Текст книги "Вексель Судьбы. Книга 1 (СИ)"
Автор книги: Юрий Шушкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)
Как было условленно, ровно в семь часов вся компания собралась у входа в сверкающий огнями концертный комплекс. Правда, их прибытие едва не закончилось конфузом, поскольку все подходы были наглухо перекрыты полицией, и если бы Мария не смогла продемонстрировать суровому майору коробку с белоснежным концертным платьем, доказав тем самым, что она является актрисой, по причине перекрытия улиц следующей с пешим сопровождением, – видимо, концерт пришлось бы слушать на площади по трансляции под накрапывающим дождём.
Выйдя из гримёрки, Мария отправилась на розыски Штурмана. Он разговаривал с какими-то серьёзными людьми в зрительном зале, куда Марию категорически отказался пустить администратор сцены. Пришлось несколько раз громко звать его из-за кулисы.
Когда Штурман подошёл, Мария сунула ему в руку лист бумаги с текстом и огорошила заявлением:
– Объявите, что танго я буду петь в дуэте.
– С кем? – продюсер подскочил от изумления.
– С Алексеем Гурилёвым.
– Кто это?
– Мой друг, который только что рассказывал вам об истории этой песни.
– Да, но ведь он же историк!
– У Алексея замечательный природный баритон. Мы прорепетировали, можете послушать! – и она протянула мобильный телефон, из динамика которого уже звучали вступительные аккорды фортепиано.
– Хорошо, не надо, – Штурман прервал её порыв. – Я видел, что играет этот парень профессионально, так что и петуха дать не должен. Да и фамилия у него вроде музыкальная… Но ты, Маша, ведь меня без ножа режешь! В следующий раз я отвечу тебе, что это всё называется одним словом – шантаж!
– Спасибо. Но это не шантаж. Вы сами услышите и поймёте, что дуэтом будет лучше…
Продюсер ничего не ответил, бегло пробежавшись глазами по листочку с текстом. Там были два анонса, сочинённые Алексеем для конферансье. Утвердительно кивнув головой и произнеся сакраментальное «О'кей», он быстрыми шагами удалился.
Где-то далеко, со стороны неведомого и пугающего неизвестностью огромного зрительского зала, продолжали гудеть и вздыхать инструменты оркестрантов, доносились звуки шагов, голосов и опускающихся кресел. К Марии подошла седовласая благообразная дама, ранее представившаяся администратором концентра, и попросила записать должности «сопровождающих лиц».
Алексей, застегнув бархатный пиджак и поправляя алый платок на шее, заявил, что является солистом, однако отказался сообщить должности помощников. Выручил вовремя подоспевший Борис, назвавший себя директором дуэта исполнителей, а Петровича – своим ассистентом. Затем явился человек в форме капитана, представившийся сотрудником Федеральной службы охраны и попросивший показать паспорта «сопровождающего персонала».
Новенький паспорт Петровича вызвал удивление:
– Вы не москвич? – спросил капитан, не выпуская паспорта из своих рук.
– Не совсем, – согласился Петрович. – Но теперь будут жить в Москве.
Капитан с недоверием взглянул на «ассистента», одетого в дорогой тёмно-вишнёвый костюм, позаимствованный из гардероба Бориса.
Выручил Борис. Обворожительно улыбаясь, он сообщил, что этих «товарищей» он лично недавно «вытащил из хабаровской филармонии» и что очень скоро о них будет знать вся страна.
– Из хабаровской? Неужели там есть филармония? – недоверчиво переспросил офицер.
– Конечно! Филармонии у нас и в Приморском крае имеются, и даже в Магадане!
И тут же понял, какую непростительную ошибку он совершил – совершенно упустил из вида, что у главной солистки документы на сто процентов московские, и никаких дальневосточных следов в нём нет!
К счастью, проверять документы самих артистов, облачённых в нарядную концертную одежду, в этот момент не полагалось. Офицер спокойно вернул Петровичу его новенький паспорт и, отойдя в сторонку, уселся на стул, являвшийся, по-видимому, его рабочим местом в ходе предстоящего концерта.
Спустя минуту негромко прозвенел сигнал к началу и воцарилась тишина. Вскоре тишину взорвали знакомые и величественные звуки государственного гимна.
«Нас вы-ра-стил Сталин на вер-ность народу!» – достаточно громко начал подпевать Петрович, чем, по-видимому, сильно смутил сидящего неподалеку мордастого баяниста в галифе, хромовых сапогах и стилизованной под довоенный фасон новенькой гимнастёрке с петлицами неопределённого рода. Рядом с баянистом неподвижно возвышалась, видимо боясь прислониться и примять длинное, почти в пол, вечернее кремовое платье с косым подолом, молодая изящная дамочка. Её стриженые золотые кудри были уложены ностальгической волной, которой были удивительно созвучны крошечный сетчатый ридикюль, спрятанный под рукой, и закруглённые лаковые туфли с тонким ремешком.
– Извините, что-то не так? – поинтересовался Петрович у баяниста. В ответ баянист буркнул под нос нечто трудноразличимое.
– Ах, вы ведь тоже входите в образ? – встрепенувшись, тотчас же обратилась к Петровичу очаровательная спутница баяниста.
– Конечно, гражданочка, – ответил тот и грустно улыбнулся.
После исполнения государственного гимна раздались аплодисменты, после чего репродукторы внутренней трансляции донесли чьи-то негромкие, но выразительные и тёплые приветственные слова.
– Кто это вдруг выступает? – поинтересовался баянист, взглянув на часы.
– Сам Президент, – ответила ему его спутница.
– Да ты шо!
– Я тебе говорю!!
После непродолжительного президентского приветствия по залу долго, в несколько волн, прокатились аплодисменты. Затем наступила тишина, и двое ведущих, поочередно приветствуя публику, открыли концерт.
К Марии и Алексею профессионально бесшумно приблизилась администраторша и сообщила, что их выступление поставлено четвертым номером. Отныне им следовало подойти к противоположным краям кулис и начать следить за происходящим на сцене.
Концерт открыло вокальное трио, которое под великолепное сопровождение кремлёвского оркестра зажигательно и искромётно исполнило «Катюшу».
Затем столь же чудесно были спеты «Парень кудрявый» и «Песня Марианны».
Как только стали затихать очередные аплодисменты, молодой конферансье, чем-то похожий на Мориса Шевалье, держа ладонь у продетой в лацкан смокинга алой гвоздики, произнёс торжественным, но тёплым голосом:
«Предвоенные годы – это годы юности вашего поколения, дорогие ветераны. Страшная война была впереди, и вы жили счастьем вашей любви и молодости. Все мы знаем, какими горькими и безвозвратными в такую пору оказываются разлуки и потери, какими искренними и горячими бывают невидимые слёзы неразделённой любви!»
Принявшая микрофон вторая ведущая с точёным овалом лица, напоминающим Грету Гарбо, продолжила:
«На вашу долю выпали огромные трудности, огромные потери, разорвавшие связь времён. Поэтому в память о вашей прекрасной и яркой молодости, оборванной войной, примите, дорогие ветераны, знаменитое танго «Последнее воскресенье». Сегодня вы впервые услышите его в новой редакции, которая максимально приближена к оригиналу, пришедшему в нашу страну из довоенной Польши. Пусть же пережитые чувства больше не ранят вас, но наполняют ваши сердца новым теплом и новой памятью о главном!»
«Х-м, подготовленный мною текст слегка подправили, – подумал про себя Алексей. – Однако протестовать не стану. Интересно, говоря про «память о главном», – что именно они имели в виду?»
«Для вас поют Мария Кузнецова и Алексей Гурилёв!» – представил солистов конферансье в смокинге, и это объявление показалось Алексею раскатом грома.
Ведущие поклонились и покинули сцену, в зале немного похлопали, после чего наступила тишина. Алексей и Мария вышли из-за кулис и встретились в центре сцены. Алексея очень беспокоило отсутствие у него какого-либо опыта обращения с беспроводным микрофоном, и он по-настоящему обрадовался, когда убедился, что микрофон уже включён и удерживается им на нужном расстоянии от губ.
Дирижёр взмахнул палочкой, и скрипки исторгли чарующие и одновременно трагичные аккорды вступления.
Алексей почувствовал, как сильно и неуправляемо заколотилось в груди сердце. Он взглянул на Марию и сразу же увидел её глаза – тёплые и слегка грустные. Переведя дыхание, он взял себя в руки и точно дождавшись нужного такта, начал петь:
Поздно и горько искать оправданья
Счастью уже не быть:
Прекрасен, щедр и талантлив
Твой новый избранник,
И мне предстоит уходить…
До этого момента Алексей, несмотря на свой развитый голос, не только никогда не выступал на эстраде, но даже не предполагал для себя такой возможности. Поэтому чёрное пространство зала, отсечённое лучами софитов, на какой-то миг померещилось ему холодным и зловещим. Он тотчас же подумал, что безумно любит всех этих людей, собравшихся в зале, однако совершенно не может быть уверен, что они поймут то, что он должен выражать не привычными словами, а магией образа, который может сработать, а может – и нет. Он также немедленно осознал, что если мыслимый им в песне образ не будет принят, не сработает – то всё, что он замышлял, превратится в банальный и даже не вполне складный набор слов.
Словно в поиске ответа, Алексей поднял взор и посмотрел прямо в глаза Марии. В них светилась теплота, но на этот раз холодная громада зала, придвинувшаяся сгустком космического холода, почему-то стала их стремительно отдалять. Совершенно инстинктивно Алексей переложил микрофон в левую руку, а правой потянулся к Марии, желая дотронутся до её локтя или плеча. Однако в тот же момент он понял, что истекающая теперь уже со всех сторон густая ледяная мгла не позволит ему этого сделать и что он, на виду у всех, открытый и беззащитный, вот-вот провалится в бездонный колодец, не имеющий с этим миром ни малейшего сообщения. Он почувствовал, что уже сбивается дыхание и что, наверное, правильнее будет смириться с подступающей мглой, в объятиях которой цепенеет тело и начинает остывать сердце, нежели пытаться ей противостоять. Но в тот же миг он и осознал, что голос – его живой голос остаётся. Голос продолжает выражать чувства, а чувства заставляют разум продолжать жить.
Всё случившееся заняло малую толику секунды или того меньше. Паузы не случилось, голос не прервался, однако Алексей понял, что запаздывает с новой фразой на небольшую долю интервала. К счастью, кремлёвский дирижёр, известный своим умением исправлять чужие ошибки, учёл эту заминку, и старое довоенное танго продолжало звучать объёмно, живо и грандиозно. Алексей немедленно восстановил контроль над собой и продолжил петь, отчётливо и жёстко расставляя акценты:
Просьбу мою
не оставь
без ответа,
Даром не отклони,
Дай мне лишь вечер —
печальный,
единственный вечер,
В память
о прошлой
любви!
И тотчас же следом его баритон слился с блестящим и одновременно приглушённо-трепетным колоратурным сопрано Марии:
Этот вечер воскресный -
Берег нашей разлуки,
С неизбежностью смены
Имён и лет.
Положи мне на плечи
Свои тонкие руки,
Подари в нежном взгляде
Последний свет.
Когда дуэтная партия была завершена, Алексей вновь на четверть оборота развернулся в сторону Марии и продолжил петь соло, в этой части выдержанно, спокойно и камерно:
Твоей жизни мирного теченья
Жребий мой не потревожит, знай!
В этот вечер воскресный
Мгла не станет рассветом
Образ близкого счастья -
Навек прощай!
Мария взглянула на партнёра, и, преодолевая цепкое внимание тысячи зрительских глаз, поймав его единственный близкий и тёплый взгляд, нежно, бережно и напевно подхватила завершающий припев:
Этот вечер воскресный -
Берег нашей разлуки…
Завершив выступление, Алексей и Мария развернулись к залу и поклонились. На какой-то миг наступила тишина. Было слышно, как кто-то всхлипывает среди зрителей, а другой что-то объясняет громким шёпотом. Казалось, что пауза растянулась на целую вечность. Затем раздались аплодисменты. Сначала они были вялыми и разделёнными, но затем стали звучать дружнее и громче. Марии принесли цветы, солисты ещё раз отдали публике поклон и удалились со сцены.
По знаку администратора Мария остановилась дожидаться следующего выхода сразу за пологом занавеса, а Алексею пришлось вернуться в помещение к артистам. Баянист воздел кверху огромный кулак с оттопыренным вверх большим пальцем, демонстрируя высший градус одобрения. Его утончённая спутница изобразила томную улыбку и несколько раз прохлопала длинными пальцами. Однако Борис встретил Алексея с пасмурным лицом:
– Только что здесь был Штурман. Он считает, что это провал. Говорит, что Президент во время вашего выступления покинул ложу. Да и публика аплодировала, скорее, из уважения.
– Ну и что? – меланхолично ответил Алексей.
– Как что? Не впечатлила публику декадентская польская музыка… С точки зрения сегодняшних правил – твой дебют провален.
– Я не дебютировал, я только помогал Маше. Поэтому если я кому-то не понравился – мне абсолютно все равно. Профессионально петь на сцене я никогда не собирался.
– Только вот опять Машке не везёт…
– Почему же? Подожди хоронить, ведь…
Алексей не договорил, потому что в этот момент ведущие закончили прочтение очередного короткого приветствия и по трансляции зазвучали вновь слегка подправленные слова из второго собственноручно составленного им анонса:
«Образы искусства предвоенных лет – это не только яркие воспоминания вашей юности, дорогие ветераны. Они – ещё и напоминание о красоте и хрупкости мира, над которым уже начинали сгущаться чёрные тучи. Напоминание о том, что сильнее насилия, огня и железа может быть только любовь!»
Второй конферансье подхватил:
«Именно о такой любви, о счастье и о прекрасном, солнечном и лучезарном мире пела героиня знаменитого кинофильма «Большой вальс». И хотя этот фильм вышел на наши экраны в суровые и тревожные времена, когда до войны оставалось меньше года, он как никакой другой, пожалуй, наполнял сердца красотой и радостью любви. Примите же наш подарок, дорогие друзья – Мария Кузнецова дарит всем вам незабываемую песню весеннего Венского леса!»
Под приветственные аплодисменты Мария выбежала на середину сцену и приняла микрофон. Затем глазами подала дирижёру знак готовности и, услышав первые робкие голоса трёх скрипок, ещё раз улыбнулась зрителям. С каждым мгновением оркестр звучал громче, слаженнее и немного торжественно.
Мария вновь заглянула в тёмное пространство зала, поднесла микрофон почти к самым губам и запела негромко, выразительно и светло:
Сердце моё не спит,
Громко в груди стучит.
Сердце ответа просит,
И дальний вальса звук доносит —
Что за чредой невзгод
Встреча опять нас ждёт!
И что уж счастье на пороге
В этот дивный день!
Дирижёр выдал знак паузы и специально, как все могли ясно видеть, на какой-то миг её задержав, дал, наконец, разрешение оркестру играть по-настоящему. Вторя лёгкой, стремительной, слегка лукавой и бесконечно радостной мелодии, голос Марии легко и непринуждённо воспарил над пением скрипок и трелями флейт:
Весенней песни лёгкий нрав
В роскошной зелени дубрав
И звонкий тон на звук любой
Нам дарит Венский лес с тобой!
Ла-ла!
Ла-ла!
Ла-ла!
А-а!
Ла-ла!
Ла-ла!
Ла-ла!
А-а!
Разлуки льды
растают -
Распахну своё
окно,
Что не делала
давно,
Солнца вихри
вновь играют!
Мария отлично понимала, что сегодня она поёт свободно и хорошо, без малейшей боязни принимая всем своим существом зачарованное внимание огромного зала и ощущая нарастающий трепет тысяч сердец, внемлющих её пению.
Пусть встречаться придётся
в вечерний час
В неурочный час,
Без излишних глаз…
На какой-то миг, вторя этим словам, ей захотелось закрыть глаза и самой забыться в предвкушении чего-то неведомого, роскошного, прекрасного и вечного в своей недосказанности:
Этот лунный час,
Он – не выдаст нас!
Я тебя
обниму
С жаждой счастья
и страстью огня!
Обниму… Обниму!..
Не верну
в прежний мир!
Не отдам
в прежний мир
без меня!
Вслушиваясь в таинственные переливы арфы, Мария твёрдо и убеждённо поняла, что смысл этой её песни – в обращении к единственному человеку на земле, которому она должна поверить и направить отныне в его сторону все свои чувства и надежды:
И пускай Луны
бледен
свет,
И пускай ещё
далёк
рассвет -
Ты взглянешь на меня -
Я улыбнусь тебе,
И мы поверим
в дар судьбы
и в наше счастье!
Пусть
прошлое уйдёт,
И новый
день
Оставит в нём навеки
грусть
и тень!
И вот, наконец-то, наступил момент, когда она сможет и должна будет показать всю запредельную лёгкость и красоту своего подвижного, полётного голоса! Как долго она ждала этого высокого и счастливого мига, скитаясь по местам бессмысленным и злачным, перепевая опостылевший шансон на дебильных корпоративах и в вонючих кабаках, в окружении свиноподобных рыл, как безответно и обречёно стучалась во всегда наглухо закрытые двери немногочисленных приличных мест… Так неужели сегодня – её час? Неужели всё получится? Всё получится, всё – неужели сразу и навсегда?
И вот уже свершается! Без малейшей боязни, легко приближаясь к верхним недоступным регистрам, Мария продолжает петь вольно, звонко и ярко:
Ла-ла-ла-ла-ля!
Ла-ла-ла-ла-ля!..
Ла-ла-ла,
ла-ла,
ла-ла-ла-ла-ла!..
Я хочу,
я хочу
танцевать
снова вальс!
«Ля» третьей октавы? Или, страшно подумать, – даже «си»? Но ведь взяла! И при этом какой объём! Прекрасно! А что дальше? А дальше – дальше снова безумие полёта, снова простор, снова непреодолимая, неистребимая жажда счастья! Счастья, о котором она так долго грезила и которое она наконец-то сумеет вырвать у судьбы!
А-а-а! Аа!
А-а-а! Аа!
Этот вальс танцевать!
Этот вальс только знать!
Этот вальс,
этот вальс,
этот вальс,
этот вальс!..
Я хочу
танцевать!
Танцевать
и летать!
Нет прекрасней судьбы,
Нет прекрасней мечты!
Ла-ла! Ла-ла!
Ла-а! Ла-ла!
Вот дирижёр, безусловно довольный работой голоса Марии, делает указание оркестру перейти на пианиссимо. Музыка отступает на задний план, и теперь уже только один чистый, серебряный голос творящей чудо певицы весело и торжественно врывается со сцены в замерший от напряжённого внимания зал:
И снова радости мотив
Несётся, всё опередив!
И вторит музыке небес
Прекрасный Венский лес!
Ла-ла!
Ла-ла!
Ла-ла!
Ла-ла!
Ла-ла!
Ла-ла!
Ла-ла!
Ла-ла!
В этот момент дирижёр подаёт очередной знак, оркестр полностью замолкает, и Мария, счастливо и озорно глядя в прямо ему в глаза, завершает свой концерт на предельной, звенящей и сияющей высоте:
А-аа!
А-аа!
Пусть над миром
властвует
вечный гимн
Любви!
Закончив петь, Мария едва успела послать зрителям воздушный поцелуй и только намеревалась склонить голову в поклоне, как зал взорвался неистовой и безудержной овацией. Началось вставание с мест, послышались восторженные выкрики «на бис» и «браво». Седовласые, увешанные золотом наград фронтовики и их боевые спутницы, словно забыв о годах, аплодировали стоя, приветственно размахивали руками и громко выкрикивали слова восхищения. Кто-то увлечённо раскачивал головой в такт продолжающей греметь в ушах музыке, несколько человек самозабвенно пытались дирижировать воображаемыми оркестрами, а один старичок в матросской форме, словно ребёнок, то и дело восторженно подбрасывал вверх видавшую виды бескозырку, вынуждая то одних, то других соседей отвлекаться на её возвращение своему без меры разошедшемуся обладателю.
На сцену хлынуло море цветов, и спустя каких-то полминуты Мария уже не могла держать их огромную охапку, цветы покорно ложились на рампу к её ногам, падали в оркестровую яму, в проход… Над рядами стоял плотный одобрительный гул и казалось, что на эти несколько минут все присутствовавшие напрочь позабыли о продолжающемся концерте и желали только одного – излить в адрес никому доселе неизвестной юной певицы, столь неожиданно и искромётно воскресившей страницы их далёкой молодости, свою приязнь, почитание и высшую степень похвалы.
Чтобы остановить овацию и дать возможность перейти к следующему номеру, вышколенный оркестр был вынужден негромко заиграть новую тему. Другая мелодия стала понемногу вытеснять продолжавшие звучать во взбудораженных головах аккорды Штрауса, и зал потихоньку начал успокаиваться.
Мария послала зрителям прощальный поцелуй, поклонилась и убежала со сцены. Вновь появились ведущие и не спеша, чтобы страсти окончательно улеглись, стали предварять следующее выступление.
Едва дойдя до гримёрной, Мария рухнула в кресло, и её тотчас же облепили друзья и многочисленные незнакомые люди. Вновь откуда-то стали появляться цветы, зазвучали восторженные голоса и бесконечные поздравления. Вбежал абсолютно сияющий Штурман, расталкивая локтями толпу поклонников:
– Ты – королева! Ты ещё даже не понимаешь, что ты натворила! Это полный фурор!
К Штурману пробился Петрович и почему-то взволнованно спросил о Президенте.
– Президент? А что Президент? Уехал? Да нет же, никуда он не уезжал и даже никуда из ложи не уходил, это кто-то обознался. Понравилось? Конечно, понравилось. Хлопал со всеми.
Затем к Марии подошёл какой-то незнакомый человек и, вручая очередной букет, сообщил, что по его мнению в финале она уверенно взяла ноту «ре» четвертой октавы. «Поздравляю вас, вы – вторая Мадо Робен! Готов лично рассмотреть любые ваши предложения!» – сказал незнакомец, целуя ей руку. Чуть позже Штурман пояснил, что незнакомец – музыкальный директор оперного театра, только что получившего колоссальный государственный грант на множество новых постановок.
В течение нескольких следующих минут пальцы Марии уже сжимали не менее двух десятков визитных карточек, пестревших именами всевозможных продюсеров, режиссёров и арт-директоров.
Зачем-то принесли шампанское. Мария одним глотком пригубила ледяную влагу вина, но затем отставила бокал и искренне попросила собравшихся остановить чествования. «Милые друзья, спасибо вам. Там продолжается концерт для ветеранов, и давайте сегодня будем чествовать именно их!»
Понемногу страсти, продолжавшие кипеть за сценой около получаса, улеглись, да и концерт вскоре начал подходить к завершению. В финале программы все выступавшие в нём артисты вместе выходили на поклон к публике и было заметно, что значительная часть симпатий снова достаётся Марии. Борису, наблюдавшему за этим из-за кулисы, показалось, что особое внимание зрителей его сестре уже начало вызывать у коллег по сцене ревнивое раздражение – отлично скрываемое за сияющими улыбками, однако принципиальное и стойкое. «Что ж, такова жизнь, – с довольной ухмылкой заключил Борис, – но в то же время жизнь и продолжается!».
Теперь надо было думать о том, как достойно со всеми распрощаться и покинуть концертный комплекс, не ввязываясь в неизбежные после подобного рода мероприятий пьянки и кутежи. Он хорошо понимал, что не будучи «закреплённым» во множестве повторов сегодняшний сногсшибательный успех его сестры во многом виртуален, и совсем скоро сделанные ей фантастические предложения, вроде обещаний партии в Метрополитен или контракта с Ла-Скала, скорее всего окажутся светским трёпом и начнут рассыпаться в прах.
Однако уйти незаметно оказалось делом непростым – Марию уже поджидали несколько репортёров с телекамерами. Затем в гримёрную вошёл человек в скромном деловом костюме и что-то негромко произнёс – репортёры словно по команде испарились, а две пожилые служительницы внесли роскошную корзину цветов. Оказалось, это был подарок Марии от самого Президента.
Так медленно и постепенно, на каждом шагу удовлетворяя интерес многочисленных новоявленных почитателей, раздавая автографы и короткие интервью, Мария в сопровождении Алексея, Бориса и продюсера Штурмана продвигалась к выходу. Петрович шёл впереди процессии, вежливо расчищая дорогу.
Когда все вышли из служебного подъезда на улицу, то увидели, как охранники пытаются удержать за ограждением широкоплечего мужчину в блестящей мотоциклетной куртке. Мужчина намеревался пробиться к процессии, наваливаясь тяжестью своего квадратного тела на двух охранников одновременно. В то же время, по-видимому в желании избежать неприличной перебранки, он держал рот на замке и сосредоточенно сипел.
– Пустите его, – внезапно крикнула Мария охранникам, – это же Влад!
«Вот те на, да ведь это же Утюг! – резануло Бориса внезапное озарение. – Тварь, качок, бандюга! Какого хрена сюда приперся? Машу назад захотел, гад? Про триста тыщ нарисованные вспомнил? Клянусь, на этот раз не выйдет, не петь ей больше в твоих паршивых кабаках! Воспользуюсь по максимуму вниманием Президента – завтра же пойду в прокуратуру, напишу на Лубянку – сделаю всё, чтоб тебе яйца отрезали, чтобы до конца своих дней ты забыл к Машке дорогу!..»
Однако вопреки предположениям Бориса, предприниматель и по слухам средней руки криминальный авторитет Влад Устюгов оказался миролюбив, любезен и даже в меру галантен. Он извлек из-под широкой полы мотоциклетной куртки букет светло-лиловых орхидей, которые, несмотря на потасовку с охранниками, оказались нисколько не помятыми.
– Машенька, прими мои самые искренние поздравления! Я был в зале и плакал от восторга, когда ты пела! – подбирая слова, произнёс Утюг, улыбаясь.
– Спасибо, Влад, – спокойно ответила Мария. – Ты уж извини, что я от тебя уехала, не предупредив. Ты же сам видишь: то, что ты хотел от меня – не моё!
– Не твоё, королева, не твоё! Ты – на другой орбите. Я просто рад, что когда-то был с тобою знаком. Может, внукам своим буду рассказывать!
И с этими словами он вновь запустил огромную ладонь под куртку и извлёк оттуда увесистый конверт, перетянутый для верности скотчем.
– Возьми, это тебе!
– Что это?
– Твой паспорт, у меня забытый, и деньги… Ты же когда-то выступала и забыла их взять!
Мария порадовалась возвращению паспорта, однако совершенно не собиралась брать конверт с деньгами. В объяснении последнего она спокойно и совершенно не опасаясь, что её слова могут быть услышаны посторонними людьми, напомнила Устюгову, что небезызвестный Зайцев в своё время «развёл её на умопомрачительную сумму», и потому она прежде всего желала бы этот фиктивный долг закрыть.
– Насчёт Зайцева ты даже не волнуйся, королева. Этот баклан больше не пикнет. Он тебя на понт хотел взять, ты ему ничего не должна!
– Разве?
– Ни копейки не должна, ноль. Даже не сомневайся.
– Спасибо, Влад. Но вот этого, – и она указала на конверт, – мне тоже не надо.
– Возьми, королева, они же твои! Ты уж прости, что я раньше не смог заплатить.
Мария намеревалась снова возразить, однако в разговор вмешался Петрович:
– Возьми, это же твои заработанные деньги. Так ведь, Владик?
– Всё так!
– Ну вот и всё, забирай их преспокойно, – заключил Петрович и, видя продолжающиеся колебания, сам принял конверт. – Сердечное всем спасибо! Всем спасибо, доброй ночи! Дайте-ка дорогу!
На служебной автостоянке, куда посторонних не пропускали, им наконец-то удалось пообщаться в узком кругу.
– Интересно, – сразу же спросила всех Мария, – откуда Утюг-то здесь взялся? Неужели он посещает подобные мероприятия?
Воцарилась недоумённая тишина, в результате чего Петровичу пришлось сделать неожиданное признание.
– Я об этом позаботился.
– Зачем? – удивлённо спросила Мария.
– Чтобы раз и навсегда закрыть твои взаимоотношения с уголовниками, – ответил тот.
– Но каким образом?
– Очень просто, – спокойно и немного лениво начал объяснил Здравый. – Твой брат рассказал мне о кабале, в которую ты по молодости попала. Ситуация известная, похожие возникали и в наше время, моим старшим товарищам из ОГПУ приходилось их решать в конце двадцатых… Я, правда, грешным делом подумывал над тем, как твоего Утюга вместе с мистером Зайцевым прихватить за одно место, да поговорить по душам. А если не выйдет – решить по обстановке… К счастью, всё оказалось намного проще.
– И как же?
– После сегодняшней репетиции я понял, что ты по-любому выступишь неплохо. Стало быть, тебя отметят на самом высоком уровне, в присутствии первых лиц. А эти типы – я знаю их очень хорошо, – никогда не попрутся против власти. Чтобы власть в их собственных делишках их не трогала, они ей ноги готовы напоказ лизать. Ведь не дай бог, узнает кто-то из твоих возможных новых покровителей, что у них, таких чистеньких и великих, от твоей прошлой жизни остались конкуренты, – и тем не сдобровать!
– Так ты смог объяснить всё эту Утюгу? – изумилась Мария. – Вложить столь сложную мысль в его крошечные мозги?
– Ты его недооцениваешь, он в подобных вещах соображает шустро.
– Ну а как ты смог его разыскать и вытащить на концерт? Ведь обычно по выходным он парится в бане на смоленской даче с проститутками.
– Не волнуйся, Маша, это даже был не вопрос. Как говорится, дело техники, ибо кое-чему я всё-таки был обучен… Эх, вот если бы интернет и мобильные телефоны имелись в наши времена – мы бы горы с ними свернули!
– И деньги ты тоже организовал?
– Нет. Но я предполагал, что он поспешит как можно поскорее рассчитаться с тобой, чтобы загладить свою вину.
– Я всё равно не хочу брать эти деньги. Они нехорошие.
– Напрасно ты так думаешь. Нехороших денег не бывает, есть нехорошие дела, которые совершаются с помощью денег. Неужели тебе будет легче, если ты узнаешь, если Утюг организует на эти деньги какую-нибудь гадость или элементарно их пропьёт? Кстати, знаешь, откуда я его развернул?
– По пути на смоленскую дачу?
– Да нет, с московского аэродрома. Растут и совершенствуются люди! Вечером он намеревался улететь в Минск, чтобы провести вечер в казино – ведь в России рулетку прикрыли.
– Ишь, тогда понятно происхождение столь замызганного конверта! – ухмыльнулся Борис. – В другой раз мог бы для новой звезды что-нибудь поаккуратнее соорудить! Но у меня вопрос в другом – насколько Утюг сдержит своё слово? Не начнёт ли Зайцев со временем новые претензии измышлять? Ведь без Марии ему, похоже, крышка, из долгов не выпутаться…
– Не надо волноваться, – успокоил Бориса Петрович. – Если Утюг своё слово на людях не просто произнёс, но ещё и повторил – значит, живи спокойно. Эта публика, как говорится, за базар отвечать приучена, так что твой Зайцев не больше пикнет. Забудь!
В этот момент в кармане у Штурмана зазвонил мобильный телефон, и вскоре он разочарованно сообщил, что вызванный им для Марии лимузин не приедет, поскольку он только что «попал в небольшую аварию на Ленинградке». Борис предложил вызвать такси, а до приезда машины вернуться в какое-нибудь помещение, поскольку на улице сильно похолодало, поднялся ветер и начал накрапывать дождь. Но продюсер рассудил иначе.
– Держи, – он протянул Борису ключи от своего двухместного спорткара, – отвози Машу, а я всё равно пока должен на какое-то время здесь поошиваться.
Борис не без изумления посмотрел на Штурмана, затем пеервёл взгляд на его роскошный автомобиль. Всё взвесив и внутренне согласившись, что другого варианта увезти домой начинающую замерзать сестру нет, он принял ключи, однако тотчас же с досадой воскликнул:
– Ах, чёрт, я же выпил!
– Ерунда, – ответил Штурман. – Если остановят – заплатишь ментам.
