Текст книги "Вексель Судьбы. Книга 1 (СИ)"
Автор книги: Юрий Шушкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 39 страниц)
В тот же день пришёл приказ о сведении остатков 365-й дивизии в сводный полк, входящий в 246-ю дивизию. Оперуполномоченный, с которым подружился Рейхан, куда-то исчез, начальник дивизионного штаба полковник Ветлугин, который в своё время пытался отправить Рейхана на санитарном самолете, был поставлен во главе сводного полка и теперь находился в основном при штабе опергруппы Поленова. Вместе с голодными и измученными связистами в компании двух легко раненных артиллерийских капитанов сотрудник Наркомфина обречённо перемещался в составе тыловой группы 29-й армии. Транспорта не было, идти приходилось пешком, снег стоял выше колен. Несколько раз удавалось заночевать в кабинах подбитых грузовиков, в каждую из которых набивались по четверо-пятеро человек, закрывавших выбитые стёкла снятой с убитых одеждой и согревавшихся от тепла друг друга.
В ночной прорыв 17 февраля ушли наиболее боеспособные части 29-й армии вместе со штабом. Благодаря поддержке подмосковных десантников, весьма многие из ушедших в этот прорыв сумели спустя несколько дней выбраться из котла. Тыловые части и обозы с раненными должны были пробиваться к своим в следующую ночь. Им повезло куда меньше – все пути отхода, лежавшие в направлении к деревне Светителево, беспрерывно обстреливались немецкой артиллерией, а ночные атаки немецких кавалеристов отсекали и уводили в полон целые роты. В расположение 39-й армии из этой группы добрались лишь считанные единицы, и никаких гражданских лиц среди них уже не было.
Про Александра Рейхана вспомнили в середине марта, когда в штабы и особые отделы всех частей Калининского и Западного фронтов внезапно пришли из Москвы соответствующие запросы. Хотя было очевидно, что шансов выжить в Мончаловском лесу или при убийственном прорыве у странного сотрудника Наркомфина практически не имелось. В лучшем случае он мог угодить в немецкий плен.
Но, по-видимому, Рейхан действительно являлся птицей весьма важной, поскольку шифрованные запросы о его судьбе по линии военной контрразведки продолжали следовать один за другим. Затем они внезапно прекратились, после чего в расположение 39-й армии, удерживающей свои позиции в наибольшей близости к Мончаловскому лесу и местам февральского прорыва, прибыли уже знакомые нам бойцы ОМСБОН – Гурилёв и Здравый.
Задачей им было поставлено следующее: «Действуя на территории, оккупированной противником, установить местонахождение А. Рейхана или выяснить его судьбу, установить местонахождение имевшегося при А. Рейхане архива, обеспечить эвакуацию А. Рейхана с архивом в расположение советских войск».
Зачитав приказ, майор контрразведки при штабе 262-й дивизии устно пояснил, что при расспросах о Рейхане разведчики должны исключить возможность любой огласки, которая могла бы привлечь к объекту розыска внимание немцев. Это означало, что каждого информатора из местного населения – за исключением случаев абсолютной уверенности в его последующем молчании и лояльности – надлежало после поступления информации ликвидировать.
С таким вот странным, безрассудным и практически невыполнимым заданием двое разведчиков отправились за линию фронта. Из-за авианалета выспаться перед заданием толком не получилось, и они вышли в свой путь уставшими, с тяжестью на сердце и нехорошими предчувствиями.
Штаб 262-й дивизии был расквартирован недалеко от деревеньки с пугающим названием Разбойня, на окружённой непроходимыми заболоченными лесами высоте с ничего не говорящим именем «двести пятьдесят». На этом относительно сухом месте можно было располагаться с известным комфортом, поскольку уже менее чем через километр в любом из направлений начинались мрачные и гиблые топи. Весной, когда в лесах растаял снег, болота стали непроходимыми, и отдельным соединениям 39-й армии, оказавшимся посреди них, выбираться на сухие участки, где стояли основные силы, было не менее сложно, чем выходить из неприятельского окружения. Болотная глушь служила на тот момент второй линией фронта.
Идти разведчикам предстояло на северо-восток в направлении Павлюков в условиях абсолютного бездорожья. Направление держали по руслу небольшой лесной речушки, вздувшейся от обильного половодья и залившей своей чёрной блестящей водой неширокую полосу твёрдой суши. Уже через полчаса сапоги были полны воды, а освободившиеся от ледяного панциря низменные пространства душили скоплениями болотного газа. Радовать могло только отсутствие комаров.
Когда начало темнеть и не представилось возможности обнаружить сухой участок для ночлега, пришлось рубить молодые ёлки и осины, чтобы на покрытой слоём воды лесной почве навалить настил.
На следующий день предстояло вплавь переплывать разлившуюся Осугу, так как в окрестностях двух прибрежных деревень не удалось найти ни одной лодки. В ледяную апрельскую воду погружаться пришлось нагишом – для одежды, рации и оружия соорудили плотик, который попеременно толкали впереди себя.
За Павлюками несколько километров разведчики быстро и легко прошли по сухому редкому лесу, после которого вновь начались болота. Решили повременить до сумерек, и когда на землю стала опускаться вечерняя мгла, вышли на тракт, ведущий к Медведево и далее – до самого Ржева. Здесь уже могли встречаться немцы, поэтому ступать старались почти бесшумно, вслушиваясь в отголоски далёких звуков и хруст веток в лесу. Так удалось преодолеть километров пять или даже семь. Когда же сгустившаяся мгла сделала невозможным быстрое и ориентированное движение, а идти наугад в этих местах было недопустимо, разведчики вновь свернули в лес. Углубившись в чащу метров на семьсот, они нашли подсохшую широкую кочку, на которой и устроились на ночлег.
Лес был полон густого и мглистого тумана, причём туман поднимался не только с болотистых мест, но и стлался над участками относительно сухими, периодически накрывая выбранное для ночлега место. Но подобная дополнительная маскировка вряд ли могла навредить.
Алексей хорошо запомнил ту ночь: ещё с вечера небо заволокло низкими серо-чёрными облаками, из-за которых мгла казалась беспросветной. Абсолютная чернота, исключавшая любые оттенки и тени, заливала глаза и вдавливала голову в землю. Нарастающее господство тьмы было настолько всеохватывающим, что в какой-то момент, заполнив собой всё сверху, она начала проникать вовнутрь со стороны спины и затылка, который онемел и перестал чувствовать покалывание острой еловой хвои.
Все звуки, изредка оглашавшие затихающий лес, – хруст ли распрямляющейся ветки, падение капли ночной росы или случайный возглас птицы – стремительно затихли и прекратились. Торжественная, непостижимая, непередаваемая тишина!
Последним, что запомнил Алексей перед тем, как заснуть, была мысль о том, что тьма спустилась навсегда, и что теперь он, этой тьмой увлечённый и задавленный, уже никогда не проснётся.
* * *
Однако пробуждение, пусть даже и омрачённое неожиданным нападением неизвестного, едва не стоившим Алексею Гурилёву жизни, состоялось.
Однако к счастью ли? Разведчики очнулись без оружия, карт, радиосвязи и запаса продуктов. И вместо выхода на рубеж своего предстоящего задания им пришлось отправляться на «самоукомплектование».
Когда едва заметная и неисхоженная тропа, обнаруженная сержантом Здравым, вывела на широкую просеку со следами тракторных колёс, разведчики наконец-то смогли сориентироваться.
Было вполне очевидно, что по направлению вправо просека вела в сторону деревеньки Медведево, за которой проходила железная дорога из Вязьмы и откуда они уже слышали шум поезда. Идти на хорошо охраняемую территорию в разгар дня было сродни самоубийству.
Зато движение в левую сторону, в направлении на запад и северо-запад, обещало выход к заброшенным и обезлюдившим после зимних боёв деревням Ельцово и Ступино. Эти населённые пункты так или иначе были определены первыми в их поисковом плане. С учётом сложившейся ситуации можно было подстеречь на окраине подвыпившего полицая и, придушив, забрать у него карабин и патроны. Можно было найти и подобрать оружие и амуницию в местах, где зимой пробивались из котла остатки 29-й армии. А уже оттуда, перескочив через продолжение Волоколамского шоссе и железную дорогу Москва-Рига, побывать на станции Мончалово и исследовать Мончаловский лес.
По просеке, ведущей в сторону Ступино, Гурилёв и Здравый двинулись быстро, но осторожно и почти бесшумно. Не прошло и километра, как лес начал редеть, и перед взором открылась широкая светлая поляна с уже поднявшимся травостоем.
Выйдя на поляну, они замерли в недоумении. На противоположной её стороне под высокой распустившейся ольхой стоял странного вида автомобиль. Изящный пирамидоподобный кузов высоко возвышался на красивых колёсах необычной формы. На плоскостях и причудливых деталях отполированного металла весело играли блики свежего лака.
Убедившись, что на поляне никого нет, а из автомобиля их не заметили, разведчики быстро отошли назад, после чего, прячась за кустарником и низко пригибаясь к земле, подобрались к автомобилю поближе. Для проверки обстановки Петрович несколько раз громко крякнул, потом они соединенными усилиями с шумом и треском повалили на землю засохшую ёлку. Но никакой человеческой реакции со стороны поляны и из автомобиля не последовало.
Они ещё раз заглянули за лобовое стекло – автомобиль был пуст. Тогда Здравый извлёк из кармана брелок с обнажённой фиолетовой красавицей и помахал распутной фигуркой перед лицом. Алексей понимающе кивнул – по всему выходило, что автомашина принадлежала зарубленному Петровичем утреннему незнакомцу.
Один из двух ключей легко вошёл в личинку замка, дверь бесшумно отворилась. Заглянув вовнутрь, они были поражены богатым и пышным убранством салона, наполненного благородными запахами кожи и дорогого парфюма. Приборная панель восхищала своими размерами и элегантностью. Энергично выдающийся вперёд высокий капот был увенчан хромированной треугольной звездой.
– Гросэ Мерседес, – прервав напряжённое молчание, задумчиво произнёс Петрович. – Сам Гитлер, что ли, сюда пожаловал?
– Und er war von dir in der Morgendammerung erschlagen…[4] – ответил Алексей, изучая кабину. – Здесь явно что-то не так…
– Второй ключ должен быть от зажигания. Может, прокатимся, товарищ лейтенант?
– Исключено. Даже если это не ловушка, то всё равно мы с тобой на этом фаэтоне далеко не уедем. Хотя, конечно, было бы чертовски заманчиво – прокатиться по весеннему раздолью!
– Погляжу, нет ли где ствола…
Петрович обшарил рукой сидения и пол, однако ничего не обнаружил.
– Глухо всё… Надо скорее уходить. Водителя или пассажира такой машины скоро хватятся, и нам тогда крышка.
– Пошли, – ответил Алексей, вылезая с переднего пассажирского кресла. Но отойдя от машины на несколько шагов, он остановился, чтобы ещё раз обвести её всю восхищённым взором.
Петрович понимающе хмыкнул:
– С такой техникой, товарищ лейтенант, нам будет очень трудно их победить. Очень!..
– Если нас уже не победили, Петрович, – отвечал Алексей, задумчиво глядя в сторону и вверх. – Смотри, а как это прикажешь понимать?
И он показал рукой поверх неширокой лесополосы, отделявшей поляну от раскинувшегося за ней поля. Там стояли футуристического вида опоры линии электропередач, поверх которых тянулись вдаль аккуратно развешенные провода.
– Что ты там усмотрел?
– Не усмотрел, а услышал, – отвечал Алексей. – Электролиния исправна, ток гудит! После зимних боёв такое невозможно. Да и что-то я не припомню, чтобы на картах в этих местах были электролинии.
– М-да… Считаешь, что немец линию построил и ток по ней качает?
– Я считаю, Петрович, что всё гораздо серьёзней. Не в немцах тут дело. Дело в том, что война закончилась.
– Как?
– Да вот так. Ты хоть одну воронку, хоть одно поваленное взрывом дерево сегодня утром видел?
– Нет, конечно. Хотя ещё в феврале здесь была мясорубка. Ты прав лейтенант, что-то не так!
Совершенно инстинктивно они сделали несколько шагов назад и остановились в зарослях ольшаника.
Вторым инстинктивным движением обоих была попытка протереть глаза, причинив лицу импульс боли – чтобы удостоверится, что происходящее с ними – не сон. Однако ясное и прозрачное утро со звонкими переливами далёких звуков жизни явно не могло являться сном.
По всему выходило, что они оба проспали летаргическим сном или находились длительное время в бессознательном анабиозном состоянии. Они вышли на задание весной, сейчас – снова весна, поэтому должно было пройти не менее года. Война определённо закончена. Но тогда кто победил? Кто их теперь примет, и как? Если победил Советский Союз, то как они объяснят свой уход с особо важного задания? Кто поверит в их фантастический рассказ? Всё будет ясно, как божий день – отсиделись, разведчики, у печи на хуторских харчах, трибунал вам за это и десять лет расстрела! Тогда – сразу переходить на нелегальное положение? А если верх взяла Германия? Сдаться, чтобы сохранить себе жизнь для дальнейшей борьбы? Искать по округе партизан? Создать собственную подпольную ячейку, истребляющую оккупантов? А для начала подпилить электрическую опору и взорвать к чертям собачим этот пышный даймлеровский фургон? Только вот чем подпиливать и чем взрывать?
Эти и другие вопросы с неистовой скоростью проносились в головах. Каждый ответ или, точнее, зыбкое подобие ответа, к которому удавалось прийти умозрительным путем, немедленно порождали новый ворох вопросов. Из-за этой свистопляски напряжённое тягостное оцепенение, в котором бешено работающий мозг уже начинал дымиться, совершенно невозможно было прервать.
Внезапно с высоты послышался негромкий ровный гул. Высоко над лесом, курсом на запад, шёл маленький серебристый самолёт с удивительным силуэтом, не похожим ни на что, виденное в авиации ранее. Проводив его долгим взглядом, Здравый цокнул языком:
– Тыщь десять от земли летит… Алёша, Алёша! А ведь это – не наше с тобой время!
Действительно, всё кругом – и футуристические вышки, и провода, наполненные неведомо куда текущим через лесную глушь электрическим током, и удивительный автомобиль, и самолёт, мирно себе летящий на непостижимой высоте, – решительно выбивалось из образов и представлений привычного мира тридцатых и сороковых годов.
По всему выходило, что затянувшийся сон перенёс их в совершенно новую эпоху. Война закончилась, и закончилась весьма давно, так что не надо ни идти под трибунал, ни искать партизан. Но что тогда всё это могло означать? Каков смысл их необъяснимого воскрешения из апреля сорок второго – грязных, ободранных, голодных, без документов и вообще без каких либо свидетельств своего прежнего бытия?
И куда, скажите, им направляться?
Не сговариваясь, они углубились в лесополосу, затем вышли на край широкого поля, остановившись под стальной опорой ЛЭП.
– Слышишь? – Алексей указал кивком головы на северо-запад. – Там шоссе. Всё, как было на карте в штабе. Дальше должна быть железка, затем лес. Предлагаю двинуться туда: по пути обстановку уточним и, если что не так, то укроемся в лесу.
Несколько километров они прошли, прижимаясь к опушке и едва ли не бегом пересекая открытое луговое пространство. Добравшись до шоссе, некоторое время провели за высокими кустами под насыпью, наблюдая, как по асфальтовому полотну на непостижимо огромной скорости проносятся разноцветные автомобили и громадные, превышающие своими размерами железнодорожный вагон, грузовые автофургоны. Когда пересекали дорогу, то пришлось остановится, пропуская материализовавшийся из ниоткуда длинный чёрный автомобиль, летящий по асфальту едва ли не со скоростью истребителя. «Вот тебе и Волоколамский тракт!» – восхищённо подумал Алексей.
Железную дорогу, проходящую через километр севернее автомагистрали, разведчики форсировали без проблем – там не было ни поездов, ни охраны. За путями практически сразу же начались постройки и показались первые люди, куда-то спешившие по своим делам и совершенно не намеренные обращать внимание на двух странных гостей. А те прекрасно помнили штабную топокарту: до войны на этом были лишь лес, стало быть, населённый пункт определённо появился после её окончания.
Вскоре Петрович с удовлетворением отметил, что таблички с названиями улиц выполнены на русском языке. Стало быть, немцев нет, так что одна неясность снимается. Однако какой на улице год? Как называется это поселение? Что происходит вокруг них – на все эти вопросы ответы ещё только предстояло получить.
Очень скоро улица, на которую ступили наши герои, разлилась в широкую площадь, с одной из сторон которой поверх затейливых кованных ворот красовалось мирное и во всех отношениях приятное для уставших и изголодавшихся путешественников название – «Городской рынок».
* * *
Невероятный случай, произошедший с двумя разведчиками-чекистами, относился, судя по всему, к числу исключительно редких, но оттого с каждым разом всё сильнее будоражащих человеческое сознание случаев, известных как хронопортация.
Было время, когда подобные явления именовались чертовщиной, а персоналии, тем или иным образом связанные с ними, безжалостно истреблялись инквизицией или фанатичными толпами обывателей. Но в начале XX века физика вплотную подошла к феномену дискретности времени, из которого вытекало, что элементарные частицы могут перемещаться между настоящим, прошлым и будущим совершенно свободно. В 1948 году Куртом Гёделем было найдено решение для гравитационных уравнений Эйнштейна, в котором доказывалась возможность посещения прошлого в процессе движения абстрактного объекта по вращающемуся пространству Вселенной. Правда, как добиться подобного движения на практике, никто не знал.
Позднее пришло понимание, что в отличие от путешествия в прошлое значительно более реальным представляется перемещение в будущее. В соответствии с общей теорией относительности, чтобы замедлить течение времени для конкретного объекта, достаточно оказать на него дополнительное гравитационное воздействие. Человечество по-прежнему не ведает причин и внутренних законов гравитации, однако у нас нет оснований не допускать, чтобы силы природы не могли, в силу тех или иных причин и обстоятельств, локально увеличивать напряженность гравитационного поля. Или, напротив, усиливать степень воздействия существующей гравитации на объект в результате временного уменьшения или даже устранения его массы – категории, как известно, тоже не абсолютной, а сообщаемой всему сущему таинственным взаимодействием Хигса.
Так что локальное замедление времени, как ни крути, – отнюдь не фантастика.
Досужий исследователь, изучив подшивки старых газет, пожелтевшие полицейские отчёты и книги мистиков, обязательно обнаружил бы десятки невероятных и ничем не объяснимых случаев перемещения людей из прошлого в будущее. Похоже, что большая часть подобных путешественников рассматривала своё появление в неведомом им времени как мытарства души после смерти или даже адские муки. Попадая в неведомое и немыслимое будущее из обществ архаичных, в которых девять человек из десяти относились к классам низшим и не имели образования, большая часть этих несчастных оказывалась на социальном дне, где их не могли выслушать врачи, историки или физики и где поэтому они достаточно быстро погибали. Для тех же, кто вполне осознавал произошедшее с собой и мог что-либо рассказать, наиболее распространённым завершением жизненного пути становились палаты в домах умалишённых.
Но не в пример разумный XX век был отмечен случаями растворения во времени и пространстве многих сотен людей образованных и трезвомыслящих, включая экипажи самолетов и команды кораблей, – случаями, от которых уже нельзя так просто отвертеться. В годы Первой мировой войны в Галиполи бесследно исчез целый британский батальон, отправившийся на выполнение задания и навсегда скрывшийся за внезапно сошедшим с окрестных холмов облаком густого тумана. По окончании военных действий британское командование учинило розыски, однако ни следов сражения, ни донесений о нём со стороны противника, ни записей о взятии пленных не нашлось. Подобные истории нередко происходили и на фронтах Великой Отечественной войны, пополняя, в большинстве случаев, бесконечные списки пропавших без вести. Хотя и не всегда.
В архивных делах Управления НКВД по Приморскому краю хранится дело рядового Терехова, задержанного в 1948 году на просёлочной дороге вместе с тремя военнослужащими, одетыми в немецкую форму. Со слов красноармейца и из показаний очевидцев, которых по ещё неостывшим следам дальневосточным следователям удалось разыскать и опросить, выяснилось, что в июле 1941 года он был взят в плен под Оршей и за какую-то дерзость определён к расстрелу – однако вместе со своими несостоявшимися палачами, уже изготовившимися стрелять, спустя семь лет вдруг оказался на мирной дальневосточной земле. Известно, что после лагеря для военнопленных эти трое немцев вернулись в Германию, а Терехов прожил долгую жизнь и скончался в 1997 году.
Если опираясь на современные теории времени и пространства мы хотя бы можем догадаться о физических основах хронопортации, то о причинах, побуждающих неведомые нам силы совершать подобные перемещения во времени, мы не знаем практически ничего. Едва ли не все такие явления предстают перед наблюдателями играми случая и результатами стихийного стечения обстоятельств. Хотя странным образом их частота возрастает в периоды потрясений, революций и войн. Происходит так, словно если бы гипотетические петли времени были призваны скрывать или, наоборот, освещать перед потомками многочисленные лакуны истории и политики.
История Ржевской битвы, вряд ли имеющей аналоги по упорству, ожесточенности и длительности боевых действий, как раз содержит в себе немалое число подобных лакун. В силу какой высшей стратегической необходимости советское командование трижды бросало на Ржев миллионные армейские группировки? Почему бои велись не за привычные и понятные пространства и плацдармы, а за окраины крошечных деревень, лесные опушки, берега мелководных рек и ручьёв? Подобная ожесточенность могла бы быть объяснена при боях на улицах Москвы или Ленинграда, однако только не на рубежах отдаленного провинциального городка. Почему гитлеровское командование, также неся под Ржевом весьма немалые и болезненные потери, до последнего сохраняло там мощную группировку вермахта, усиленную дивизиями СС, обеспечивая им безукоризненное, расписанное по буквально часам, снабжение всем необходимым? Почему даже в критический для Германии момент наступления на Сталинград, где призом должен был стать захват большей части советских нефтепромыслов, Кавказа и следом – уничтожение британской нефтедобычи в Персидском заливе, что неизбежно привело бы к поражению нашего единственного союзника, на тот момент реально воевавшего с Германией, – так вот, почему в декабре 1942 года под Сталинград не была переброшена хотя бы часть мощнейшей ржевской группировки? И почему, наконец, свою единственную поездку на фронт Сталин решил совершить именно в район Ржева?
Как бы там ни было, но напитанная кровью ржевская земля по-прежнему переполнена отзвуками, образами и тенями минувших сражений. В июле 2007 года, возвращаясь из Псковской области в Москву, я остановил машину на обочине трассы «Балтия» в районе Ерзовского леса – чтобы, пройдясь взад-впёред несколько раз, разогнать сонливость, начинавшую меня одолевать за рулём. Час был поздний, за полночь, дорога – совершенно пустынной в обоих направлениях, а мотор своей машины я по какой-то причине решил заглушить. И как только ночная тишина воцарилась в полной мере, я сразу же услышал негромкую беседу нескольких человек. Как будто совсем рядом сидели у несуществующего костра несколько бойцов и тихо разговаривали о непонятной дороге и почему-то ещё – о каше и другой еде, произносили чьи-то звания и имена, чуть слышно вздыхали и посмеивались. Шум от моих шагов и моё громкое покашливание не были им слышны или были совершенно неинтересны, поскольку разговор не прерывался, а его мурлыкающие, перетекающие из голоса в голос интонации разливались по всей ближней округе, словно у них не было акустического центра и разговаривал сам воздух.
Отъехав с этого места, я поделился странным впечатлением с одиннадцатилетним сыном, который находился со мной, но во время остановки не покидал машины. Каково же было мое изумление, когда он спокойно подтвердил, что также слышал голоса через приоткрытое окно!
Приходится признавать, что если внимательно присмотреться к себе и к окружающему миру, то практически повсеместно можно обнаружить следы таинственной реальности, связанной с нами, но в то же время существующей независимо от нас. Опытные мистики и посвящённые практически всех конфессий в один голос советуют держаться от этих явлений подальше. При нормальном ходе вещей человеческая жизнь течёт и развивается независимо и самодостаточно. Непознанная реальность начинает явно и зримо вторгаться в привычную жизнь лишь в случаях необыкновенных и исключительных, связанных, как правило, с необходимостью устранить последствия неправедных поступков, ошибок или преступлений, совершаемых кем-либо из нас.
Поэтому если подобные экстраординарные вторжения, фиксируемые наукой и описываемые литературой, в своём результате что-то меняют и преображают в нашем мире, то за последствия должны отвечать, прежде всего, мы сами, живущие под его хрупким и уязвимым сводом.
Глава вторая
Окольными путями
Городской рынок сразу же окружил суетой, возбуждённостью, предвкушением удачи, острыми запахами еды, круговоротом людей, сумок, тележек, ящиков, возгласами и бодрящим дымным ароматом углей, на которые вот-вот упадут капли от свежего шашлыка. День, судя по всему, являлся выходным и торговля только-только распалялась.
Очевидно, что это был не Ржев, а неизвестный населённый пункт, не обозначенный на картах военной поры, – возникший и разросшийся, по-видимому, лишь в недавние годы. И рынок являлся его сердцем, нервом и главной жизненной артерией. Он гипнотизировал обилием мужских и женских лиц – одновременно привычных и неведомых, новым покроем одежды, удивительными предметами, надписями, ценами, оборотами речи… Решение начать знакомство с новым миром через рынок было абсолютно верным, поскольку в отличие от пустынных предместий рынок был буквально переполнен информацией, которую можно было начинать собирать, не опасаясь обратить на себя ненужного внимания.
Тем не менее Петрович вспомнил о конспирации:
– Мы с тобой смотримся больно похоже, а нас таких не должно быть много. Давай-ка рассредоточимся, да разузнаем побольше, где мы с тобой, почему и что теперь должны делать. Ты походи, послоняйся по базару, а я, если не возражаешь, – вот с этим типчиком побеседую.
Движением головы Здравый показал на одноногого инвалида, примостившегося с аккордеоном на деревянном ящике в небольшом отдалении от приземистого кирпичного здания с железной дверью, в котором, судя по всему, располагалась контора. Грудь инвалида закрывала давно не стиранная тельняшка, поверх которой сидел военного образца китель без погон и прочих знаков различия, но зато с медалью «За отвагу». Здоровая нога была обтянута столь же несвежим, местами порванным синим трико, упиравшимся в широкое и наполовину обрезанное по высоте голенище кирзового сапога, ещё более мятого, серо-жёлтого от пыли и истёртого едва ли не до дыр. Позади деревянного ящика на траве валялись, небрежно брошенные, два костыля, а спереди была установлена аккуратная высокая жестяная банка с изображением розовощёкой чёрнокудрой красавицы, собирающей оливы, в которую прохожие швыряли монетки и изредка опускали банкноты.
По глазам инвалида Здравый определил, что лет ему должно быть пятьдесят или чуть более, однако всем своим потёртым и жалким видом он уверенно производил впечатление человека, разменявшего седьмой десяток и при этом, как говорится, получившего от жизни в фас по полной программе. Но серебряная медаль «За отвагу» вызывала уважение. «Неужели он тоже когда-то был бойцом Красной Армии, воевал с фашистами? Что же должно было произойти, если вместо уважения, почёта и достатка первый же встретившийся ветеран вынужден собирать медяки на вонючем базаре?»
Между тем инвалид растянул меха своего инструмента и неровным хрипловатым голосом тихо запел – с первым же аккордом, отрывисто, скупо и даже как-то испуганно выговаривая слова:
Бой гремел в окрестностях Герата,
Где нам предстояло умереть.
Нас предали сволочи из штаба
Чтобы в левый отпуск улететь…
Долго будет сниться нам Афганистан:
Снежные вершины, крики мусульман,
Грохот пулемета, боли общей нерв,
И фашист-полковник, что не дал резерв…
«Ну вот, и про фашиста спел, – не без удовольствия отметил Здравый. – Как же, в самом деле, без фашистов-то?»
А инвалид между тем продолжал:
В дорогом ташкентском ресторане,
Заломив фасон не в первый раз,
Зам по тылу пьянствовал с блядями,
А у нас в нулях боезапас…
Потом, на несколько секунд задержав паузу – словно специально испытывая внимание публики, – он завершил песню красивым и выразительным куплетом:
Вспомним же, товарищ, мы Афганистан,
Снежные вершины, крики мусульман,
Прямоту и точность сложного пути,
Наш рубеж последний, откуда не уйти.
Песня понравилась и, что самое главное, она ясно подсказывала ключ к разговору. Здравый решил отложить на потом стремительно нараставший ворох вопросов про то, какие войны были или, возможно, идут в настоящее время в стране, расспросить про стоявший неподалеку воронок с пугающей надписью «Полиция» и про трёхцветный белогвардейский флаг, вольно и горделиво реющий над административным зданием. Было бы нелишним и выяснить, наконец, какой год на дворе. Но по законам конспирации разговор следовало начинать с чего-то незаметного и будничного.
– Извините, – мягко и дружелюбно начал Петрович, подойдя к инвалиду и присев рядом с ним на высокий бордюрный камень. – Так кто же всё-таки победил – мы или фашисты?
Инвалид, собиравшийся заиграть что-то новое, весь дёрнулся, слегка отвёл аккордеон в сторону и с удивлением посмотрел на Петровича.
– Конечно же фашисты, – мрачно ответил он. – Ты что – сам, что ли, не видишь?
Здравый с профессиональным удовлетворением отметил предложенный собеседником переход на «ты», что обещало сместить разговор в русло более доверительное и открытое. И тотчас же поддержал его провокационной репликой:
– Вижу, друг. Да вот только конкретики не достаёт.
– Ах, конкретики тебе!.. Ты что – журналист? Сразу видно, что приезжий. Да ты побудь хоть день в моей шкуре, и явится тебе вся конкретика. – С этими словами инвалид с силой ухнул, не выбирая места, свой аккордеон на землю, угодив клавиатурой в небольшую лужицу. – Так вот, наперво сообщаю тебе, дорогой товарищ, что все у нас в городе фашисты. Все! А главврач Сидоркин – первый фашист, поскольку выпер меня из больницы, не стал лечить ногу, а у меня диабет, конечность последняя гниёт, а когда сгниёт совсем – отрежет её на фиг, и обрубок мой на органы распотрошит. Эй вы! – здесь он обернулся к публике и, усилив голос, продолжил. – Все всё слышите? Когда Сидоркин мне ногу усечёт, знайте же, что двух недель не проживу. Режь, фашист, клюй, фашист, здоровую могучую печень ветерана!
