Текст книги "Вексель Судьбы. Книга 1 (СИ)"
Автор книги: Юрий Шушкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)
– Нет, Боря. Они отнюдь не идиоты…
– Тогда кто же они?
– Мастера интриги.
– Поясни тогда, в чём это интрига состоит?
– Да проще некуда. При моем прослушивании концертмейстер сначала сыграл на полтона выше – я удивилась, но спокойно взяла. Ну а потом, когда он сфальшивил на целый тон, мне уже ничего не оставалось, как смотреть… смотреть, как эти козлы в комиссии сокрушённо трясут головами, после чего присуждают вакансию той дуре…
– А почему ты не заявила? Не потребовала переиграть?
– А чего бы я добилась, если они уже всё решили заранее?
– Если ты это знала – не стоило тогда к ним идти и унижаться.
– В том-то и дело, что не знала! Они же сами звонили в начале апреля и предлагали петь у них главные партии едва ли в четырёх операх! А потом им из госбюджета отвалили триста миллионов на новую постановку.
– Ну и что?
– Как ну и что? Сразу появилась новая примадонна. Под которую, думаю, и деньги выделили. Ну а меня – меня в хор.
– Сволочи! Добраться бы мне до них… Кишки бы им всем повыпускал, коррупционерам!
– Борис! Ты что? Они же бедные, несчастные люди!
– Несчастные? Ты смеешься?
– Да, именно несчастные. Они этих денег ждали лет двадцать. Я же знаю их – зарплаты меньше, чем у дворников, концертные костюмы в заплатах… И пока им всё это счастье не светило, они действительно хотели работать со мной. Ну а как пришли деньги – следом пришли и обязательства.
– Понятно. А кто та дура, что выиграла конкурс?
– Понятия не имею, хотя несколько раз её имя слышала. Говорят – любовница какого-то типа из Музсовета. Так что, как видишь, она отнюдь не дура – сориентировалась и правильной творческой дорогой пошла. А настоящая дура, судя по всему, – это я. Ничему в жизни так и не научилась!
Алексей, удручённо слушая этот разговор, захотел в этом месте немедленно возразить, однако поймав себя на мысли, что изречёт банальность, передумал. Поэтому разговор продолжил Борис, поинтересовавшийся у сестры, что она планирует делать дальше.
– Вернусь к своим бандитам и продолжу петь шансон. Стану звездой шансона. Королевой Шантеклера! А дальше – трава не расти!
Здесь Алексей не смог удержаться и, постаравшись придать голосу трибунную убеждённость, к которой он прежде никогда не прибегал, произнёс твёрдо и спокойно:
– Если бы всё это происходило в моё время, то я непременно добился твоего назначения. Ведь мир тесен и не столь сложен, как кажется иногда. Не знаю, чем именно я сумел бы помочь тебе сегодня, но чем-нибудь, наверное, точно смог. Подскажи – я сделаю всё. Клянусь.
– Спасибо, – ответила Мария. – Но право, моя затея того не стоит.
Все замолчали, и было лишь слышно, как отзываются шаги, опускаясь на выметенный и чистый асфальт тротуара. Спустя какое-то время со стороны Лубянки донеслись звуки музыки. Перед выходом на украшенную праздничным кумачом площадь стояла группа полицейских в парадной форме, которые вопреки делавшимся накануне предостережениям ничего не имели против прохода молодых людей в сторону Моховой. Поскольку автомобильное движение по случаю праздника было закрыто, то знаменитую площадь они пересекли, не выискивая переходов, напрямик по диагонали и спустя несколько минут вышли на Театральную.
В сквере перед Большим театром было достаточно многолюдно. В лучах солнца, уверенно пробивающегося из-за облаков, весело и вдохновенно блестели золотом медали седовласых ветеранов. Однако бросалось в глаза, что собирающихся здесь героев войны значительно меньше, чем людей менее пожилых, а также молодёжи и детей. Все, наверное, в этот момент подумали об одном и том же: самому юному из тех, кто в свои семнадцать, по сниженному в конце войны призывному возрасту, успел в сорок пятом побывать на фронте, должно сегодня быть за восемьдесят четыре.
С умилением разглядывая старинные гимнастерки, портупеи и ремни и продолжая немного удивляться неведомым для сорок второго года погонам на плечах ветеранов, Петрович не мог удержаться:
– А ведь мы с тобой, Лёша, могли бы быть среди них настоящими Мафусаилами. Тебе – девяносто шесть, а мне – аж сто три! Ты готов такое вообразить?
– Вчера – точно мог бы, – ответил Алексей, – а вот здесь и сейчас – не уверен, нет…
– Я тоже. Любой из этих стариков может быть одним из тех мальчишек, которым я драл уши за проезд в трамвае без билета!
– Так ты что, – изумился Алексей, – контролёром успел поработать?
– Нет, конечно. Но до войны нас несколько раз привлекали… В качестве народных дружинников.
– Ну тогда уж извини – привычка! У нас в институте просто отчего-то не любили тех, кто подрабатывал контролёрами… Хотя я лично за проезд всегда платил, так что мог тебя не бояться и спокойно засматриваться на любую из тех бабуль, когда они были школьницами и ехали со мной в одном трамвае!
– Товарищ лейтенант госбезопасности! Нежели вы за школьницами приударяли?
– Не понимаю вас, товарищ сержант госбезопасности! Тринадцать лет – а именно столько могло быть перед войной самой юной из них – это ведь возраст первой любви!
– Да, возраст Джульетты, – вмешалась в разговор Мария. – И ведь только сейчас, видя перед собой этих людей, начинаешь понимать, сколько же этим Джульеттам пришлось пережить!
– Да, им – пришлось, – ответил Алексей, отчего-то немного раздражённо и с очевидной горечью. – А вот мне – нет. Ни разу не выстрелил по врагу. Ушёл в лес – и там и пропал.
– Ну это уж как посмотреть! – решительно возразил Петрович. – Во-первых – не пропал, раз сегодня ты здесь. Во вторых – ты выполнял приказ и находился, как и я, ровно там, где нам приказали. Многие из этих замечательных людей тоже, быть может, не успели побывать под огнём. Пехотинец, как известно, в среднем ходил в атаку два раза, в третьей он погибал. И если кому-то из этих старичков повезло – значит, так было надо.
– И ещё неизвестно, – буркнул под нос Борис, – кому повезло больше: убитым в атаке пехотинцам или этим ветеранам. Если даже не каждый из них успел сходить в атаку, то двадцать лет назад им всем поголовно пришлось пережить гибель страны, за которую они проливали кровь… Когда боялись выйти на улицу в советской форме и при орденах.
– Неужели такое вправду было? – не поверил Алексей.
– Увы.
– Невероятно… Только как, интересно, подобное отношение объясняли? Ведь любые мерзости всё равно надо как-то объяснять…
– Кто объяснял?
– Те, кто был готов, как ты говоришь, срывать с ветеранов ордена. Ведь человек не может совершать злодеяний, не запасшись оправданиями.
– Ты, Алексей, очень хорошо думаешь о моих современниках, – усмехнулся Борис. – Но тем не менее идеология у тех, что рвали ордена, имелась. В те годы было принято рассуждать, что если б ветераны воевали чуточку похуже, то сегодня, дескать, пили бы пиво не клинское, а баварское. Даже в газетах не стеснялись писать подобное.
Мария, до сих пор хранившая молчание, не смогла удержаться.
– Это были самые мерзкие и подлые годы, скажи об этом, Борь! Наверное, хуже сорок первого. И то, что эти годы – позади и больше не вернутся, – огромное счастье. Как и счастье всё ещё видеть тех, кто выжил и в войну, и в нашу безумную перестройку. Кто воевал, в назидание нашему поколению, весьма хорошо!
С этими словами Мария развернула букет, выбросила в урну целлофановую обёртку и, подойдя к присевшему на скамейку старенькому ветерану с сержантскими погонами, отдала ему, поклонившись, самую красивую из своих роз. Две другие розы Мария подарила седовласому мичману и щупленькой старушке с петлицами медицинской службы.
– А это вам, друзья мои, – с этими словами Мария протянула оставшиеся розы Алексею и Петровичу. – Да, именно вам! Вы такие же, как и они. И сегодня – ваш праздник!
Два молодых человека переглянулись, но возражать на стали. Приняв цветы из рук Марии, они неторопливо двинулись по дорожкам сквера, внимательно разглядывая таблички с названиями фронтов, дивизий и полков в расчёте найти знакомые соединения.
Однако обойдя сквер перед Большим театром несколько раз, ничего знакомого разыскать не удалось.
– Видимо, наших уже не осталось, – резюмировал Алексей.
– Да нет, не совсем, – ответил Петрович. – Я же забыл рассказал, что не зря вчера ездил в паспортный стол.
– Кого-то удалось найти? – с блеском в глазах спросила Мария.
– Да. И не только найти, но даже и побывать в гостях.
Все тотчас же остановились.
– Невероятно! – выпалил Борис.
Алексей ничего не произнёс, однако взглянул на Петровича с восторгом.
Петрович рассказал, что ему удалось разыскать адрес своей бывшей подчиненной из радиолаборатории спецотдела НКВД. Девушке, которой в начале сорок второго едва исполнилось двадцать три, теперь было на семьдесят лет больше. После окончания войны она не менее пяти раз меняла место жительства, при том что её первые два адреса были, известное дело, засекречены. И если б не проявленная Здравым незаурядная настойчивость, паспортистка вряд ли бы догадалась перепроверить списки жильцов по известному в своё время ведомственному дому на Второй Мещанской. Оказалось, что проживающая сегодня на Большой Серпуховской Лариса Валериевна в своё время была Елизаветой Валерьяновной, дочерью надворного советника, за время службы в органах дважды менявшей фамилию и один раз – имя. И это при том, что бывшая радистка замуж так и не вышла – типичная история для послевоенных лет.
– Кстати – неожиданно пришёл к выводу, что долголетие чекиста определяется родом работы, – как бы невзначай заметил Петрович. – Все, кто был связан со внутренней безопасностью и не угодил тогда же под раздачу – все, как один, давно и как-то одинаково быстро ушли. А вот из работавших по внешнему противнику весьма многие до сих пор в строю. Как такое объяснить?
– Разве что тем, что первые были вынуждены заниматься не вполне праведным делом, – немного сумрачно откликнулся Алексей. – А вторые, надо полагать, ждут, чтобы по нанести по недобитым врагам последний и беспощадный удар!
Далее Петрович поведал, как перепроверив сведения, полученные им в паспортном столе и наведя кое-какие собственные справки, он накануне вечером нагрянул к Елизавете Валерьяновне в гости, с порога ошарашив обращением по давно забытому имени. Разумеется, представился он не самим собой, а собственным внуком, если уместно так сказать. Объяснил, что его «отец» много рассказывал о «деде», передал кое-какие из «старых бумаг» и завещал разыскать оставшихся в живых сослуживцев или их потомков.
Однако старая радистка, привыкшая к эшелонированной секретности, приняла его объяснения далеко не сразу – не очень помогали даже факты из предвоенного периода службы, которые Петрович выкладывал один за другим на основании пресловутых «отцовских бумаг». Лишь за чаем, когда сквозь мощные стёкла очков она сумела толком разглядеть его лицо, то полностью и безоговорочно признала в неожиданном госте «потомка Васеньки».
– А каким же именем ты назвался? – поинтересовался Борис.
– Как каким? Как в паспорте – Здравый Василий Петрович.
– То есть твой предполагаемый «отец» – Пётр Васильевич – должен был назвать тебя честь своего отца?
– Разумеется.
– Молодцы, старая гвардия! Не то слово! Не задушишь, не убьёшь!
– Отнюдь не только старая. У Ларисы, то есть Елизаветы, есть и внук, и правнук. Внуку сорок пять – он меня постарше будет! – по образованию инженер, однако по специальности поработать не успел, так как в стране начался развал. Сперва подался в предприниматели – сначала мастерил сейфы для нуворишей, потом переключился на ремонт квартир. А в минувшем году заделался фермером – купил землю в Сталинградской… то есть в Волгоградской области, и теперь туда вроде бы жить переезжает.
– И правнук туда же с ним?
– Нет, правнук пока учится в Москве в институте. Учёба нынче стоит денег, и чтобы сделать взнос на следующий год, его отцу придётся вырастить и продать аж семьдесят тонн помидоров.
– Могу вообразить! Два вагона ради двух семестров! А кто-то – жизнь просто так прожигает! – возмутился Борис.
– Ну, ничего страшного, правнук-то тоже не монашеского устава. В двадцать лет – чего от него хотите? Разумеется, в голове только девчонки да и ещё одно какое-то странное увлечение – он лазает с друзьями по всяким подземным тоннелям и коридорам.
– Диггер, так это сейчас называется, – со знанием дела пояснил Борис.
– Да, да, правильно, диггер. Таким образом, друзья, наша старая гвардия не просто в строю, но и активно развивается. Теперь вот и думаю – надо бы и мне съездить как-нибудь под Сталинград на ту ферму. В конце концов, не век же мне чужой хлеб даром есть!
– Вы не даром хлеб едите, – поспешила возразить ему Мария, – Не спешите, не надо пока никуда не уезжать!
Тем временем в окружающей толпе возникло оживление – многие из гуляющих начали перемещаться к металлическим парапетам, установленным вдоль Моховой. Глядя поверх многочисленных голов, можно было разглядеть, как со стороны гостиницы «Москва» к площади под слегка плывущие звуки военного марша приближается широкая колонна под кумачовыми знаменами.
– Демонстрация компартии, – со знанием дела сообщил Борис. – Они каждый год организуют шествие на Девятое мая.
– А другие политические партии как-то участвуют? – поинтересовался Алексей. – Правящая партия, например?
– Нет, не считают нужным. На Красной Площади проходит традиционный военный парад и его, как они полагают, вполне достаточно для выражения памяти и внимания. Коммунисты же устраивают отдельный праздник.
– И они трижды правы, – отозвалась Мария. – Я не сомневаюсь, что две трети шествующих в этой колонне никакого отношения к компартии не имеют и пришли лишь для того, чтобы постоять под знамёнами, цвет которых они продолжают считать своим. Я бы тоже хотела пройтись с ними вместе, жаль, что мы раньше не подумали об этом…
– А что нам мешает? – спросил Алексей, выражая готовность начать пробиваться сквозь толпу к шествию.
– Требования безопасности и десять тысяч полицейских, – охладил его пыл Борис. – Теперь перед любым митингом людей обыскивают и, возможно, тайно фотографируют.
– А фотографировать-то зачем? – возмутился Петрович. – Боятся напрямую запретить и хотят, чтобы у людей срабатывал самоконтроль? Прямо какое-то иезуитство…
– Иезуитство самое что ни на есть! – Борис зло ухмыльнулся. – Вся извращенность нашей политики сегодня проистекает оттого, что её подлинные цели не хотят обнародовать. Раньше власть совершенно не боялась свои цели провозглашать – мировая ли революция, индустриализация, построение развитого социализма… Теперь же – молчание. Для чего, во имя чего всё делается – это скрывается даже не от народа, ибо от народа, согласимся, трудно что-либо утаить, а прежде всего от себя самих. Лежащие ныне в основе реальной политики нажива, вседозволенность, разврат, бесчестие, обман доверившихся и спекуляция на святом – всё это выходит настолько перпендикулярно нормальной человеческой природе, что власть предержащим даже трудно в этом самим себе признаваться. Потому они не жалеют денег на показное благочестие – отсюда и миллиарды на сегодняшний парад, на подарки ветеранам, на весь этот праздничный антураж. Шутка ли – обеспечить шествие, охранять до темноты гуляния, устроить салют – да, всё вроде бы делается правильно, но ведь делается – с холодным сердцем! Что молчите? Или я неправильно говорю?
– Всё, наверное, так, – с грустью ответил Алексей. – Странно лишь то, что в этом нашем новом мире, в двадцать перовом веке – страшно подумать! – когда наука и техника достигли невиданных высот, когда будущее относительно легко прогнозируется и им вполне можно управлять, никто не решается открыто и обстоятельно рассказать о нём! Предложить на выбор варианты, объяснить, что может поджидать людей на пути к каждому из них, предупредить о трудностях… Люди бы всё поняли, обдумали, взвесили и сделали бы согласный выбор. Для несогласных с выбором большинства – предложить что-то взамен, мы же не после гражданской войны, чтобы сгоряча расстреливать и лишать прав всех несогласных… Однако вместо этого – молчание. Просто живите, люди, ходите под флагами пусть красными, пусть синими или зелёными, но только не задавайте вопросов о будущем. Его за вас как бы определят другие.
– Вот молодец! Всё понял, всё усвоил из нашего новояза! – внезапно прервал Борис. – Произнёс «как бы» – самое что ни на есть главное ныне словечко! Как бы! И ведь это не просто словечко – это целая формулу жизни, по ней всё ныне делается – как бы!
– А может быть, друзья, хватит митинговать? – предложила Мария. – Оставьте политику для разговоров дома, сейчас же праздник!
– С удовольствием оставлю! – немедленно согласился Алексей, переложив розу из одной руки в другую. – Но я хотел бы всё же подарить эти наши цветы кому-нибудь из тех, кто семьдесят лет назад твёрдо знал, что будущее зависит от собственных усилий и личной твёрдости. Кто боролся за это будущее, шёл на любой риск, был готов к смерти – причём по-настоящему, а не «как бы»!
Однако, на беглый взгляд, настоящих фронтовиков поблизости не обнаруживалось: из разноликой толпы выделялись лишь несколько моложавых, лет по шестьдесят-семьдесят, полковников, увешанных медалями, такого же возраста капитан первого ранга в чёрном с золотыми кантами кителе да несколько молодых парней в красноармейских гимнастёрках, куда-то целеустремленно протискивающихся сквозь плотные ряды гуляющих.
Алексей с Петровичем переглянулись: выходило, что в этот момент времени и в этой точке пространства лишь они двое могли похвастаться принадлежностью к славному прошлому! Однако думать об этом, пребывая в крепких и здоровых телах, было неловко и тяжело. Алексей ощущал также и неловкость и от ношения великолепной праздничной розы, которая, по его твёрдому убеждению, должна была находиться в других руках. Но где же найти эти нужные руки?
В этот самый момент Петрович подмигнул и лёгким кивком в сторону предложил следовать за собой. Действительно, за поворотом дорожки на скамейке сидели две щуплые и совершенно седые старушки. Одна была в старомодном коричневом жакете, на лацкане которого светилась единственная медаль «За отвагу», другая – в выцветшей и заштопанной видавшей виды гимнастерке сержанта санитарной службы, теперь немного мешковато сидевшей на её крошечных, сутулых плечах. Наград у второй старушки было чуть больше, но тоже немного – всего три.
Алексей с Петровичем подошли к ним и, поклонившись, протянули розы. «С праздником вас! Будьте всегда здоровы и радостны!»
Старушки приняли цветы, заулыбались и одна из них начала было вставать со скамейки для благодарности, на что Петрович запротестовал и уговорил её этого не делать. Тогда фронтовички согласно подвинулись, предложив Петровичу место рядом. Петрович не стал спорить и ненадолго присел, а Алексей, Мария и Борис остановились рядом.
Легко и непринуждённо завязался разговор, из которого выяснилось, что одна старушка воевала на 2-м Украинском, а вторая – на 3-м Белорусском фронтах, что познакомились они уже после войны на общей работе и что долгие годы праздник 9 мая встречали порознь, поскольку собирались с однополчанами в разных местах. Однако вот теперь, когда прежнего множества встреч уже больше нет, они проводят День Победы вместе…
Внезапно рядом появился грузный молодой человек в солнцезащитных очках с ярко-рыжей растрёпанной шевелюрой, выбивающейся из-под тесной, слегка съехавшей на затылок бейсболки и в разноцветной рубашке навыпуск.
– Моя прабабушка Мария Вениаминовна! – указывая рукой на старушку в гимнастерке, раскатисто представился он, отчего-то при этом сохраняя серьёзное и насупленное лицо. – Двадцать шестого года рождения! Героиня!
– Яшенька, ну зачем же так? – попыталась робко возразить ему старушка.
– Чтобы страна знала в лицо своих героинь! – ещё громче ровным театральным голосом провозгласил правнук. – А рядом – её боевая подруга… Василиса Прокопьевна… Да, именно Василиса Прокопьевна. Обе брали Кёнигсберг!
– Яшенька, Василиса же воевала в Венгрии! – ответила ему старушка тихим и немного извиняющимся голосом.
– Ну подумаешь! Из-под Кёнигсберга перебросили в Венгрию! Или наоборот. Чего-чего, а вагонов у Сталина всегда хватало!
– Яш, ну не надо…
– А почему это – не надо? Если День Победы – то что же: сплошные глупые улыбки и фигуры умолчания? Нет, пусть все знают, что победу заслужили только конкретные люди, вот они, например, – с этими словами верзила кивнул на старушек. – А если брать всех вместе – то совершенно не заслужили. Самолеты были дерьмо, генералы – дерьмо, солдаты шли в атаку только лишь потому, что сзади стояли пулемёты, а сто грамм спирта отключали мозги… Без американской помощи и заградотрядов не было бы тут никакого девятого мая! Победа этому режиму досталась чудом.
– Вы хотите сказать, что она была должна достаться Гитлеру? – с изумлением спросил Алексей.
– И да, и нет. У меня, у Якова Херсонского, как вы понимаете, свои счеты с Гитлером. Но во всём, если разобраться, виноваты Сталин и Россия. Вы не согласны? Хорошо, тогда объясняю. Россия в последние десятилетия царизма стала бредить социал-демократией. Социал-демократия, как вы знаете, – явление европейское. Россию же в Европу никто не звал, она сама припёрлась и долго клянчила у порога. Её пустили, а она раз – и устраивает революцию, заключает с Германией Брестский мир, ломает все европейские планы. Ну, сразу же ей и наказание – гражданская война и голод. Наказание состоялось – к ней опять начинают лучше относится, опять приглашают стать культурной…
– Простите, – не выдержал Алексей. – Кто и когда приглашал?
– Кто-кто… европейская социал-демократия, ставшая к тому времени влиятельной силой.
– Вы что-то путаете… Между двумя войнами социал-демократы нигде не могли похвастаться особым влиянием.
– Нигде? Вы ошибаетесь.
– Тогда где же, подскажите?
– Англия и Америка – вас это устроит?
– Ни в коем случае. Если Чемберлен – социал-демократ, то я тогда, наверное, японский император, – возразил Алексей, улыбнувшись. – И даже если Рузвельт симпатизировал отдельным левым идеям, то это ровным счётом ни о чём не говорит.
– Не в политиках дело, дорогой мой! Мировые финансы – вот кто создал социал-демократию и кто ею всегда руководил! Вы думаете, так легко было создавать современную экономику, глобальную валюту, глобальные банки? Свергать монархии, просвещать людей? Для этой работы были сформулированы новые идеи и созданы организации, без войн и демагогии покорившие мир быстрее, между прочим, чем любая из известных религий! Россия же вместо того, чтобы спокойно дожидаться своей очереди, припёрлась в этот серьёзный клуб сама – припёрлась, да и начала куролесить: революция, потом расправа с теми, кто её совершил, убийство Троцкого, новый Коминтерн… Если бы всё шло по плану – то и не возникло бы потребности эту взбесившуюся страну усмирять. И Гитлер бы просто сгинул в баварской тюрьме после очередного пивного путча!
– Лихо это вы закрутили! – подключился к спору Борис. – То есть Гитлера сделали Гитлером ради усмирения взбесившейся и отсталой, на ваш взгляд, России прогрессивные мировые банкиры?
– О чём, кстати, в открытую писали все подряд советские газеты в тридцатые годы, – добавил Алексей, стараясь не показывать вида, что обескуражен внезапным поворотом разговора.
– А вы что – читали эти газеты? – Херсонский взглянул на Алексея надменно и в чём-то даже непримиримо.
– Представьте себе, что читал..
– Читал-не читал… всё у нас сегодня историки – через интернет! – пробурчал Херсонский с явным недовольством. – Я готов спорить с вами до бесконечности, но только не сейчас. А сейчас – вы меня всё равно не переспорите, поэтому признайтесь и согласитесь, что войну выиграли исключительно Америка и Англия. А России – по её собственной же тупости и интеллектуальному убожеству – пришлось стать пушечным мясом. И поделом ей, зато сколько человеческих жизней в культурных странах удалось сберечь!
Воцарилась недоумённая пауза, которую спустя несколько секунд прервала Мария.
– А что же, Яков, по-вашему выходит, что Россия виновата и в гитлеровском геноциде ваших соплеменников? – спросила она со сталью в голосе.
– Ну что вы, девушка! Я вижу, вы и в самом деле ничего не понимаете. Да, Гитлер не любил моих соплеменников, но на деле хотел лишь переселить их подальше от Германии. А холокост начался, когда Гитлер – нет, не только Гитлер – когда все немцы поняли, что смертельно увязли на восточном фронте и что скоро в Германию войдут не американские войска, а русские.
– Ну и что из этого? Ведь именно советские войска освободили концлагеря на территории Польши и спасли от гибели миллионы евреев. В Западной Европе, которую освобождали союзники, гитлеровцы отчего-то стеснялись строить крематории.
– Бросьте, это очень, очень сложный вопрос. Значительно сложнее, чем вам представляется, – произнеся эти слова, Яков на миг задумался и поправил на голове бейсболку. – Ну, хорошо, я попробую объяснить. Если вы не знаете, то я вам скажу, что Гитлер тоже был немного евреем и сперва поддерживал создание Израиля. Многие евреи могли уехать с оккупированных им территорий, но не хотели уезжать. А вот Троцкий был против создания Израиля, и за это поплатился. Над ним была совершена особая молитва – призвание ангела смерти. Пульса Денура, удар огнём – не слышали?
– Ну уж вы, Яков, загнули. Я думаю, Троцкий поплатился отнюдь не за это, и молитва над ним была совершена другого рода, – вновь вступил в спор Борис. – А Советский Союз был первым, кто после войны поддержал создание Израиля.
– Это ни о чем не говорит. Россия поддержала создание Израиля со своим очередным идиотским планом, что этим она насолит Западу. А когда поняла, что села, как всегда, в лужу – то быстро отыграла назад и стала поддерживать наших врагов.
– Скажите, пожалуйста, а вы себя сами к какой стране причисляете? – вновь подключился к спору Алексей.
– К свободному человечеству. К той лучшей части мира, где никто не будет учить меня жить, никто не будет лезть мне в мозги.
– А здесь – что, лезут? – поинтересовался Алексей.
– Представьте себе, что да. Если бы не моя бабушка Маря, которая не хочет никуда уезжать – я бы ни дня тут не задержался.
– Яшенька, – старушка умоляюще взглянула на внука, – ну куда же я поеду? Я здесь родилась и здесь умру. А уж ты поступай, как знаешь.
– Эх, что делать с вами, наивными ветеранками! Живёте по принципу – день прошёл, и хорошо. Сколько раз я говорил тебе, что так рассуждать нельзя. Вцепились в своё прошлое, держитесь за какие-то воспоминания жалкие, да жалкие мечты, все эти попыточки поймать счастье между молотом и наковальней, – Яков на миг замер, довольный, похоже, придуманным им сравнением, и метнув в сторону своих оппонентов острый взгляд, продолжил мысль. – Ведь ты, баб Марь, даже не понимаешь, какой фантастический мир после войны был построен за бугром без нас! С тех пор, как в России прогнали коммуняк, этот мир в некоторых вещах здесь научились копировать, однако главного так и не поняли.
– А что это – главное? – поинтересовался Борис.
– Главное, – с этими словами Яков выпрямился и задумчиво улыбнулся, – главное – это лёгкость бытия. Понимаете? Необременённость и лёгкость… Свобода выражать себя в любых формах. Отсутствие гнёта дурацкой и тёмной истории. Нетягостность религии. Умение получать удовольствие от жизни. И Всевышний, если он существует, этому новому миру помогает и всегда будет помогать. Просто обязан будет помогать.
– Вы хотите сказать… – Борис попытался что-то возразить.
– Хочу сказать, – решительно оборвал его Яков, – что это прекрасный новый мир, к пониманию которого лучшие люди мира стали приходить где-то двести или сто пятьдесят лет назад и к строительству которого Россия столь неуклюже попыталась в своё время прибиться – это качественно иная реальность. Тут даже нельзя говорить, что лучшая часть западного мира ушла вперёд, а Россия отстала. Россия и остальные вместе с ней не просто отстали, а остались на совершенно другой орбите. Остались в прошлом и навсегда. И догонять бесполезно. Ведь дело тут не в железках и технологиях, а в мозгах. Здесь мозги засорены вчерашним и опутаны страхами, тянущимися из глубин веков. Там же – всё это давно преодолено. И люди поэтому на Западе не просто свободны, а окончательно, навсегда раскрепощены. Раскрепощены не в смысле вседозволенности, а в смысле отсутствия каких-либо комплексов, то есть человеческих сомнений. Поэтому даже те объективные ограничения, которые имеются в любом государстве, там не видны или малозаметны.
– Странно, – возразила Мария. – Вот я вроде бы комплексами тоже не страдаю, но мне в моей стране вполне комфортно.
– Ну что вы, я докажу, что это не так! – с этими словами Яков широко, даже неистово широко улыбнулся, оскалив здоровые и ровные зубы. – Может быть, конечно, вы – исключение, однако в этой стране всем приходится зарабатывать на жизнь тяжёлым и неблагодарным трудом. Так здесь было, есть и так останется всегда. Здесь никогда не будет хватать денег. Все мировые деньги создаются в лучшей части мира. Создаются без пота, грязи и страданий. Надеюсь, с этим фактом вы не будете спорить?
– Имеете в виду, что Америка создаёт деньги из воздуха? – спросил Борис, также улыбнувшись.
– Именно. Если хотите – да, из воздуха. Печатать бумажки может любой дикарь, однако настоящие, великие деньги способен создать только освободившийся от грязи прошлого новый мир. И заметьте – даже не Европа, в которой этой грязи всё ещё немало, а Америка, страна практически без истории. Америка печатает главные мировые деньги уже более ста лет, и никакие войны, никакие кризисы не смогли ей помешать. Я лично пока не очень религиозен, но готов согласиться с теми, кто говорит, что это великое право подарил ей Всевышний. Как когда-то подарил Моисею возможность кормить свой народ небесной манной.
– М-да… Ну вы, Яков, и загнули, – присоединился к разговору всё время до этого молчавший Петрович. – После вашего рассказа мне, человеку с однозначно русским паспортом, – что же теперь – идти топиться?
– Ну зачем же? – Яков вновь блеснул обворожительной улыбкой. – Попробуйте освободить себя от всего того, о чём я только что говорил. Не обижайтесь, но для начала выбросите из головы, что у вас – именно русский паспорт. И что вы – русский, украинец или представитель какой-либо другой национальности. Считайте, что вы – просто человек, и всё.
– А у вас, Яков, что – тоже нет национальности?
– Провоцируете? Тогда я вам вот что скажу – моя национальность за прошедшие тысячи лет первой освободилась от комплексов и сделалась по-настоящему свободной. Поэтому, не обижайтесь, именно моя национальность сегодня – в авангарде человечества. И среди банкиров, и среди учёных, буквально – везде. Не обижайтесь – мы везде впереди. И даже оружие мы делаем сегодня лучшее в мире.
