Текст книги "Дорога через горы"
Автор книги: Юрий Покальчук
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)
XIX
До лагеря оставалось совсем немного, всего несколько сотен метров, надо было собраться с мыслями, отбросить все сомнения, включиться в обычный ход событий. Через полчаса Андрий уже доложит Массату обо всем, что поручил им сделать центр. Обо всем, что происходит в Сент-Этьенне, с которым они по-прежнему поддерживают постоянную связь. Обо всем.
И все-таки не обо всем.
Он остановился перед выходом на пологую опушку, привычно окинув ее настороженным взглядом, и не заметил ничего подозрительного в парной летней тишине леса, в заметно смягчавшей жару буйной зелени, тень от которой спасала его уже несколько часов и которая только на опушках не могла противостоять ошеломляющему зною. Прислонившись спиной к дереву, он застыл, закрыл глаза, стараясь войти в согласие с самим собой – нет, не в мыслях, которые растерянно сталкивались друг с другом, а где-то глубже, в самом естестве своем.
Покой горного леса обволакивал его, но взбунтовавшиеся чувства не подчинялись, любая мысль поднимала бурю в его душе, и он открыл глаза, посмотрел вдаль, чтобы отвлечься, зацепившись за что-нибудь взглядом. Мелкий, но быстрый шелест под деревом, на широком пне, поросшем мхом и травой, привлек его внимание. Ярко-зеленая ящерица грелась на солнце, почти незаметная среди зеленого мха. Жизнь кипела в ней, век ее был короток, и даже ласковые лучи солнца не могли надолго удержать ее в состоянии покоя. Андрий внимательно смотрел на нее, хорошо различая узкие настороженные глаза под полуприкрытыми веками. Всего несколько шагов отделяло ее от него, она тоже ощущала его присутствие, может, потому и задвигалась – еще через секунду ящерица легко скользнула вниз и исчезла в густой траве.
В памяти его всплыли слова Пако, тот острый последний разговор, после которого на связь в Сент-Этьенн пошел он сам, а не Пако.
Это началось давно. После года пребывания в лагере для перемещенных лиц в Аржелесе они сбежали в Сент-Этьенн. На связь с ними выходили Антуан и Симон – французов вскоре выпустили из лагерей, они вернулись к своим семьям. Антуан поехал к матери в Сент-Этьенн и через месяц их проведал. Потом к ним приехал и Симон, семья которого тоже жила в Сент-Этьенне. Он наладил связь с подпольем.
Когда гестаповская комиссия осматривала их лагерь, проверяя, кто и за что здесь находится, чтобы впоследствии потребовать от петеновского правительства немедленного освобождения всех французских фашистов, попавших в лагеря 1939 года вместе с другими «подозрительными» в политическом отношении лицами, то один из гестаповских эмиссаров будто бы неофициально предложил тем, кто хочет освободиться и выехать на работу в великую Германию, записаться у него. У Андрия и его товарищей была четкая установка. Они дружно записались на работу в великую Германию. Из двенадцати человек до Лиона доехали четверо. Эти действительно поверили немцам. Андрий, Пако, Сато, Збышек и еще четверо выпрыгнули на повороте за несколько километров до Живора и попали в объятия Антуана и его товарищей по подполью. Так началась жизнь в Сент-Этьенне. Изабель уже была там. Женщин в основном выпускали, даже тех, у кого обнаруживались хоть какие-нибудь знакомые. Антуан, еще когда ехал домой, заявил, что это его невеста. Беременность Изабель, уже совсем заметная, избавила от лишних вопросов. Сейчас у Збышека в Сент-Этьенне рос сын, которого он еще не видел. Изабель чувствовала себя хорошо.
Шахтерское местечко Сент-Этьенн встретило немецкую оккупацию стойко, в своих лучших традициях. Немцы все больше приходили в ярость – в городе регулярно появлялись антифашистские листовки, шахты все чаще останавливались из-за многочисленных случаев саботажа, снова и снова неизвестные разоружали полицию, пускали под откос поезда с оружием, продуктами, обмундированием.
Два года Андрий и Пако жили в подвале у Антуана, который пошел работать на шахту, и только иногда появлялись в городе, большей частью вечером, когда выходили па очередную боевую операцию.
Условия конспирации были очень жесткими, и с товарищами из своего испанского отряда они виделись за это время в Сент-Этьенне всего несколько раз. Все жили на квартирах в разных концах города, принимая участие в операциях по указаниям руководства Сопротивления. Только Антуан с матерью да девушка Антуана Полин были их ежедневными собеседниками. И еще Мадлен с Женевьевой.
Отец Женевьевы, муж Мадлен, погиб в Испании еще в 1937 году. Мадлен давно состояла в коммунистической партии и входила в руководство местным движением Сопротивления. Через нее Антуан и получал задания для себя, Андрия и Пако.
Мадлен держала небольшую портняжную мастерскую, живя в соседнем с Антуаном доме. Это было удобное место для связи, оно не вызывало подозрения у оккупационных властей, даже если в доме Мадлен появлялись разные люди.
Сколько времени провели они в подвале, оборудованном под жилье, напряженно вслушиваясь в звуки радио, ловя каждую весточку о ходе событий на фронтах в Советском Союзе! Сколько горечи приносило им каждое известие о новом продвижении фашистских войск и каким счастьем было услышать, что фашисты остановлены на Волге...
Осенью сорок второго года они усилили диверсии на шахтах, взорвали подряд несколько поездов – вот где пригодились знания Андрия и его товарищей из мадридской диверсионной группы. И тогда немцы пошли на провокацию. Пассажирский поезд Париж – Марсель – помнишь, Андрий, свое путешествие в Испанию? – был взорван на пути между Турню и Маконом. Двести пятьдесят человеческих жертв. Много раненых. По всей стране расклеены приказы оккупационных властей: это дело рук бандитов, называющих себя движением Сопротивления, к сведению французских граждан! Каждый, кто сообщит властям о подозрительных действиях людей, в той или иной мере помогающих бандитам... Предлагалось солидное вознаграждение, звучали призывы помочь в налаживании мирной жизни во Франции.
Листовки Сопротивления, разоблачающие провокацию, немедленно появились во всех французских городах. Подпольная типография находилась в Лионе. Два молодых шахтера, совсем юноши, по восемнадцать лет каждому, везли следующую партию листовок в Сент-Этьенн, несколько десятков килограммов. На мосту над Роной поезд был остановлен, начался массовый обыск. Фашисты знали, что искать. Ребят схватили. И, хотя никто не мог доказать, что багаж с листовками принадлежал нм, обоих привезли в Сент-Этьенн и подвергли допросу с пристрастием. Пыточная находилась в нескольких комнатах вокзального помещения. Руководство Сопротивления знало, что ребят пытают, вымогая признание. В ту ночь никто не спал, было неизвестно, что дальше. Выдержат ли. Если нет, гестаповцы могут ухватиться за ниточку всего клубка, и он начнет распутываться. И, хотя оба схваченных знали совсем немного, фашисты искали хоть какие-нибудь следы, надо было с чего-то начать, показать населению – вот они, бандиты.
Через сутки вечером Антуан прибежал взволнованный, но радостный. Все в порядке. Их выпустили. Едва живые, замученные. У одного нет ногтей на руках, второй не может разогнуться. Но молчали. Если бы сказали хоть слово, им конец. А так вышвырнули на улицу. Поверили, что ничего не знают. Но теперь за ними будет слежка. Пора в горы.
– Давно пора! – Андрий вскочил с места. – Уже действует не один партизанский отряд. У нас много людей. Одних наших восемь – это же основа!
– Андре, ты же знаешь, что мы выполняем указания руководства. Ждем приказа. Пока что, говорят, мы нужны здесь. Вот поговори с Мадлен...
Мадлен – невысокая русоволосая женщина, кто бы сказал, что ей столько лет, если бы не видел рядом дочери, скорее, они казались сестрами. Глубокие умные глаза, на дне которых таилось и пережитое горе, и ежедневное страшное напряжение, и что-то очень женственное. Она была привлекательной женщиной, но все попытки мужчин выйти за рамки товарищеских отношений пресекались Мадлен без особых усилий. Достаточно было ее взгляда, звуков ее властного при всей мягкости интонаций голоса.
Они в который раз говорили об уходе в горы. Сейчас не время, Андре, вот и все. Мы в подполье, у нас есть партийная дисциплина. Ты, наверное, знаешь, что это такое...
И угасал Андриев запал, и все становилось на свои места.
– Конечно, ты права, Мадлен, у тебя, как всегда, есть резон.
– Андре, я ведь говорю с вами не от своего имени...
Как вы встретили Новый, 1943 год? Новыми листовками, двумя поездами, пущенными под откос, новым оружием, добытым у фашистов.
И новогодней вечеринкой в доме Антуана. За долгие годы это был едва ли не лучший твой новогодний праздник, Андрий. И Пако, и всех остальных.
Все началось именно тогда.
Пако шел девятнадцатый год, а Женевьеве семнадцатый.
Женевьева была совсем не похожа на мать. Светло-русые волосы, темные густые брови, горячие карие глаза. Это Пако сказал тогда – у нее какие-то горячие глаза, у этой Женевьевы, просто сжигают, когда смотрят...
Словом, пришла пора, чтобы и тебя сожгли чьи-нибудь глаза, брат мой, пришли твои годы, только в жестокое время. Сейчас не до этого. Уже скоро, фашистов бьют. Советская Армия теснит их. Мы должны приложить все усилия, чтобы помочь ей. Еще какой-нибудь год, а может, и меньше, и победа, а значит, мир, спокойная, нормальная жизнь...
– Скорее бы это время, – сказал Пако. – Нам пора в горы, надо действовать поактивнее.
Они говорили об этом не впервые. Только на этот раз недолго. Все разошлись, а они с Андрием спустились в свой подвал и долго молчали на этот раз. Каждый о своем. Не спалось. Андрий слышал – хорошо зная, что такое бессонные ночи, – что и Пако не спит, о чем-то думает, но не начинает разговора, ожидая, когда начнет он...
Следующий праздник пришел через месяц, когда по радио передали о полном поражении фашистских войск под Сталинградом. Теперь верилось, что победа близка, что Англия и США наконец откроют второй фронт в Европе и одним могучим наступлением с двух сторон фашисты будут сметены.
Андрий невольно залюбовался тогда парой – Женевьева и Пако. Совсем разные. Пако с его угольно-черной шевелюрой, резкий в движениях, остроумный и веселый. И Женевьева, грациозно отбрасывающая назад волосы, казалось, уже осознающая свою женскую привлекательность, все явственнее проступавшую сквозь угловатость подростка. Она внимательно слушала Пако, слегка щуря глаза под длинными пушистыми ресницами, те самые свои горячие глаза, и улыбалась, подхватывая на лету блюдечко, которое бурно жестикулировавший Пако сдвинул со стола, или растирая руку, которую он задел своим острым локтем, когда сорвался с места, чтобы пригласить ее на танец. Да, в женском обществе у Пако с грацией не очень, улыбался Андрий. Ну и красивый он у меня парень! Девчонка, кажется, влюбилась-таки.
Девчонка и впрямь влюбилась.
Андрий заметил это через несколько недель. Вдруг слишком подозрительным показалось ему частое желание Пако выйти из подвала. Парень находил сотни причин, чтобы выбраться на улицу, и всегда возвращался поздно, находя столько же причин для оправдания.
Андрий сначала не обращал внимания, потом стал сердиться, потом решил проверить, в чем же дело.
Из подвала Антуана было два выхода. Один прямо в комнату, где спал Антуан, с дверцей, которая открывалась под его кроватью; и другой, сделанный недавно, он вел во двор, на небольшой огород, в садик, граничащий с таким же садиком-огородом, принадлежавшим Мадлен.
Пако сказал, что выйдет в садик покурить и подышать свежим воздухом, чтобы не мешать его писаниям. Андрий как раз сел за свою тетрадь, куда в эти длинные, ничем не заполненные дни снова начал записывать стихи. В них заглядывал только Пако, да и то изредка. Этой весной Андрием овладело беспокойство. Жизнь в подвале стала его угнетать, ему не хватало активности, действий. Отдых поневоле возвращал воспоминания, будил горькие мысли, застарелую боль.
Пако покрутился немного, подошел к нему, заглянул в тетрадь, сказал: прости, но это хорошо, то, что ты пишешь, ты еще будешь писателем, вот увидишь, переведешь мне потом, ладно?
Ладно, сказал Андрий, вспомнив, что Пако говорил ему уже не раз так заинтересованно о его стихах, когда выходил куда-то, но ни разу не вспомнил о них после возвращения. Иногда они разговаривали в садике с Антуаном, иногда втроем, вместе с Женевьевой. Андрию это нравилось. Нельзя, чтобы парень сидел вот так взаперти, без общения с ровесниками.
Но сейчас, когда Пако исчез, Андрий переждал с полчаса, что-то не давало ему покоя; немного поколебавшись, он тихонько вышел из подвала и, стараясь не шуметь, двинулся в глубину сада.
Он едва не наткнулся на них и отшатнулся, неизвестно чего пугаясь больше; того ли, что они его заметят, или того, что самому пришлось увидеть, или биения собственного сердца, застучавшего вдруг так громко, что, казалось, его услышат и они.
Пако и Женевьева стояли под густой вишней, которая росла как раз на границе двух садов. Ярко светила полная луна, и хотя те двое стояли под деревом, их было хорошо видно, виден был профиль Пако, его руки с длинными тонкими пальцами, ласкавшие ее волосы с какой-то неловкой и трепетной нежностью.
Андрий стоял, не в силах пошевелиться, не в силах оторваться от этого зрелища, ощущая одновременно и стыд, и что-то похожее на обиду, ведь от него все скрывали. Вот почему Пако теперь так спокоен в подвале, вот почему он так долго спит утром и просыпается с глазами, обращенными в себя. Вот почему тревожно Андрию нынешней весной – что-то уходит от него вместе со зрелостью Пако, с его временем, которое для Андрия уже давно миновало и никогда не возвратится.
Наконец он, словно очнувшись, осторожно пошел назад...
Андрий сделал вид, что спит, когда Пако вернулся поздно ночью. Но долго еще не мог уснуть, путаясь в противоречивых мыслях и чувствах. Пако уснул сразу же, едва положил голову на подушку, что-то говорил во сне. Андрий вслушался. Пако говорил что-то сбивчиво и ласково по-французски.
Как быть?
Хотелось поговорить с Пако, но не мог он найти нужных слов и следующим утром только смотрел на него, как будто изучая, и замечал в нем новые и новые черты. Хотел найти в нем того мальчика, что пять лет назад стал его Вторым «я», и не находил. В Пако все явственнее проглядывал мужчина со своим характером, со своими особенностями. Он, наверное, сейчас становился похож на своего отца, которого Андрий не знал. Мужчина. Уже не подросток с полудетскими страстями, а мужчина. Андрий смотрел на него и думал: это я был таким, когда Мария-Тереза...
– Что ты так на меня смотришь? – спросил Пако.
– Как? Просто смотрю.
– Нет, как-то не так. Ты смотришь на меня иначе, чем обычно. Что случилось?
– Ничего не случилось. Не знаю. А разве что-то случилось?
– Ничего, – сказал Пако и поджал губы. – Ничего так ничего.
Вечером он снова собрался в садик покурить и поболтать с Антуаном.
– Я тоже выйду с вами, – сказал Андрий, ругая себя в душе, и все же не в силах был отказаться от желания разоблачить Пако перед ним самим.
– Пойдем, – сказал Пако. – Вот и хорошо. Надо почаще выходить на воздух. А то мы тут засохнем, в нашем подвале.
Во дворе их действительно ждал Антуан. Немного поболтали о разных разностях, но разговор как-то не клеился, Андрий ушел обратно, принялся за свою тетрадь. Но вскоре не выдержал, поднялся и снова вышел во двор. Заметил только, как Антуан скользнул под вишней в лаз, ведущий в сад Мадлен, а затем появился снова, что-то сказал Пако, который сидел на скамейке в глубине сада, похлопал его по плечу и пошел к себе наверх. Вскоре в нижнем этаже дома Мадлен скрипнула дверь, и Андрий узнал Женевьеву, она спешила к лазу в заборе. Пако уже был там.
Андрий вернулся в подвал. Значит, Антуан знает обо всем. Почему же Пако прячется от меня, зачем все эти отговорки, в конце концов, это же обычная глупая неправда.
Андрий вспомнил все свои разговоры с Пако: когда война закончится, придет твое время, а сейчас наше дело воевать. Ведь Пако соглашался, когда оба порешили на этом. Надо мстить фашистам за смерть родных, за все... Это цель нашей жизни. Как же можно сейчас позволить себе такой роман! После всего, что пережили, чему клялись.
Пако нервничал последние дни, столкновения возникали из-за мелочей, и Андрий понял: Пако догадывается, что он знает обо всем.
– Зачем ты меня обманываешь, Пако? Ты предаешь мою веру в тебя, понимаешь, мы были одно целое, а теперь нас двое. Если ты не доверяешь мне, значит, ты отделяешься...
– Я знал, что тебе все известно, – сказал Пако. – Еще тогда, когда ты подглядывал за нами, а на другой день смотрел на меня такими глазами. Я видел тебя, когда ты стоял во дворе. И, когда пришел, ждал разговора с тобой. Ты молчал, а на другой день снова пошел подглядывать. Это, по-твоему, честно?
Это был не разговор – сплошная беда. Еще никогда они так не ссорились. Пако сказал: это абсурд, что война и потому ничего нельзя, это бред, потому что мы можем завтра погибнуть точно так же, как на фронте. Ты любил мою сестру, когда тебе было столько же лет, сколько мне сейчас. Среди войны. А если бы не было этого, то все бы потеряли – и ты, и она. А так она погибла, пережив великую любовь, а ты... ты... и я...
– Я люблю ее, – почти выкрикнул Пако, – понимаешь, – люблю! Вот и все. Я взрослый человек, и то, что я твой брат, не дает тебе права указывать мне – любить девушку или нет, и вообще прекрати руководить мной в каждой мелочи. Если ты командир, так командуй, а если ты брат, так не трогай меня сейчас, понимаешь ты это?
– Понимаю, – ответил Андрий. – Понимаю. Это твое право. Как знаешь. Только зачем ты меня обманывал?
– Ведь ты сразу же сказал бы, что не надо, нашел бы тысячи причин, доводов, принципов. А я люблю ее, вот и все.
– Люби, – согласился Андрий. – Она очень славная девушка. Люби ее. Только идет война, посмотри на меня. И помни, что такое может случиться и с вами. Влюбленные не видят опасности, и потому самое уязвимое звено в подполье – это влюбленные.
– Хватит, – сказал Пако. – С меня довольно. Я это знаю. Оставь меня.
Прошло несколько дней. Разговоры в подвале велись недолгие. Пако исчезал вечерами в саду и приходил иногда под утро. Андрий молчал, углублялся в свою тетрадь, в радиопередачи, готовил тексты листовок.
Однажды Антуан пришел раньше и сразу же спустился в подвал:
– Сегодня выходим. На Вольского. Будут еще двое наших, я и вы. Пятеро. Ты, Андре, старший. Мадлен все расскажет в деталях. Она придет потом.
Странным казалось – от такой милой женщины получить приказ об уничтожении предателя и мерзавца. Яков Вольский был известным «специалистом» по обнаружению евреев и выдаче их немецким оккупационным властям. Говорили, что счет его предательств перевалил за сотню, что получал он за это большие деньги. Решено было казнить его непременно в центре города, чтобы утром все увидели убитого предателя.
– Он вооружен, – сказала Мадлен, – и очень осторожен. Так что берегитесь, ребята. Каждую субботу он сидит в кафе...
Оставался еще день на обдумывание плана. Мадлен ушла, и все заговорили об операции возбужденно и нервно. Потом и Антуан ушел, какое-то время Андрий и Пако продолжали развивать ту же тему, вдруг оба остановились, замолчали. Напряжение ушло.
– Ты дурак, Омбре. Нет, конечно, это я дурак, но ты же знаешь, как я тебя люблю, и вообще ты знаешь все. И меня в том числе. И теперь тебе известно, что я люблю эту девушку. Я не думал, что так получится. Все то, что ты говорил, правда, но я люблю ее и она любит меня. Это уже наше.
– Ты отошел от меня, Пако, за эти дни. Тебя почти нет, хотя ты и здесь. Но ты прав, твоя жизнь идет, есть какой-то закон, которому мы не в силах противостоять. Это твоя пора, ваша пора.
– Омбре, не говори – ваша, это наша пора, наше время. Наше общее время.
– Может, и так, – сказал Андрий. – Может, и так.
Тело Вольского оставили почти у самой городской мэрии. Им повезло. Лил дождь, и прохожих на вечерних улицах было совсем немного. Двое ребят, которые входили в состав оперативной группы по уничтожению предателя, возглавляемой Андрием, пришли к Антуану после окончания смены в шахте. Антуан познакомил их с Андрием и Пако. Михайло Зеленюк, кряжистый, широколицый, с волевым подбородком, вырос во Франции, кончил недавно гимназию, родители подались сюда наниматься на шахты еще в двадцатые годы. Сами из-под Стрыя.
– Тут у нас немало украинцев. Много коммунистов, немало тех, что воевали в Испании. Это мы с Чеськом маловаты были, а то бы... Разные люди здесь, есть и такие, что коммунистов ненавидят люто. Но вот такого, как этот Вольский, второго не найти. И я сразу вызвался, когда решили его прикончить.
Его приятель Чеслав Леек – высокий молчаливый поляк, тоже из переселенцев, однолеток Михаила. Вместе они с детства.
– У нас свои счеты с фашистами, – говорит Чеслав, и мышцы на его лице напрягаются. – Вон у Михася виднее, потому что у меня под одеждой...
Михайло улыбается одними губами, глаза остаются холодными. Он протягивает обе руки Андрию. На всех пальцах вырваны ногти, понемногу отрастают новые, но руки от этого выглядят не менее страшно.
– Это они, – говорит Антуан. – Это они были, я рассказывал, тогда с листовками из Лиона.
– Чесько висел голый на цепях целые сутки, к потолку подвесили. Время от времени выльют ведро воды, придет в себя, спрашивают. Молчит, тогда плеткой по чему попало. Оставят. Потеряет сознание, снова вода. Когда нас выпустили, я его едва дотащил.
Чеслав молчит и хмурится.
– Со мной обращались куда интеллигентнее, – продолжает Михайло. – Посадили, руки на стол, вопрос – и иголку под ноготь или молотком, щипцами. Одним словом, очень разнообразно, только я не все помню.
– Вот-вот, – неожиданно прервал его Чеслав. – Еще неизвестно, кто кого дотащил домой.
– Да мы живем рядом, – улыбнулся Михайло. – Какая разница. Выбрались, и то хорошо...
Им по девятнадцать лет. Одногодки Пако и Антуана. Андрий среди них самый старший.
Вольский успел выхватить револьвер, но они мигом скрутили ему руки, забив в рот заранее подготовленный кляп. Еще несколько минут, и тело предателя лежало на тротуаре напротив ратуши.
Быстро разошлись в разные стороны. По домам. А наутро в подвале появилась встревоженная Мадлен:
– Быстро собирайтесь. В городе идет повальный обыск. В первую очередь хватают всех подозрительных. Антуан был в Испании, значит, не исключено, что заглянут и сюда. Все вещи наверх. На нары, где спите, мешки с картошкой. Чтобы жилым духом здесь и не пахло. Оба перейдете на несколько, дней на разные квартиры. Женевьева вас отведет. Если все обойдется, через три-четыре дня вернетесь к Антуану.
Андрий шел с Женевьевой по улице, подняв воротник куртки, время от времени посматривая на симпатичную спутницу, которая непринужденно держала его под руку.
Вот она какая, судьба моего Пако, думал Андрий...
Она что-то говорила, Андрий отвечал, но все время чувствовалось, девушка живет только тем, кто остался сейчас в подвале, ожидая ее. Она просто наполнена Пако й смотрит на меня только как на его эхо, подумал он, только как на его отблеск. Ему было и грустно, и хорошо от этого. О Пако ни слова, словно эта тема – табу, хотя Андрий понимал: Женевьева прекрасно знает, что ему известно все.
Какое-то время они двигались молча, и шел меж ними бессловесный диалог.
Он мой, казалось, говорила Женевьева, он мой.
Конечно, говорил Андрий, конечно, твой, но ведь и мой тоже. И потом, он так давно со мной, так долго, что уже не может не принадлежать мне.
Пусть так, но это было давно, все это уже прошло, а сейчас все другое, сейчас наша жизнь, наше время, и потому сегодня он мой и я его.
Что можно сказать на это, текли мысли Андрия, что можно сказать в ответ на такое чувство, на юную любовь, которая только что расцвела и для которой нет границ, нет войны, нет никаких барьеров, а есть только одно, самое высокое человеческое право – любить того, кого любишь.
– Берегитесь, Женевьева, – неожиданно для себя вырвалось у него, – берегитесь. И ты, и Пако. Очень прошу тебя, будь внимательна. Пако невыдержанный. Побереги его и себя.
Вот теперь она посмотрела на него совсем по-другому, теперь в ее горячих глазах засветились огоньки благодарности и понимания.
– Обязательно! Я буду очень внимательной, все будет в порядке!
Она словно хотела сказать что-то еще, но они уже пришли, стояли перед домом; хозяин, ожидавший их, заранее приоткрыл дверь.
– Добрый день, заходите, пожалуйста!
Женевьева легонько улыбнулась ему на прощание и заспешила назад, каблучки ее звонко цокали на улице, когда Андрий шел в дом, здороваясь с хозяином, в ушах еще звучал этот отдалявшийся цокот.
Через четыре дня вечером пришел Антуан и забрал Андрия к себе. Обыск был, но беглый, ничего не заметили, значит, опасность миновала, но руководство подполья считает целесообразным всю группу Андре переправить в партизанский отряд, который уже начал действовать. Так что готовьтесь. Скоро будет приказ.
– Пако уже у нас, – будто предупреждая вопрос, сказал Антуан. – Я думал, они заберут тебя еще вчера, но как-то замешкались...
Волна подозрения, обиды захлестнула Андрия. Значит, Пако вернулся еще вчера. А его придержали там. Чтобы не мешал.
Пако не оказалось в подвале, когда Андрий вошел и огляделся, сразу же обратив внимание на дощатые нары, их с Пако постель. Теперь она была старательно застелена умелой женской рукой, отметил Андрий про себя. Значит, он здесь лишний? Как ни верти, а это, к сожалению, так. Обида бередила душу, он никак не мог с ней справиться.
Пришел Пако и радостно бросился к Андрию:
– Ну как ты? Все в порядке?
– Да. А у тебя?
– И у меня. А в чем дело?
– Да вот новость – через несколько дней мы переходим в партизанский отряд.
– То есть как? Через несколько дней? – лицо Пако побледнело, вытянулось.
– Ты не рад? Мы ведь так давно рвались туда.
– Рад, конечно. Но ты же знаешь, Андрий...
– Я знаю. Знаю и то, что мог быть здесь вчера, но вы решили иначе. Ты и она. Разве не так?
Пако молчал, только хмуро взглянул на Андрия, потом лег на нары и повернулся лицом к стене.
Он вышел к вечеру, но быстро вернулся, молча улегся и смотрел в потолок, потом слушали радио. События на фронтах в Советском Союзе радовали все больше. Началось освобождение Украины, прорвана блокада Ленинграда, освобожден весь Северный Кавказ.
– Я хочу воевать как солдат, – сказал Андрий. – Наверное, мы и здесь приносили какую-то пользу. Но, честное слово, было бы больше толку, если б мы могли воевать с немцами по-настоящему, отвлекать на себя их силы, жечь их огнем в спину. Я истосковался по серьезной драке...
– Андрий, мы всегда были рядом. Будем и теперь. И всегда. Ты же знаешь...
– Я знаю. А вот знаешь ли ты? Ты же еще не владеешь самим собой. Ты пока живешь импульсами, настроениями, какой из тебя боец?
– Ложимся спать, – сказал Пако.
Утро наступило позднее, потому что спали они долго, будто вернувшись из похода, как когда-то, когда возвращались в Мадрид из ночных вылазок. Их разбудил условный стук в дверцу. Андрий быстро оделся и, поднявшись по ступенькам, открыл.
Это была Мадлен.
– Андре, выйди наверх. Надо поговорить.
Мадлен передала ему план, по которому группа должна была соединиться с партизанским отрядом.
– Командира зовут Массат. Это кличка. Как у каждого в условиях конспирации. Никаких настоящих имен. Изучи внимательно план, а потом уничтожь. Перед отходом из Сент-Этьенна. Это будет послезавтра. Командир отряда – бывший французский военный летчик, воевал в Испании. Так что вы, я надеюсь, хорошо поймете друг друга.
Она замолчала, потом легким жестом поправила прическу.
– Еще одно. Андре, твой брат...
Сердце Андрия застучало.
– Я знаю.
Я не об этом, Андре. Время любить у каждого свое, и пусть себе. Он очень симпатичный, твой Пако. Я не об этом... Дело вот в чем. Обыск в доме Антуана был в тот же день, когда вы ушли отсюда. Так что выбрались вы вовремя. Руководство решило на всякий случай продержать вас на других квартирах несколько дней. Вас предупредили об этом?
– Да.
– Но Пако вернулся в тот же день, едва стемнело. Даже Антуан не знал первые сутки. Это Женевьева... Я уже поговорила с ней. Но она еще такая наивная, а у Пако опыт войны, военная дисциплина, и я вынуждена обоим объявить выговор.
У Андре запершило в горле.
– Я сейчас же поговорю с ним как следует. А вечером давай соберем группу и разберем поведение Пако при всех.
– Поговори с ним спокойно и рассудительно, Андре. Не забывай, они еще совсем молоды, невыдержанность в этом возрасте – вещь понятная. Если бы не война...
– Вот именно, – сказал Андрий. – Если бы...
Разговор с Пако на этот раз был долгим и как будто результативным. Пако сразу признал свои действия неправильными, каялся, готовый чем угодно искупить свою вину. Андрий старался говорить ровно, мягко, не горячась, объяснял, втолковывал, уговаривал. Человек, мой дорогой брат, должен управлять собой, управлять своими поступками, своими чувствами, а не они им. Надо осознавать, что ты делаешь, зачем и что из этого в конце концов может выйти.
На заседании группы разговор тоже был суровый. Пако и Женевьеве объявили выговор.
Прошло несколько недель. Андрий и его товарищи быстро привыкали к жизни в отряде, к распорядку и дисциплине, принимали участие в нападениях на немецкие обозы и петеновскую полицию.
Но Пако с каждым днем мрачнел, уходил в себя, все чаще молчал. О его увлечении Женевьевой уже знали в отряде. Товарищи весело подтрунивали над ним. Оживал Пако, если только намечалась какая-нибудь операция. Тут он был первый, всегда рвался в самые опасные места, и однажды Андрий сказал ему:
– Девушка тебя ждет и хочет видеть живым. Не говоря уже о некоторых других твоих близких.
Пако только глянул исподлобья и отвел взгляд. Правда, вскоре не выдержал, улыбнулся и обнял Андрия за плечи.
– Ты прав. Но я помню о вас. Я просто чувствую, когда со мной удача, и потому немного вот так... Но я не буду. Прости.
Женевьева появилась в лагере неожиданно. Она приехала на велосипеде, и первым ее увидел Сато, который не был с ней знаком.
Девушка спросила, где командир, но Массат куда-то вышел, и, когда она спросила про Омбре, Сато вдруг радостно засмеялся и сказал:
– Я знаю, вы Женевьева. – И завопил: – Пако! Пако, сюда, скорее!
Пако появился, когда вокруг девушки собралась толпа партизан и она смущенно отмахивалась от шуток и ухаживаний. Андрий уже поговорил с ней и, заметив, что подходит Пако, замолчал. Замолчали и все остальные, расступились, создавая живой коридор.
А Пако шел как загипнотизированный, не сводя с нее взгляда, не обращая внимания на присутствующих, и шутки застывали на губах, лица серьезнели. А он шел не спеша, шел долго, хотя глаза их давно встретились, хотя тела их, истомленные долгим ожиданием, тянулись навстречу друг другу, хотя вокруг раскинулся большой партизанский лагерь, несколько десятков человек, а дальше во всем окружающем их пространстве была война...
