Текст книги "Дорога через горы"

Автор книги: Юрий Покальчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)

V

– Нет, я больше не могу, – сказала вдруг Ляля, поднимаясь и садясь. – Уже нет сил лежать – такое солнце, просто ужас, слишком сильно обжигает, надо слегка охладиться. – Но это была не главная ее мысль, и она продолжала: – Мальчики-девочки! У меня есть идея – давайте организуем культпоход в кино. Обычный такой, наш культпоход...

Ляля осмотрелась. Их компания заняла приличный кусок пляжа. Роберто, подставив солнцу спину, то ли спал, то ли нет, но так и не отозвался. Виталий негромко разговаривал с Юрко, Сашко и Мартой. Леся лежала навзничь, прикрыв лицо широкополой шляпой. Зоряна дремала рядом, спрятав плечи под полотенцем. Никто не отреагировал более-менее внятно, но Ляля не успокаивалась:

– Виталий, твой голос решающий. Ну? Марта! Юрко, Сашко! Ну что вы все такие вареные? А эти спят хоть бы что! На пляже спать нельзя, может случиться солнечный удар. Роберто, проснись!

– Успокойся, Ляля, я не сплю, и никакого удара со мной не случится, – прозвучал неожиданно четкий и резкий среди этого сонного царства голос Роберто.

Лялю слегка сбила эта реплика. Но она быстро овладела собой:

– Ну, как насчет кино? Там идет что-то французское, а ты как будто любишь французские фильмы...

– Пока что особого желания идти в кино я не ощущаю. Поживем – увидим. Я на твоем месте оставил бы людей в покое. Пусть каждый занимается чем хочет. Такое солнце. Пусть спят. И я сплю. Не трогай меня.

Роберто говорил, не меняя позы, и было странно, что такие четкие фразы доносились от вяло распластанного, сонного тела.

– Ну, как знаете, – сказала Ляля, и в голосе ее прозвучало сожаление. – Я просто хотела немного расшевелить нашу сонную компанию. Как хотите.

Ее голос звучал теперь подавленно, особенно последнее: «Как хотите».

Виталий прервал разговор:

– Понимаешь, Ляля, сейчас все так измучены солнцем, что решать что бы то ни было трудно. Даже насчет кино. Давай доживем до вечера, а там будет видно. У нас сегодня выдался свободный день, и все хотят солнца. Если бы сейчас привезли эту самую цветную пленку, так Каминский бросился бы искать нас и на пляже. Время идет. И такой солнечный день пропадает, Прямо тебе Испания... Вот купаться, я думаю, компания есть. Пошли, Ляля! – и протянул ей руку.

– Пошли, – с радостью согласилась она. Потом оглянулась: – Кто с нами? Сашко! Марта! Роберто!

– Пошли, пошли! Захотят – придут, а не захотят – как хотят, подрастут – захотят. – Виталий рывком поднял Лялю на ноги и бегом потащил ее к воде.

– Ой, осторожнее, я побью ноги, ой-ой... – вскрикивала Ляля, мчась за Виталием.

Потащились купаться и другие. Только Леся, Зоряна и Роберто остались лежать на песке. С моря доносились нестройные выкрики. Зоряна не выдержала:

– Леська, вставай, пошли купаться. Слышишь?

– Я не хочу. Оставь меня, – ответила Леся сонно. – Иди одна.

Зоряна уже сидела, щурясь от яркого солнца. Посмотрела на Роберто, распростертого рядом с Лесей, – он так и лежал на животе, уткнув голову в руки. Потом глянула на Лесю, скрывавшуюся под шляпой. Вздохнула и медленно пошла к воде.

– Ну, Юрко, не трогай! – вдруг долетел ее голос. А потом уже энергичнее: – А? Так? Ну, держись, я тебе сейчас задам!

Роберто и Леся лежали молча. Роберто приподнял голову и посмотрел на девушку. Та не двигалась.

Посторонний человек удивился бы совсем не сонному, острому и настороженному выражению его лица. На Лесю, которая лежала совсем рядом, он смотрел так, будто она находилась где-то далеко, или так, словно хотел рассмотреть что-то сквозь внешнюю, телесную ее оболочку. Смотрел и не отводил взгляда. Мгновение растягивалось, Роберто сам уже не знал, сколько времени смотрит, ему не хотелось опускать глаз, но откуда-то изнутри поднялся страх, что Леся перехватит вдруг его взгляд. И он снова опустил голову на руки.

Какое-то время они лежали неподвижно. Но вот Роберто опять поднял голову и, выпрямив руку, – казалось, он устраивается поудобнее, – положил ее чуть впереди себя, как раз так, чтобы она коснулась Лесиного тела.

Леся лежала молча, никак не реагируя, не показывая, что она воспринимает или чувствует хоть что-нибудь. Но в этом покое, в абсолютной неподвижности ее гибкого тела ощущались напряжение и незаметная внутренняя собранность.

Роберто охватила какая-то странная грусть, ощущение умиротворенности, слияния со всем светом, желание продлить это состояние как можно дольше – эту неосознанную радость, окрашенную светлой, счастливой печалью. Он прикасался сейчас к тому близкому существу, к чему-то, что становилось неотъемлемой частью его самого, к тому, с чем он жаждал слиться, стать одним целым.

А что Леся? Разделяет ли она хоть в какой-то мере его состояние? Или она вообще ничего не замечает, и это прикосновение, этот горячий ток – лишь игра его воображения, собственные болезненные фантазии, сами по себе и вопрос, и ответ?

Нет, он знал, что Леся все чувствует, он ощущал только ему адресованное тепло, ответную близость. Надежда, радость ожидания охватили его. Он и Леся...

Вдруг он услышал визг девушки и в то же мгновение, не успев прийти в себя, удивиться и испугаться, понять, что произошло, почувствовал, как по телу прошла судорога от неожиданного, опалившего спину холода. Роберто вскочил, Леся уже сидела, ругая Зорину, которая прыгала вокруг них с мокрой резиновой шапочкой в руках. Ох эти пляжные шутки!..

– Пошли купаться, вы, сони, – захохотала Зоряна и, не ожидая ответа, снова побежала к морю.

– Ну что, пойдем? – спросил Роберто.

– Пойдем, – сказала Леся. – Только знаешь что? Давай заберемся на камень и прыгнем оттуда. А уж потом поплаваем.

– На камень? – заколебался Роберто. – Что-то не очень мне хочется туда влезать. Лень.

Но в конце концов пошел вслед за Лесей.

– Что на тех камнях хорошего? – говорил он, когда подошли к скалам.

– Ну что ты ворчишь? Не хочешь – не лезь! А я хочу. Люблю прыгать. А ты что – боишься?

– Чего это – боюсь? Просто не увлекаюсь. Но мне все равно – лезем!

Они зашли в воду по пояс. Леся присела, чтобы поплыть. За ней и Роберто. И вот они уже влезали на большие камни, возвышавшиеся над морем. Их было два, и они стояли совсем рядом – можно переступить с одного на другой. Оказалось, один из них чуть повыше.

Отсюда и правда открывался прекрасный вид. Леся перепрыгнула на больший камень и остановилась у самого края.

– Не становись так, упадешь, – предупредил Роберто.

– Упаду, – сказала Леся. – В самом деле упаду. Эгей там! – крикнула она, – Держите меня!

Их приятели купались неподалеку, и все повернулись на крик.

Леся слегка согнула ноги и, легко оттолкнувшись, плавно полетела вниз. В воду она входила как раз между двумя большими подводными валунами. Сверху было видно, что их разделяет метра три. Через секунду она – Роберто не успел даже испугаться – уже вынырнула и, отдуваясь, спросила:

– Ну как?

– Хорошо. Прекрасно, – сказал Роберто. – Вот те раз! Я и не ожидал.

– Ты не смотри на нее, Роберто, она уже столько лет тренируется, еще со школы ходит в бассейн. А ты лучше не геройствуй, – рассудила внизу Марта. – Слезай!

– Конечно, слезай, – отозвалась Ляля. – Ещё чего! Мало там кто и что делает. Роберто, не дури, слезай!

Роберто чувствовал раздражение и равнодушие в одно и то же время. Страх пока был сильнее его желания не осрамиться и потому злил его, но двигаться к краю скалы откровенно не хотелось.

– Ну, где ты там, Роберто? – послышался сзади Лесин голос. Леся снова оказалась на скале. – Еще стоишь? Думаешь? Ну что тут страшного? Раз, и все. Ты вообще-то прыгать умеешь?

– Да как-то с высоты не приходилось...

– Ясно. Слушай, можно прыгать ногами. Тогда ничего не случится. Только держись все время ровно. Ровно подойди, оттолкнись и... порядок. Ну, будешь или нет? А то я прыгну.

– Сейчас, подожди.

Роберто подошел к краю скалы и глянул вниз. Отвратительный страх снова охватил его, в нем все замерло. «Проклятая слабость! – пронеслось в голове. – Но я должен прыгнуть!»

– Сейчас, Леся, я прыгну. Сначала ногами вниз. Подожди немного. – Смотрел в зелено-голубую глубину, которая открывалась перед ним в добрых пяти метрах внизу, и не было сил оторваться от твердого. – Сейчас, – сказал он снова. Ему уже было стыдно за свой страх, и разбирало зло на Лесю, затянувшую его сюда. Надо было не лезть.

– Смотри, столкну.

Леся встала совсем рядом и взяла его сзади за плечи.

– Или сам прыгай, или... – голос у нее был суровый, но Роберто благодарно ощутил осторожность ее прикосновения.

– Ну, – сказала Лёся, – я считаю. Раз, два...

Роберто сделал шаг вперед, и Леся выпустила его. Он летел вниз, все поднялось в нем, нервы собрались в клубок. Он летел ровно, как струна, и так же вошел в воду.

Холодная вода приняла его мягко, сразу же резко замедлив полет, и вот он уже выплывает на поверхность.

Роберто понял, что прыгнул со скалы, только тогда, когда солнце снова встретило его над головой. Придя в себя, он ощутил необычайную радость, и благодарность Лесе переполнила его.

Леся была рядом, она прыгнула вместе с ним. Все поздравляли его. – Твой прыжок технически почти безупречен, – сказала Леся.

– Что, еще прыгнем? – спросил Роберто.

– Ого, разохотился, – Леся рассмеялась. – Пойдем, кто еще хочет?

А от камней донеслось:

– Ого-ог-го! Давайте сюда!

Это уже Виталий звал их со скалы.

VI

Сейчас мной снова овладевает это странное чувство. Хочется что-то делать, как-то выразить себя, свои настроения. Едва ли не каждый день пишу стихи, иногда и по нескольку в день. Не знаю, как бы я переносил это напряжение, если б не стихи. Конечно, я понимаю: то, о чем пишу, не могу показать никому; одно предположение, что кто-то не поймет, отнесется к моим опусам с холодным сердцем, скептически или вовсе равнодушно, пугает меня.

Наверное, это и не стихи даже, а... вот именно, мои настроения. Записи для себя. Я не хочу перечитывать их, убежден, что увижу там немало наивного, несовершенного, иногда беспомощно детского... Но – не могу не писать! Сколько раз до меня по самым разным поводам произносились эти слова. Неужели все по кругу?

Так хочется с кем-нибудь посоветоваться. Просто поговорить по душам, но всерьез, не случайно. Я запутался-таки в своих отношениях с людьми. Ну и глупец! Так хорошо мне было с дядей Миколой, так легко и просто почувствовал я себя, когда начал жить у него в Киеве, так мне было радостно, я и учиться начал куда лучше, а все благодаря ему... И вот – покатилось одно за другим, и уже не могу ему открыться, с каждым разом все больше отдаляюсь, даже самому больно. А как тут быть?

В конце концов – все только из-за этой истории. Собственно, проще простого сказать, что запутался. А может, я просто становлюсь взрослым, и дело, кроме всего прочего, еще и в этом?

Через несколько месяцев мне будет уже девятнадцать. Когда-то, не так давно, я мечтал об этом возрасте. Хотел почувствовать себя полноправным мужчиной. А сейчас? Меня это пугает. Как-то незаметно ушло время, и уже все смотрят на меня не как на мальчика, а как на взрослого. Вчера на обеде, когда мы стояли в кафе самообслуживания и я оказался последним, женщина заняла за мной очередь, привела свою подругу и выразительно показала на меня: «Я вот за этим мужчиной...» Никто не обратил на это никакого внимания, а я как-то сжался весь внутри. Ребята болтали себе дальше, а я думал: «Ну что, Роберто, время твое уже отсчитывается, слышишь?»

И чем дальше, тем острее я чувствую, что время идет, что я должен что-то принципиально изменить в себе. Потому что сейчас я словно застыл на мертвой точке, и мне надо любой ценой, даже напрягая все силы, сдвинуться с места, направить себя, и тогда легче будет идти дальше. Потому что с течением времени я внешне как будто и стал взрослым, а на самом деле (этого никто не видит) еще во многом остался таким, как был. Довольно.

Последний разговор с отцом перед отъездом в Киев окончательно доказал, что он меня совсем не понимает, просто неспособен понять мое нынешнее состояние, потому что абсолютно забыл то время, когда ему самому было восемнадцать лет.

Я понимаю – он заботится обо мне, беспокоится, что я уже второй год не могу поступить в университет, считает, что у меня есть все данные, но я недостаточно работаю. А когда я сказал, что, может, и хорошо, что я не поступил, что моя работа на заводе дала мне то, чего ни один университет не дал бы никогда, он очень обиделся. А я понял-таки, и только теперь, именно на заводе, что такое физический труд, что такое отношения взрослых людей, что такое производство. И думаю, каждому такое не помешало бы. Родители очень радовались, что я с тех пор, как живу у Миколы, стал лучше учиться. Только я ведь знаю, что послали меня в Киев к дяде Миколе ради него. Это я потом понял. Он всегда любил меня больше других братьев и с радостью взял к себе. Все же хорошо, что я жил у него, когда разыгралась эта последняя история и они разошлись окончательно. Тогда я ему все-таки помог, знаю, но дальше...

Сейчас я уже могу понять, каким наивным и (надо быть перед собой честным) самонадеянным я был, когда заканчивал десятый класс.

Естественно, мои победы особенно увеличили мой вес в собственных глазах. И кроме того, я был просто-напросто убежден, что должен поступить: ведь в последнем классе я хорошо и легко (слишком легко) учился. Но как выяснилось, то, чего хватало на четверку в школе, при поступлении в университет значило гораздо меньше. То был холодный душ – мой первый провал. А сейчас? Сейчас я и сам не знаю. В этом году вуз уже значил для меня далеко не так много, – я осознал, что еще не представляю достаточно точно своего места во взрослой жизни.

Думаю, что попаду в университет в следующем году. А за этот год я обязан себя понять. Понять, чего хочу. Дело в том, что временами мне трудно объяснить даже собственные поступки и чувства. Я поймал себя на том, что всегда углублен в самого себя, причем принципиально, и что бы ни делал, получается в первую очередь для себя, а уж потом думаю о ком-то. Когда я это осознал, стало так гадко и досадно, что долго не мог найти себе места.

Собственно, так поступает большинство. Вот ребята в нашем дворе – тоже как будто так, да и у нас в ремонтно-механическом... Хотя нет, подожди, Роберто, ты снова спешишь сделать всех такими же плохими, как сам! Надо поменьше смотреть на тех, кто берет в расчет только себя, а почаще присматриваться к тем, кто нацелен на добро для других. Такое свойство человека всегда заметно, да и все его уважают. Как вот Игоря Георгиевича, мастера нашего цеха. Так что дело действительно во мне самом.

Я должен научиться быть жестоким к себе, не давать себе поблажки, хочется там чего-нибудь или не хочется, и поступать точно понимая, что делаю. Мне кажется, это и есть настоящая взрослость.

Дорогие родители! Вот они боятся и переживают за меня, совсем не представляя, какой я на самом деле, кто я, что знаю, что делаю, чем живу. Мне и самому трудно оттого, что иногда я приезжаю домой как чужой, посторонний человек. Я вырос, а родители этого не заметили. Мама всегда привыкла видеть меня маленьким, и у нее, да и у отца, никак не укладывается в голове, что я способен решить что-то серьезно, что-то делать такое, что и они делают, что я имею право жениться, иметь детей, что я уже голосовал, что посторонние могут уже сказать обо мне «этот мужчина».

Видно, контакт у нас утрачен, и не знаю, когда он вернется, и вернется ли вообще. Потому что стать снова маленьким я не смогу никогда.

Отныне я буду вести себя, приезжая к родителям, иначе – спокойно, серьезно, сосредоточенно. Идеально. Для них.

Но куда же мне деваться с собой настоящим, которого сейчас одинаково утомляет и нагрузка, и ничегонеделание, который представляет из себя огромную кучу разнообразнейшего хлама, где так трудно навести порядок?.. Как же мне выйти из этой глупой ситуации с Миколой? Он иногда тоже с грустью смотрит на меня, видит, понятное дело, видит, что я не откровенен... А меня это как ножом режет, но я же не могу! Я не имею права!

Кажется, эта поездка с киногруппой в Крым будет для меня во многом поворотным пунктом.

Одна из идей, снова увлекших меня в связи с этим кино, – Испания. Где-то в глубине души я понимаю, что это детские восторги, что Испания, которой я брежу, совсем не та, что в действительности. И когда отец поехал туда, я видел, после возвращения он начал говорить об Испании как-то иначе. То есть все так, но он с детства многое забыл, а теперь увидел другой и во многом чужой мир. Но я, даже я, чувствую себя немного испанцем. И пусть Леся высмеяла меня (наверное, в принципе правильно), но я просто не так высказался. Я имел в виду, что во мне все же есть испанец... Как жаль, что я не умею оформлять свои мысли...

Не знаю, чувствовал ли себя кто-нибудь на съемках этого фильма так, как я! Я и страшно рад, что нахожусь здесь, что принимаю хоть какое-то участие в работе над этой темой, и вместе с тем меня отталкивает фальшивость кино. Все эти невсамделишные страсти, повторение героических сцен... Война, убийства – а потом перерыв на обед. Не могу на это спокойно смотреть!

Испания для меня что-то святое, та, республиканская Испания и Интернациональная бригада. Подумать только – со всего света люди шли умирать за Испанию, за ее свободу! И среди них были дядя Андрий и мой отец. Они встретились там, и была еще отцовская сестра Мария-Тереза, невеста дяди Андрия, но она погибла вместе со всей отцовской семьей, а еще раньше мой дед погиб на фронте в рядах республиканской армии, и мой отец воевал с Андрием, и отцу моему было четырнадцать, а Андрию – девятнадцать или двадцать, почти как мне, А потом они воевали во Франции, а потом... О, они настоящие братья, и я не встречал людей, теснее связанных меж собой. Я завидую нм во многом. И все же...

То время миновало. Я уже начинаю осознавать себя по-настоящему и вижу: у каждого должна быть своя Испания, и наступит момент, когда за нее нужно будет биться. Что-то должно достаться и на мою долю.

Наверное, я напрасно ругаю кино, потому что оно дает-таки немало, и сколько есть прекрасных и честных фильмов. Но когда видишь его обратную сторону, то вся привлекательность исчезает...

Это, наверное, и во всем так. И в людях тоже. Пока не узнаешь человека до конца... Интересно, а как Леся выглядит в действительности, если бы ее увидеть всю, со всеми настроениями и мыслями? Мне кажется, она много бы потеряла! А может, и наоборот? Гм, интересная, но до чего же скверная мысль! А что Виталий? А Юрко? А Сашко?

А я сам? Как я стану выглядеть перед другими, если показать меня не с парадной стороны?

Ну, вот я и возвратился на круги своя – так, кажется, говорят? Хватит о себе. Лучше о других. Вот, знакомство с Виталием. Можно сказать, даже приятельство. Разговоры с ним влияют на меня, на мои мысли, вообще на мое внутреннее состояние. Он хоть и старший, но держится со всеми как-то свободно и ровно, и все его уважают, а в то же время он сам держит всех на расстоянии. Можно поучиться!

Во всяком случае, мне с ним и интересно, и легко, и приятно. Я, наверное, не ошибусь, если замечу, что и он меня выделяет среди других ребят в группе. Мы, как говорится, с ним «сошлись» и теперь везде ходим на пару. Собственно, все началось с того разговора, когда мы шли с танцев в Алушту. А сейчас у меня иногда возникает ощущение, что я знаю Виталия уже очень давно, ну, с год или около того.

Мы уже договорились, что, конечно, и в Киеве будем встречаться и тому подобное. Только кое-что меня настораживает. Я подумал – а не случится ли и теперь, после нашего возвращения в Киев, то же, что случилось, например, когда я возвращался из пионерских лагерей.

Там иногда с кем-нибудь такими становились друзьями, ну, водой не разлить, а когда встречались потом, то как будто и говорить не о чем, а уж о письмах и речи нет. Все пропадало куда-то, будто и не было дружбы.

Конечно, взрослые люди – это совсем другое дело, но так ли уж совсем другое? Я, например, во многом еще точно такой же, как был. Очень мне хотелось бы, чтобы дружба с Виталием осталась. Если только он пойдет ко мне навстречу, то я сделаю все, чтобы его не потерять. Мне кажется – одно то, что я с ним переговорил за это время о многих вещах, сильно помогло мне, а впереди еще столько всего, столько жизни! Да и просто он симпатичный человек. Интересно, как его воспримет мой дядя Микола?

Но меня немного обижает, что Виталий иногда делает скидку на мой возраст. Говорит, говорит, дальше, видно, хочет сказать что-то еще, а потом махнет рукой и переходит к другой теме.

Я, конечно, не настаиваю, это не мое дело, но все-таки. Мне кажется, что я мог бы показать даже свои стихи и вообще доверить многое – он поймет. Но поскольку Виталий чего-то недоговаривает, то и мне не пристало лезть к человеку в душу со всякими откровенностями.

Ну, поживем – увидим.

Каждый человек – целое мироздание, как сказал кто-то из поэтов, и очень правильно сказал. Я смотрю иногда на какого-нибудь старика и думаю: а ему ведь тоже было когда-то восемнадцать лет, и он любил кого-то, страдал, колебался, искал. И вот его время миновало, он уже совсем стар, – что же он чувствует сейчас, из чего состоит жизнь для него? Приходит страх – я тоже буду старше, и в то же время интересно: а как я проживу свой век, каким стану?

Ведь каждый человек живет глубокой внутренней жизнью, абсолютно неповторимой и интересной, единственной. Я заметил однажды, как Виталий говорил о чем-то с Юрком. Все привыкли, что Юрко – балагур, такой из себя весельчак-шутник, и вдруг я увидел на лице его выражение, которого никак не ожидал. Они с Виталием разговаривали не то в шутку, не то всерьез, будто балансировали на ниточке разговора; вечерело, мы сидели на берегу над морем. Я что-то бренчал на гитаре, на которой так и не научился играть толком. Вот Юрко – тот играет, как говорит. Он отдал мне гитару, я подбираю что-то, а они беседуют.

Виталий. Человек не должен окончательно замыкаться в себе, это как глиняный горшок: если все залепить, а потом обжечь на огне, то впоследствии не сможешь сделать даже маленькой дырки, не повредив вещь, а можно и вообще расколоть ее, пробивая отверстие. Так лучше хоть дырочку, а оставить, пусть небольшую даже, но оставить...

Юрко. Человек не горшок, упадет – не разобьется. С миру по нитке – голому веревка! Ты не думай, я сейчас шучу, но есть и такая поговорка. А почему она есть и такая? Почему люди переделали хорошую в плохую, почему в человеке, где-то внутри, сидит зло?

Виталий. Во-первых, не в каждом оно сидит. Во-вторых, переделали поговорку те, кто не верит, те, кто носит в себе это зло. Поверь, у меня есть некоторые основания сомневаться в людях, но в полной мере я этого себе никогда не позволю, потому что не верить в людей – это не верить, в первую очередь, в самого себя, не верить в то, что делаешь.

Юрко. Хорошо ты поешь, да только соловья баснями не кормят. Тебе никогда не приходило в голову, что, когда ты открываешься перед другим человеком полностью, становишься беззащитным! Я убежден, что и тебе, как каждому, приходилось ощущать собственную слабость, страх перед жизнью, перед людьми, как большим аморфным целым, перед вселенной, в которой ты маленькое, никому не нужное ничто. Можно вдолбить себе в голову что угодно, можно даже научить себя мыслить так, а не иначе, но все равно остается напоследок голая, отвратительная правда – в конце у каждого смерть.

Виталий. Правда не бывает отвратительной, Юрко, когда идет речь о таких вещах. А осознание конца лишь увеличивает ценность человеческой жизни. Мысль, что он не вечен, заставляет человека, если он думает и мыслит, наполнять по возможности свое время, самого себя, свое существо, чем-то более достойным. На все можно смотреть по-разному, Юрко!

Могу лишь добавить, что мы часто считаем: пока мы не живем по-настоящему, сейчас – это что-то временное, а вот завтра – начнется подлинная жизнь. Когда-нибудь потом. А потом человек оглядывается – уже и жизнь прожил, уже и жить некогда, а он все собирается и собирается... Нельзя, конечно, жадничать, но надо ощущать каждое мгновение, помнить, что оно единственное, что сегодня ты тоже проживаешь частицу своей жизни, которая никогда не возвратится. И потому нынешний день тоже должен иметь свой вес. К сожалению, человек понимает это только тогда, когда становится старше, когда уже потеряно много времени. А юноша понимает подобные вещи скорее теоретически, пока что-то не заставит его всерьез задуматься...

Юрко. Это уже правда, чистая правда. Только есть между людьми небольшая разница. Кое-кому и не надо ощущения неповторимости каждого мгновения. Живет как бабочка: пока не сгорит, летает. А сгорел – так и надо. Я думал над этим не раз. И между прочим, давно уже, я был совсем мальчиком, очень много стояло передо мною проблем – как быть дальше? Все, абсолютно все я должен был решить сам. И немного вроде бы потерял времени, хотя вот сейчас все еще не убежден в окончательности выбора... Но я живу, и я знаю, что живу...

Мне очень хотелось вмешаться в этот разговор, но я промолчал, и правильно сделал, потому что чувствовал – они оба помнят обо мне, и может, просто вдвоем они бы так не говорили. Это я и по себе знаю: когда возникает слушатель, да еще и не совсем посторонний... Но меня поразил Юрко. Куда девались его веселые шутки, его вечная улыбка и абсолютная уверенность в себе? У него даже голос был какой-то другой, в сумерках он не заботился о выражении своего лица – его никто не мог увидеть, но месяц был настолько ярким, и светил он прямо нам в глаза, что я хорошо видел и Виталия, и Юрка. Юрко говорил и смотрел перед собой, в море, и черты его лица заострились и приобрели какую-то неожиданную, ну, трагичность даже, что ли. Видно было – все, что он говорит, что так не вязалось с его ежедневным поведением, поднято изнутри, из глубины. Я никак не ожидал, что он вот такой. Я почувствовал еще большую симпатию к нему, и когда потом поделился на этот счет с Виталием, тот, усмехнувшись, сказал, что Юрко, по его мнению, очень глубокий и своеобразный человек, только страшно закомплексованный. Я не очень-то его понял, хотя уже представляю себе, что такое «закомплексованность». Но с тех пор у нас с Юрком установились какие-то более тесные отношения. Незаметно создалась такая группа – мы с Виталием, Юрко, и еще Сашко с нами бывает часто. Симпатичный паренек, но еще маленький.

А сегодня, пытался целый вечер не думать про Лесю, потому что из-за той ситуации, что сейчас сложилась, это для меня самый трудный вопрос. И самый главный. У нас как будто все идет хорошо, прекрасные отношения, понимание, симпатия. Но я чувствую, что все это только может стать тем, что называется любовью, но еще не она сама. Потому что у меня за душой такое, от чего она, наверное, отшатнулась бы. В то же время я не хочу ее обманывать, я не должен оставлять все на «как-то да будет», потому что ни к одной девушке или женщине так еще не относился.

Я хочу быть честным, хочу начать все сначала, хотя это и невозможно, хотя, может, я и не испытывал бы сейчас таких чувств, не имел за душой пережитого. Я хочу прийти к Лесе с чистым сердцем, с чистыми намерениями. И не знаю, как это сделать.

Ну вот, кажется, наши уже возвращаются из кино. Так я и не уснул. А может, это и хорошо, кое о чем поразмышлял. Все-таки время от времени надо вот так приподняться над собой, посмотреть, чем живешь и как...