Текст книги "Вексель Судьбы. Книга 1 (СИ)"
Автор книги: Юрий Шушкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)
– Признаюсь, мне грустно слушать такие слова о моей Родине, – прервала речь Эммы Мария. – Даже если вы и правы про леса и угрюмые города. Но ведь и Европа не всегда была такой цветущей!
– В том-то и дело, моя милая, что всегда. Я никого не хочу обижать. Просто здесь особый климат, воздух, особый цвет неба… Кстати, я недавно была на Украине, которая сейчас стремиться стать частью Европы, но эта страна – не Европа и Европой никогда не станет!
– Из-за своих степей? – слегка улыбнувшись, поинтересовался Алексей.
– В том числе и из-за степей. Степи, поймите меня правильно, иссушают воздух и делают землю скупой и неухоженной. Степи идеальны для кочевья, когда крошечные группы людей, странствующих по ним, могут наслаждаться их безразмерностью. А вот жить в степях и строить там города нельзя, в таких городах человеческому существу нечем прикрыться и оно утрачивает чувство уюта. Жить надо здесь! – Эмма описала рукой широкий полукруг над распахнутым за парапетом веранды великолепным видом. – Здесь, под сенью светлых дубовых рощ и липовых аллей, среди цветов и полноводных рек, под этим щедрым и радостным солнцем!
Алексей также отхлебнул немного минеральной воды и решив, что небольшой интеллектуальный спор обеду не повредит, возразил:
– Да, вы правы, это прекрасная земля. Но ведь прежде, чем здесь воцарился дух щедрости и красоты, она была свидетелем страшной борьбы за обладание собой. Постоянные войны, океаны пролитой крови… Ведь все попытки сосчитать, сколько людей пало, умерло в муках от копий и ножевых ран, сколько было зарублено и сожжено, сколько погибло ещё прежде, чем появились пулемёты, артиллерия и танки, которые в историческом масштабе лишь немного добавили людских мук, – все эти попытки провалились. Страдание исчислить невозможно. О нём можно только помнить. Помнить, что каждая пядь этой земли пропитана человеческой кровью до самой своей бездны.
– Да, конечно, – согласился Каплицкий. – Но пролитая на какой бы то ни было земле человеческая кровь – лишь эксцесс. Короткий, случайный эксцесс. Поскольку по сравнению с вечностью этой земли пребывание людей на ней – тоже достаточно коротко и случайно.
– И если уж проливать кровь, то проливать её следует за землю, подобную этой, – дополнила своего спутника Эмма.
В этот момент явился официант, чтобы записать заказ, и от дискуссии пришлось на некоторое время отвлечься. Австрийская пара взяла себе лионский салат, рататуй, венский грестль с фаршированной грудинкой и тирольский антрекот; Мария выбрала bouillabaisse[71] и альпийский тафельшпитц под медовым соусом, Алексей – луковый парижский суп и cordon bleu[72] с прованским картофельным гратеном.
После того как официант, поздравив своих гостей с превосходным выбором, закрыл блокнот и важно удалился, Алексей заметил, что «степные пространства» его Родины за прошедшие века были политы не меньшим количеством крови – стало быть, они тоже представляли собой высокую ценность для тех, кто был согласен за них умирать.
– И вы совершенно напрасно твердите только про степь! Ведь средневековая Русь – это главным образом города в благоприятной лесостепной зоне или на опольях. Киев, Владимир, Ярославль… А чистая степь для наших предков была, наоборот, едва ли не вечным источником опасности. Именно из степи являлись те, кто желал эти оазисы захватить.
– Не буду с вами спорить, поскольку вы правы, – с заметной досадой ответила Алексею Эмма. – Я преклоняю колени перед мужеством ваших предков и соотечественников. Но давайте сравнивать результаты. Положа руку на сердце, согласитесь – ведь у них всё равно не было другого выбора, поскольку не было земли, подобной той, что имеется здесь! И по причине этого – вы уж не обижайтесь на мою прямоту! – многие из жертв, понесённых вашим народом, оказались напрасными.
– Напрасных жертв не бывает. Ведь и пришедшие на вашу землю племена, когда начинали собственную борьбу за европейские луга и долины, явились отнюдь не в земной рай. Более того, для древних римлян едва ли вся Центральная Европа представлялась местностью дикой и страшной, покорение которой велось ими главным образом в интересах безопасности цветущей метрополии. Одни названия чего стоят – Косматая Галлия, проклятый Тевтобургский лес…
– Где в судьбоносном сражении германцы отстояли право жить и распоряжаться на собственной земле! – удачно изменил направление разговора Каплицкий.
– Да, но германцам удалось разгромить легионы Вара исключительно благодаря предательству Арминия, которому несчастный Вар доверял, как самому себе!
– Восхищаюсь вашей начитанности, герр Алексей! Однако нам ли судить? На войне как на войне. Для римлян эти места действительно были мрачной прорвой. А для наших предков – благословенным Мидгардом. Хотя, конечно, и у Рима мы позаимствовали немало.
– Но вот, прекрасно, вы сами начинаете соглашаться с тем, что сказала Мария: любая земля сперва одинакова в своей дикости и неухоженности. И только живой человеческий дух способен её преобразовать. Однако на эту работу уходят века. И ещё нужны, я полагаю, какие-то особые всплески человеческого духа, которые заставляют людей решительно отказываться от прежних привычек и установлений, создавая взамен что-то новое. Нынешняя обустроенность и культура пришли в Европу не сразу и тем более не были простым копированием старого Рима. Сначала – каролингское возрождение, мистерии крестовых походов, альбигойский взрыв, который сродни революции; затем собственно Ренессанс, Реформация, Кодекс Наполеона… Каждая из этих вех означала, что общество наполнялось новыми смыслами, которые давали ему энергию для осуществления перемен. Большая часть этой энергии уходила, как водится, на войны, интриги и поиск очередных способов эксплуатации людей. Но какая-то её часть перешла в сады, луга, в эти уютные домики под черепичными крышами, в колокольни и дворцы… В моей же России проделать подобное было значительно труднее – прежде всего из-за огромной нашей территории. Влияние тех импульсов, о которых я говорил, у нас поэтому было значительно меньше. Но зато они были не столь кровопролитными, как в Европе.
– Алексей, вы меня почти убедили! – примирительно ответил Каплицкий, и предложил оценить вино, только что принесённое официантом. Алексей сделал маленький глоток и сообщил:
– В винах я знаток небольшой, но это нахожу приятным и даже выдающимся.
– Разумеется, – улыбнулся Каплицкий, – это же само Chateau Petrus! Самое прекрасное вино мира! Наш подарок для вас.
– Это восхитительно! – Мария, знавшая цену раритету из Бордо, поспешила поблагодарить щедрую чету.
– Не стоит благодарности, – Каплицкий дал знак официанту налить Petrus в бокалы остальных. – Вино это всегда миф, миф от начала и до конца. Люди платят и соревнуются между собой не за миллилитры виноградного спирта, а за образ, который вино в себе несёт.
– Например мы с вами, – поддержала Каплицкого Эмма, – ни перед кем не желаем выделиться и потому с лёгким сердцем пьем вино стоимостью в две тысячи евро на пустой веранде и в неурочное время. Однако скажите: разве для каждого из вас это вино не рисует тот или иной трепетный образ, бесконечно вами ценимый, и вы чувствуете и переживаете через него что-то особенное – надежду, лёгкую грусть, предвкушение исключительных событий, полёт?
Алексей, выслушавший эту мысль с нескрываемым удовольствием, улыбнулся:
– Прекрасные слова! Я бы только дополнил, что в подобные минуты, в этом замечательном месте, в узком кругу друзей не только одна душа начинает стремиться к новым далям, но и сердце наполняется твёрдым намерением перемен. И если есть в вине, как говорят, божественный смысл, то состоит он в том, что человек начинает эти перемены прозревать и прорастать в них.
– Браво! Это тост. Выпьём же за нас, а также за перемены! – и с этими словами Каплиций высоко и торжественно вознёс свой бокал.
Почти сразу же официант доставил первые блюда, чьё появление немного приостановило беседу и позволило немного утолить чувство голода, распалившееся за время, прошедшее с завтрака.
Покончив с салатом и отодвинув тарелку в предвкушении скорой смены кушаний, Каплицкий откинулся на спинку стула и выдал неожиданное признание:
– А ведь вы, герр Алексей, и вы, фрау Мария, будете совершенно правы. Нынешняя обустроенность Европы – это миф, такой же миф, как и это вино. Вино ценят не потому, что в нём содержится что-то совершенно исключительное, а в силу человеческой договоренности. Просто группа людей, которых все считают знатоками, однажды решила, что именно такой-то виноградник, такая-то почва и такая-то роза ветров – вершина в виноделии, и все с ними согласились. И, конечно же, согласились ещё и потому, что эту вершину разыскали во Франции. Окажись, скажем, где-нибудь в Мозамбике пусть даже во много раз лучшее сочетание составляющих для вина – не сомневайтесь, тот аппелласьон в лучшем случае ограничился бы средненьким Vin de Pays. С Европой, поверьте, происходит то же самое.
– Немного с вами не соглашусь, – Алексей заканчивал расправляться с луковым супом и поспешил вернуться к беседе. – Во-первых, обихоженность и обустроенность Европы – очевидный факт. Во-вторых, что бы мы ни думали про прежних и нынешних европейцев, но их мысли и дела, пусть даже не самые идеальные, опираются на глубокую и великую традицию. И эти две объективные основы Европы нельзя недооценить.
Реплика Алексея оживила Эмму:
– Даже совершенно не зная вас, лишь по одному тому, как вы защищаете Европу, я могла бы заключить, что вы русский! Даже те из русских, кто Европу ругает, в глубине своей души думают так же, как вы! Это для вас столь очевидно!
– Простите, но это не совсем так. Я совершенно не преклоняюсь перед Европой. Я просто говорю о том, что вижу и что реально здесь существует – обустроенность и культура. Если бы не тяжёлая историческая судьба, в России было бы так же.
– Помилуйте, Алексей! Неужели вы думаете, что отрицаю право России называться европейской страной?
– В какой-то степени – отрицаете. Взять хотя бы наш спор о степях.
– Это всё она, – Каплицкий обернулся к Эмме и рассмеялся. – Наверное оттого, что с детства не переносит жару и пыль. Но это всё – эмоции. Зато я вам вот что скажу, дорогой Алексей: наличие в России столь взволнованного и трепетного отношения к Европе связано знаете с чем? С тем, что Россия – это такая же часть Европы и, возможно, даже лучшая её часть!
– Нам не нужно быть лучшей частью, мы – просто её полноценная часть, и всё, – поспешила заметить Мария.
– Не скромничайте, друзья мои, я сейчас всё объясню. У вашей страны больше оснований называть себя европейским государством, чем у Германии и даже нашей горячо всеми любимой Австрии. Ещё в десятом веке византийский император Константин Багрянородный, когда кодифицировал установленный Константином Великим запрет на династические браки с иноверцами, сделал особое исключение для франков. При этом все как один византийские хронисты того времени – и Продолжатель Феофана, и Симеон Логофет в один голос утверждали, что за этим исключением стояло желание иметь хорошие отношения с Россией, поскольку ваша страна ведёт своё начало именно от франков, а её княжеский род – от династии Каролингов.
– Я читал об этом, – ответил Алексей. – Думаю, что это, скорее всего, либо ошибка, либо лукавство, устроенное княгиней Ольгой, желавшей женить своего сына Святослава на дочери Константина Багрянородного. Ещё один вариант нормандской теории.
– Не будьте столь категоричны, герр Алексей! Что за странное желание у вас, русских, своими руками тащить себя в сторону востока, одновременно рассуждая о европейских ценностях? Есть же масса других доказательств – взгляните, каменная резьба на ваших древних соборах во Владимире практически повторяет сюжеты и образы резьбы соборов в Арле и Пуатье. А ваше древнее наименование Валдая – Алаунские поля – разве ничем не напоминает Каталунское поле, на котором Флавий Аэций давал последнюю битву старого Рима? Да и тезис о «третьем Риме», коль скоро его однажды озвучили, должен был иметь под собой немного большие основания, чем просто результат женитьбы московского князя на наследнице последнего константинопольского императора. Византийских принцесс отправляли замуж во многие страны, но говорить от Третьем Риме решились почему-то только у вас!
– Думаю, что этот тезис – не более чем пропагандистский жупел, придуманный по заказу отца Ивана Грозного, – улыбнулся Алексей и скептически покачал головой.
– В те далёкие годы к словам относились намного ответственнее, чем сейчас, герр Алексей. Да и фактов имелось предостаточно: пусть отдалённое, но всё-таки родство князя Рюрика с самим Августом Октавианом, племянником Цезаря, прямое родство московских князей с потомками Константина Великого. В жилах матери Ивана Грозного текла кровь ромейской династии Комнинов. На дочери вашего князя Ярослава запросто женится третий из Капетингов король Франции Генрих, как будто бы нельзя было найти кого поближе. Добавьте сюда очевидное для современников родство княгини Ольги с Карлом Великим, крестившим, между прочим, Германию и провозглашённым римским папой императором Запада. Допустите также наличие других возможных фактов и династических историй, которые сегодня напрочь забыты, но о которых в те времена отлично знали и помнили. Вот и получается, что династические линии обоих Римов в один прекрасный день сошлись в Москве. Странно – ведь это вас не радует, неужели вы бы желали выстраивать свою генеалогию от монголов и татарских мюрз?
– В данном случае мне всё равно. Родословная правителей имеет очень опосредованное отношение к историческому процессу. Историей движут другие силы.
– А я не спорю. Но работа исторических сил очевидна для нас, людей современных. А вот для людей, живших тому назад тысячу лет, на первом месте были почему-то вопросы крови тех, кто ими правит. Понимаете, к чему я клоню?
– Если честно – то не совсем.
– Мы начали говорить о том, что у вашей России, какой бы неприветливой, степной и таёжной моя Эмма её ни считала, имеются абсолютно схожие и равные с другими странами основания считать себя источником и хранителем европейской традиции. А коль скоро мы коснулись Рима – то и всей той древней оси, на которой держится цивилизация. Вы же не станете это опровергать?
– Нет, конечно. Однако я думаю, что наш народ завоевал подобные привилегии более весомыми заслугами. Своим трудом и героизмом. Одна лишь защита Европы от монгольских орд чего стоит!
– Не умаляйте свой народ, герр Алексей, и не заставляйте меня, австрийца, быть более русским, чем являетесь вы!
– А я вообще не понимаю предмета вашего спора, друзья! – поспешила внести умиротворяющее начало Мария. – Между прочим, нам уже несут plat de resistance[73]. Поэтому давайте-ка лучше выпьем и сосредоточимся на вкусном!
– С огромным удовольствием! – отозвалась Эмма. – Но ведь вы, русские, не пьёте просто так. Так за что же мы выпьем?
– Давайте выпьем за взаимопонимание, – предложил Алексей. – За взаимопонимание, которое не просто облегчает жить, но делает каждого из нас богаче.
– О, мы все мечтаем разбогатеть! – рассмеялся Каплицкий. – Присоединяюсь!
После подачи главных блюд и нескольких минут, ушедших на то, чтобы начать разделываться с их изысканным и великолепно украшенным содержимым, Каплицкий промокнул губы салфеткой и вернулся к своей немного ушедшей в сторону теме.
– Пока вы кушаете, я позволю себе завершить изложение той мысли, с которой я начинал нашу беседу. И для меня большая честь, чтобы её выслушали именно вы – блестяще образованные, талантливые и успешные молодые люди из России. Я говорю так не для того, чтобы вам польстить – хотя в ваш адрес уместны любые комплименты, а в силу своей убеждённости в том, что именно вашей стране предстоит сыграть особую, если не сказать ключевую роль в предстоящей судьбе Европы.
Алексей тотчас же отставил тарелку:
– Вы говорите волнующие слова, Гельмут, и наивно желаете, чтобы мы спокойно продолжали кушать!
– Это повод для третьего тоста, друзья, – сказала Эмма, вдохновенно поднимая свой бокал. – Давайте на этот раз выпьем за вашу великую, неизведанную и доселе ещё не сказавшую своего настоящего слова страну!
После этого замечательного тоста, за которым бокалы Petrus были опорожнены, Каплицкий перенёс себе в рот два крошечных куска антрекота и, быстро пережевав их, продолжил, выпрямив спину:
– Так вот, позвольте я вас спрошу: верите ли вы в то, что сегодняшняя европейская цивилизация, или, возьмём немного шире, цивилизация западная, в полной мере отвечает своим основам и своим отправным идеям? Верите ли, что её нынешние институты и узаконения способствуют развитию и укрепления в людях исконно европейского духа свободы, ответственности, культуры? Верите ли, что люди, живущие на европейской земле, осознают все эти ценности и стремятся поддерживать их в внутри себя?
– Конечно же не верю, – ответил Алексей. – Сегодня вообще очень трудно говорить о верности чему-либо.
– Ну вот, и отлично. Тогда выслушайте моё мнение насчет того, что происходит с Европой. И затем вы поймёте, что я имею в виду, когда говорю о новой роли России.
– Мы все внимание, говорите! – подтвердила Мария.
– Итак, – начал Каплицкий, поудобнее устроившись на своём стуле, – никто не станет отрицать, что на протяжении тысячелетий, со времён Рима и Афин, древних галлов, нашего германского Мидгарда, славян, кельтов – пожалуй, всех, кто населял и продолжает населять сегодня этот континент, одной из ключевых и определяющих идей была идея ухоженного, безопасного и справедливого мира. Не думайте, что я изрёк банальность – в других местах Земли бытовали иные идеи: вспомните, ну хотя бы Тамерлана или тех, с кем повстречался в Америке Кортес. В Европе тоже лились потоки крови, в этом вопросе я полностью согласен со своим русским другом. Однако по какой-то причине после каждого кровопролития, после каждого безрассудства народы, населяющие наш континент, становились более организованными. А древнее зверство на какую-то пусть даже мизерную долю замещалось понятиями справедливости и так, шаг за шагом, уходило. И ещё – словно во искупление пролитой крови и всех подобных ужасов люди с удвоенной энергией начинали заниматься украшением вмещающей их среды. Мне кажется, в основе этого процесса лежала какая-то внутренняя европейская молитва: выравнивая поля, прокладывая дороги, каналы, строя из вечного камня прекрасные здания, замки и аббатства люди надеялись, что в этой лучшей среде жизни они сами или, во всяком случае, их потомки станут человечнее. Даже кордовские арабы, некогда неотличимые от своих диких родственников из Магриба, прожив пять веков в Испании стали мало чем отличаться от испанцев. И хотя люди в остальных частях света в перерывах между войнами и смутами занимались, в общем-то, тем же самым обустройством, почему-то именно в Европе им удалось построить Европу. Вы вновь качаете головой – вы не согласны со мной?
– Пока могу только сказать, что я не уверен в универсальности вашей теории, – ответил Алексей. – Не будем брать далёкие страны, обратимся к России. Я уверен, что в России была другая идея, и она точно – не обустройство существующего. Один мой друг недавно высказал мысль, прямо противоположную вашей, – о том, что в России, постоянно стремясь к чему-то новому и более совершенному, не только не обращали внимание на жалкое настоящее, но и с лёгкостью сами его разрушали или позволяли разрушать, если случались войны и прочие напасти.
– Поверьте мне, ваш друг неправ. Беда России – в её огромных размерах и малой заселённости. В тех же «степях», как говорит Эмма. Поскольку добротного камня на вашей равнине никогда не хватало, люди были вынуждены строить деревянные избы, даже дороги мостили брёвнами – а разве дерево может создать завершённость, если через какое-то время всё приходится начинать заново?
– Но вот церкви в России строили почти всегда каменными. И крыли золотом – «чтобы чаще Господь замечал», как у нас говорят, – заметила Мария.
– Вы абсолютно правы, – поспешил согласиться с ней Каплицкий. – Через обустройство, даже сверхобустройство сакрального пространства русские люди сумели сверхразвить одну из своих исконных и общих для всех нас общеевропейских черт. Эта черта – вера в то, что на Земле может быть создана какая-то часть Божьего Царства. Для русского человека эта вера локализовалась в постройках церквей и монастырей, которые с лёгкостью переживали века, а вот у западных европейцев она имела возможность выплескиваться и на другие объекты, среди которых протекала повседневная светская жизнь. В маленькой и густонаселённой Европе развитие этих объектов было делом посильным, пусть и небыстрым. Однако прошли века – и вот сегодня мы видим результат…
Алексей хотел что-то возразить, однако Каплицкий не дал ему этого сделать.
– Подождите, я очень прошу вас позволить мне закончить мысль. Я ведь вовсе не собираюсь петь Западу панегирик. Ведь всё, чем мы все только что восхищались, – с этими словами он повернул голову и окинул взглядом изумрудную долину, – на самом деле – обречено.
На какой-то миг воцарилась тишина.
– Почему вы так считаете? – недоумевающе спросил Алексей.
– Потому что в европейцах есть одна очень важная черта, без которой не удалось бы создать Европу такой, какой мы её знаем и любим. И правда состоит в том, что поскольку всё меняется, то сегодня эта самая черта начинает мешать развитию, становится помехой на пути любых улучшений.
– Что же это за черта такая?
– Эгоизм. И наш, – Каплицикй дотронулся до локтя Эммы, – и ваш тоже. Ведь вы – точно такие же европейцы.
– Не совсем вас понимаю, поясните.
– Смотрите. Когда я говорил про обустройство, про европейскую молитву на сей счёт – я намеренно не сказал, что всё это могло работать только в условиях, где каждый индивид имел возможность обихаживать и улучшать кусочек своего собственного мира. Причём не обязательно земли – европеец, живший в городе, с неменьшей истовостью обихаживал и свою каменную конуру – вспомните все эти бесконечные украшения старых домов, резные двери, флюгера, цветы за окнами, отполированные до блеска камни на порогах и откосах! Стремление к уюту и теплу проявлялось здесь даже в самой нищей лачуге! Всем этим принято восхищаться, но ведь в основе этого – чистой воды эгоизм! Стремление любой ценой создать и оградить персональный микрокосм. А вот в России ничего подобного нет.
– И поэтому у нас на окнах не растут бегонии? – поинтересовалась Мария.
– Да. В вашем пространстве и в вашем климате создать индивидуальный микрокосм невозможно. Конечно, если вы – аристократ и у вас есть тысячи рабов, то возможно всё, даже самое невероятное. Оттого европейцы всегда так восхищались дворцами и усадьбами русских аристократов. Однако за пределами этих немногочисленных оазисов приходилось жить куда проще и честнее.
– Честнее – вы это хорошо сказали, – усмехнулся Алексей.
– Да, именно – честнее. В этом плане ваш народ лучше европейцев. Наш эгоизм сделал нас самодовольными бюргерами, которым на всё наплевать.
– Ну уж полноте! – не выдержала Мария. – Только что вы пели этим бюргерам дифирамб, а теперь – смешиваете с грязью?
– Да, милая Мария, именно так. С европейским эгоизмом и индивидуализмом нельзя дальше двигаться в будущее. Для будущего нужен совершенно другой багаж. Что-то другое нужно готовить и брать с собой. Но уж точно – не эти лужайки и домики, которые вышли из прошлого и, увы, останутся в нём навсегда.
– Вы опять говорите загадками, Гельмут…
– Может быть. Но тогда давайте перейдём ближе к делу. К «закату Европы», как выразился когда-то Шпенглер. Верите ли вы, что её нынешние институты и узаконения способствуют развитию и укрепления в людях исконного европейского духа свободы, ответственности, культуры? Верите ли, что люди, живущие на европейской земле, осознают все эти ценности и стремятся поддерживать их внутри себя? Нет, нет и ещё раз нет! Вы согласны с этим тезисом?
– Ну положим…
– Хорошо, тогда я продолжу. Пока шло строительство и совершенствование Европы, здесь пылал огонь подлинного европейского духа. Он создал великую культуру и невиданную в мире систему отношений между людьми, основанную на признании ценности и прав всякой личности. Однако теперь всё погасло. Свершившееся обустройство убило европейский дух и развратило людей. Воля европейцев всегда поддерживалась их трудолюбием. Но теперь – смотрите! – всё есть, можно не работать. Или почти не работать. В Германии и Англии уже возводятся фабрики, где не будет людей, а станут работать исключительно машины. Скоро такие фабрики распространятся повсеместно. То есть все блага, которые нужны людям, включая продукты питания, одежду и прочее, станут производить бездушные компьютерные монстры, для обслуживания которых хватит нескольких тысяч инженеров на целый континент. Все остальные смогут получать хлеб и прочие блага за просто так. Разумеется, если они имеют гражданство, права и зарегистрированы во всевозможных распределительных системах. Поэтому не будет преувеличением сказать, что Европа скоро построит настоящий коммунизм. Что вы об этом думаете, герр Алексей?
– Я думаю, – ответил Алексей, – что подобного рода коммунизм – насмешка над тем, о чём когда-то мечтали у нас в России. Возможно, наша идея коммунизма была недоработанной и наивной, однако она предполагала постоянное и интенсивное развитие. Развитие как условие сохранения человеческой личности. И как значительно более высокую форму простого европейского трудолюбия, о котором вы только что говорили. Если же развития нет – всё цепенеет, и даже трудолюбие не очень-то помогает. Quand on vit, il n'arrive rien[74], как писал когда-то Сартр…
– Гениально, герр Алексей! Вот мы и добрались до самого главного – что станет с Европой? А вы, Мария, я вижу, слушаете меня с большим недоверием. Вы не согласны?
– Мне хочется верить, что с Европой ничего не случится. Вы вполне заслужили всю эту красоту и мир. И мне хотелось бы, чтобы этот мир, насколько возможно, был вечным.
– Спасибо за прекрасные слова! Я бы того же хотел желать! Но, увы, вечный мир – это обман. Когда уже совсем скоро Европа перестанет работать, когда прежде гордые и самодостаточные европейцы превратятся в получателей пособий и страховок от корпораций и государства и будут готовы удавиться за каждый даруемый им цент, они перестанут быть народом. Станут коллективным животным, готовым подобострастно припадать к питающим сосцам и в то же время – загрызть всякого чужака, кто осмелится покусится на эту привилегию. А это – война. Сперва этими чужаками будут посторонние: может быть, мусульмане, может быть – китайцы, мало ли у нас гостей, – однако вскоре придет время, когда люди одного прежде круга станут находить врагов внутри себя. Сопровождавшая человечество со времён каменного века борьба за обладание ресурсами власти и богатства сменится борьбой за обладание места в очереди, в которой раздают пищу, комфорт и здоровье. А для элит – борьбой за место среди тех, кто очередями управляет. И когда подобная метаморфоза в полной мере состоится, из европейцев выплеснется весь накопленный за века заряд эгоизма – они станут бороться друг с другом, доносить, преследовать, убивать… Вот именно этого я боюсь более всего!
Кончив говорить, Каплицкий протянул руку с бутылке с Petrus, разлил остаток вина по бокалам и тотчас же сделал глоток из своего. Было заметно, как его пальцы немного дрожат.
– Мне кажется, вы излишне драматизируете, – ответил Алексей после небольшого раздумья. – В природе и жизни редко получается так, чтобы какой-то процесс доходил до своего логического завершения. Обязательно случится что-то непредвиденное и результат окажется другим. Возьмём ваш пример: пусть вы тысячу раз правы, и европейцы, утратив привычку к труду, начнут грызться и гнобить друг друга в очередях за благами, которые им кто-то обязан предоставлять. Но, во-первых, этот «кто-то» – ничего не обязан, рано или поздно он сможет отключить кормушку. Во-вторых – если в очереди начнутся драки и воцарится хаос, в Европу сразу же хлынут волны голодных и целеустремлённых завоевателей. И тогда либо европейцы, повинуясь инстинкту самозащиты, сами вернутся к прежним традициям, либо все чудо-фабрики вместе с их хозяевами и очередями к местам раздачи благ будут сметены дикими ордами. Которые, осев на этой земле, начнут окультуриваться и подобно варварам, разгромившим Рим, через несколько поколений станут называть себя римлянами. В обоих случаях традиция будет восстановлена. У нас бы это всё назвали «диалектическим витком».
– Неужели у вас в России до сих пор преподают диалектику? – изумилась Эмма.
– Дело не в диалектике, – ответил Алексей. – Просто мы привыкли мыслить категориями неотвратимости перемен. И знаем, что какой бы страшной ни была историческая катастрофа, новая жизнь обязательно будет прорастать на старом субстрате.
– Не стану с вами спорить, – вернулся к беседе Каплицкий. – Однако какова окажется цена подобной новой жизни? У нас создано и обихожено столько всего, что если это разрушить даже на небольшую часть – потери будут неприемлемыми. Я готов приветствовать очищающие вихри истории где угодно, но только не здесь. Мы должны думать над тем, как сохранить Европу и избежать худшего. Между прочим, это наша с вами общая задача. России нужна Европа такой, какая она есть, какой она сложилась исторически, а нам необходима в этом деле ваша помощь.
– Чем же помочь сможем? – поинтересовалась Мария. – Ведь вы же сами говорили, что если в нас и есть что-то европейское, так это наш собственный эгоизм?
В ответ Каплицкий рассмеялся.
– Ценю, ценю вашу наблюдательность! Но ваш русский эгоизм не зловреден, поскольку он – это следствие вашей подсознательной привязанности к Европе, стремление добиться аналогичных уровней культуры и комфорта. Но важно совершенно другое: в русском народе сохранилась воля. Древняя и очень сильная воля, не растраченная, как у нас, по всяким пустякам. Вы можете ставить и решать грандиозные задачи, и в этом вам нет равных. Другие народы перед вами бессильны, судите сами. Китай, вот уже как полвека купаясь в золоте, до сих пор не может собраться и преодолеть бескультурие. Отдельные исламские нации грозят цивилизованному миру войной, однако их собственной воли едва хватает на уколы исподтишка. Латинская Америка двести лет твердит о своей «боливарианской исключительности», однако совершенно не в состоянии обеспечить порядок и безопасность на улицах хотя бы своих столиц. Так что из всех наций, у которых предполагается наличие состоявшейся воли, она по-настоящему имеется только у русских. Или вы так не считаете, герр Алексей?
