Текст книги "Вексель Судьбы. Книга 1 (СИ)"
Автор книги: Юрий Шушкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)
При обследовании чулана, который удалось подсветить через дверной проём настольной лампой, наших друзей ждала поистине желанная находка – в углу валилась забытая или брошенная кем-то почти новенькая синяя куртка. На рукаве золотой нитью было вышито слово «Охрана» и ниже располагался шеврон, чем-то отдалённо напоминавший эмблему НКВД.
– Всё как вы желали, товарищ лейтенант госбезопасности! Форма получена, можем легализоваться!
– Ты, Петрович, уже не в первый раз меня в звании повышаешь. Накажут за самоуправство!
– А я бы вот даже хотел, чтоб наказали… Но вот незадача – не накажут! Нет в живых уже никого из наших, кто бы смог наказать. Так что если просто «лейтенант» тебе не нравится, то считай, что глотаю слово «младший».
– Но тогда ты сам-то кто теперь – младший лейтенант? Или сровняем звания?
– Не надо ничего ровнять. «Младший лейтенант» – ведь это какое-то мальчишество, какая-то несуразность… Я был сержантом, и сержантом остаюсь. А ты – лейтенант. И точка.
– В таком случае, товарищ сержант, слушай мое указание. Отправляемся в город на рекогносцировку. Я одеваю куртку и работаю под легендой современника. А ты меня прикрываешь из укрытия. Пойдёт?
– Пойдёт.
Алексей надел синюю куртку, которая настолько преобразила его, что Петрович даже присвистнул от изумления.
Спустя минуты они вышли из своего нового пристанища и по плавно изгибающейся насыпи железнодорожной ветки вернулись к главным путям киевской дороги. Петрович спрятался в кустах у грязного и наполовину поломанного забора, а Алексей, спокойно оглядевшись по сторонам, пересёк рельсы и уже спустя минуту был на небольшой площади перед станцией.
Часы показывали без четверти восемь, на площади было безлюдно. Следуя привычке разведчика, Алексей некоторое время постоял под сенью жалкого, не желающего распускаться после зимы высокого кустарника, внимательно вглядываясь в два проехавших по улице автомобиля и одинокого пешехода, торопливо перебегающего площадь с противоположной дальней стороны. Всё было спокойно, если не сказать – безжизненно. Тогда он поглубже засунул руки в карманы куртки, пересёк проезжую часть и, не торопясь, зашагал тротуару вдоль жилых домов.
Поскольку в восемь должны были открыться булочные, он решил сперва заглянуть в одну из них. Трудно было придумать что-то более будничное, чем покупка хлеба, и за этим делом он намеревался совершить своё первое пробное прикосновение к московской жизни.
Однако, не обнаружив ни одной булочной, он решил заглянуть в застеклённый киоск со странной вывеской «Хлеб – Продукты» и чуть ниже под ней – «Пиво. Квас. Открыты в любой час – 24!» За скрипучей дверью держался резкий дрожжевой запах пива и старой колбасы. У прилавка дремала женщина с восточными чертами лица в несвежем халате, натянутом поверх тёплого шерстяного свитера. Сонным взглядом она встретила Алексея и, убедившись что покупатель ещё только собирается выбирать, демонстративно отвела взгляд в сторону и протяжно зевнула.
Алексею предстояло максимально быстро, не выдавая своего незнания, выбрать и назвать продавщице какую-то еду, и при этом уложиться в пятьсот рублей: эту красноватую бумажку, неожиданно вчера подаренную ему полицейским, было решено употребить на продукты, а образовавшиеся у Петровича три тысячи сохранить в качестве резерва – ведь значительно важнее, чем достать еду, было приобрести новую одежду или иметь возможность заплатить за проезд в городском автобусе или в метрополитене.
– Здравствуйте, – сказал Алексей продавщице, – дайте мне две булки и полкило колбасы.
– Колбасы в развес нет. Нарезку выбирайте, – меланхолично ответила продавщица, кивнув куда-то в сторону прилавка.
«Ну вот, уже и попался на мелких бытовых деталях! – подумал про себя Алексей. – Ну где же, где же это то, что сейчас называется нарезкой?»
Наконец, он обнаружил нечто, напоминающие ломтики бекона, обтянутые блестящей прозрачной плёнкой, и попросил продавщицу дать ему две упаковки. Ничего не ответив, продавщица вынула две упаковки из стеклянного холодильного шкафа, наличие которого в этом затрапезном месте неожиданно привело Алексея в восхищение: ведь до войны холодильные витрины можно было встретить разве что в лучших московских гастрономах!
– И ещё две бутылки молока, пожалуйста!
– Два пакета? – переспросила продавщица?
– Да, да. Два пакета…
Выставив на прилавок два бумажных кирпича прямоугольной формы с изображением коровьей морды, продавщица затем достала с полки две завернутые в целлофан круглые румяные булочки с искрящимися поверх кристалликами сахара.
– Хорошо, – сказал Алексей, – только мне ещё вот эти две… – с этими словами он вжал палец в стекло витрины, опасаясь в очередной раз ошибиться, – вот эти две белые булки.
– Батоны, что ль?
Алексей согласно кивнул. Затем он с изумлением увидел, как вместо того, чтобы исчислить стоимость покупки на костяшках счётов, продавщица стала нажимать на кнопки какого-то вычислительно устройства, после чего, в очередной раз зевнув, объявила:
– Четыреста семьдесят рублей.
Названная продавщицей цена покупки поразила не столько дороговизной вполне заурядной снеди, сколько тем, что разрушала дальнейшие планы Алексея по посещению других торговых мест. Однако делать было нечего, он протянул купюру и, стараясь выглядеть весело и немого развязано, сказал:
– Авоську забыл. Заверните, пожалуйста!
Продавщица, положив сдачу, удивлённо подняла глаза:
– Я не заворачиваю. Пакет – десять рублей.
Не дожидаясь ответа, она забрала назад рыжую монетку и метнула на прилавок хрустящий жёлтый пакет. Алексею потребовалось несколько секунд, чтобы разобраться, как пользоваться этим незнакомым пока что предметом упаковки, и эти мгновения показались ему долгими минутами, полностью изобличающими его неведение современной жизни. Попрощавшись коротким кивком головы, он забрал продукты и быстро вышел на улицу.
Теперь, неся жёлтую продуктовую сумку, он чувствовал себя значительно уверенней: не было неловкости от рук, спрятанных в высоко сидящие карманы, и не нужно было придумывать и изображать никакого специального смысла: гражданин просто купил еду и куда-то её несёт – мало ли куда и зачем? Он решил пройтись внутрь жилого массива по одной из боковых улиц. Перед тем, как свернуть туда, Алексей остановился и развернулся на несколько секунд в сторону железной дороги – это был условный знак для «прикрывающего» Петровича о том, что «объект прикрытия» самостоятельно и по доброй воли удаляется из зоны обзора, однако вскоре предполагает вернуться на ту же точку.
Прогулка по кварталу прошла спокойно. Алексей вышел на новую, значительно более оживлённую улицу, имевшую наименование Большой Очаковской, и некоторое время с интересом рассматривал модели проносившихся мимо него автомобилей и автобусов. Внимание привлекли похожие на ученические пеналы узкие и высокие многоэтажные дома и необычные по меркам прошлой жизни уличные светильники. Убедившись, что поблизости не наблюдается ни одной магазинной вывески типа «Одежда» или «Обувь», где можно было бы прицениться с современному облачению, он, посмотрев на часы, двинулся назад. На часах было двадцать минут девятого.
Проходя мимо станции, внимание Алексея привлекла отъехавшая от газетного киоска легковая автомашина, из которой выгрузили несколько упаковок товара, после чего женщина-киоскёрша принялась заносить их в киоск через приоткрытую дверь. Когда автомобиль, дыхнув в лицо Алексею необычным выхлопом с запахом миндаля, свернул в боковой проезд и скрылся из глаз, Алексей боковым зрением увидел, как возле киоска, откуда ни возьмись, образовались два подозрительных смуглолицых низкорослых типа в тёмной одежде и чёрных вязанных шапочках, надвинутых по самые брови. Один из них сзади подскочил к пожилой киоскёрше и, обхватив одной рукой за грудь, другою придавил её рот; в это же момент второй злоумышленник проник вовнутрь киоска и начал, лихорадочно озираясь, что-то в нём искать – скорее всего, оставленную киоскёршой выручку.
Не раздумывая ни секунды, Алексей развернулся и уже спустя мгновение был на месте грабежа. Первым делом он постарался освободить женщину от насевшего преступника, для чего известным по спецподготовке особым болевым приёмом в области шеи заставил того вскрикнуть, захрипеть и разжать объятия. Женщина выскользнула из его рук и смело бросилась к киоску, откуда тотчас же выбежал и пустился наутёк второй злоумышленник. Одной рукой удерживая за спиной вывернутый до упора локоть низкорослого и тяжело дышащего налётчика, а другой продолжая наколнять его шею, Алексей намеревался обездвижить и задержать негодяя, однако тот совершенно неожиданно, оперируя свободной рукой, смог извлечь нож и, изловчившись, ударил им Алексею в бедро. От внезапной боли Алексей ослабил захват, грабитель вывернулся и убежал.
– Спасибо вам! – радостно закричала киоскёрша и, бросив товар, устремилась к своему спасителю. – С вами всё в порядке?
Поскольку после полученного ни к месту ранения в планы Алексея теперь уже не могло входить ничего, кроме немедленного возвращение назад в пристанище, а общения с полицией и врачами любой ценой следовало избежать, то он, превозмогая боль, ответил, что с ним всё хорошо и поинтересовался, цела ли выручка. Услышав, что грабитель ничего не сумел найти и забрать, Алексей, желая продемонстрировать незначительность своего ранения, помог киоскёрше убрать оставленные на улице газетные упаковки. Занося их в киоск, он вдохнул любимый со школьного детства свежий типографский запах и тотчас же обратился с неожиданной просьбой – дать ему с собой любые из имеющихся в киоске старых и предназначенных к выносу на помойку газет и журналов, как центральных, так и московских. «Весь день буду на дежурстве, а почитать нечего!» – так он объяснил свою просьбу.
На самом деле, газеты и журналы были нужны как лучший источник информации обо всём, что случилось в стране и мире за последние семьдесят лет и что происходит сейчас. Как же раньше он не подумал об этом?
Благодарная киоскёрша охотно выдала Алексею несколько килограммов печатной продукции. Он погрузил их в пакет с едой, оказавшийся на удивление вместительным и прочным, попрощался и едва ли не бегом бросился на противоположную сторону железной дороги, поскольку по боковому пути на станцию в этот момент подавали длинный товарный состав. Там его уже поджидал Петрович, подхвативший ношу и предложивший следовать к будке только что разведанным им коротким путём через территорию закрытого в выходной день металлического склада, куда можно было проникнуть через потайной пролом в заборе.
Рана на бедре Алексея оказалась неглубокой, но достаточно болезненной. Из-за того что был поврежден какой-то значимый сосуд, она сильно кровоточила, и, чтобы остановить кровь, Петровичу пришлось наложить сделанный из куска медного провода жгут. Об участии Алексея в дальнейших вылазках в ближайшее время не могло быть и речи, поэтому было решено, довольствуясь закупленным провиантом, использовать образовавшееся время для изучения печатной продукции и устройства хотя бы какого-нибудь подобия быта.
Пожалуй, единственной проблемой, которая мешала организации нормального быта, было отсутствие воды. Вода требовалась и для обработки ранения, и для минимальной по походным условиях помывки и стирки белья, и для бритья, поскольку сильно отросшая щетина делала внешний вид у обоих разведчиков совершенно неприемлемым для непринуждённого и безопасного пребывания в городе. В поисках воды Здравый обошёл все окрестные задворки, однако не обнаружил ни крана, ни колонки, ни пожарного гидранта. Зато в нескольких ямах и бетонных желобах стояла вполне пригодная к употреблению талая вода, которую надлежало лишь прокипятить, а чуть дальше, в направлении дымящих труб электростанции, был выявлен полноценный пруд. Однако принести воду было не в чем, и Петрович, предупредив Алексея и одев синюю охранничью куртку, в одиночку отправился в район станции.
Он вернулся часа через полтора с вместительной, литров на десять-двенадцать, побитой эмалированной кастрюлей, к ручкам которой можно было легко прикрепить провод, превратив в подобие ведра. На вопрос Алексея о том, где именно удалось разжиться столь ценной вещью, Петрович ответил, что раскопал её в одном из мусорных контейнеров возле многоэтажных домов. Упреждая недоуменную реакцию своего товарища, он сразу же пояснил, что пока стоял «в прикрытии», то наблюдал, как к мусорным бакам во дворе подходили порыться несколько местных жителей, двое из которых, к тому же, были сравнительно неплохо одеты и совершенно не походили на бездомных бродяг.
Алексей, отложив в сторону раскрытую газету, многозначительно усмехнулся:
– Да, теперь всё сходится. Мы с тобой прибыли, товарищ старший сержант, в страну, где восстановлен капитализм. По ржевским лесам разъезжают бандиты на «мерседесах», а московские старики побираются на помойках.
Петрович сделал вид, что нисколько не удивлён:
– Не факт, что это капитализм. До войны некоторые тоже заглядывали на помойки.
– Может быть, где-то и заглядывали – но уж точно не в Москве!
– Согласен, у вас в Пионерском точно не заглядывали. А чуть подальше – и не такое бывало! Нет ничего зазорного в том, чтобы найти и принести с помойки вещь, которая нужна и которая ещё может послужить. Я сам вот, когда нужно было радиоприемник собрать, ходил на свалку радиозавода…
– Ну ты сравнил! То же радиозавод! Да ведь ты же мог и со службы детали взять!
– Мог, да не брал, – усмехнулся Здравый. – А со свалки радиозавода я даже кое-что носил и к себе на Лубянку – чтоб не ждать, пока снабженцы исполнят комплектацию. Вот и сейчас – эта кастрюлька с мусорки почти новая нам с тобой ещё послужит. Подожди-ка, я воды принесу…
Через несколько минут он вернулся с водой. Теперь принесённую воду надлежало закипятить, для чего Петрович, оказывается, уже приготовил детали для изготовления кипятильника – найденные среди хлама две небольшие ровные стальные пластинки, между которыми он разместил плашмя несколько спичек, скрепил куском бечевки и приладил электрический провод, концы которого продел в отверстия, пробитые гвоздём на каждой из них.
– Что это будет? – поинтересовался Алексей?
– Индукционный кипятильник. Переменный ток из сети создаёт между параллельными пластинами мощное поле, которое греет воду. Вещь потрясающая, но очень опасная. Сделать сам даже не пытайся.
С этими словами Петрович погрузил своё устройство в воду и вставил конец провода в розетку на стене. Немедленно раздался громкий электрический треск и настольная лампа, в свете которой Алексей читал прессу, погасла.
– Пробки выбило. Пойду, гляну…
Алексей поднялся со своего места и проследовал с Петровичем в прихожую, где находился запертый на замок электрощит. Замок сбили обрубком швеллера, Петрович открыл щит и с удивлением покачал головой, не обнаружив привычных пробок. Вместо них на кривой рейке болтались несколько переключателей, один из которых только что перегорел. Петрович что-то буркнул под нос про «байпас» и принялся устанавливать в обход сгоревшего устройства кусок проволоки. Неожиданно он резко вскрикнул и отскочил в сторону:
– Жуть! Что у них тут за напряжение!
И, придя в себя от удара током, принялся с удивлением разглядывать сохранившиеся внутри электрощита таблички и маркировки. Оказалось, что вместо привычных в довоенной столице ста двадцати семи вольт напряжение в сети было – ни много, ни мало – а целых двести двадцать!
Со второго раза байпас встал на место, и импровизированный кипятильник, шипя, свистя и выжигая, по-видимому, колоссальное количество электрической энергии, стал быстро нагревать мутную талую воду в огромной кастрюле. После того как вода закипела, надлежало ждать её остывания до приемлемой температуры, и Алексей, воспользовавшись паузой, принялся рассказывать Петровичу о новостях, только что почёрпнутых им из современных газет.
– Война закончилась не в сорок третьем, а сорок пятом, – начал он с главного. – наши потери – больше двадцати миллионов. В ноябре сорок второго бои шли под Сталинградом. Москву не сдали.
Услышав про Сталинград, Петрович присвистнул. Алексей кашлянул и продолжил:
– Советского Союза больше нет, мы находимся в Российской Федерации. Украина – независимое государство. Президента в России избирают, выборы состоялись в марте.
Видимо, Здравый напрасно полагал, что большую часть реалий современной жизни он узнал из общения с ветераном-инвалидом на рынке. Его друг, как нарочно, как на подбор озвучивал вещи невероятные и выбивающие из колеи.
– Украина независимая, говоришь? – неуверенно и даже с небольшой дрожью в голосе переспросил Петрович. – Ну, тогда и остальные республики разошлись. На кой нам без Украины весь этот муравейник!
– С Грузией война была. Совсем недавно. Там теперь говорят, что Россия оккупировала Сухуми и Цхинвали.
– Ну, это, может, наши и правильно сделали. А в каком году Сталина не стало, ты не разузнал?
– Разузнал. В пятьдесят третьем. После него правил некто Хрущёв, который прославился разоблачением сталинских репрессий. Правда, при нём расстреляли Берию.
– Ты что, Алёша, шутишь так со мной? Какой ещё Хрущёв? Тот матерщинник и недобитый троцкист, что ли, что возглавлял московскую парторганизацию? Репрессии, говоришь, разоблачал?
– Я Хрущёва не знал…
– Зато я знал очень хорошо. Он с тридцать пятого был у наших в разработке, жаль, что его не расстреляли, а ведь было за что. А что же произошло потом?
– Что произошло потом, я ещё не разобрался. В начале девяностых был вроде бы неудавшийся военный переворот, после которого началась приватизация государственных предприятий. Капитализм у нас теперь восстановлен однозначно, однако с Соединёнными Штатами мы по-прежнему едва ли не враги… Так мне показалось, во всяком случае.
– А с Германией?
– Вроде бы отношения ровные. Восточную Пруссию мы у немцев забрали, теперь это Россия. А вот Крым – отдали.
– Кому отдали? Немцам?
– Да нет, Украине.
Петрович, начинавший понемногу привыкать к невероятным новостям, здесь не смог сдержать своего крайнего изумления:
– Если бы отдали Крым немцам, туркам – я бы ещё мог понять. Но чтоб Украине? Они что, у тебя там, в Кремле, – все конечные идиоты?
– Почему это – у меня? У нас с тобой, товарищ сержант госбезопасности, теперь у нас с тобой!
– Извини, лейтенант, – Петрович отёр выступившие на лбу капли пота. Потом, помолчав, продолжил. – Я, честно тебе сказать, не предполагал таких изменений… Новые одежды, автомобили, радиотелефоны – за семьдесят лет всё это могло и должно было поменяться, но вот СССР, Украина, Хрущёв… Куда же Сталин смотрел?
– Но ведь изменения происходили не сразу. Союз после смерти Сталина ещё почти сорок лет держался. Я пока ещё не успел разобраться в международной обстановке за эти годы. Видимо, кто-то нас сильно подвёл или мы отчего-то не выдержали соревнования с капиталистами.
– Не думаю, что было именно так, – грустно ответил Петрович. – В людях всё дело, поверь мне, в людях. Мы хоть с ними всего второй лишь день, но не так уж мало повидали. И вот что я тебе доложу: я не увидел новых людей. Те, что живут здесь сегодня, ничуть не лучше нас, а в чём-то, возможно, даже хуже. У меня из-за моей работы, ты знаешь, не было возможности помногу газеты читать, поэтому я всегда понимал коммунизм не как в газетах писали, а по-своему. Так вот, я понимал коммунизм не через общность женщин и посуды, а через нового человека. Который будет умнее, лучше и совершеннее нас. Только ради такого потомства и можно было терпеть голод и холод, предательства, доносы, убивать врагов, не думать о себе и не жалеть других. Только ради грядущего нового человека! А коль эта затея с новыми людьми не сработала – что ж! Оно тогда даже и лучше, что всё пошло под откос. Тут бы и сотня Сталиных не помогла!
– Что ж, по-твоему, случилось с людьми?
– Да в том-то и дело, Лёша, что как раз ничего не случилось! Всех романтиков типа нас с тобой на войне, видать, поубивало, а вот мещане остались и взяли верх. Я пока вижу здесь одних лишь обычных мещан!
– А твой знакомый-инвалид, что нам помог, – тоже, по-твоему, мещанин?
– Ветеран-то? Нет. Но его таким несчастным именно мещане и сделали, которые одни вокруг него роятся.
Алексей не стал ничего говорить в ответ, и чтобы не создалось тягостной паузы, привстал и попробовал пальцем воду. Вода достаточно остыла и была уже вполне пригодна для того, чтобы обработать рану и хотя бы немного умыться.
Для постирки белья пришлось приносить и кипятить ещё две кастрюли воды, и в этих хлопотах незаметно пролетели несколько часов. Под конец удалось даже побриться – для чего обоюдными усилиями на куске гранитной плитки был заточен и доведен до бритвенной остроты старый кухонный нож.
– Не знаю как ты, – Алексей решил завести новый разговор, – а я до сих пор не могу понять: радоваться нам или нет тому, что с нами произошло?
– Как это – не можешь понять? Живы, руки-ноги на месте – значит, радоваться!
– Но ведь нашей с тобой страны больше нет. Все родные и друзья погибли на войне или умерли, а если кто и жив – тем давно за девяносто… и я бы, пожалуй, предпочёл с ними даже не встречаться. У нас с новым миром нет никакой связи. Даже если мы нарисуем себе документы, легализуемся, научимся пользоваться радиотелефонами – то всё равно останемся чужими. Ты не думал об этом?
– Нет, не думал. А один документ, между прочим, у нас уже имеется.
– Что ты имеешь в виду?
– А вот это, – Петрович не без гордости извлёк из своего кармана зелёную корочку. – Удостоверение частного охранника Козлова, выдано самим Министерством внутренних дел!
– Откуда?
– Хозяин корочки валялся пьяным возле путей. Я оттащил его подальше от рельсов и обыскал.
– Да, но ведь этот как-то не по-человечески – забрать у человека документы?
– Почему не по-человечески? А разве по-человечески – напиваться и валяться по помойкам со служебными удостоверениями, которые могли достаться врагам? Вспомни, что стало бы с нами, окажись мы такими же разгильдяями!
– Ну сейчас же не война… И, возможно, тот Козлов пьёт не по доброй воли – ещё не известно, что за жизнь у сегодняшних людей.
– Война – не война, а документы надо беречь. Кстати, паспорт его я ему оставил, так что не считай меня фашистом. Между прочим, прими к сведению, в нашем новом государстве на паспорте – двуглавый орёл, только не прежний, царский, а какой-то недоделанный… Но главное – если я подстригусь, то вполне смогу сойти за Козлова – взгляни-ка на фото!
Алексей взял в руки корочку и внимательно рассмотрел её.
– Лицо у этого Козлова вообще какое-то очень общее. Ни выражения, ни примет. Я тоже, если что, смогу себя за него выдать… Только всё это – детали. Нам-то что делать? Не вечно же в этой конуре сидеть, пока нас в милицию не сдадут?
Здравый ответил не сразу. Он встал, прошёлся несколько раз по помещению и с минуту молча стоял у мутного окна, утопив кулаки в оттянутых вниз карманах старого фронтового ватника. Потом развернулся лицом к Алексею и произнёс негромко и решительно:
– Мы добудем себе права и будущее. Как сами вышли из-под земли, так из-под земли всё себе и добудем. С кровью вырвем, если что. С оружием в руках. У нас с тобой, Алексей, есть на это самое полное право. Согласен?
– Да, я рассуждал в том же направлении… Выбора у нас нет, если не сможем – загремим в психтрест или будем побираться на помойках. Надо только понять, кем мы должны стать в этом новом мире. Вот я, например, в историки и дипломаты вряд ли теперь сгожусь, как и ты со своей спецлабораторией – кому ты будешь нужен? Всё в жизни ушло слишком далеко, мы просто не сможем его догнать. Ты-то кем сам себя видишь?
– Князем удельным, Алексей, князем удельным себя вижу. А ты – становись царем московским и всея Руси!
– Шутишь?
– А с чего ты решил, что шучу? У человека, если он живёт, должны быть большие цели. До войны мы с тобой что-то строили, поднимали мировую революцию. Я, кстати, мировую революцию всегда понимал не как штурм Зимнего одновременно на всех континентах, а как вселенского масштаба переворот, который принесёт людям новую осмысленную жизнь. Когда человеку не придётся горбится у станка или за конторкой, когда работу за него будет делать машина, а он – станет творцом и владыкой мира. И я думаю, что все из нас тогда что-то подобное впереди себя видели и ощущали. А иначе – кто бы пошёл на такие жертвы, терпел бы, мучился, ждал?
– Всё правильно говоришь, только вот где она – эта новая жизнь? Если страна вернулась в капитализм, вернулась в строй, исторически предшествующий даже нашему с тобой несовершенному социализму – то, стало быть, с новым миром неудача вышла? И если переход в новый мир сорвался даже в нашей стране, которая для него сделала больше всех остальных вместе взятых, то, скорее всего, он не состоялся и в других странах… Ведь могла же быть ошибка в теории Маркса, о которой писали не только белоэмигранты, но и именитые европейские учёные – я же сам в закрытом фонде их читал… Или, скажем, машины, которые должны были сделать человека свободным, не удалось построить. Тогда возврат к эксплуатации становится понятным. И Советский Союз распался, поскольку не стало общей идеи, а эксплуатировать и наживаться можно и поодиночке. Всё это так. Но ведь если нет и уже не будет новой жизни – кому и зачем мы здесь нужны?
– Себе вот и нужны. Ты, Алексей, прости меня, но ты явно с чтением Энгельса перестарался, который всё буквально хотел обобществить, и теперь не находишь себя вне общества. В то время как товарищ Ленин учил смотреть на вещи диалектически. С тем, с прежним нашим обществом, мы были вместе и заедино. Поменялась историческая эпоха, общество стало другим – что ж, будем же и мы теперь от него отдельно! Но при этом останемся собой, Алексей, собой останемся, сохраним наши мысли, наши мечты, нашу энергию – вот что главное! А уж как сохраним – то следующий вопрос. Сейчас главная наша задача – выжить. И выжить не в этой вонючей дыре, а в нашей с тобой обожаемой столице! Ты когда последний раз обедал в «Метрополе»?
– Я в «Националь» обычно ходил по случаю стипендии. В кафетерий при ресторане. И не обедать, а так… кофейку попить. Курить ещё там было приятно – в мягком кресле и с видом на Кремль. Глядишь – кого из артистов или писателей за тем же занятием встретишь.
– Всё ясно. А вот я, не поверишь, в оба места ни разу не заглядывал. На зарплату вроде бы не жаловался, да и премии постоянно шли – а вот времени не хватало! Работали мы не за страх, а за совесть, бывало, ночевали на работе, чтоб очередной радиопередатчик для нелегала в Испанию или Германию изготовить в срок. Или фугасное устройство, встроенное в золотые царские часы фирмы «Павел Буре». Выставишь время определённым образом, повернёшь заводную голову – и пошёл взрыватель секунды считать. Может слышал – такой вот игрушкой наш шеф в своё время собственноручно прикончил Коновальца.
– Главу украинских националистов?
– Да, того самого. В Роттердаме… Но с той истории наши спецсредства стали во много раз точней и совершенней. Именно поэтому я ни разу не смог пообедать в «Метрополе». А теперь – должен. И ты – тоже должен. Мы с тобой не только «Метрополя», но и многое ещё чего заслужили.
– Петрович, я твои заслуги знаю. Но заслуги лично мои – они ведь пока что минимальны, я же толком-то даже и не успел поработать. И на войне, ты тоже знаешь – в вечном резерве, ни одного дела. Да и война-то основная, как сейчас выясняется, была уже после того, как мы с тобой пропали. Так что ты уж не обижайся, но лично мне кажется, что пока нам рано говорить о каких-то особых правах.
– Нет, Алексей, не рано. И не строй из себя идейного комсомольца, мы ж не на митинге. Ведь если мы с тобой, мечтавшие о новой прекрасной жизни и не щадившие для того, чтобы она наступила, ни себя и ни остальных… собиравшиеся горы двигать и континенты… если мы с тобой – последние из поколения, на которое когда-то со страхом или надеждой взирал целый мир, вдруг сегодня скромно промолчим, со всем, что видим вокруг, согласимся, растворимся без следа в этом гигантском городе, в этой непонятной стране с орлами и красными знамёнами на плакатах, если сделаемся незаметными винтиками – то кто же мы тогда?
– Ты хочешь сказать – тогда мы мещане?
– Вот именно. А я лучше удавлюсь, чем сделаюсь мещанином. И ты, Алексей, я знаю, хоть человек культурный и благоустроенный, но в душе – такой же. Или как?
– Такой же, Петрович. Ты прав, нам надо куда-то выбиваться, иначе – сдадут в паноптикум. Только вот как выбиваться?
– Как? А вот это уже другой разговор. Для начала нам не помешало бы переехать отсюда в более приличное место. Потом – нужны деньги, ведь мы же теперь – при капитализме, так? Про документы я не говорю, это даже не вопрос, с их поиска всё и начнём. А дальше – будем осваивать и использовать наши существенные преимущества.
– Какие именно?
– Первое и важнейшее – за нами нет никаких следов. Ни бумаг, ни отпечатков пальцев. Второе – мы можем знать нечто, что сегодня не знает никто. И так далее.
– Хм, с твоим первым преимуществом – в грабители, что ли, подаваться? Что там возможно ещё – дипломатия, разведка, финансы?
– А разве этого мало?
– Нам, двоим голодным, хватит. Но во всех этих сферах придётся служить – а кому служить? Служить власти? Народу? Но мы не знаем пока ни тех и ни других.
– Узнаем, я надеюсь.
– А как будем узнавать?
– Ты прав, – помолчав, ответил Здравый. – Это и есть самое сложное. Но безвыходных ситуаций не бывает, и это нам тоже хорошо известно. Только прежде чем мы всем этим займёмся, прежде чем начнём сказку делать былью, попробуем воспользоваться положенным нам по праву.
– Ты о чём?
– Да вот, мысль одна занятная появилась. Смотри: в ноябре сорок первого, когда эвакуировали Москву, был приказ о создании трёх независимых разведывательно-диверсионных сетей. Я входил в группу, которая для одной из них обеспечивала закладку тайников – наверное, догадываешься, с чем. Даже вблизи дачи Сталина копали. Я участвовал в семи или восьми закладках. Одну из них, очень серьёзную, мы оставили в лесу на верхнем бьефе Рублёвской водокачки, на территории нового совнаркомовского санатория – Москву ведь и наши, и немцы могли, в случае чего, затопить, поэтому место выбирали повыше, куда вода точно не дойдёт. Так вот, эта закладка, я уверен, должна оставаться невскрытой – санаторий при мне эвакуировали, а местных туда на выстрел не подпускали. И поэтому, думаю, нам с тобой предстоит её извлечь.
– Там оружие?
– Не только. Документы, довольно много денег, рация, кое-какая одежда… Для начала хватит.
