобой. И вообще детское время...

– К сожалению, я должен идти. Я... Мне очень жаль. Очень, очень...

– Ну и валяй. Тоже мне...

Жанна сделала презрительную мину, но вдруг на середине фразы осеклась и чуть прикусила нижнюю губу.

– До свидания.

Дверь за Андрием закрылась.

Густой воздух весенней ночи охватил ее мягкой прохладой. Город подмигивал отовсюду огнями неонов, вечерним светом реклам. Перешла с Крещатика на бульвар Шевченко. Тут было меньше яркости, больше тишины. Она снова заплакала. «Не могу больше так, не могу, не должна...» В голове почему-то звучало «Деревья меня ожидают...». Он угадал, он точно попал в цель, этот парень, Андрий. Но пойти с ним она не могла. Как бы она с ним говорила? После таких стихов – и она? »

Вспомнился дом, родное село Милуши. Волынь. Уже так давно не была дома. Поеду. Вот соберусь на пару дней и поеду. Что это со мною сталось? Что-то сломалось внутри. Уже давно начала ненавидеть себя за это дурацкое поведение, за эту нелепую компанию. Но вместе с тем, как влекла ее музыка, танцы, необычный, небудничный ритм жизни. Новой для нее, блестящей, веселой городской жизни. Как все начиналось? Общежитие, танцы, успех у парней, компания Макса, и пошло... Уже третий год.

Она перестала плакать и шла медленно, вспоминая. Этот Андрий!.. Почему он не встретился на ее пути тогда, когда она была на первом курсе, когда все было впереди, когда жизнь только начиналась? Собственно, она еще и теперь не кончается? Но она уже не та. Совсем не та, какой приехала сюда, в большой город. Но и сейчас она не такая, как полгода назад. Вспомнила, как едва ли не силой вырвалась из компании сегодня, как хлопнула дверью в ответ на «Можешь больше не возвращаться! Ты...». Не вернусь! Ни за что не вернусь!

Она уже дошла до площади Победы. До общежития теперь было не очень далеко. Веял легкий ветерок, и слезы ее совсем высохли, и мысли стали четче и спокойнее. Было что-то около двенадцати. Время от времени ее обгоняли троллейбусы, но она упорно шла пешком, как и решила, до самого общежития.

Шла, вся погрузившись в невеселые мысли, грустная и уставшая. Впереди зазвучала музыка. Гитара. Навстречу ей шла компания – трое парней и две девушки. Один играл на гитаре, и все пели. Музыка разбудила ее, и она отвела взгляд, ощущая, как быстрый, энергичный ритм песни преодолевает ее настроение: «...и попрошу ветра в поле, чтоб не спал, не спал и минуты...» Она почувствовала, что все пятеро смотрят на нее, и собралась, подтянулась. Те, с песней, приблизились, и Женя увидела, что все они были совсем юны. Наверное, школьники старших классов или, в крайнем случае, первокурсники. Она взглянула на цыганистого гитариста, и тот неожиданно подмигнул ей, когда их взгляды встретились, и улыбнулся. Она перевела взгляд на девушку рядом с гитаристом. Та тоже улыбалась. Улыбались все. Весело и хорошо. И неожиданно для себя, даже чуть против воли, вопреки своему состоянию, вопреки всем мыслям, что одолевали ее тяжело и вязко, она улыбнулась в ответ.

УЛИЦА

Солнце упало на густо иссеченную осколками стену старого, еще при Польше построенного, дома из красноватого кирпича, и, рассыпавшись на множество оттенков – от густо-кровавого до желто-жаркого, от бурого до темно-желтого, – замерло. Стена была глухой. С наступлением весны под нею становилось уютно и тепло.

Жители дома с этой стороны не ходили. Если выглянуть из-за угла, видно улицу до самой колонки. Напротив стены росла развесистая бурая верба, старая и трухлявая, но довольно высокая.

Не сговариваясь, возле глухой стены собирались все подростки со Спокойной улицы. Когда темнело и немного подсыхала земля, их тянуло сюда. Здесь спорили, дрались, играли, обсуждали новости. В свободную минуту каждый шел сюда и обязательно встречал кого-нибудь из уличной компании.

Сейчас ребята играли в «чику». Витька Семиренко, по прозвищу Цыган, ловко попадая битой по копейкам, щурил темные глаза и восклицал после каждого удачного удара: «Р-раз – и на Кавказ! Р-раз – и на Кавказ!» Он перевернул все монеты и, спрятав их в карман, спросил, наслаждаясь ощущением победы:

– Ну что? А дальше?

– Грошей больше нету, – печально протянул Славко.

– А ты что, Цыган, еще хочешь выиграть, тебе мало – раздраженно бросил девятилетний Женька и на всякий случай попятился.

– Заткнись, – сказал Цыган и сплюнул. – Мы же честно играли. Ты тоже мог выиграть.

– Ага, мог. У тебя своя бита, вон какая хорошая, оловянная, а у меня подшипник.

– А ты и себе сделай хорошую или купи. Хочешь – продам? За рубчик.

Цыган был самым старшим и самым сильным среди детей этой улицы. Он жил вдвоем с матерью, которая с утра до вечера была на заработках. Для своих тринадцати лет Витька Семиренко приобрел достаточно жизненного опыта и, едва только в городе началась нормальная мирная жизнь, завоевал авторитет у всех мальцов на Спокойной улице.

Без Витьки Цыгана игры как-то не клеились. Но и он не всегда мог сбить привычный настрой компании. Весной всеми овладевала какая-то неосознанная, смутная надежда.

В мальчишечьи души весна приносила какой-то неведомый непокой. Мальцы тянулись вверх, шли в рост, как стрелки молодой травы, жадно впитывая каждую каплю нового опыта и впечатлений. В любой мелочи, в самом незаметном жизненном движении они стремились утвердить себя, закрепить свое существование на земле, принося на целину своих душ максимум того, что были способны понять в жизни взрослых. И создавали что-то свое...

Вторая послевоенная весна увлекла луцких ребят игрой в «чику».

Иногда приходили на Спокойную улицу с соседней – Мицкевича, знакомые Цыгана. Почти всегда это были парни старше Витьки. Мальчишки со Спокойной удивлялись тому, что силач и сорвиголова Витька становился перед пришлыми обыкновенным пацаном, как и они все. Но, едва те уходили, возобновлялась Витькина власть.

– Что ты сказал? Ну-ка, повтори! Ну-ка, иди сюда! Хочешь, чтобы красную юшку пустил? – наседал он на первого, кто сопротивлялся его командам. И, если тот не отмалчивался, вспыхивала драка, победителем в которой всегда становился Витька.

Он вообще оказывался победителем почти в каждой игре. Как и сейчас.

Играли они вшестером – Славко, Женька, Максим, который появился на улице недавно, но вошел в компанию легко и быстро, рыжий, веснушчатый Колька, однолетка Максима, по прозвищу Колюн, и Борька, высокий для своих одиннадцати лет, костистый и молчаливый. И Витька Цыган. Цыган выиграл у всех. Он присел на корточки и начал считать выигранные монеты.

– Завтра иду в кино, – сказал он. – «Падение Берлина». Фильм – во! Про войну. Кто идет?

Идти хотели все, но не знали, как будет с деньгами и отпустят ли родители.

– Ну, после школы же, как раз на два часа успеем. А с деньгами – не беда, кто не достанет – как-нибудь протащим. Встречаемся у кинотеатра «Родина».

Все ходили в школу, которая была недалеко и от дома, и от кинотеатра.

– Я постараюсь, – солидно сказал Славко, – но у нас завтра шесть уроков.

– В четвертом классе не бывает шести уроков, – авторитетно заявил Цыган.

– А у нас будет, потому что...

– Ой, смотрите, фриц! – заверещал вдруг Максим.

Все оглянулись. Из двухэтажного дома на противоположной стороне улицы, как раз против того места, где столпились мальчишки, вышел незнакомый паренек. На вид ему было лет одиннадцать. Худощавый, бледный, круглые очки в железной оправе.

Но самое странное заключалось в его одежде. Цвета гитлеровской униформы – темно-зеленые, с ядовитым оттенком были его короткие, до колен, штанишки и напоминающая френч куртка. И фуражка, настоящая немецкая фуражка такого же колера, вызывающе торчала у него на голове, хотя был уже конец апреля и все ребята ходили простоволосыми.

– И правда фриц, – засмеялся Цыган. – Ну-ка, фриц, иди сюда.

«Фриц» глянул на ребят, презрительно скривился и молча двинулся дальше.

– Ты смотри какой нахал! – возмутился Славко. – Я ему сейчас...

В это время из дома вышла высокая женщина с усталым, нервным лицом, догнала «фрица» и взяла его за руку. Дальше они пошли вдвоем.

– Это он что, на нашей улице будет жить? – сказал Колюн. – Только этого не хватало – фриц и маменькин сынок в придачу, тьфу!

Все согласились, что новенький – и «фриц», и маменькин сынок.

Теперь его не называли иначе как «фриц».

Но он что-то не выказывал желания знакомиться с уличными ребятами. Всюду ходил с матерью и на улице появлялся редко. Жил на втором этаже и большей частью сидел на балконе, выходящем во двор. В школе его пока не видели.

Как-то новичка перехватили на улице Максим и Женька.

Они заступили ему дорогу.

– Здорово, фриц, – сказал Женька.

«Фриц» молчал.

– Фриц капут? Это ты знаешь? – заорал Максим.

– Ты сам – хвиц капут, и ты тоже, – вдруг ответил мальчик тоненьким голосом.

– Как-как? – поинтересовался Женька. – Хвиц капут? Ха-ха-ха-ха, да он же говорить не умеет...

– Сам не умеешь, чучело гороховое, – сказал «фриц».

– Что? Посмотри, что ты натянул! Фриц, и все, тьфу, смотреть противно, и вообще – поговори еще, так и по морде заработаешь! – завелся Женька.

– Сам заработаешь, – возразил «фриц».

– Ну погоди, фриц! Подержи-ка, Максим, сумку. Я ему сейчас покажу.

Но броситься на новичка не успел – неожиданно появилась его мать.

– А ну, давайте отсюда, баламуты! Отойдите от него! – закричала она. – Василько, иди сюда, не слушай их.

– А что они меня хвицем обзывают, – пожаловался «фриц», пятясь.

Теперь ребята возненавидели его еще больше. Василька начали дразнить «хвиц капут». Потом это превратилось в «хвиц капуц». От нечего делать ходили с дразнилкой под балкон, если на нем сидел Василько. «Фриц» тогда уходил в комнату и закрывал за собой дверь.

Прошла неделя. Однажды компания возвращалась из кино. Восторженно выкрикивали: «А как он ему...», «А тот из автомата та-та-та...», «А тот его штыком...», «Изо рта кровь, и готово!»

Перед тем как разойтись по домам, ненадолго остановились у колонки. Первым заметил «фрица» Колюн. Тот двигался по улице домой, что-то мурлыча себе под нос, как вдруг увидел ребят. Хотел было попятиться, но с тыла уже забежали Женька и Максим.

– A-а, попался, фриц, хвиц капуц, фашистская морда! – грозно вымолвил Цыган.

Но Василько неожиданно пошел улицей дальше, вперед, пека не натолкнулся на Цыгана, преградившего ему дорогу.

– Пусти. Что тебе надо? Я иду домой. Что я вам сделал? – его голос слегка дрожал.

– А почему ты такой нахальный? – спросил Цыган. – И вообще, ты фриц и маменькин сынок. Ты почему носишь фашистскую форму? – и Цыган сорвал с «фрица» шапку и бросил ее на землю, а другой рукой, всей пятерней, провел по «фрицевому» лицу от волос до подбородка.

И тут случилось то, чего никто не ждал. Василько изо всех сил толкнул Цыгана обеими руками и головой в грудь, и Цыган упал на мостовую, ударившись головой о железную колонку.

Секунду все молчали. Василько стоял растерянный и бледный как мел. Цыган моментально вскочил с земли и коснулся головы. Проступила кровь.

«Фрица» били все вместе. Он сразу же упал, закрывая голову руками. Очки зазвенели стеклышками по брусчатке. А они продолжали бить.

– Гад, фашист, моего отца повесили такие, как он, – стонал Цыган, молотя руками.

– И мой папка погиб на войне! – кричал Женька, примеряясь ногой.

Даже молчаливый Борька не сплоховал. Его отец вернулся с войны без обеих ног лишь несколько месяцев назад. -

Били фашиста.

– Вы что, ироды, изверги царя небесного?! – вдруг прорезал уличную тишину высокий женский голос. – А ну, вон отсюда! – Из дома рядом с колонкой выбежала Колюнова мать. – И ты, паскуда? Ну, подожди, придешь домой! Боже мой! Что вы наделали? Он же без памяти! Я тебе дома покажу, Микольца! – Она присела на корточки возле «фрица». Тот лежал без движения. – Боже! – плакала женщина. – Все война проклятая, даже дети, боже!..

Она смочила под колонкой руки и вытерла окровавленное «фрицево» лицо, тот вздохнул и всхлипнул.

– Живой, слава богу. Это же Ганны, кажется, Степанюковой сын, что из Германии вернулась, из лагеря? Ой, боже ж...

Ребята прыснули в разные стороны. Собрались во дворе у Максима, в повети, и вели наблюдение через щели.

– Ганна, Ганна! Иди-ка сюда! Тут с твоим сыном беда! – Колюнова мать перевесилась через забор; обращаясь к балкону на втором этаже.

Василькова мать бежала, заламывая руки:

– Василько, радость моя, ты мой единственный, ты моя травка зелененькая! Господи, дитя мое, люди добрые, что же это на свете творится? Сыночек...

Им было страшно. Страшно не кары, страшно содеянного. В повети установилась тяжелая тишина. Вдруг Женька всхлипнул. Плакать хотелось всем.

– Молчи, гад! – процедил Цыган. – Распустил нюни. – Но у него в глазах тоже стояли слезы.

К «фрицу» вернулось сознание, и он рыдал, уткнувшись в материну шею. Потом женщины понесли его в дом.

Солнце щедро испускало лучи ласкового тепла и заглядывало в щели веселыми зайчиками, напоминая о вольной и бездумной жизни, которая, находилась за пределами происшедшего и которую они только что потеряли. Что-то оборвалось. Жизнь поставила точку, после нее все должно было начинаться с новой строки, с новой фразы.

Они думали, обязаны были думать.

Женька проглотил слюну и вздохнул.

– Все-таки мы его слишком, – сказал он. – Он такой слабак, а мы все...

– Так ему и надо, – сказал Колюн.

– А почему это так ему и надо? Что он тебе сделал? – раздраженно переспросил Славко.

– Так просто. Чтоб знал, – резюмировал Цыган. – Ясно? И вообще, пошли вы все с вашими разговорами...

– Мне пора домой, – поднялся Борька и направился к выходу.

– Подожди, я тоже иду, – потянулся за ним Славко.

Они вышли.

Спустя мгновение Славко испуганно заглянул в поветь:

– Атас, Колюн, твоя мать сюда идет! – и исчез.

Колюн побледнел и бросился к дверям. За ним все остальные.

Когда ребята выбежали из повети, Витька Цыган неожиданно для себя повернул не к своему дому, а рванул что было сил в противоположный конец улицы, не слушая, что его звали.

Он выбежал по тропинке на луг и помчался лугом, низко опустив голову и глядя только себе под ноги. Губы сжаты, брови насуплены. Он добежал до берега Стыра, поросшего вербами и кустарником, и на мгновение остановился. Потом медленно пошел по берегу к кустам, росшим над самой водой. Вокруг никого не было. Цыган оглянулся и полез в кусты, сразу исчезнув в них. Никому не видимый, прополз до самой воды и понуро сел, обхватив колени руками. Посмотрел на речку, вздохнул и вдруг заплакал, уткнувшись в колени носом. Худенькие плечи его содрогались от рыданий.